Текст книги "Фёдор Сабашников и Кодекс о полете Леонардо да Винчи"

серьезным отношением к науке, просвещению, искусству. Это шло от отца Василия Никитича Сабашникова, потомственного почетного гражданина, купца и предпринимателя, и матери, Серафимы Савватьевны, и было унаследовано всеми детьми. Они строили школы и больницы, поддерживали своими средствами музеи, библиотеки, другие просветительские учреждения, занимались издательской деятельностью…».

Переезд семьи Сабашниковых в Москву

В конце 1860-х годов глава семьи Василий Никитич решил закрыть в Кяхте свою компанию по торговле чаем и переселиться в Москву. Дело в том, что на рубеже 1860-70-х годов произошли серьезные изменения в кяхтинской торговле. В связи с открытием нового маршрута доставки чая через Суэцкий канал и строительством Китайско-Восточной железной дороги, являвшейся частью Транссибирской магистрали, доставлять товары из Китая стало гораздо легче и выгодней морским путем и железной дорогой. В итоге это серьезно подорвало торговое значение Кяхты, и город потерял свой статус главного пункта торговли с Китаем. Многие купцы заблаговременно перевели свой капитал в Москву и Петербург и вместе с семьями перебрались в столицы. Среди них и семья Сабашниковых.

После переезда в Москву Василий Никитич стал участвовать в новых делах, как например, в Черниговской губернии в сахарно-рафинадном предприятии Корюковского завода, имевшем блестящие перспективы, а также предпринял ряд лесных разработок во Владимирской губернии, поставляя строительный материал и шпалы для строившейся тогда Московско-Нижегородской железной дороги. И продолжал заниматься золотодобычей.

В Москве Сабашниковы сначала поселились в доме Чижова в Большом Левшинском переулке, в особняке, где когда-то Белинский служил литературным секретарем хозяина, а в 1873 году построили собственный особняк на Арбате, на месте старой усадьбы Бутурлина. Намного позже здесь был открыт театр им. Евгения Вахтангова. Вообще, очень интересна история и самого строения, и всего этого участка, поэтому я хочу остановиться на ней подробнее.

Дом на Арбате, в котором вырос Фёдор Сабашников. Ныне на этом месте располагается театр им. Вахтангова. Фото 1920-х гг.

В начале XIX века участок принадлежал князю А. М. Голицыну. Здесь стоял небольшой деревянный особняк, окруженный садом. В пожар 1812 года дом Голицына сгорел вместе со всем Арбатом. После пожара на прежнем месте отстроили новый деревянный особняк, декорированный по московской моде тех лет в стиле «ампир» – с шестиколонным портиком. В середине XIX века усадьба принадлежала генерал-майору Н. А. Бутурлину. В конце 1860-х годов участок, как и многие другие в округе, перешел в купеческие руки под новую застройку. Именно тогда переехавшие в Москву Сабашниковы и решили построить здесь новый особняк, отвечающий их вкусам и потребностям.

Из воспоминаний Михаила Сабашникова:

«Вскоре родители решили обзавестись собственным домом. Таков был тогда обычай. Выбор местности пал на уже облюбованную часть города между Пречистенкой и Поварской… Отец остановил свой выбор на владении, расположенном с солнечной стороны, посредине Арбата, между двумя переулками Большим и Малым Песковским… Осмотревшись в Москве, он учел, что Арбату предстояло занять господствующее значение в данном секторе города и что ценность участка и здания, на нем возводимого, должна была со временем значительно возрасти. Для постройки пригласили одного из лучших московских архитекторов того времени – Каминского, который и возвел в 1873 году особняк-дворец в стиле барокко».

Особняк отвечал потребностям большой и богатой семьи и был обставлен в соответствии с изысканным вкусом Серафимы Савватьевны. По словам Михаила «…мамочка отдала устройству дома весь пыл, на какой она была только способна, по рассказам знавших ее людей. Проекты архитектора обсуждались ею во всех частностях. Она ездила в Париж закупать и заказывать обстановку. Все было устроено со вкусом и с чувством меры. Ничего крикливого, бьющего на эффект».

А вот, как описывает в своих воспоминаниях[15]15
  Андреева-Бальмонт Е.А. Воспоминания. – М.: Из-во им. Сабашниковых, 1997.


[Закрыть] дом Сабашниковых на Арбате Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт, литератор и переводчик, супруга знаменитого русского поэта Константина Бальмонта, с самых детских лет дружившая с Сабашниковыми, и особенно с Ниной и Фёдором, с которым у нее даже был легкий юношеский роман:

«О великолепии дома Сабашниковых на Арбате много говорили в Москве. Его строил архитектор Каминский, тот самый, что построил часовню на могиле отца. Я слышала об этом доме от старших сестер и братьев, которые там часто бывали и на балах, и запросто. Там была огромная красная шелковая гостиная, в ее простенках полно старой китайской живописи, бесценные произведения искусства. Затем светло-голубая гостиная поменьше, там мебель была вывезена из какого-то исторического французского дворца. Ковры Обюссон, на которых были изображены басни Лафонтена. Там же стояли севрские вазы, подобные версальским, единственные в Европе. Столовая светлого дуба с деревянными художественными скульптурами. Зала белая с колоннами, с белою мебелью, с бледно-голубыми занавесями на окнах и дверях. Между колоннами небольшие хрустальные люстры со свечами. Из залы две высокие двери черного дерева вели в кабинет с темно-зеленой бархатной мебелью. Зимой в высоком камине черного мрамора ярко горели огромные поленья. На камине и на столе тяжелые бронзовые лампы, канделябры и другие тяжеловесные украшения из бронзы.

Е. А. Бальмонт (урожд. Андреева). 1887 г.

К. Д. Бальмонт. Фото М. А. Волошина.

Перед камином лежала шкура льва с огромной головой, в раскрытой пасти которой сверкали оскаленные зубы. Известный путешественник Миклухо-Маклай, когда бывал у Сабашниковых и рассказывал им о своих путешествиях, всегда лежал на этой шкуре перед огнем…. Но меня поразил entree. Две широкие белые мраморные лестницы вели кверху расходящимися полукругами. Вы поднимались по отлогим ступеням, покрытым розовым бархатным ковром, на площадку, стены которой были сплошь зеркальные. Там, на широких мраморных перилах, отделявших площадку от лестницы, по обе стороны стояли две бронзовые статуи женщин со светильниками матового стекла в поднятых руках. В полукруглом пространстве между двух лестниц темнела зелень живых растений: лавровых деревьев, широколиственных пальм, мирт и других. Уже на лестнице чувствовался сильный аромат цветов: роз, нарциссов, гиацинтов, которыми наполнены были все жардиньерки и вазы в парадных комнатах…

Детям в этом доме позволялось бегать с гостями по всем комнатам, все рассматривать и даже трогать. Елки на Рождество там были роскошные и очень веселые. Кроме великолепного дерева, увешанного красивыми вещицами, которые мы, дети, могли снимать кто что хотел, были подарки и, кроме того, еще разные развлечения: фокусник, достававший из яйца живого цыпленка, глотавший остро наточенную саблю, бросавший в воздух монету, которая попадала в карман кому-нибудь из детей. Потом нам рассказывали сказки и к ним показывали туманные картины. Потом мы танцевали под музыку Финокки».

Одним словом, особняк Сабашниковых должен был представлять из себя нечто совершенно великолепное и роскошное, свидетельствуя о достатке хозяев и их прекрасном вкусе, что, как известно, не всегда вытекает одно из другого, но в случае Сабашниковых это сочетание работало. Но особенно выделяется атмосфера, царящая в этом доме, гостеприимная, легкая и беззаботная. Детям должно было быть здесь очень хорошо.

В особняке на Арбате часто бывали компаньоны и друзья Сабашниковых по Сибири Альфонс Леонович и Лидия Алексеевна Шанявские. Частым гостем был и знаменитый юрист Владимир Иванович Танеев, брат композитора Сергея Танеева. Бывая в Москве по делам, всегда посещал дом Сабашниковых и известный петербургский юрист Анатолий Фёдорович Кони, уже упомянутый знаменитый путешественник Николай Миклухо-Маклай, а также композитор, пианист и дирижер Антон Григорьевич Рубинштейн. Арбат детства наложил отпечаток на всю дальнейшую жизнь Сабашниковых, а за Михаилом и Сергеем даже закрепилось прозвище «два брата с Арбата».

Когда дети выросли и у всех были уже свои семьи и своя жизнь, родительский дом на Арбате продали. Покупателем стал Василий Берг, сын Павла Васильевича Берга, еще одного компаньона Василия Сабашникова по золотым приискам. Поэтому в литературе здание театра им. Е. Вахтангова часто именуют «дом Берга». После революции дом национализировали и передали 3-й студии МХАТа под руководством Евгения Вахтангова. К тому времени интерьеры опустевшего дома были разграблены и испорчены пожаром. Капитальной перестройки здания не было, существующие помещения в 1921 году приспособили к нуждам театра-студии. В 1922 году скончался Евгений Вахтангов, а четыре года спустя студия была переименована в Государственный театр им. Е. Вахтангова. Театр пользовался большим успехом и его расширили, используя для этой цели внутренний двор. В начале Великой Отечественной войны, 24 июля 1941 года в здание театра попала немецкая бомба. Часть театрального здания обрушилась, погибли несколько сотрудников и актеры, дежурившие на крыше, чтобы тушить «зажигалки». Но еще до окончания войны был создан проект восстановления театра, под руководством академика архитектуры П. В. Абросимова, предусматривающий полную перестройку фасада. В 1947 году была завершена реконструкция театра, и он принял знакомый нам сегодня архитектурный облик. Москвичи быстро приняли и полюбили обновленный театр, несмотря на изначальную критику специалистами. Сейчас здание воспринимается уже как естественная и неотъемлемая составляющая архитектурного ансамбля Арбата. В 1997 году у здания театра был установлен фонтан «Принцесса Турандот» в честь неувядающего спектакля по сказке Гоцци, поставленного еще самим Вахтанговым и не сходящего со сцены до наших дней.

Вот такая необычная история у дома в Москве, в котором вырос Фёдор Сабашников. Кажется, что все и вся, каждый герой, каждое место, каждая деталь, вовлеченные в это повествование, имеют странную и выходящую за рамки банального судьбу, тесно связанную и переплетающуюся с мировой историей, удивляя развитием сюжетов, которые только жизнь, а не писательская фантазия, может придумать.

Смерть родителей

Как сказал великий Лев Николаевич Толстой, «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Прекрасная безоблачная история семьи Сабашниковых, которой, казалось бы, ничто не угрожало, оборвалась неожиданно. Судьба распорядилась так, что Фёдор и его братья рано осиротели. Летом 1876 года родами умерла мать Серафима Савватьевна. А через три года, в 1879 году скоропостижно скончался и отец Василий Никитич от кровоизлияния в мозг, несмотря на крепкое в целом здоровье.

Из воспоминаний Михаила Сабашникова:

«После отца нас осталось пятеро: две сестры – Катя и Нина, и три брата – Федя, Миша и Сережа. Старшей, Кате, едва минуло 20 лет, а младшему, Сереже – 6… «Наследники Василия Никитича Сабашникова», как нас стали именовать, мы были еще юны и неправомочны. Согласно законам того времени, над мальчиками, как «малолетними», т. е. не достигшими 17 лет, учреждена была опека, во главе которой стал дядя наш, брат отца нашего, Михаил Никитич Сабашников. Сестры же, вышедшие из малолетства, но не достигшие «совершеннолетия», выбрали себе попечителей в лице Николая Алексеевича Абрикосова и Альфонса Леоновича Шанявского. И первый опекун наш, и попечители сестер, люди, занятые собственными делами, жили в своих домах, бывали у нас в доме изредка и в нашу домашнюю жизнь совершенно не вторгались».

Общая утрата сблизила пятерых детей. Хотя всем и назначили официальных опекунов, фактическую заботу о доме, младших братьях и их домашнем воспитании приняла на себя сестра Екатерина. Дом и все домашние и хозяйственные хлопоты, ведение дел, связанных с отцовскими предприятиями, воспитание братьев – все легло на ее плечи. Как вспоминал Михаил: «Катя сразу взяла на себя бремя хозяйства и ответственность старшей за всех нас. Несмотря на то, что она всех больше потрясена была потерей отца, она находила в себе силы обо всем подумать и обо всем распорядиться. Так всегда выступала она в жизни, исполненная чувства ответственности и долга, никогда не позволявшая себе быть подавленной обстоятельствами и судьбой».

Фёдор, старший из мальчиков, старался уделять младшим побольше внимания. Вот, как об этом вспоминает Михаил:

«… Иногда в оперу в ложу брали Федю. Тогда на следующий день он воспроизводил оперу в детской, обучая нас понравившимся ему мотивам. Не всегда это нам давалось. Тогда Федя, сам очень музыкальный, сажал меня и Сережу в качестве зрителей и принимался один воспроизводить перед такой избранной публикой, к примеру сказать, «Аиду»…».

«Два брата с Арбата» – называли Сережу и Мишу. Начало 1880-х гг.

И еще:

«Вот брат Фёдор присоединяется к нам, чтобы рисовать «с объяснениями». Он рисует лучше нас и притом изобретательнее нас».

Из этих воспоминаний прорисовываются черты характера юного Фёдора Сабашникова: талантливого, утонченного, впечатлительного, склонного к искусству, к прекрасному. Что касается внешности, то по словам Михаила «обыкновенно находили, что Катя и я пошли в отца, а Нина и Федя в мать……

А вот, что пишет в своих воспоминаниях Екатерина Андреева-Бальмонт:

«Когда сестры Сабашниковы познакомились с нами, они уже потеряли родителей. Во главе семьи осталась Екатерина Васильевна, старшая сестра Нины Васильевны. Обе сестры любили своих младших братьев и заботились о них. Тогда Феде было 12 лет, он был старше меня на год, Мише – 8, Сереже – 6. Как-то раз, в праздник, Нина Васильевна привезла к нам своих братьев. Федя, красивый стройный шатен, с синими глазами, как у его сестры Нины, шаркнул, низко склонив голову передо мной, как кавалер, и отошел к братьям».

Михаил и Сергей Сабашниковы перед поступлением в университет. 1890-е гг.

И еще:

«За чаем я всегда сидела рядом с Федей, не условливаясь об этом заранее… Когда мы встречались в других комнатах, Федя не искал особенно моего общества. Он всегда был окружен девочками, самыми хорошенькими и кокетливыми. Мои братья сообщали мне о победах Феди, и не без зависти к нему… Федя нравился всем девочкам без исключения, и между ними постоянно происходили ссоры и недоразумения…».

Фёдор Сабашников. Конец 1880-х гг.

Из этих слов несложно догадаться, что Фёдор в свои детские и подростковые годы был очень привлекательным и обладал недюжинным очарованием и харизмой, без труда завоевывая сердца юных представительниц прекрасного пола и расположение сверстников мальчишек. Он хорошо разбирался в музыке и живописи, умел очаровать своими рассказами о визитах в оперу, увиденных картинах и прочитанных книгах. Его история рано осиротевшего мальчика и едва заметная отстраненность еще больше добавляли ему шарма, перед которым трудно было устоять. Никто не сомневался, что его ждало многообещающее будущее, карьера и удачный брак, и что Фёдор с легкостью добьется успеха на любом поприще.

До нас дошла всего одна-единственная фотография Фёдора, сделанная, скорее всего, незадолго перед его поступлением в университет. На ней мы видим юношу с темно-русыми, коротко подстриженными волосами, светлыми глазами, полноватыми губами, аккуратным прямым носом и мягким правильным овалом лица. Особенно обращает на себя внимание его взгляд, слегка меланхоличный, погруженный в себя.

Братья Сабашниковы получили блестящее домашнее образование благодаря самым известным педагогам и талантливым ученым того времени. Из воспоминаний Михаила:

«С Фёдором последовательно занимались Генрих Осипович Марциновский, студент-медик, впоследствии служивший по медицинскому управлению Министерства путей сообщения, Николай Александрович Куров, окончивший юридический факультет и специализировавшийся потом на ж.д. тарифах и ж.д. статистике, и Виктор Александрович Соколов, избравший педагогическую карьеру, которая со временем привела его к инспекторству в одной из московских гимназий».

Затем Фёдор учился в известной частной гимназии А.И. Поливанова, дававшей выпускникам классическое гуманитарное образование.

Из воспоминаний Екатерины Андреевой-Бальмонт:

«Федя учился в гимназии Поливанова в одном классе с моим братом Алешей. Он часто приходил к нему, они обменивались книгами, совещались об уроках, о сочинениях. Федя был мальчик очень развитой и начитанный. Он отлично учился…».

Обучением Михаила и Сергея занимался и руководил никто иной, как сам Николай Васильевич Сперанский, впоследствии известный педагог и общественный деятель, а тогда еще молодой учитель в начале своей карьеры, связь с которым братья поддерживали на протяжении всей жизни. Вообще, именно в те годы благодаря учебе и вечерам, устраиваемым в доме, у Сабашниковых образовался круг друзей, с которыми они потом поддерживали отношения всю жизнь.

Наследство после смерти Василия Никитича было немалым и состояло из дома в Москве на Арбате, подмосковной дачи в Жуковке, лесного имения Костино Владимирской губернии, лесного имения в Кадниковском уезде Вологодской губернии, дома в Кяхте, участия в золотопромышленных приисках Забайкальской области и на Амуре, паев Корюковского сахаро-рафинадного завода. Но это вовсе не значило, что молодые и богатые наследники собирались почивать на лаврах. При достижении совершеннолетия братьям предстояло принять участие в управлении деятельностью всех этих предприятий и недвижимостью. Еще при жизни их отец, Василий Никитич, высказывал пожелание, чтобы дети его, закончив свое образование, занялись полезной для народа и государства торговой или промышленной деятельностью.

«Злаки средней России» и «Флора средней России» П. М. Маевского – первые издания М. и С. Сабашниковых, выпущенные еще с обозначением на обложке «Издание Е.В. Барановской» (старшей сестры братьев).

И дети не разочаровали бы своего отца. Еще до поступления в университет в 1891 году братья Михаил и Сергей организовали свое книжное «Издательство М. и С. Сабашниковых» и, поддержанные финансами старшей сестры Екатерины, издали свои первые книги – научные труды их учителя, профессора биологии И. Ф. Маевского, «Злаки средней России» и «Флора средней России», избрав таким образом издательскую деятельность.

Позже Михаил Сабашников участвовал вместе с уже упомянутым Сперанским и другими друзьями в организации Московского городского народного университета им. А.Л. Шанявского. Младшая сестра Антонина издавала с 1885 по 1890 годы журнал «Северный вестник», с которым сотрудничали А.И. Чехов, Д.Н. Мамин-Сибиряк, Н.С. Лесков, Л.И. Толстой. Она считалась еще и весьма одаренной пианисткой, игру которой высоко оценивал сам Николай Григорьевич Рубинштейн, основатель Московской консерватории.

Переезд Фёдора в Петербург и Университет

А что же Фёдор? За его несколько напускной загадочностью скрывалась натура ранимая, чуткая, предрасположенная к меланхолии, особенно развившейся в подростковом возрасте, на что очень сильно повлияли преждевременная и неожиданная смерть родителей и свалившаяся на его плечи ответственная роль старшего брата, когда он сам был еще ребенком. Об этом грузе и о своих переживаниях он ни с кем не мог поговорить и довериться, но все это оставило неизгладимый след на всю жизнь.

Учеба Феди в гимназии совпала по времени с активизацией революционных настроений в российском обществе. Его ищущая и увлекающаяся натура естественно попала под влияние этих веяний.

Из воспоминаний Екатерины Андреевой-Бальмонт:

«Когда я подросла, наше общение с Федей стало интенсивнее. Федя приносил мне для чтения книги всегда очень серьезные. В последние гимназические свои годы Спенсера, Бокля… Разговоры о прочитанном нас очень сближали. Правда, говорил больше он, я слушала. Однажды мы заговорили об убийстве императора Александра II, только что происшедшем и страшно меня потрясшем… И вдруг оказалось, что Федя на стороне террористов, убивших царя! Я не верила своим ушам… Федя ответил многозначительными отрывистыми фразами: «Дело не в личности. Тут принцип. Монархия отжила свое время. Бывают положения, где насилие необходимо. Вот французская революция». И он приводит факты и цифры из истории…. «Крепостное право, – продолжал Федя, – отменено только на словах. Народ не освобожден. Его предстоит освободить, и сделать это должны мы, наше поколение. И мы это сделаем!» – «Как?» – «В двух словах этого не скажешь. Но мы вернемся к этой теме, если она вас интересует». В Фединых речах была всегда какая-то недоговоренность, какой-то тайный смысл… Федя знал кружок, где молодежь работает под руководством одного народовольца. Он ссылался на знакомых ему каких-то Степу и Петра, читал мне их письма, написанные на клочках грязной бумаги, желтыми чернилами, совершенно непонятным для меня языком. Федя пояснил мне скрытый смысл их слов. Однажды, вернувшись с охоты из их имения, куда Федя ездил на Рождество, он шепотом сказал мне: «Страшные вести: Степан арестован у нас в деревне за пропаганду. Мы не будем больше собираться. Все разъехались. Если откроют нашу организацию, то и мне несдобровать». Я пришла в страшное волнение и не знала, как мне его скрыть. А Федя в этот вечер был особенно весел, затеял шарады, смеялся. Я восхищалась его умением владеть собой, так ловко притворяться…. Только много позже я узнала, что Федя в этом кружке не был и не мог быть по молодости лет, а знал о нем лишь из разговоров студентов, гостивших у их доктора в имении».

Фёдор легко и быстро загорался новыми идеями, поддавался им, вживался в них. Эта черта навсегда останется с ним и в дальнейшем проявится еще больше, предопределив его судьбу.

Шли годы и из очаровательного мальчика Фёдор вырос в сложного подростка-интроверта, импульсивного и с изменчивым настроением. Юношеские изменения характера, отсутствие заботливых и внимательных родителей и невозможность выговориться привели Фёдора в конце 1884 года к сильнейшему нервному срыву. Вот, как описывает этот эпизод в своих воспоминаниях Михаил:

«Первым из арбатского дома отъехал брат Фёдор. С ним случилась беда, которая часто бывает с нервными юношами при переломе к половой зрелости. Он впал в уныние и в припадке меланхолии совершил попытку застрелиться. Это случилось в конце 1884 года. Было воскресенье или другой какой праздник. Сестры с утра поехали на панихиду в годовщину смерти Кошелева. Мы, мальчики, не пошли в гимназию. В час дня мы с Сережей в столовой ожидали к завтраку Федю и Зюссенгута. Вдруг раздался какой-то шум. Дверь из буфетной распахнулась, и в столовую вбежал буфетчик Максим, в отчаянии ломая руки и крича: «Убился, убился Фёдор Васильевич!»

Затем я помню себя уже в ногах кровати, на которой лежит принесенный снизу Федя. Он в обмороке. Городской врач, первый поспевший на помощь, с забинтованным черной повязкой указательным пальцем, осмотрев рану, говорит, что нет никакой опасности… Возвращаются сестры. На рассказ мадемуазель Бессон Катя, держа платок у глаз, произносит в дверях комнаты: «Quel egoiste!»[16]16
  Какой эгоист! (фр.).


[Закрыть] Это восклицание выводит меня из оцепенения. До этого момента я воспринимал все случившееся исключительно эмоционально. Сначала я испугался за брата. Затем радовался, что рана не опасна. Но был угнетен, что в семье нашей произошло такое покушение. И вдруг, как озаряющий на мгновение окрестности внезапный блеск молнии в грозовую ночь, это неожиданное восклицание Кати. Конечно, я был слишком молод, чтобы право на пользование жизнью и право на распоряжение своей смертью могли тогда встать передо мной как философские или моральные проблемы. Но все же я как-то практически прикоснулся к ним… После описанного происшествия старшие решили, что Феде надо переменить обстановку жизни. Он переехал в Петербург и поселился в семье О.А. Чечота, родственника Барановских, директора больницы Св. Николая, человека большого ума и выдающегося характера, известного психиатра. Весной Федя приезжал в Москву на Нинину свадьбу. После свадьбы мы с Сережей ездили к нему в Петербург. Затем на праздниках и во время каникул Федя обыкновенно наведывался к нам. Все же Федя все дальше и дальше отходил от нас, младших братьев, тогда как близость наша с сестрами, несмотря на выезд их из Москвы, по мере того как мы росли и как сглаживалась разница в возрасте между нами, все более и более крепла».

Позже в своих воспоминаниях Михаил упоминает, что «Федину «историю» и обнаружившуюся у Нины нервность многие склонны были приписывать постоянному раздражению от наставлений, придирок, замечаний и нападок» Александра Ивановича Барановского, супруга сестры Кати, который поселился в доме на Арбате. Эту же мысль подтверждает и Екатерина Андреева-Бальмонт в своих воспоминаниях:

«По словам Феди, это был не умный, но добродушный человек и, во всяком случае, не вредный. Но к нему приехал и тоже поселился в доме его старший брат Егор Иванович. Это был старик, тайный советник, умный, образованный, но властолюбивый и корыстный интриган. Он хотел забрать в свои руки всю семью Сабашниковых. Вмешивался в жизнь Нины Васильевны и мальчиков и вскоре сделал для них жизнь невыносимой. Егор Иванович следил за всеми лицами, с которыми общалась Нина Васильевна, поступившая в то время на Высшие женские курсы Герье, высказывал свое суждение о них, приводил к ней своих знакомых. Правда, многие из них были выдающиеся люди, как например, Лев Николаевич Толстой. Но Нина Васильевна опасалась всего, что исходило от этого «гнома», как она с братьями прозвала Егора Ивановича. Нина Васильевна с братьями и Николаем Васильевичем Сперанским образовали оппозицию против братьев Барановских, на стороне которых была, конечно, Екатерина Васильевна, поддавшаяся напористому Егору Ивановичу. В семье произошел раскол, от которого больше всего страдали Федя и Нина Васильевна, мягкие и кроткие по натуре. Темой теперешних наших разговоров с Федей была эта борьба в их семье… В ту зиму Федя редко бывал у нас, он был мрачен и замкнут, что очень беспокоило Нину Васильевну».

Безусловно, изменения в семье, появление новых людей, очень сильно пошатнули тот хрупкий баланс, который существовал до этого в доме. Попытка самоубийства и последующее нервное расстройство стали важнейшим эпизодом, который изменил и во многом предопределил дальнейшую жизнь Фёдора и его отношения с семьей. Это был своего рода протест, но он остался непонятым, и в итоге между ним и семьей произошел некий раскол, который с годами стал только глубже и заметнее. Эпизод этот стал первым шагом на пути отдаления Фёдора от семьи и поворотным в его жизни.

Переехав в Петербург в 1885 году, Федя окончил там учебу в частной гимназии Я.Г. Гуревича и в 1887 году поступил в Петербургский университет на физико-математический факультет, естественное отделение. Выбор факультета был сделан, скорее всего, не из личных предпочтений Фёдора: сказалось влияние Барановских, принадлежащих к чиновничье-аристократическому кругу, в котором мальчиков готовили к государственной службе, политической или военной карьере и соответственно отправляли изучать точные дисциплины. Будь у него возможность, Фёдор наверняка бы выбрал другое направление, гуманитарные науки или искусство.

Как бы там ни было, уже в 1888 году он был исключен из университета. Официальная причина: за участие в студенческих волнениях и последующий арест в числе других сокурсников. Но на самом деле для Фёдора эта история стала лишь поводом, чтобы выразить свое недовольство и бушевавшие внутри эмоции.

В Петербурге Фёдор чувствовал себя некомфортно. Северная столица значительно отличалась от Москвы. Ее холодность и чопорность, жесткие рамки, строгая иерархия не имели ничего общего с московской душевностью, веселостью, хаотичностью. Фёдора не интересовала служебная карьера, он был человеком не чиновничьего, а скорее богемного склада. Его творческая натура требовала чего-то совершенно другого, его эмоциям нужен был выход. В итоге революционные настроения и студенческие волнения стали неким предлогом для личного бунта и самовыражения.

Студенческое движение в России приобрело важное значение в общественно-политической жизни страны во второй половине XIX – начале XX века, особенно на фоне отмены крепостного права и преобразовательных процессов и реформ. Университеты всегда и везде были местом, где зарождались свободные мысли и новые идеи. В России студенческое движение развивалось на почве борьбы против реакционной политики царского правительства в постановке высшего образования и жестких мер, таких как университетский устав 1884 года, циркуляры министерства просвещения и грубый полицейско-административный произвол в отношении студенчества, и было направлено на завоевание академических корпоративных прав и свобод. Студенческие демонстрации отражали политические процессы в столицах. За демонстрациями последовали другие формы выражения недовольства и борьбы: коллективный бойкот лекций реакционных профессоров, неподчинение распоряжениям учебного начальства, участие в неразрешенных кружках, кратковременные забастовки, коллективные петиции, манифестации и т. п.

Фёдор оказался в самом центре этого брожения. Стоит добавить, что его поступками руководил юношеский максимализм и мальчишеская солидарность, склонность к идеализму и личная неудовлетворенность своим положением.

Из воспоминаний Михаила:

«Во время возникших по какому-то случаю волнений Фёдор в числе других студентов был арестован. Егор Иванович Барановский, узнав об этом в Москве, поспешил использовать свои связи и добиться освобождения бывшего своего опекаемого. Здесь было что-то фатальное. Что бы ни случилось, но всегда реакция у Сабашниковых и у Барановских была различна. Фёдор был освобожден лишь на несколько часов раньше главной массы своих товарищей, но он нашел, что поставлен перед ними в неловкое положение. Режим целесообразности тогда еще не был известен, и в создавшемся положении Фёдор совершил поступок, после которого Егору Ивановичу пришлось пожалеть о своем неосмотрительном заступничестве, а сам Фёдор не мог уже рассчитывать ни на оставление в Петербургском университете, ни на прием в какой-нибудь другой русский университет.

Надо сказать, что ректором Петербургского университета был в то время профессор Владиславлев, известный своими трудами по философии. Незадолго перед тем он выступил с учением о влиянии и почитании, ставя их в зависимость от обладания материальной силой, в буржуазном обществе выражаемой доходами. Я не читал трудов Владиславлева, не берусь их излагать, да и не в них сила. Факт тот, что учение это в либеральной по крайней мере прессе было встречено ужесточенной критикой. Так вот Федя при объяснении с кем-то из начальствующих лиц, издеваясь над теорией ректора, указал, что лишен возможности его уважать, ибо получает доход выше его. Здесь уже ничего не оставалось делать, как собрать свои монатки и ехать кончать свое образование за границу, благо правительство этому не препятствовало».