Текст книги "Фёдор Сабашников и Кодекс о полете Леонардо да Винчи"

Жизнь в Париже и сибирская эпопея

Париж конца XIX – начала XX века действительно был мировой столицей, самым желанным городом для путешественников, центром культуры, сосредоточием технического прогресса и точкой пересечения всех новых течений, изобретений, идей. Это было время знаменитой парижской Belle Epoque, «прекрасной эпохи», вошедшей в мировую историю как золотой век для автомобилестроения и воздухоплавания, метро и железных дорог, как момент возникновения кинематографа и радио, развития естественных наук и медицины, археологических открытий и суфражистского движения, расцвет артистических кафе и кабаре. В эти годы было возрождено Олимпийское движение и организованы первые Всемирные выставки, построена Эйфелева башня и зародился стиль art nouveau в искусстве и архитектуре. В Париже находились все сливки общества, аристократы, богема, модницы и красавицы, художники, ученые, актрисы и танцовщицы. Светская и ночная жизнь била здесь ключом, день и ночь лились реки шампанского и вечеринки длились от заката до рассвета. В Париже того времени было легко потерять голову и разориться за одну ночь.

Федор жил в Париже на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, снимая на левом берегу Сены большую квартиру на rue de l’Université, 19, которую любили посещать его многочисленные приятели и знакомые. В этой квартире у Фёдора в гостях неоднократно бывал и прославленный русский поэт К. Д. Бальмонт, муж Екатерины Андреевой-Бальмонт, которая пишет в своих воспоминаниях:

«Бальмонту очень нравился Федя, и они с ним часто встречались. У Феди была большая красивая квартира в Париже, много книг, хороших картин. Мы с Бальмонтом видели у него оригиналы рисунков Леонардо. Он был очень увлечен этой работой и отдавал ей свой досуг».

На волне первого успеха и энтузиазма Фёдор решил принять участие и в благотворительных делах и в январе 1894 года отправил запрос в Санкт-Петербургский Совет детских приютов с просьбой зачислить его в почетные члены этой организации, что означало обязательство с его стороны вносить ежегодно в кассу Совета по 500 рублей. Его просьба была удовлетворена и вплоть до 1901 года он делал ежегодные взносы. Благородная инициатива, которая однако закончилась печально, когда в 1903 году он был отчислен из числа почетных членов Совета за неисполнение принятых им на себя обязательств, поскольку с января 1901 года перестал делать взносы, несмотря на неоднократные напоминания.

Но тогда, в 1894, надвигавшуюся беду даже трудно было вообразить. Фёдор был активен и полон планов, ему казалось, что первый успех сулит перспективы и в будущем, что его ценят по заслугам, что у него много друзей, что его любят и уважают.

За границей он чувствовал себя комфортнее и увереннее, чем в России в родной семье. Фёдор все больше и больше отдалялся от младших братьев, все реже возвращался на родину, хотя в конце 1893 – начале 1894 годов за ним была замечена некая активность в Санкт-Петербурге, где он даже официально числился на службе в Главном Управлении Государственного Коннозаводства, по тем временам одном из самых престижных учреждений в России.

Его издательские успехи судя по всему не произвели особого эффекта на братьев и сестер и не сблизили их, а наоборот, усилили трения, в том числе и относительно расходов и использования наследства. Тем более, что для Михаила и Сергея период с 1894 по 1896 годы складывался непросто с финансовой точки зрения, было много расходов и инвестиций, которые не сразу окупили себя, поэтому о дополнительной помощи Фёдору и речи не шло.

Из воспоминаний Михаила:

«С братом Фёдором дороги наши уже окончательно разошлись. Мы не переписывались, знали друг о друге только по случайно доходившим стороной слухам да по редким встречам, когда он приезжал в Москву, или мы бывали у Николая Васильевича Сперанского в Париже. Тогда я, обыкновенно, навещал брата по приезде в Париж и перед отъездом оттуда».

Как и следовало предполагать, крупные издательские вложения и расходы, парижские искушения, щедрость Фёдора, граничащая с расточительностью, ненадежное окружение и его излишняя доверчивость вскоре поставили его на грань разорения.

Из воспоминаний Михаила:

«Дело в Париже, однако, не ограничилось одной только работой над изданием. Современный Вавилон не обошел своими соблазнами залетевшего в него впечатлительного и одинокого Фёдора, к тому же располагавшего, как ему должно было казаться первое время, почти неограниченными материальными ресурсами».

Издательские проекты не оправдывали себя и вложенных средств и не приносили ожидаемый результат и доход. Неожиданно, как гром среди ясного неба, Фёдор обнаружил, что оказался в довольно затруднительном финансовом положении.

Тем временем и до России докатился отголосок belle epoque и с 90-х годов XIX века здесь начался период, отмеченный развитием Сибири, геологических исследований и железнодорожного строительства. Опираясь на историю давнего семейного участия в золотодобыче и с учетом интереса Франции к масштабным российским проектам, Фёдор Сабашников решается на новое рискованное предприятие и организует в 1895 и 1896 годах поездки в Сибирь для обследования состояния и перспектив сибирских золоторудных приисков вдоль трассы будущей сибирской железной дороги. Надеясь заодно тем самым поправить свои финансовые дела. Тем более, что, как вспоминает брат Михаил, «… компаньон-распорядитель Зейских компаний Альфонс Леонович Шанявский, отдававший им много сил, принужден был по состоянию здоровья отказаться от поездок в Сибирь. Дела стали приходить в упадок. Назревала необходимость их реорганизации». В итоге, Фёдор уезжает в далекую Сибирь на прииски в сопровождении приглашенного им французского инженера Эдуарда Давида Лева[35]35
  Edouard David Levat (1855 – 1918), французский горный инженер, исследователь и путешественник.


[Закрыть].

Заслуживает особого внимания описание Михаилом встречи с Фёдором в Париже перед его вторым отъездом в Сибирь:

«В 1896 году (весной) я застал у Феди даму полусвета Д., с которой он в то время сошелся. Он был в хлопотах, собираясь во вторую свою поездку в Сибирь. Постоянно он куда-то уходил, и в течение всего моего посещения я преимущественно оставался в обществе Д. Это была уже не молодая лет сорока (с лишком) бельгийка, когда-то, вероятно, если не красивая, то интересная… Когда я собрался уходить, Фёдор сказал мне, что он уже взял билет в Иркутск и просит меня в день его отъезда отобедать с ними на квартире его дамы. Я обещал Д. прийти и записал себе ее адрес. Это был особняк, сказать бы по-московски, hotel, как говорят парижане, на очень фешенебельной улице Champs Elisees. В назначенное время я явился… По всему видно было, что отъезд в Сибирь знаменовал собой для обоих не временную разлуку, а полный и окончательный разъезд. Все было, очевидно, уже давно вырешено между ними, и тем не менее расставание обоим давалось очень тяжело.

Я понял, что Фёдор совсем разорился, что поездка в Сибирь ради восстановления падающих золотопромышленных дел – это последняя ставка. Если она скоро не даст какого-нибудь головокружительного благоприятного оборота его делам, то ему больше уже не на что рассчитывать. В таких обстоятельствах хвататься за незнакомые ему отдаленные и трудные золотопромышленные дела все равно, думал я, что при нужде в деньгах покупать выигрышный билет…

Когда настал час для отъезда на поезд, разразилась настоящая истерика. Федя просил меня остаться после него у Д., пока она несколько успокоится. Я охотно согласился. Не провожать Федю на вокзал означало бы проявить полное к его положению безразличие, а при проводах неминуемо было встретиться на вокзале с компанией его так называемых друзей, с которыми мне не хотелось встречаться, тем более показываться с ними в публичном месте. Федя уехал. Мы постояли в передней, прислушиваясь к топоту лошади, увозившей его на вокзал, а затем тихо вернулись в столовую, к неприбранным остаткам обеда… Вдруг раздался звонок. Внесли громадную корзину цветов, последнее прости от Феди. Д. залилась вновь слезами, и мне казалось, что из всего окружения брата она единственный человек (я Пиуматти ставлю совсем особо), который к нему относился хорошо. С простодушием и неожиданной откровенностью Д. стала мне расхваливать Федину деликатность, Saba как называли Федю в Париже, говоря, что еще никогда не встречала к себе такого отношения. Теперь, испытав, как мужчина может быть хорош к женщине, она не представляет себе своего будущего устройства…».

Какой ценнейший отрывок, рассказывающий так много о Фёдоре! Он по-прежнему обладал тонкой, чувствительной душой и харизмой, умел ухаживать, что заставляло женщин влюбляться в него без памяти. При этом он заботился о чувствах других и был настоящим джентльменом, способным потратить последние деньги на букет для дамы.

У Фёдора наверняка было немало любовных историй во время его жизни за границей. Он был привлекателен, обаятелен, богат, известен. Так что женщины не обходили его своим вниманием, а он им не сопротивлялся, не скупясь на щедрые подарки. Но ни одна из этих историй так и не переросла в нечто более серьезное, не дотянула до решения жениться и завести семью. Был ли тому причиной страх влюбиться и страдать или нежелание сковывать себя узами? Или никто не сумел по-настоящему затронуть сердце Фёдора? Возможно, склонность к эгоизму и индивидуализму перевесили, и он просто не захотел взять на себя ответственность за других. А может он просто решил, что не создан для брака и предпочел остаться холостяком. Еще одна тайна, которая навсегда останется нераскрытой.

Путешествия в Сибирь в те годы были делом долгим и непростым, занимающим многие месяцы. Дороги в тайге, или как их тогда называли тракты, были разбиты и часто завалены деревьями и непроходимы, либо с грязью по колено, в которой застревали нагруженные телеги. Городов и селений по пути встречалось немного, так что остановка в комфортных условиях была большой редкостью. Строительство Транссибирской железной дороги только-только набирало обороты, приходилось перемещаться на всех возможных видах транспорта, от телег до пароходов. Можно только догадываться, о чем думал Фёдор, путешествуя по Сибири после роскошного Парижа.

Любопытный факт: во время сибирской поездки Фёдор побывал в Иркутске, где посетил городскую публичную библиотеку и лично оставил там в подарок свое издание «Кодекса о полете птиц», экземпляр номер 88, с надписью на авантитуле «Иркутской Городской Публичной библиотеке от составителя. Ф. Сабашников. Иркутск. Июль 1896 г». Сегодня этот экземпляр хранится в Иркутской областной универсальной библиотеке имени Молчанова-Сибирского.

По окончании сибирской эпопеи в 1897 году было опубликовано объемистое исследование Эдуарда Лева «Золото Восточной Сибири» в двух томах, «Забайкалье» и «Амурская провинция». И это стало, пожалуй, единственным достижением всей этой сибирской поездки.

Из воспоминаний брата Михаила:

«В результате Фёдор издал на французском языке двухтомную монографию об этих приисках, но никакого влияния на дальнейший ход дела поездки брата Фёдора не оказали. Альфонс Леонович отнесся весьма скептически к рекомендовавшимся мсье Лева мерам, Фёдор не мог сам и не нашел охотников рискнуть на хотя бы частичное испробование советов мсье Лева… В конце концов мы в результате изучения дела решили ликвидировать Зейские прииски, к тому времени объединенные в Соединенную акционерную золотопромышленную компанию. Это и было затем выполнено».

Это означало, что путешествия в Сибирь оказались провальными для Фёдора и его план по спасению не сработал. Поездки не принесли ему столь необходимой новой и быстрой прибыли и средств, и он оказался в еще более критической ситуации, на грани полного банкротства.

Банкротство

Несмотря на все трудности, на безуспешный исход сибирской эпопеи и финансовые проблемы, Фёдор и Джованни Пьюмати решают продолжить работу над своим грандиозным и важнейшим проектом по поиску, восстановлению, изучению и публикации всех кодексов Леонардо. В поле их научного и издательского интереса попали записи Леонардо, посвященные анатомическим исследованиям, сделанные в период с 1507 по 1511 годы. Часть неопубликованных ранее рукописей находилась в собрании Королевской библиотеки Виндзорского замка. Благодаря рекомендациям и знакомствам в окружении королевы Виктории, им удалось получить доступ, сфотографировать, воспроизвести и изучить листы А и В леонардовской «Анатомии» в Виндзоре. В итоге, в 1898 году в Париже в издательстве Edoardo Rouveyre Editore вышел первый том факсимиле под названием «I manoscritti di Leonardo da Vinci della Reale Biblioteca di Windsor. DelVanatomia, fogli A, pubblicati da Teodoro Sabachnikoff, transcritti e annotati da Giovanni Piumati, con traduzione in lingua francese, preceduti da uno studio di Mathias Duval»[36]36
  «Рукописи Леонардо да Винчи из Виндзорской Королевской Библиотеки. Об Анатомии, том А, публикация Федора Сабашникова, перевод и аннотации Джованни Пьюмати, с переводом на французский язык и предварительным исследованием Матиаса Дюваля».


[Закрыть]. В издание были включены листы с 19000 по 19017 (по каталогу библиотеки).

Вот, как описывает в 1898 году новую публикацию Фёдора Сабашникова Джованни Баттиста Де Тони, известный итальянский медик и ботаник, живший в ту эпоху и посвятивший много времени изучению Леонардо-натуралиста:

«Федор Сабашников… взял на себя непростую задачу издания рисунков, хранящихся в Виндзоре, касающихся анатомического изучения скелета, мышц и нервов. В этом первом томе дается библиографическая ссылка, факсимильная репродукция и иллюстрация страниц А. Всего 245 рисунков, 18 листов и 34 страницы, исписанные, как почти всегда в манускриптах да Винчи, справа налево. Транскрипция выполнена уважаемым палеографом Джованни Пьюмати (который уже выполнил подобную работу над «Кодексом о полете птиц» и работает над «Атлантическим кодексом», который должен будет опубликован издательством Ulrico Hoepli) и состоит из двух частей. Первая – максимально приближенная к оригинальной версии, вторая делает текст более понятным. К ним была добавлена версия на французском языке, что позволит иностранцам приблизиться к работам великого итальянца. Когда будут воспроизведены все листы из «Анатомии», хранящейся в библиотеке в Виндзоре, когда все фрагменты, рассредоточенные по разным кодексам, будут собраны воедино, как к этому стремился сам Леонардо, когда будут сопоставлены с анатомией лошади и других животных, только тогда можно будет полностью отдать должное труду Леонардо в этой научной области. На данный момент стоит отметить отличную работу и качество издания, опубликованного Сабашниковым, с надеждой, что публикации всех остальных леонардовских сокровищ, хранящихся в библиотеке ее Величества английской королевы, не заставят себя долго ждать».

Но с наступлением нового века судьба вносит свои коррективы в планы Сабашникова и Пьюмати, и в период с 1901 по 1902 годы новые трудности возникают одна за другой. К личным финансовым проблемам добавились проблемы с фондами, выделенными итальянским Министерством Образования и изначально направленными на реализацию новых публикаций произведений Леонардо, на которые Фёдор и Джованни так рассчитывали, но в итоге их переадресовали на другие проекты.

Титул и одна из страниц «Об Анатомии» Лернардо да Винчи, том В, издание Фёдора Сабашникова, 1901.

Но еще более тяжелый и неожиданный удар поджидал их с другой стороны. Во время работы над продолжением издания, Фёдор передавал сделанные в Виндзоре фотографические негативы последующих листов на хранение своему партнеру, французскому издателю Эдуарду Рувэру[37]37
  Edouard Rouveyre (1849 – 1930), французский издатель, книготорговец, эссеист, библиофил и коллекционер античных книг.


[Закрыть], услугами которого пользовался для печатания своих изданий. К сожалению, Рувэр проявил себя как человек ненадежный, которому, как выяснилось, нельзя было доверять. Воспользовавшись этими негативами, еще до того как Джованни Пьюмати окончил расшифровку и перевод текстов, Рувэр в 1901 году самостоятельно опубликовал в Париже эту часть рукописей, без согласования с Сабашниковым и Пьюмати – «Fragments: etudes anatomiques (Recueil [A-E]). Feuillets inedits, reproduits d’apres les originaux conserves a la Biblioteque du Chateau de Windsor Publication honoree de la souscription du Ministere de rinstitution publique et des beaux-arts».[38]38
  «Фрагменты: анатомические исследования (Коллекция [А-Е]). Неопубликованные страницы, воспроизведенные с оригиналов, хранящихся в библиотеке Виндзорского замка. Издание одобрено Министерством общественных учреждений и изящных искусств».


[Закрыть] Репродукция была плохого качества и издана впопыхах, без сопроводительных комментариев и систематизированных ссылок. Но нанесенный ущерб был огромен, репутация подмочена и сотрудничество с французским издательством расторгнуто.

Сабашникову и Пьюмати пришлось в срочном порядке искать нового издателя, чтобы как можно быстрее издать второй том. В итоге, факсимиле под названием «I manoscritti di Leonardo da Vinci della Reale Biblioteca di Winsdsor DelVanatomia, fogli B, pubblicati da Teodoro Sabachnikoff, transcritti e annotati da Giovanni Piumati, con traduzione in lingua francese»[39]39
  «Рукописи Леонардо да Винчи из Виндзорской Королевской Библиотеки. Об Анатомии, том В, публикация Федора Сабашникова, перевод и аннотации Джованни Пьюмати, с переводом на французский язык».


[Закрыть] было опубликовано в Турине в издательстве Roux е Viarengo Editori, в том же 1901 году. В издание были включены листы с 19 018 по 19 059 (по каталогу библиотеки) с расшифровкой текстов и комментариями Джованни Пьюмати. От издания остальных листов анатомических рукописей Сабашников был вынужден отказаться из-за отсутствия на то средств.

Некорректное поведение бывшего партнёра-издателя, проблемы с деньгами, нереализованные проекты, все это сильно подкосило и Фёдора, и Джованни Пьюмати. Последний в итоге совершенно разочарованный, в том числе и из-за проблем, возникших с Accademia dei Lincei в работе над «Атлантическим кодексом», оставил затею с кодексами Леонардо, уехал в глубинку в Пьемонт и вернулся к живописи, а Сабашников потерпел крах не только финансовый, но и моральный. Фёдор чувствовал себя подавленным, полнейшим неудачником и понимал, что оказался в глухом тупике. Все его самые высокие и лучшие замыслы и надежды рухнули и разбились. Ему плохо и одиноко, кажется, что жизнь потеряла какой-либо смысл.

Из воспоминаний Михаила:

«С братом Фёдором мы в этот мой приезд в Париж видались мало. Он почти не заглядывал к сестре Нине, которая была в это время там, и редко наведывался к Екатерине Алексеевне Бальмонт, находившейся в послеродовой горячке. Я несколько раз заходил к нему, но или не заставал дома, или находил его замкнутым и неразговорчивым. Раз он позвал всех нас обедать, но устроил обед не у себя на квартире, а в ресторане. Он переживал в это время трудные обстоятельства, о которых я узнал только впоследствии…».

К тому моменту все полученные Фёдором в наследство деньги закончились. Кредиторы напирали на него со всех сторон. Ничего не оставалось, как обратиться за помощью к своим братьям в России. Шаг, которого он предпочел бы избежать, но это был единственный шанс на спасение. И хотя братья Михаил и Сергей не одобряли многие методы ведения дел, к которым прибегал Фёдор, залезая в долги и нанося ущерб фамильной репутации, но когда ситуация приняла совсем худой оборот, они не оставили его в беде.

В итоге, младший брат Сергей специально приехал в Париж, чтобы расплатиться с кредиторами Фёдора.

Вот, как описывает тот приезд Михаил:

«Не успел Сережа в 1900 году вернуться из Сибири и осмотреться в московских наших делах, как ему пришлось ехать на выручку брата Фёдора в Париж. Фёдор окончательно разорился. Сережа застал его окруженным бессовестными ростовщиками и весьма сомнительными «друзьями». Все, каждый на свой лад, требовали от Фёдора денег, и должных, и недолжных, устраивали сцены, грозились, пробовали шантажировать. Фёдор, разорившийся, как говорится, «в пух и прах», ни в какой мере не мог никого удовлетворить, растерялся, лишился обычного присутствия духа и находчивости, размяк, путался в ответах, давал людям наговаривать на себя несуразные небылицы и жестоко пил… По Фединым делам Сережа обратился за консультацией к одному из виднейших парижских юристов. Совет юриста был самый категорический: «Юристу здесь делать нечего, да и вам тоже. Умные уже, конечно, поняли, что губка выжата до отказа, и отстанут. Глупые и мошенники все же попробуют проделать все законные процедуры воздействия на вашего брата. Через это неизбежно пройти. Советуйте ему уехать из Парижа, а я вам рекомендую homme d’affaires[40]40
  Здесь: поверенного в делах (фр.)


[Закрыть]которому ваш брат вполне может доверить отвечать и действовать за него».

Так и пришлось сделать. Фёдор дал себя уговорить и уехал, впрочем, все же не сразу, в Турин к Пиуматти. Сережа, получив от меня по телеграфу изрядную сумму, им вытребованную из Москвы, и ликвидировав Федины «долги чести», вернулся в Москву».

Но Фёдор, вынужденный отойти от дел и не имея возможностей реализовать свои замыслы, впал в депрессию, ив 1901 году снова, второй раз в жизни, попытался покончить с собой. Из воспоминаний Михаила:

«Вскоре мы получили известие, что Федя в Турине вскрыл себе в гостинице вены. Его спас пришедший к нему в номер Пиуматти. Было ясно, что Федю надо лечить. Наш двоюродный брат Иван Михайлович Сабашников, очень любивший Федю, охотно взял бы его к себе в Творки (психиатрическая лечебница под Варшавой, в которой он состоял директором). Он располагал обширной директорской квартирой и уверял, что Федя его нисколько не стеснит. Так оно впоследствии и устроилось. Но в данный момент Федя отклонил приглашение доброго Ивана Михайловича, надо думать, не желая являться в его семью в тогдашнем своем упадочном состоянии. По рекомендации В.К. Рота мы устроили Федю в Риге в санатории бр. Шенфельдов. В Риге мы по очереди Федю навещали. Когда он оправился, он переехал в Творки к Ивану Михайловичу, в семье которого и прожил несколько лет».