Текст книги "Четыре танкиста и собака"

17. Награда

Сражение не закончилось захватом Студзянок. Через два часа танкисты двинулись лесом на юг и расположились на позициях стрелковых подразделений, на внешнем кольце окружения. Вечером они отразили атаку немецкой пехоты и танков. Ночью их должны были сменить, но помешал противник, и только через сутки, рано утром, бригаду отвели с передовой.

Солнце уже поднялось над горизонтом, когда они проходили через место боя. Вокруг Студзянок, на раскинувшихся полях, расположенных на возвышенности, напоминающей перевернутый щит, стояли разбитые бронетранспортеры, танки с обгоревшими башнями, направленными в землю стволами и разорванными гусеницами. Танкисты рассматривали их внимательно: свои – с сожалением, фашистские – с ненавистью. Были здесь и угловатые средние танки, и длинноствольные «пантеры», и приземистые, тяжелые «тигры». Позднее представители штабов установили, что польская бригада уничтожила сорок немецких танков и самоходных орудий, а своих потеряла восемнадцать.

Бригаду отвели в большой лес в центре захваченного плацдарма, в резерв 1-й армии, соединения которой форсировали Вислу и заняли оборону на севере, вдоль речки Пилицы.

Под вечер в день ухода с позиций, несмотря на то что бригада находилась в радиусе действия тяжелой артиллерии, а немецкие самолеты шли широкими волнами по безоблачному небу, было объявлено общее построение.

Солнце уже склонялось к западу, его косые лучи с трудом пробивались сквозь кроны деревьев, а там, где сосны росли гуще, полутени лежали под стволами. Вдоль рядов, с правого фланга, шагал генерал, за ним – офицер штаба и солдат со сбитым из двух досок подносом. Экипаж «Рыжего» стоял на левом фланге. Чем ближе подходил генерал, тем отчетливее слышался его голос:

– За героизм, проявленный в борьбе с немецкими оккупантами, подпоручник Александр Марчук награждается Крестом Храбрых… Хорунжий Юзеф Чоп награждается Крестом Храбрых… Капрал Мариан Бабуля награждается Крестом Храбрых…

Наконец генерал остановился перед экипажем «Рыжего».

– Командир танка поручник Василий Семенов награждается Крестом Храбрых… Наводчик капрал Густав Елень, механик-водитель плютоновый Григорий Саакашвили, радист капрал Ян Кос награждаются Крестом Храбрых…

Каждый ответил: «Во славу Родины!» Василий произнес это спокойно, Густлик – громко, Григорий – вдохновенно, а Янек – несмело. Генерал брал кресты с деревянного подноса и прикреплял их к промасленным, грязным, пыльным комбинезонам. Каждому смотрел в глаза, пожимал руку и, обняв, целовал в обе щеки. Потом вставал по стойке «смирно» и прикладывал руку к головному убору.

Янек получил награду последним. Генерал прикрепил крест, но продолжал стоять. Брови его нахмурились, и по всему было видно, что он чем-то недоволен.

– Непорядок у вас, – повернулся он в сторону Семенова. – Почему не весь экипаж в строю?

Семенов, не веря ушам, осмотрел строй – все были на месте.

– Все в строю, товарищ генерал.

– Вижу только четверых, а где собака?

– Шарик! – позвал Янек.

Овчарка, оставленная у танка, скучала, не понимая, почему ей нельзя быть вместе со всеми. Заслышав голос хозяина, она стремглав примчалась.

– Прикажи ему сесть.

– К ноге, Шарик! Сидеть!

– Повара ко мне! – приказал генерал.

Между деревьями появился незнакомый экипажу солдат в белом фартуке и колпаке. Он шел торжественно, неся перед собой большую фаянсовую тарелку с отбитым краем, на которой в несколько рядов лежала поджаренная колбаса. Генерал взял тарелку и, присев на корточки, поставил перед собакой.

– Иначе не можем тебя отблагодарить, – пояснил он не то себе, не то овчарке, не то экипажу.

Потом, повернувшись к Косу, вручил ему латунную медаль, вырезанную из ободка гильзы артиллерийского снаряда.

– Повесь ему на ошейник!

Янек прочитал тщательно выцарапанную надпись на медали: «Шарик – собака танковой бригады».

– Ого! – прошептал Елень. – Сам генерал ему дал. А повар не захотел идти, помощника с колбасой прислал.

Слова адресовались соседям по шеренге, но генерал услышал и, посмотрев на Еленя, пояснил:

– Капрал Лободзкий погиб. Снаряд из «фердинанда» угодил в автомашину, когда она везла кухню; повара смертельно ранило осколком.

Елень опустил голову.

Генерал подумал, что танкисты еще не знают всего и только по мере того, как будут проходить дни, начнут замечать отсутствующих в строю и поймут, что многих друзей они уже никогда не увидят. Сейчас только ему одному известно, что в окрестных лесах и полях выросло более семидесяти могильных холмиков и, наверное, их будет еще больше, потому что двести человек отвезли в госпиталь. Не только живые получили кресты под Студзянками…

– Гости прибыли, гражданин генерал, – доложил офицер из штаба.

Раздалась команда: «Смирно! Равнение направо!»

Генералы из штаба армии приняли рапорт и вручили командиру бригады крест Виртути Милитари.

Командир вышел на середину поляны, поднял орден над головой. Солнце блеснуло на вишневой эмали, оттенив яркие – черный и синий – цвета на ленте.

– Танкисты! Не я, а вы заслужили этот крест для своего командира, для бригады…

После команды «Разойдись!» все бросились поздравлять друг друга. Около награжденных собирались группы солдат: они пожимали руки, поздравляли.

Лидка тоже пришла поздравить. На ней было чистое, выглаженное обмундирование, волосы – пушистые, недавно вымытые. Она по очереди пожала руки членам экипажа, а Янека поздравила последним.

– Не знала… Очень беспокоилась за тебя, – начала она. – Все рассказывают, даже трудно поверить, что ты и твой экипаж…

Янек слушал молча, глядя ей в глаза.

– Говорят, вечером будут фильм показывать. Приходи к радиостанции, вместе пойдем.

Янек почему-то подумал о хорунжем Зенеке и посмотрел на друзей.

– Может, вместе придем, – сказал он нерешительно, – всем экипажем…

Вдруг он замолчал. Взгляд его был направлен на Шарика, который сидел перед тарелкой с поджаренной колбасой и длинно зевал, втягивая воздух. Тонкая ниточка слюны стекала с его морды.

– Прости, совсем забыл, – извинился Янек перед девушкой и, подбежав к собаке, произнес: – Ешь, Шарик, это тебе.

Криво усмехнувшись, Лидка резко повернулась и ушла.

Шарик ел спокойно, с достоинством. Янек уселся возле него на траве. Он услышал, как Григорий вполголоса сказал Еленю:

– Хорошая девушка верит в джигита, и тогда джигит богатырские дела вершит. Плохая девушка не верит в джигита. Если он совершает геройский поступок, который все видят, она говорит: «Трудно поверить». Скажи сам, разве это хорошая девушка?

– Хочет вечером с ним показаться, ведь теперь у него Крест Храбрых, – добавил Густлик.

Кос отвернулся, сделав вид, что не слышит. Слова друзей его огорчили. Досадно, что они судачат об этом…

Когда все собрались у танка, солнце уже садилось. Последние лучи его угасали. Григорий вытащил ящик с инструментом, снял с Шарика ошейник и с помощью напильника и молотка прикрепил к нему латунную медаль с надписью.

Собака, заинтересованная необычной деталью на ошейнике, пыталась ухватить зубами ремень. Саакашвили отталкивал ее то правой, то левой рукой и спокойно объяснял:

– Шарик, не мешай! Прочитать тебе, что тут написано? Слушай: «Шарик – собака танковой бригады». Да перестань ты, наконец. Медаль тебе не дали, медали для людей. А это как раз для тебя, с этим не пропадешь.

Янек отошел за танк, осмотрелся и, убедившись, что никто не видит, снял с груди крест и приложил к броне:

– Тебе, «Рыжий», тоже полагается награда. Это ты нас прикрывал и вывозил…

Темнело. Небо на западе становилось холодным, темно-синим, и только на севере сохранился зловещий багровый отблеск. Семенов подошел к Янеку и показал туда взглядом.

– Это от пожарищ, – проговорил он. – Город полыхает…

18. Мост

Когда косари убирают урожай и под звон кос шаг за шагом продвигаются вперед, устилая свой путь колосьями, есть в этом что-то напоминающее наступающий фронт.

Когда же уставшие косари останавливаются перевести дух, смахнуть с лица пот, наточить косы, это тоже похоже на фронт, готовящийся к новому наступлению.

В начале августа советские армии вышли к Висле, форсировали ее и вместе с польскими дивизиями перешли к обороне захваченных плацдармов, готовясь к новому наступлению.

Противник подтянул свежие дивизии из Голландии, Бельгии, Италии и бросил все силы, чтобы вернуть позиции на левом берегу реки. Но это ему не удалось, войска устояли в жестоком бою.

За спиной была река со взорванными мостами, выщербленные взрывами дороги, железнодорожные пути, на которых огромный стальной плуг войны вспорол полотно, изогнул рельсы. Все требовало восстановления и ремонта. Тысячи эшелонов со снарядами, горючим для автомашин, танков и самолетов должны были пройти по дорогам к самой линия фронта.

Рядом, в столице Польши, в самом сердце страны, пылал пожар восстания, притягивая взоры, сердца и мысли народа. Как только фронт набрал силу, началось наступление. Первый удар был нанесен по 4-му танковому корпусу СС, который оборонялся между Западным Бугом и Наревом южнее Праги, правобережной части Варшавы.

Вместе с советской 47-й армией, наступающей с юга, пошла в наступление польская 1-я пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко. Ее солдаты освободили Анин и рвались вперед через пригороды, сосновые леса на песке, штурмуя глубоко вкопанные в землю доты и блиндажи. Так дошли до Грохува и Утраты. В этих боях были разбиты 73-я дивизия и 1131-я бригада гитлеровцев. Безуспешно пыталась контратаковать наши войска их 19-я танковая дивизия.

Как только обозначился успех наступления на пражском направлении, было принято решение перебросить сюда всю польскую армию. Советские гвардейцы начали сменять польские дивизии на Пилице. Полки один за другим возвращались на восточный берег Вислы к шоссе и начинали форсированный марш на север. В числе вернувшихся за Вислу была и знакомая нам танковая бригада. Танки шли по местам, где в первых числах августа началось форсирование реки.

Проскочив через мост, танки на большой скорости ночью вышли к Стара-Милосной. С возвышенности на горизонте были видны зарево и тяжелые клубы черного дыма. На рассвете танкисты, всю ночь не смыкавшие глаз, начали готовить танки к бою, как тогда, под Студзянками.

«Рыжий» к тому времени изменил цвет и остался рыжим только по названию. Броню еще на плацдарме покрыли свежей краской, подправили орла на башне. Глупый Шарик размазал ему правое крыло – толкнул мордой Янека, когда тот красил.

Экипаж Василия весь день возился у танка, проверял механизмы, заменял треснувшие звенья в гусеницах. Только вечером смертельно уставшие танкисты прилегли у машины, укрытой между деревьями Баварских лесов.

Семенов показал на запад, где небо над деревьями было окутано клубами дыма, и сказал:

– Это самая грозная из всех туч, какие мне доводилось видеть.

Рядом сидел Шарик, хмурый и беспокойный, видимо, его дразнил запах дыма и пожарищ.

– Как думаете, возьмем Варшаву? – спросил Кос.

– Глупый вопрос, – заметил Григорий. – Раз сюда пришли, конечно, возьмем…

Он успел привыкнуть к мысли, что там, где они появляются, победа остается за ними. И не было времени подумать, что так могло быть не всегда.

– Я не совсем уверен, – покачал головой Семенов. – Еще ни один большой город, расположенный за рекой, не удавалось брать с ходу. Всегда его сначала окружали. Вот если повстанцам удастся удержать плацдарм…

– Плацдарм или мост… – высказался Елень.

– С мостами ничего не получится, – продолжал Семенов. – Наверное, они уже давно заминированы. Вот если бы удалось прорваться танкам с пехотой и застичь их врасплох…

– Я «Рыжего» попрошу, поднажму на газ, он и проскочит, – сказал Саакашвили и с улыбкой посмотрел на танк.

С минуту продолжалось молчание: видимо, каждый думал о своем.

– Почему немецкие танки так воинственно называются: «пантеры», «тигры»? А наши совсем просто: Т—34, Т—70? – спросил Янек.

– Ясное дело, – начал было Григорий, но тут же умолк, затем растерянным тоном проговорил: – И в самом деле, почему?

Все посмотрели на поручника, а он – на ребят.

– Мне кажется, что у всех фашистов война в крови. Гитлер хочет прикрыть ярким названием смертоносные орудия. Воспитывает у солдат желание убивать.

– Мы ведь тоже дали название нашему танку, – насупил брови Кос.

Семенов посмотрел на Шарика, ласково потрепал его и сказал:

– Это же хорошо. Полюбили мы наш танк, поэтому и имя ему дали. И несет он людям освобождение. Кончится война, наступит мир, будет согласие между людьми… Никто из нас не собирается всю жизнь воевать. Я опять займусь метеорологией, Григорий – тракторами, Густлик – кузнечным делом, а вот Янек…

– Кем бы мне быть? – растерялся юноша.

– Ты был охотником, тигров выслеживал, теперь «тигры» поджигаешь, но ведь еще молодой… Будешь учиться.

– Буду, только сперва отца надо разыскать.

Разговор прервался, минуту-две длилось молчание. Григорий толкнул Янека в бок.

– Гляди-ка… К тебе, наверно?

По тропинке шла Лидка. Кивнув ребятам, уселась рядом, одернув подол юбки на коленях.

– В штабе говорят, бой жаркий идет, за каждый дом бьются…

– Бой в городе всегда трудный, – заметил Семенов.

– Наши, говорят, уже в Грохуве. Завтра с утра пойдете в наступление вместе с пехотой. Поосторожнее…

– Обязательно будем осторожно… – засмеялся Григорий. – Одна мама говорила летчику: «Летай, сынок, низко и не быстро».

– Ладно, хватит насмехаться. Я-то знаю, о чем вы думаете, а вот вам моих мыслей не угадать… Мне известно, где вы будете действовать, поэтому попросить вас хотела: на Виленьской, недалеко от вокзала, третий с края – мой дом, желтый такой, небольшой, до войны я в нем жила…

– Хочешь, чтобы посмотрели, на месте ли? – спросил Елень.

– Вот именно. Там мой брат остался, может, еще и сейчас живет. Мы с мамой уехали на восток, а он остался.

Девушка говорила тихо, ласково, не как обычно. Янеку стало жаль ее, и он даже подумал: зря они с ней так неприветливо обошлись. Он протянул руку и коснулся ее ладони.

– Посмотрим, Лидка, и расскажем. Если стоит твой дом, при докладе по радио добавлю слово «в порядке». Поняла?

– Спасибо, – поблагодарила девушка и протянула Василию термос: – Воды вам принесла. Наверно, пить захотите, как под Студзянками. С водой здесь трудно, а нам все же легче – из колодца берем, мы ведь не на передовой…

Подарок ее застал врасплох даже Василия. Прошло несколько минут, прежде чем он догадался поблагодарить. Остальные молчали, как воды в рот набрали. Лидка погладила растянувшегося Шарика, шепнула ему что-то на ухо, потом встала и громко сказала:

– Кажется, из всего экипажа только он один меня и любит. Всего доброго, ребята, до встречи.

Экипаж смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом тропинки. Саакашвили схватился за голову и быстро заговорил:

– По-грузински читаю, по-русски читаю, по-польски почти все читаю. На глазах девушки ничего не могу прочитать!

– Не «на глазах», а «по глазам» говорят, – поправил его Елень. – Я тоже никак не возьму в толк. Рада она тебе, Янек, или нет?

– Отстань, не время сейчас для таких разговоров.

– Погадать бы: любит, не любит… Только не на чем, – улыбнулся Семенов, и внезапно его глаза поголубели, а лицо осветилось радостью. Он повернулся к Янеку: – Говоришь, не время сейчас? Неправда, самое время. Разве мы воюем только из ненависти? Нет, и из любви! Воюем за то, чтобы ребята с девушками гуляли, любовались красивыми облаками… Ну вот, говорил вам, что я в первую очередь метеоролог. Опять об облаках заговорил…

Из глубины леса, где стояли замаскированные танка, раздался прерывистый вой сигнала.

– В машину, ребята. Пора!

В сумерки лесом и полем, по бездорожью, а потом мимо домишек солдаты 2-го пехотного полка провели танки в предместье Праги. Там долго пришлось стоять. Пришли новые проводники. Теперь их путь пролегал по пологой железнодорожной насыпи, спускался вниз на вымощенные булыжником улицы, похожие на ущелья с высокими стеклами. Гусеницы грохотали по мостовой, рев мотора оглушал, гарь и дым проникали в танк; впереди виднелись отблески пожара. После нескольких поворотов танкисты потеряли направление и оказались во дворе, вымощенном булыжником. Слева и справа тянулись трехэтажные флигели, стоящее впереди здание преграждало дорогу. Танк остановился перед высокими воротами, через которые когда-то въезжали во двор груженные доверху телеги.

Проводник спрыгнул с танка и пошел искать командира. Через минуту со стороны ворот раздался голос:

– Танкисты, на совещание!

Елень и Шарик остались в танке, а остальные вышли во двор, где их приветствовал высокий пехотный офицер. Крепко пожав им руки, он повел их к воротам. Двигаясь почти на ощупь, свернули вправо и оказались в сенях, а оттуда, через деревянную дверь, прошли в комнату. Под сапогами хрустело стекло. От покосившегося окна с висящей на одной петле рамой тянуло холодом.

– Осторожно, – предупредил офицер, – головы пригните.

Они подошли к подоконнику, на котором лежали мешки с песком. Офицер показал Семенову на узкую щель бойницы:

– Смотрите.

Перед ними была площадь, огороженная стенами домов. Крыши были сожжены, и вместо них торчали обгоревшие бревна, четко выделявшиеся на фоне багрового неба.

– Готовы? – спросил офицер. – Теперь смотрите внимательно. В доме напротив, в подвале, бойницы. Сейчас похлопочу, чтобы они ожили.

Офицер свистнул, и по его знаку с верхних этажей раздались пулеметные очереди, вынудившие немцев открыть ответный огонь. По вспышкам танкисты определили будущие цели. Когда все стихло, офицер уселся на полу и пригласил танкистов сесть рядом.

– Нам нужно, чтобы вы на рассвете по сигналу вышибли ворота и огнем из пушки уничтожили эти огневые точки. Тогда мы двинемся, а вы нас поддержите, пойдете за нами.

– Зачем вышибать? Достаточно немного приоткрыть, чтобы просунуть ствол, – сказал Семенов. – Постараемся сделать все, что от нас зависит, а как вы двинетесь, то откроем ворота настежь.

– Вы осторожные, – усмехнулся офицер.

– Мы-то осторожные, но главное – здесь люди будут жить. Зачем же ворота ломать?

– Как хотите, я согласен.

Когда они вернулись во двор, то остановились в изумлении: весь танк был облеплен людьми. Они сидели на броне, стояли вокруг.

– Кто такие? – опросил Семенов.

– Местные жители, – ответил офицер. – Прямо сладу с ними нет. Зачем же вы залезли на танк? – крикнул он, повышая голос. – Просили ведь вас сидеть в подвалах.

– Машину пришли посмотреть, пан поручник. Вот громадина…

– Мое почтение, панове танкисты. Пшепюрковского случайно не знаете? Он с нашей улицы, невысокий, с короткими усиками, как у Гитлера.

– С усиками?.. Нет, такого не знаем, – ответил с танка Елень.

– Может, он сбрил их. Его фамилия Пшепюрковский. Не слыхали, панове?

– К сожалению, нет.

Народ окружил их со всех сторон: кто сигареты протягивал, кто предлагал заглянуть в дом на минутку – выпить.

Янек, ободренный сердечной встречей, спросил:

– Может, кто-нибудь о поручнике Станиславе Косе слыхал?

– Не-ет… А кто такой? Земляк? Из Варшавы?

– Нет, из Гданьска. Вестерплятте защищал.

– Вестерплятте! – повторило сразу несколько голосов.

Дородная женщина вздохнула и спросила:

– Вы не торопитесь? Хельця, расскажи панам стихотворение.

Люди отодвинулись, образовался полукруг. На середину вышла невысокая девочка лет восьми.

Лица ее не было видно. Только светлое пятно коротко подстриженных волос да короткое платьице выше колен выделялись в темноте. Ее не надо было просить дважды. Стихи читались, видимо, не первый раз, девочка вышла, с минуту постояла молча, собираясь с мыслями, и начала:

 
~Когда заполыхали дни,
Огнем войны объяты,
Шеренгами на небо шли
Солдаты Вестерплятте.
 
 
А лето было то из лет…
И парни эти пели:
«Эх! То не боль… Ее уж нет…»
И раны не болели.
 
 
«Легко нам в небеса идти,
На райские поляны…»
А на земле цвели цветы
И пахло мятой пряно.
 

Где-то близко раздалась автоматная очередь, потом вторая, разорвалась ручная граната. Девочка словно не слышала, продолжала:

 
Мы встали в Гданьске грудь на грудь,
Шля с пулями проклятья.
Теперь иной пред нами путь,
Солдаты Вестерплятте.
 

– Пан, она какого-то там автомата не боится, – объяснила громким шепотом мать, – ни от какой бомбы не расплачется.

 
И если остр твой слух и взгляд,
Ты слышал напряженный
По тучам хмурым мерный шаг
Морского батальона.
 

Янек слушал, и слезы навертывались на глаза. Особенно потрясли Янека слова: «шеренгами на небо шла солдаты Вестерплятте». Девочка кончила читать. Кругом захлопали.

Кто-то, взяв мать под руку, похвалил девочку:

– Панина Хельця если уж расскажет, так расскажет.

Елень протянул из танка что-то завернутое в бумагу. Саакашвили взял и передал девочке сверток – дневную порцию сахару всего экипажа.

– Ну, ладно, кончайте спектакль, – говорил сердито офицер. – Расходитесь по своим подвалам. Не мешайте.

– Хорошо, хорошо. Уходим.

Елень вспомнил о просьбе Лидки и, спрыгнув на мостовую, схватил кого-то за рукав.

– Не знаешь, стоит еще дом на Виленьской улице, третий от станции, такой небольшой, желтый?

– Дня два назад стоял. А что?

– Ничего. Девушка одна интересуется, просила узнать.

– У кого-нибудь ключ от ворот есть? – расспрашивал Янек по поручению Василия.

– Пан Зюлко, пан Зюлко! – звали расходящиеся по подвалам люди. – Войска ключ от ворот разыскивают!.. Десятку, пан, ни за что заработаешь, ночь все-таки на дворе.

– Спеши, пан, а то скоро светло станет, тогда плакали твои денежки.

Нашелся пан Зюлко. Седой, согбенный человек быстро прошагал через двор.

– Распахнем настежь.

– А нам как раз настежь не надо.

– Сделаем, как надо.

Небо посветлело. У самой земли от дыма и тумана было еще сумрачно. Быстро, один за другим, пересекали двор штурмовые группы и исчезали в доме. Худощавый подросток увязался за одной группой и упрашивал:

– Дай, пан солдат, помогу везти эту коляску. – Парень потащил за собой станковый пулемет. – Вдвоем легче. Я здешний, из Праги, дорогу покажу, а заодно и памятники.

Оба исчезли за воротами, а через минуту появился офицер.

– Пора. Подъезжайте к воротам, мои ребята усилят огонь, тогда и начинайте.

Захлопнулись люки, танк осторожно двинулся вперед. Как договорились, пан Зюлко приоткрыл тяжелые чугунные ворота. Образовалась щель шириной в метр.

В этот момент пехота открыла огонь. Противник ответил пулеметными очередями из нижних этажей противоположного дома. Семенов один за другим выпустил три снаряда, и все удачно. Правда, расстояние было до целей небольшое, не больше двухсот метров. Из окна первого этажа сразу же стали выскакивать наши солдаты. В прицеле Янек увидел фигурку худощавого подростка, тащившего пулемет, но тут же потерял его из виду, потому что с первого этажа противоположного дома вновь начали стрелять немцы. Янек, старательно целясь, ответил им из своего пулемета, но прежде чем он снял палец со спускового крючка, Василий выпустил в то же самое место снаряд. В стене образовалась пробоина.

Танк двинулся за цепью пехоты, пересек небольшую площадь, выехал на середину улицы. Танкисты вели огонь по окнам и подвалам, ориентируясь по вспышкам выстрелов и разрывам гранат. Штурмовые группы исчезали в подъездах, пробирались через дворы и коридоры и только иногда, как игла, прошивающая толстой ниткой ватное одеяло, выныривали на улицу и с криками «ура» врывались в очередной дом.

Так они продвинулись до поворота улицы, и в это время Кос снова увидел того самого подростка. Прижавшись к стене дома, он показывал на угол стены и руками чертил в воздухе силуэт гриба.

– Внимание, за поворотом дот, – предостерег Янек, поняв знаки, которые подавал парнишка.

Танкисты осторожно выглянули и действительно метрах в ста заметили бетонный колпак, врытый в землю. Василий ударил по нему осколочным, потом противотанковым и опять осколочным. Взлетели вверх куски бетона, зазвенели стекла в окнах соседних домов.

Янек посмотрел на эти окна и в одном из них на третьем этаже заметил высунувшийся ствол ручного пулемета. Не мешкая, развернул «Дегтярев» в ту сторону и поймал цель на мушку. Мелькнула фигура гитлеровца. Янек нажал на спуск, и через минуту на мостовую упал пулемет, а следом за ним рухнуло тело.

Штурмовые группы двинулись вперед, танк шел за ними до выезда на широкую поперечную улицу, посредине которой тянулись газоны и проходили трамвайные рельсы. С изогнутых столбов свисали порванные провода. Немного дальше, слева, стоял красный, продырявленный пулями трамвайный вагон.

Опять около танка появился знакомый парень и, высунув голову из ворот дома, чтобы его лучше видели, показал руками, что при выезде на широкую улицу нужно быть внимательным – справа грозит опасность.

Василий быстро развернул башню вправо и приказал Григорию:

– Полный вперед, держи прямо на противоположную сторону.

Уже рассветало, когда они выскочили на аллею. Справа возвышались освещенные солнцем золотые купола церкви. Из-за церкви грянул пушечный выстрел, снаряд со свистом пролетел мимо: танк уже был на противоположной стороне улицы.

– Пехота отстала, – доложил Елень.

– Ну так что же? Возвращаться? – спросил Саакашвили.

– Стой! Подождем. Наблюдайте внимательно за подъездами и окнами.

«Рыжий» стоял посреди улицы одинокий и настороженный, как дикий зверь в чужом лесу. Башня его поворачивалась то влево, то вправо, пытаясь нащупать врага в провалах темных, таящих опасность окон. Впереди мостовая была разворочена, путь преграждала баррикада из телег, балок и наспех наваленных мешков с песком.

Янек заметил за мешками движение: бежали двое гитлеровцев в касках, с фаустпатронами. Вот они исчезли, но Янек не спускал глаз с того места, где они должны были появиться. Вот они вновь промелькнули в ближайшем проеме. Янек дал по ним очередь. Один упал, а второй успел перебежать улицу и исчез в подъезде. Нетрудно было догадаться, что он пересечет двор и появится в одном из окон, где-то сбоку танка, и, когда окажется на расстоянии нескольких метров от него, выстрелит. Пехота, которая могла их прикрыть, отрезана огнем и осталась за широкой аллеей. Кос мгновенно принял решение – ведь речь шла о жизни всего экипажа – открыл нижний люк у своего сиденья и, погладив собаку, приказал:

– Взять его, Шарик! Взять!

Овчарка заворчала, выскользнула через круглый люк на мостовую и через секунду неясной тенью мелькнула у подъезда.

– Внимание, Густлик, – сказал Кос, – наблюдай за этим домом справа, приготовь гранату.

На случай атаки с близкого расстояния, если ни пулеметы, ни орудие невозможно пустить в ход и если солдаты противника ухитрятся взобраться на броню, в башне танка имеются небольшие овальные отверстия, прикрытые металлическими грушами. Открыв их, можно выбросить гранату на броню, взрывом смести с нее непрошеных гостей.

– Не бойся, я предупрежу об опасности, – спокойно ответил Елень.

Янек замер у прицела, ему казалось, что с четверть часа уже прошло с тех пор, как он выпустил собаку. Он решил, что немец определенно подкрадется к танку сбоку. Но переоценил способности противника. Тот, видимо, побоялся подойти слишком близко к неподвижно стоявшей, но грозной машине. Неожиданно его голова показалась справа за грудой обломков, тут же исчезла, потом вновь появилась вместе с фаустпатроном.

Кос старался поймать цель на мушку, ему это не удавалось: ствол пулемета был развернут до отказа.

– Гжесь, подай вправо! – закричал он, хотя и видел, что времени не остается: гитлеровец в любое мгновение мог выстрелить.

В разбитом окне первого этажа мелькнула длинная, вытянувшаяся в прыжке тень, и овчарка оказалась на спине притаившегося фашиста. Фаустпатрон выпал из его рук и скатился по камням на мостовую.

Янек высунул голову из люка и что есть мочи позвал:

– Шарик, ко мне!

Подождал минуту, позвал вторично, потом еще раз, и наконец возле его лица появилась собачья морда. Овчарка вползла через люк в машину.

В этот момент справа и слева послышались выстрелы подошедшей пехоты. Василий приказал:

– Вперед!

Танк двинулся, а Янек еще возился с люком, на ходу закрывая его. Взглянув снова в прицел, Янек увидел выщербленные, торчащие к небу острые арки наполовину разрушенного готического костела. В руинах еще дымили дотлевающие угли. Укрывшись за развалинами, фашисты вели огонь из пулеметов и минометов. Василий отвечал им из танковой пушки.

Повернули вправо, чтобы укрыться за деревьями, росшими вдоль тротуара, и заехали за выступ стены. Огонь противника утих, и с минуту они спокойно ожидали пехоту, очищавшую от гитлеровцев соседние дома.

Внезапно сверху, прямо над их головами, затрещали пулеметные очереди, и на броню одна за другой полетели гранаты. Танк наполнился грохотом.

– Откуда бросают, гады? – спросил Григорий.

– Сверху, – отозвался Елень.

– Так и в мотор попасть могут.

– Двинь-ка по стене, только поаккуратнее, – приказал Василий, разворачивая башню стволом назад.

Саакашвили подал танк назад, разогнал его и у самой стены выжал сцепление. Тридцать тонн стали ударяло в стену. Сверху посыпался град кирпичей, все потонуло в клубах пыли. В танке слышно было только ворчание испуганного Шарика и нарастающий рев мотора. Григорий, включив сцепление, прибавил газу и на первой скорости стал выводить танк из-под обломков. Бронированная машина закачалась на неровностях, подняв высоко вверх нос, освободилась от обломков и выехала на мостовую.

– Вся стена завалилась, – доложил Елень, посмотрев назад.

В наушниках отчетливо раздался голос Лидки из штаба бригады.

– Я – «Висла», я – «Висла»… «Граб-один», где находишься? Прием.

– Я – «Граб-один». За нами широкая аллея, на которой справа церковь, слева – горящий костел, – ответил Кос. – Позавчера – в порядке. Прием.

– Я – «Висла», спасибо. Какой костел? Видишь перед собой парк? Прием.

В то время как велся этот разговор, танк двигался вперед за пехотой, гремели пушечные выстрелы. С короткой остановки танк уничтожил бетонный дот и помчался по мостовой, слегка подымавшейся вверх.

– Я – «Граб-один», парк впереди, слева – мост. Да ведь это Висла! Настоящая. Висла под мостом.

Танк опять выехал на поперечную улицу. Слева показался мост на пяти опорах, похожий на туннель, сделанный из фермы с мелкими ячейками, выгнутой дугами вверх на двух средних пролетах.

– Механик, влево, – приказал Василий. – Больше газу!

Янека охватил озноб, от которого свело мышцы лица и мурашки побежали по спине. Настала именно та минута, о которой говорили вчера вечером: прорвались, до моста остается несколько сот метров. Если успеют, если противник ошеломлен внезапностью, то через несколько минут они окажутся на противоположной стороне, в Варшаве.

«Рыжий» несся все быстрее. Набрав максимальную скорость, он, лязгая гусеницами по мостовой, обогнал бежавших солдат и помчался как пришпоренный конь.