Текст книги "Богиня маленьких побед"
Автор книги: Янник Гранек
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
4. 1928 год. «Кружок»
Какая же ты птица, если летать не умеешь?
Какая же ты птица, если плавать не умеешь?
Сергей Прокофьев, «Петя и волк»
Вена нас сблизила. Мой город вибрировал, будто в лихорадке, и кипел дикой, необузданной энергией. Философы ужинали с танцовщицами, поэты с обыкновенными мещанками, художники хохотали в плотной толпе научных гениев. Весь этот бомонд без конца говорил, немедленно жаждая наслаждений и удовольствий: женщин, водки и возвышенной мысли. Колыбель, в которой вырос Моцарт, поразил вирус джаза; под его негритянские мелодии мы планировали будущее и наводили порядок в прошлом. Вдовы погибших на войне солдат прожигали свои пенсии в объятиях жиголо. А перед теми, кому повезло выжить в окопах, открывались даже самые неприступные двери. У меня были ясные глаза, точеные ножки, мне очень нравилось слушать мужчин. Я умела их развлекать и могла одним-единственным словом заставить спуститься с небес на землю их души, затуманенные алкоголем и скукой. Они хлопали глазами с видом сонь, неожиданно вытащенных из постелей, не понимая, как оказались за этим столом, среди внезапно нахлынувшего на них гама. В опрокинутом на стол бокале вина они искали следы бесследно исчезнувшей идеи, чтобы в конечном счете посмеяться над ней и возобновить разговор с самого начала: с моего декольте. Я была молода и опьянена жизнью, с одной стороны шикарная девушка, с другой – предмет фетиша. И чувствовала себя на своем месте.
На наше первое свидание я явилась при полном параде: он пригласил меня в кафе «Демель», изысканное заведение, очень любимое представителями изысканного общества. Я ни в чем не уступала элегантным девушкам, попивавшим мелкими глотками чай: родимое пятно на щеке целомудренно скрывалось в тени асимметричной шляпки без полей. Кремовый шелк рубашки прекрасно гармонировал с оттенком кожи – на нее я потратила всю месячную зарплату, отец, доведись ему об этом узнать, лопнул бы от злости. У подруги Лизы я позаимствовала меховую пелерину, которая украшала плечики всех танцовщиц «Ночной бабочки», пытающихся найти себе приличного мужа. Что касается меня, то я совершенно не стремилась вновь выйти замуж. Мой уважаемый студент на какое-то время избавил меня от внимания начинающих сутенеров заведения. Мы танцевали вальс, который, как известно, всегда сближает, и круги наши с каждым разом становились все меньше и меньше. В те времена я еще не пользовалась такими умными словами, как «концентрический», Лиза за это лишь покосилась бы на меня и сказала: «Я знаю, откуда ты, дочь моя, со мной бесполезно играть в эти игры». Мы с Куртом выпивали по паре бокалов и отправлялись гулять по ночному городу. В ходе таких прогулок я вырвала у него несколько неохотных признаний. Он родился в Чехии, в Брно, на моравской земле. Будучи по натуре авантюристом, Вену он выбрал ради собственного комфорта – его старший брат Рудольф уже начал учиться там на факультете медицины. Их семья была германского происхождения и, по-видимому, не особо пострадала от послевоенной инфляции: братья жили на широкую ногу. Курт по большей части молчал, без конца за это извиняясь, чем, сам того не сознавая, очень меня привлекал. На рассвете он провожал утомленную Адель домой и даже понятия не имел, как я выгляжу при свете дня.
В тот день он устроился в глубине зала. Я застучала каблучками и, покачивая бедрами, продефилировала среди белых скатертей к его столику. У него были бы все возможности меня в подробностях разглядеть, если бы в тот момент он не погрузился в чтение. А когда наконец оторвался от своей книги, меня вновь поразила его молодость. Он был весь какой-то гладенький, с кожей, будто у младенца, и уложенными самой природой волосами. Костюм на нем сидел безупречно. В нем не было ровным счетом ничего от киноактеров, о которых без конца судачат за кулисами заведений: он обладал плечами, созданными для кабинетной работы, но никак не для гребли на веслах. В то же время от него исходило какое-то очарование. Взгляд его переполняла нежность, синева глаз казалась необъятной. И хотя приветливость Курта отнюдь не казалась притворной, его взор был обращен не на собеседника, а куда-то далеко-далеко – вглубь себя.
Не успели мы поприветствовать друг друга, как к нам подлетела официантка – сама аскетичность в строгом костюме – и предложила сделать заказ, избавив от суровой необходимости начать разговор. Я выбрала фиалковое мороженое, в душе сожалея о недостойных пирожных, красовавшихся на прилавке. Первое свидание вряд ли подходило для демонстрации моего чревоугодия. Увидев длинный перечень кондитерских изделий, Курт погрузился в пучину размышлений. На его нескончаемые вопросы официантка отвечала со стоическим терпением. Подробное описание всех этих лакомств разожгло во мне аппетит, и я заказала еще рожок с кремом. К черту хорошие манеры! Зачем откладывать удовольствие на потом? Курт в конечном счете удовлетворился лишь чаем. Девушка облегченно упорхнула.
– Чем занимались после обеда, господин Гёдель?
– Был на собрании «Кружка».
– Это что-то вроде английского клуба?
Он негнущимся пальцем поправил очки:
– Нет, это дискуссионный клуб, основанный профессорами Шликом и Ханом. Хан, скорее всего, будет моим научным руководителем. Я собираюсь держать экзамен на докторскую степень.
– Представляю себе картину… Вы утопаете в огромных кожаных креслах и перевариваете обед, любуясь деревянной обшивкой стен.
– Мы встречаемся в небольшой комнатке на первом этаже математического института. Или в кафе. Никаких кресел там нет, да и деревянной обшивки на стенах я тоже не заметил.
– Что же вы обсуждаете? Спорт и сигары?
– Мы говорим о математике, философии. О языке.
– А о женщинах?
– Нет. Никаких женщин. Впрочем, да. Иногда к нам присоединяется Ольга Хан.
– Она красива?
Он снял очки, чтобы смахнуть с них невидимую пылинку:
– Очень умна. И необычна. На мой взгляд.
– Она вам нравится?
– У нее есть жених. А у вас?
– Хотите выяснить, не собираюсь ли я замуж?
– Нет. А что вы делали после обеда?
– Репетировали новое представление. Придете на меня посмотреть?
– Непременно.
В кафе мне очень нравилось.
– Милое местечко. Вы часто здесь бываете, господин Гёдель?
– Да, с матерью. Она большая ценительница здешних пирожных.
– Почему вы не взяли ничего поесть?
– Слишком большой выбор.
– Я могла бы сделать заказ за вас.
Официантка поставила перед Куртом чайник, чашку, сахарницу и молочник. Он тут же принялся расставлять их по ранжиру, тщательно избегая прикасаться к моему столовому прибору. Затем зачерпнул ложечку сахара, тщательно снял горку, оценил количество, высыпал обратно в сахарницу и повторил снова. Его манипуляциями я воспользовалась, чтобы вовсю насладиться вкусом мороженого. Курт понюхал содержимое чашки.
– Не нравится чай, господин Гёдель?
– Они используют крутой кипяток. А лучше несколько минут подождать, тогда листики смогут настояться.
– У вас прямо какая-то мания.
– Зачем вы мне это говорите?
Чтобы не расхохотаться, я уткнулась в свое мороженое.
– У вас хороший аппетит. Приятно смотреть, как вы едите, Адель.
– Сколько ни съем, все сгорит. Энергия бьет прямо фонтаном.
– Завидую вам. А вот у меня хрупкое здоровье.
Он улыбнулся мне голодной улыбкой, и я почувствовала себя пирожным с виноградом и яблоками, выставленным в витрине кондитерского магазина. Потом вытерла салфеткой губы, и мы пошли танцевать танго.
– И что же вы в точности изучаете?
– Готовлю диссертацию по формальной логике.
– Ничего себе! А разве логику можно изучить? Ведь это качество, которое человек получает от рождения? Или не получает.
– Нет, формальная логика не имеет ничего общего с человеческими качествами.
– Тогда что это за зверюга такая?
– Вы в самом деле хотите об этом поговорить? Если я начну углубляться, у вас глаза на лоб полезут.
– Обожаю слушать, когда вы рассуждаете о своей работе. Это так… завораживает.
Лиза закатила бы глаза. Я оставалась на позициях моей собственной логики. Чем грубее, тем лучше сработает. От тщеславия мужчины глохнут, но отнюдь не становятся болтливыми.
Этап первый: дать ему возможность объяснить, что такое жизнь.
Он поставил чашку, выровнял ее ушко по цветочному узору блюдца, затем передумал и повернул так, чтобы было удобно брать, не преминув совершить полный оборот. Я терпеливо ждала, старательно избегая выражать свои мысли: Давай, малыш, давай, школяр! Ты не сможешь перед этим устоять, потому что точно такой же мужчина, как и все остальные!
– Формальная логика представляет собой абстрактную систему, не использующую традиционный язык, к которому, например, прибегаем мы, желая что-либо обсудить. Это универсальный метод, призванный манипулировать математическими понятиями. В итоге я, не зная китайского, могу понять логические выкладки, сделанные китайцем[9]9
В сжатом до неприличия виде: «логика первого порядка» – это формальный математический язык, использующий высказывания, называемые «предикатами», связанные логическими взаимосвязями (или операторами), такими как «и», «или», «если». Эта логика обеспечивает «истинные» или «ложные» дедуктивные результаты, комбинируя высказывания, определенные как «истинные» или «ложные».
[Закрыть].
– А зачем это вам, не считая, конечно, стремления понимать китайцев?
– Как это «зачем»?
– Ну, какова конечная цель этой вашей логики?
– Доказывать! Мы изыскиваем штампы, позволяющие окончательно устанавливать математические истины.
– Что-то наподобие кулинарного рецепта?
В тот день мне удалось немного разгадать его тактику обольщения. Он был не так уж скромен. Просто я была образчиком, заслуживающим отдельного изучения, и он не знал, что со мной делать. Найти ко мне подход было намного труднее, чем к студенткам, потому как меня совершенно не волновали его университетские успехи. Поэтому ему приходилось идти мелкими шажками, останавливаясь после каждого этапа и оглядываясь назад, дабы оценить пройденный путь. Случай; прогулка; еще одна прогулка; чай. Что с ней обсуждать? Пусть говорит сама. Позже он признавался мне, что обычно использовал совсем другую технику лова – назначал очередной пассии свидание в аудитории университета, где корпела другая студентка, которая и была объектом его истинных притязаний. Ревность; конкуренция; бильярд на зеленом сукне – одним словом, прикладная математика в действии.
– Но ведь всего с помощью вашей логики доказать нельзя, разве нет? К примеру, разве можно доказать любовь?
– Чтобы что-то доказывать, надо первым делом выработать строгую формулировку, затем разложить проблему на составляющие, маленькие, но твердые и нерушимые. Во-вторых, нельзя пытаться распространять все без разбора на эту область знания, это было бы неправильно. Любовь не подпадает ни под какую формальную систему.
– Формальную систему?
– Это язык, предназначенный строго для математических целей. Он базируется на некоей совокупности аксиом. А любовь по определению субъективна. И никаких аксиом в ней не может быть изначально.
– А что такое аксиома?
– Это исходное положение, истинное само по себе, на котором строится более сложное знание, например теорема.
– Что-то наподобие кирпичика?
Чашечка вновь отправилась в путь и сделала три полных оборота.
– Если угодно.
– Я научу вас первой теореме, Адель. В любви один плюс один равно двум. А два минус один равно нулю[10]10
Подлинный автор этого изречения – Нинон де Ланкло.
[Закрыть].
– Это не теорема, а лишь предположение, которое еще ни разу не было доказано.
– И что же вы делаете с такими бездоказательными предположениями? Выбрасываете на свалку гипотез?
Он мне даже не улыбнулся. Здесь я покончила со всякими тонкостями и перешла к следующему этапу, разогреву: провокация всегда сближает с собеседником.
– Я с вами не согласна. Любовь очень предсказуема в своих повторениях. Мы каждый раз переживаем логическую последовательность: желание, наслаждение, страдание, конец любви, отвращение и так далее. Слишком запутанным или личным все кажется только внешне.
Я специально сделала ударение на словах «наслаждение» и «страдание».
– Адель, сами того не подозревая, вы являетесь позитивисткой. Это ужасно.
Он выдавил из себя тонкий, мышиный писк. Неужели этот человек не умеет смеяться?
– Вы собираетесь стать профессором, господин Гёдель?
– Разумеется. Через несколько лет, скорее всего, я стану приват-доцентом[11]11
Приват-доцент – должность в системе высшей школы Германии и ряда других европейских стран, чья образовательная система была выстроена по германскому образцу (в т. ч. в дореволюционной России). – Примеч. пер.
[Закрыть].
– Бедные студенты!
Позитивистка. Еще бы большевичкой меня назвал! Я решила немного встряхнуть этот самоуверенный мешок. Этап номер три, закалка: ушат холодной воды на голову собеседника.
Я быстро встала и ушла.
Долго наслаждаться этой маленькой победой мне не пришлось. Стук моих каблучков растворился в грохоте фиакров на Михаэлерплац. Я шагала среди куч лошадиного навоза. И ругала на чем свет стоит и коней, и людей. Потом прокляла себя. Конечно же мне удалось запасть в его голубые глаза. Но я прочла в них не восхищение, а лишь смятение. Ощущение было такое, что я примерила на себя слишком красивое платье, не имея никакой возможности его купить. И горько об этом уже сожалела.
5
Отсутствием цербера в приемном покое Энн воспользовалась, чтобы просмотреть книгу посещений. В последние две недели мадам Гёдель навещали нечасто и лишь женщины, которых, судя по именам, отнюдь нельзя было причислить к числу молодых.
Она положила книгу точно на то же место и заняла стратегический наблюдательный пункт в кресле. Но поторопилась – было еще слишком рано. Энн привычно набралась терпения. Этой осенью она сможет пополнить свой список идиотских заданий, который пока выглядел так: пытаться найти конец скотча; стоять в очереди в банке; встать не в ту кассу в супермаркете или прозевать нужный поворот на дороге. Теперь еще прибавится ждать Адель. Сумма опозданий других людей и небольших отрезков времени, потраченного понапрасну, в итоге дает загубленную жизнь.
С противоположного конца коридора к ней бросилась Глэдис. Демонстрируя удивительную для своего возраста проворность, она бесцеремонно изучила содержание сумки, но была разочарована: на этот раз посетительница ничего с собой не принесла.
«Вы сегодня просто очаровательны, Глэдис». Стоявшая перед Энн миниатюра из розовой ангорской шерсти выпустила неправдоподобные коготки: тошнотворный запах лака, нашатырного спирта и совершенно дикий цвет.
«Распускаться нельзя. Вы же знаете, что такое… мужчины». Энн прижала к себе сумку. Ей ничего не хотелось знать. В голове непроизвольно вспыхнул образ старых, сморщенных тел, прижимающихся друг к другу, и дряблого мужского достоинства в пальцах, покрытых пергаментной кожей. Молодая женщина его тут же отогнала.
– Здесь, в пансионате для пожилых, мужчин осталось совсем не много. Всего один на шестерых. Я могла бы вам столько всего рассказать…
– Не стоит.
Глэдис не стала скрывать разочарования: ни сладостей пожевать, ни посплетничать. Сжалившись над ней, Энн вновь завела разговор:
– А Адель?
– Она даже не требует парикмахера. По правде говоря, у нее проблемы с волосами, они у нее лезут клочьями. А у вас красивая шевелюра. Это ваш натуральный цвет?
– У нее депрессия?
Пожилая дама похлопала Энн по руке:
– Адель в фойе. Идите на звук музыки! А я с вами прощаюсь, маленькая моя. У меня свидание.
«Зимний сад» Энн нашла без труда, следуя за обрывками задорной мелодии, исполняемой на расстроенном пианино. Стены были увешаны уродливыми, кричащими картинами. Восседая в кресле-качалке, Адель отбивала ногой такт. Увидев молодую женщину, она приложила к губам палец. На ней были все тот же чепчик, плотный шерстяной жакет, дни славы которого пришлись на прошлый век, и стоптанные мягкие домашние туфли. Энн села на ближайший к ней стул: розовый, как женщина, которой вскоре предстоит стать матерью, – охватывающий всю гамму пастельных тонов.
Пианист, по здешним меркам совсем еще юнец, извлек из инструмента последний аккорд и повернулся. Рот этого человека был обезображен шрамом, превращавшим его в заячью губу. Перед тем как уйти, он поцеловал Адель в щечку.
– Джек – сын старшей медсестры. Он страдает психическим расстройством, но при этом очарователен и мил.
– А что он играл? Я уже где-то слышала эту мелодию.
– Я счастливая вдова человека, который боготворил Оффенбаха.
Энн напряглась и заерзала на стуле.
– Юмор – одно из условий выживания, мадемуазель. Особенно здесь.
– В печали каждый распоряжается собой, как может.
– Боль – это вам не торговля! Утопающий не думает о том, как собой распорядиться. У него в голове одна мысль – выплыть на поверхность.
– Или утонуть.
– А вы, похоже, знаток в подобных делах. Что вы так насторожены? Расслабьтесь!
Энн ничто и никогда так не напрягало, как предложение расслабиться. Для вдовы Адель пребывала в слишком хорошей форме, и молодой женщине никак не удавалось ее понять. Она никогда не обладала особыми талантами в таком деле, как постижение человеческих душ, к тому же пожилая дама не вписывалась ни в одну из схем, выработанных ее методичным умом. Энн с удовольствием укрылась бы за привычной сдержанностью, но для этого у нее не было ни времени, ни способностей держать тактические паузы.
– Вы не хотели со мной говорить? Решили заставить меня подождать в холле?
– Хотите устроить мне сцену?
– Не могу себе такого позволить.
– Жаль. Пожалуйста, отвезите меня обратно в комнату.
Энн собралась было выполнить просьбу, но кресло-каталка оказалось заблокированным.
– Тормоз, барышня.
– Извините.
– Вычеркните это слово из своего словарного запаса.
Адель относилась к тем женщинам, которые никогда не извиняются за то, что живут на этом свете. Они молча прошествовали по коридору. Стены скрывались за облезлой репродукцией, живописующей осенний лес. Какой-то тайный бунтовщик слегка оторвал ее уголок в поисках несуществующего аварийного выхода.
– На похоронах было много вдов. Мужчины уходят раньше, так уж устроена жизнь.
Оконная занавеска трепетала на холодном ветру; Энн бросилась вперед.
– Не закрывайте. Мне нечем дышать.
– Но ведь вы подхватите простуду.
– Ненавижу запертые окна.
– Уложить вас в постель?
– Я еще какое-то время предпочла бы смотреть на мир в его вертикальном положении.
Энн откатила кресло в уголок, подальше от сквозняков, и села рядом.
– Глэдис всегда ходит в одном и том же свитере?
– У нее их целая коллекция, штук двадцать. И все розовые.
– Один ужаснее другого!
– Когда вы, Энн, забываете о необходимости сохранять серьезность, на вашем лице появляется весьма прелестная улыбка.
6. 1929 год. Окна, открытые даже зимой
Кроме фаллоса и математики… больше нет ничего.
Ничего! Одна только пустота.
Л.-Ф. Селин, «Путешествие на край ночи»
Вечером, после занятий любовью, Курт иногда просил меня описать испытанное мной наслаждение. Ему хотелось дать ему качественную и количественную оценку, а заодно проверить, испытываю ли я те же чувства, что и он. Будто мы, «женщины», обладали доступом в какое-то иное царство. В таких случаях мне всегда было трудно ему отвечать, по крайней мере с той точностью, которой он от меня ждал.
– Куртик, ты вновь превращаешься в прыщавого подростка.
– В таком случае давай лучше поговорим о твоей груди. Ах да, прости, о твоей большой груди.
– Она тебе нравится?
Он расправил рубашку. Я никогда не давала ему времени аккуратно сложить вещи на стул, в пику его привычкам, способным любого привести в отчаяние.
– Я люблю тебя.
– Врешь. Все мужчины лжецы.
– Кто тебе это сказал? Отец? Мать? Что это для тебя – силлогизм или же софизм? Ведь все зависит от того, кто произносит подобные слова.
– Твои речи для меня – чистой воды китайская грамота, господин доктор!
– Если ты услышала этот постулат от отца, то тебе не дано знать, лжет он или нет. Если же от матери, то она этот вывод сделала из своего собственного опыта общения с представителями сильной половины человечества.
– Чтобы сказать, что все воспитание девушек строится на лжи, достаточно лишь здравого смысла. Не пытайся применять ко мне свою адскую логику. У тебя черствое сердце. И ты всего лишь мужчина!
– Argumentum ad hominem[12]12
Аргумент к человеку – аргумент, использующийся в риторике для того, чтобы противопоставлять оппоненту его собственное поведение или слова.
[Закрыть]. Твоя логика недейственна, а мораль несправедлива. Если бы я прибегал к столь низким аргументам, то давно прослыл бы жутким грубияном.
– Подбрось лучше в печку угля.
Курт подозрительно покосился на огонь, это дело он на дух не выносил. Затем широко распахнул окно.
– Что ты делаешь? На улице собачий холод!
– Мне нечем дышать. В этой комнате очень душно.
– Из-за тебя я заболею воспалением легких и умру. Иди ко мне!
Он бросил рубашку и лег рядом. Мы забрались под одеяло Курт погладил меня по щеке:
– А оно симпатичное, это твое родимое пятно.
Я схватила его руку:
– Ты единственный, кому оно нравится.
Он двумя пальцами нарисовал в ложбинке моей груди горизонтальную восьмерку:
– Я читал одну прелюбопытную книгу о родимых пятнах.
Я слегка его укусила.
– Китайская легенда гласит, что они – отголосок прошлых жизней человека. Стало быть, в нашем предыдущем воплощении я оставил эту отметину, чтобы отыскать тебя в нынешнем.
– Ты хочешь сказать, что мне уже приходилось терпеть тебя раньше и что я обречена быть с тобой и в будущем?
– Я пришел к точно такому же заключению.
– Ты меня узнать сможешь, а я тебя?
– Я всегда буду держать открытыми окна, даже зимой.
– Для этого мне придется заглядывать во все подряд. Будет мудрее, если я тоже оставлю о себе напоминание.
Я его укусила – на этот раз по-настоящему. Он завопил.
– Боль не забывается, Куртик.
– Ты сумасшедшая, Адель.
– И кто из нас двух малахольнее? Погляди, как ты меня изуродовал! Надеюсь, ты сделал это только в последней жизни! Мне не улыбается расхаживать с такой физиономией с незапамятных времен.
Мои руки принесли извинения за укус. Я почувствовала, что тело его расслабилось.
– Спишь?
– Думаю. Мне пора идти и браться за работу.
– Так быстро?
– У меня для тебя есть подарок.
Он вытащил из-под кровати свою сумку, достал из нее два яблока, красных и лоснящихся, затем ножом вырезал на одном число «220», а на другом «284».
– Это что, количество наших предыдущих земных воплощений? Один из нас настолько обогнал другого?
– Я съем «220», а ты «284».
– Ты всегда выбираешь, что полегче.
– Помолчи немного, Адель. Это арабский обычай. 220 и 284 являются магическими числами-близнецами. Каждое из них представляет собой сумму делителей другого. Делителями 284 являются 1, 2, 4, 71 и 142. Их сумма равна 220. Делителями…
– Ну хватит, в этом обычае слишком много романтики, малыш, я сейчас хлопнусь в обморок.
– В диапазоне от 0 до 10 000 000 существует только 42 подобные пары.
– Прекрати, тебе говорю!
– Никто еще не доказал, что таких пар бесконечное количество. Пар, состоящих из четного и нечетного чисел, тоже на сегодняшний день не обнаружено.
Я засунула ему в рот яблоко. А впившись зубами в свое, уже пожалела об этом мгновении и о детях – прекрасных, глупых, чуждых всему, кроме самих себя, – которыми мы уже никогда больше не будем. Это был самый ценный подарок из всех, которые я от него когда-либо получала. Зернышки тех яблок у меня до сих пор хранятся в бонбоньерке из кафе «Демель».
Когда за несколько месяцев до этого мы впервые легли в постель, я боялась своими ласками ему что-нибудь сломать – переходить от массивного, покрытого густой шерстью торса моего первого мужа к его тщедушному, безволосому телу оказалось непросто. Нет, я не лишила Курта невинности, но мне пришлось его всему учить, потому что на первом этапе наших интимных отношений секс для него был чем-то вроде слабительного, вынужденной уступкой физиологии. Незначительной деталью, которой нельзя пренебрегать из опасений утратить часть умственных способностей.
Вполне очевидно, что я не принадлежала к его миру. Но если человек интеллектуал, это не мешает ему оставаться мужчиной, и его сексуальные аппетиты за скобки не выведешь. Напротив, Курт и его друзья отличались каким-то яростным влечением, будто жаждали взять реванш. Каждый из них стремился к идеалу, достичь который можно единственно через плоть. Мы, девушки, в конечном счете были для них податливой реальностью.
Девственности его в весьма юном возрасте лишила одна вполне взрослая красавица, подруга семьи. Узнав об этой связи, Марианна, мать Курта, начала активную кампанию по спасению семейной чести. Ведь капитал негоже проматывать с девушкой, не подающей особых надежд. Марианна хотела женить сына на женщине из одной с ним среды и стремилась к приличному браку, способному облегчить ее бесценному потомку повседневную жизнь. Его жене полагалось иметь хорошее воспитание, но напрочь возбранялись личные амбиции, она должна была стать фундаментом, необходимым и достаточным для преемственности, точнее, для создания основ аристократической династии, сколотившей состояние тяжкими трудами отца. После вынужденного разрыва с этой дамой Курт оградил свою личную жизнь от вторжения извне и стал скрытным. Через несколько лет после встречи в «Ночной бабочке» наша любовь стала для его матери неправедным наказанием за наполненную добродетелями жизнь. Марианна так никогда и не простила мне иезуитства Курта, хотя, конечно, и не допускала, что я стала первой его жертвой.
Той зимой 1929 года миссис Гёдель еще пребывала в благословенном неведении и ничего не знала о моем существовании. Совсем недавно, после смерти мужа, она переехала к сыновьям в Вену, и с тех пор Курту приходилось буквально творить чудеса, деля время между подозрительной Марианной и требовательной Адель, да при этом еще не забывать о работе в университете. Он не был любителем поесть, но при этом ужинал у меня, отправлялся с семьей в театр, а затем опять садился за стол. Часть ночи мы с ним проводили в постели, на рассвете он бегом возвращался к себе в кабинет, а утром, после завтрака, подолгу прогуливался по парку Пратер под ручку с матерью для улучшения пищеварения. Как он все это выдерживал? Ведь от подобного даже камень, и тот давно бы пошел трещинами. Несмотря на это, он признавался, что никогда еще так плодотворно не работал. А я так и не поняла, что он себя изнурял.
Едва надкусив свое яблоко с числом «220», Курт спрыгнул с кровати. Затем провел несколько раз щеткой по одежде, почистил обувь и проверил каждую пуговицу на пиджаке. В первый раз, пока он не объяснил мне смысл этой сокровенной хореографии, мне стало смешно. «Пуговицы рубашки всегда застегиваю снизу доверху, чтобы не спутать». Брюки он надевал с левой ноги, потому что на правой ему было легче удерживать равновесие, и всегда старался находиться как можно меньше в неустойчивом состоянии. И так – каждое мгновение жизни.
Затем безропотно надел мятую рубашку. Стало быть, не врал, действительно собирался работать, потому как не позволил бы себе появиться в расхристанном виде в матушкиной гостиной. Одеваясь у лучших портных Вены, он был сама элегантность. Марианне не нравилась роскошная богемная жизнь некоторых студентов. Своих сыновей она считала чем-то вроде визитной карточки, свидетельствующей об успехе Гёделей. В конечном счете текстиль был их семейной традицией, а дела отца семейства, прошедшего путь от бригадира до директора фабрики, процветали. А вот меня вряд ли можно было поставить в пример. Несмотря на все старания, мой туалет всегда оставлял желать лучшего: чулок со стрелкой, неудачный покрой рукава, сомнительный оттенок перчаток. В то же время мой вид, когда я вставала с постели, по мнению Курта, был достаточно привлекательным для того, чтобы не изводить меня своими маниями. В его глазах все приобретало невероятные пропорции, но вот терроризм в одежде он применял исключительно к себе. То, что я вначале посчитала снобизмом или буржуазными пережитками, на самом деле оказалось условием выживания. Курт надевал свои костюмы, чтобы бросить вызов миру. Без них он стал бы бестелесным. Он каждое утро облачался в свои доспехи человеческого существа. И, поскольку они провозглашали его адекватность, им полагалось быть безупречными. Позже я поняла: он так мало верил в собственное психическое равновесие, что разбивал свою повседневность на обыкновенные, ничем не примечательные ячейки: нормальный костюм, нормальный дом, нормальная жизнь. Я тоже была женщиной обыкновенной.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?