Текст книги "Забытая история Московии. От основания Москвы до Раскола"

По мнению историков, им известна «реальность» прошлого. На самом-то деле известна лишь, – и об этом можно говорить уверенно, – именно СХЕМА исторического развития. Вот и С. Лучицкая просто проверяет тексты европейских хронистов XII–XIII веков на соответствие схеме. А в схеме есть древняя античность, населенная греками и варварами, и средневековый мир, населенный христианами и мусульманами. Хронисты говорят о язычестве местных жителей, а историк упорно называет их мусульманами. У читателя невольно складывается неверное представление о всей эпохе!

Нельзя не отметить, что свидетели «крестоносного времени» не всегда ограничивались обзываниями своих врагов неверными или вероломными. Они, бывало, записывали названия народов. Вот эти названия: ливийцы, ассирийцы, индийцы, финикийцы, эламиты, персы, мидяне, халдеи, парфяне. Как же объяснит историк упоминание древних народов наряду с «реально», по мнению традиционной истории, существовавшими в Средневековье? Очень просто:

«Этническая карта Ближнего Востока, которую чертят хронисты, ничем не отличается от античной. Древние наименования (такие как «парфяне, «мидяне» и пр.) употребляются для обозначения мусульман. Описывая мусульман Ближнего Востока, хронисты на самом деле излагают античную историю».

Дж. Карвилл, один из современных американских специалистов по стратегии, правильно говорит, что «публика не может реагировать на то, чего она не знает. Вы не должны думать, что они знают нечто иное, если вы не сообщили им этого».

Публика – все люди Земного шара, в том числе и молодые историки, – знает о прошлом человечества исключительно то, что ей сказали прежние историки, и ничего другого. Людям навязывается ложная интерпретация, и дальше речь идет только о сказанном. А в своем кругу историки уговаривают сами себя и друг друга, что очевидцы событий имели в виду не то, что имели в виду, а то, что в виду у них, историков.

Летописание на Руси

Официальное летописание на Руси началось в XV веке, почти одновременно с завоеванием Царьграда турками (1453 год), и вели его так называемые приказные дьяки, – сообщают историки. Этот всеми признанный факт означает лишь одно: мы не имеем надежных источников по государственной истории России для более ранних времен. И что интересно, в летописях приказных дьяков никаких упоминаний о «древних рукописях» нет. А изучение истории и систематизация летописных данных начались еще позже.

Между тем считается, что первые летописи по образцу византийских хронографов были созданы в XI веке, а к концу XVII века на смену рукописным творениям пришли печатные книги. За эти шесть столетий были созданы тысячи и тысячи летописных списков, но до наших времен их дошло около полутора тысяч. Остальные, включая и самые первые, погибли по разным причинам. Самостоятельных же летописных сводов на деле вообще мало: подавляющее большинство списков – это рукописное тиражирование одних и тех же первоисточников. Самыми старыми из сохранившихся считаются следующие летописи: Синодальный список Новгородской первой летописи (XIII–XIV века), Лаврентьевская (1377 год), Ипатьевская (XV век), иллюстрированная Радзивиловская (XV век) летописи.

Переяславльская икона работы Феофана Грека. Фрагмент

Оригинальные летописи названы по именам создателей, издателей или владельцев, а также по месту написания или первоначального хранения (нынче все они находятся в государственных библиотеках или иных хранилищах). Например, три самые знаменитые русские летописи – Лаврентьевская, Ипатьевская и Радзивиловская – названы так: первая по имени переписчика, монаха Лаврентия; вторая по месту хранения, костромского Ипатьевского монастыря; третья – по имени первого известного владельца, литовского великокняжеского рода Радзивиллов.

Из перечисленных один из основных источников знаний о прошлом – Радзивиловская летопись. Документ написан полууставом конца XV века и украшен 604 интересными рисунками, за что и называется лицевым, то есть иллюстрированным списком. В 1716 году Петр I приказал снять с этой рукописи копию, а во время Семилетней войны в 1760 году и сам оригинал был приобретен для нашей Академии наук. И уже в 1767 году он был напечатан в Петербурге весь, как есть, «без всякой переправки в слоге и речениях», в издании «Библиотека Российская Историческая. Древние летописи».

Только в XIX веке, в 1805–1809 году Август Людвиг Шлетцер, немецкий историк на русской службе,[7]7
  Шлетцер был человек крайне амбициозный; ни об одном русском историке никогда и слова доброго не сказал. Ломоносов же, разбирая его проект относительно русской истории, говорил: «Из сего заключить можно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина».


[Закрыть] впервые опубликовал, да и то по-немецки, Несторову летопись, то есть «Повести временных лет Нестора черноризца Феодосиевого монастыря Печерского». Повествование в сем документе доведено до 1098 года. Этот список с именем Нестора принадлежал С. Д. Полторацкому (1803–1884), а до него – известному собирателю рукописей П. К. Хлебникову (ум. в 1777), а откуда взял его Хлебников, неизвестно. В 1809–1819 годах Д. И. Языков перевел документ на русский язык, посвятив перевод императору Александру I. Дальше мы покажем, что В. Н. Татищев знал два разных списка этой летописи.

В самом конце XVIII века или даже в начале XIX века графом А. И. Мусиным-Пушкиным (1744–1817) была открыта Лаврентьевская летопись, а издали ее только в 1846 году. Где он ее взял, неизвестно. Эта Лаврентьевская рукопись, иначе называемая Суздальским или Мусин-Пушкинским списком, имеет заголовок «Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть». Под заголовком рукописи можно разобрать: «Книга Рожественского монастыря Володимирского». Здесь переписан с мелкими поправками весь Радзивиловский список.

Современному человеку, интересующемуся русской историей, надо знать, что в отрыве от конкретных летописей такого документа, как «Повесть временных лет», не существует. Современные «отдельные» ее издания – продукт современного же литературного творчества, искусственный гибрид, создаваемый на основе этой самой Лаврентьевской летописи с дополнением фрагментов, фраз и слов, взятых из других летописей. По объему «Повесть временных лет» не совпадает со всеми летописями, в составе которых она имеется. Так, по списку Лаврентия «Повесть» доведена до 1110 года – текст самого Нестора с более поздними вставками «Поучения Владимира Мономаха», записи об ослеплении князя Василька Теребовльского и др., – и плюс к тому приписка 1116 года игумена Сильвестра.

«Повестью временных лет» и изложением Радзивилловского списка Лаврентьевская летопись не завершается: дальнейший текст написан совершенно другими хронистами. Доведенный до 1305 года, он иногда именуется Суздальской летописью, поскольку в таком виде был переписан на пергаментный список (полагают, в 1377 году) монахом Лаврентием, по заказу, как он сам сообщает, великого князя Суздальско-Нижегородского Дмитрия Константиновича. Повествование доходит до 6803 (по нашему счету 1305) года, но вдруг заканчивается неожиданной припиской от 1377 года, то есть через 72 года после окончания летописи:

«Радуется купец, прикуп совершивший и кормчий приставший к пристане, и путник, пришедший в свое отечество. Так радуется и книжный писатель, кончая книгу. (Радуюсь) и я худой, и недостойный, и многогрешный раб божий Лаврентий монах. Начал я писать сии книги, называемые Летописец месяца Генваря 4 на память святых отцов наших аввад (аббатов), в Синае и Раифе избиенных, князю великому Дмитрию Константиновичу, по благословению священного епископа Дионисия (Суздальского) и кончил месяца Марта 20 в лето 6885 (1377 год). И ныне, господа, отцы и братья, если где описался, или переписал не кляните, занеже книги (которыми я пользовался) изветшались, а ум (мой) молод, не дошел».

А почему же автор свое «последнее сказание» закончил за 72 года до «окончания трудов», неизвестно. Смущают также в этом тексте слова «книжный писатель», а также и «господа». Согласно Историко-этимологическому словарю П. Я. Черныха, формы господь, господний, господин в смысле главы семейства или хозяина собственности применялись с XI века (вывод сделан как раз на основе датировок подобных летописей), но вот склонение слова господа начинается только с XVII века. Поэтому не будет совсем уж лишенным оснований предположение, что Лаврентий-монах (или тот, кто скрылся за таким прозвищем) переписал некий текст в XVI или XVII веке, лукаво «набросив» 72 года к «последнему сказанию».

По Ипатьевскому списку «Повесть временных лет» доведена до 1115 года (ученые считают, что вслед за последней записью, сделанной рукой Нестора, каким-то неизвестным монахом дописаны события еще за пять лет). Сама же Ипатьевская летопись доведена до 1292 года. Радзивиловская летопись, описывающая практически те же события – хоть и со множеством разночтений, доведена до 1205 года.

Итак, основательно обработанный и отредактированный Несторов протограф был положен в основу летописного свода, по заданию Владимира Мономаха составленного Сильвестром – игуменом Михайловского Выдубецкого монастыря в Киеве, а затем епископом в Переяславле Южном. Можно представить, как в угоду заказчику перекраивали и даже заново переписывали эти тексты. Сильвестров свод, в свою очередь, также основательно обработанный и отредактированный (но уже в угоду другим князьям), через двести пятьдесят лет послужил основой Лаврентьевской и других летописей.

И лишь современные нам ученые историки вычленили из множества летописных списков текстовый субстрат, предположительно принадлежащий Нестору, и сделали к нему множество дополнений, по их мнению, улучшающих содержание «Повести временных лет». Вот с этой литературной химерой и имеет дело современный читатель.

Но вернемся к Радзивиловскому списку. Вторая важнейшая его копия – «Рукопись Московской Духовной Академии». На первом листе помечено: «Живоначальные Троицы», поэтому она называется «Троицкой», а на последнем листе написано: «Сергиева монастыря». До 1206 года текст копирует Радзивиловскую летопись почти дословно, с ничтожными поправками. А с того момента, на котором кончается Радзивиловский оригинал, она ведет непрерывное внешне продолжение, но уже совсем в другом тоне, чем Лаврентьевская за те же годы, и доводит рассказ до 1419 года довольно самостоятельно, не повторяя оригинальной части Лаврентьевской летописи.

По сообщению Валерия Демина, в архиве Николая Васильевича Гоголя, который одно время мечтал стать профессором истории в столичном университете, сохранилось множество подготовительных заметок для будущих лекций. Среди них – размышления о безымянных русских летописцах и переписчиках:

«Переписчики и писцы составляли как бы особый цех в народе. А как те переписчики были монахи, иные вовсе неучены, а только что умели маракать, то и большие несообразности выходили. Трудились из эпитемии[8]8
  Эпитимия, или епитимья, – в христианской церкви наказание в виде поста, длительных молитв или выполнения других богоугодных дел. Как правило, налагается исповедующим священником.


[Закрыть] и для отпущения грехов, под строгим надзором своих начальников. Переписка была не в одних монастырях, она была что ремесло поденщика. Как у турков, не разобравши, приписывали свое. Нигде столько не занимались переписываньем, как в России. Там многие ничего не делают ‹другого› в течение целого дня и тем только снискивают пропитание. Печатного тогда не было, не то что ‹теперь? ›. А тот монах был правдив, писал то только, что ‹было›, не мудрствовал лукаво и не смотрел ни на кого. И начали последователи его раскрашивать…»

Множество безымянных переписчиков денно и нощно трудились в монастырских кельях, размножая документы, украшая манускрипты миниатюрами и буквицами. На создание подобных списков уходили многие годы. Летописцы трудились в столицах удельных княжеств, крупных монастырях, выполняя заказы светских и церковных властителей и в угоду им нередко перекраивая, вымарывая, подчищая и сокращая тексты, написанные до них. Любой из них, создавая новый свод, не просто копировал своих предшественников слово в слово, а вносил «авторскую» правку в хартию, то есть рукопись. Поэтому-то многие летописи, описывая одни и те же события, так разнятся между собой – особенно в оценке произошедшего.

В составе летописных сводов создавались и бесценные литературные шедевры. Литература развивалась в ходе создания исторических летописей. «Житие Бориса и Глеба» и других русских святых, «Поучение Владимира Мономаха», «Русская правда», «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», «Сказание о Мамаевом побоище», «Хождение за три моря Афанасия Никитина» и другие произведения неотрывны от летописного свода; с другой стороны, точно так же сами летописи являются литературными произведениями. «Русские летописи» и «древнерусская литература» – звенья одной цепи. Но в восприятии потомков эти «звенья» зачастую не воспринимались в единстве. Валерий Демин пишет:

«Литературоведы XIX и особенно XX века, преследующие собственную узкоспециальную цель, приучали читателя воспринимать шедевры русской духовности, вкропленные в летописи, как обособленные. Их публикациями заполнены все современные изборники и собрания, создавая иллюзию какого-то особого и самостоятельного литературного процесса, протекавшего на протяжении почти что семи столетий. Но это – обман и самообман! Не говоря уж о том, что искусственно расчленяются сами летописи – современные читатели теряют ориентацию и перестают понимать истоки культуры собственного народа в ее органической целостности и реальной последовательности».

Так мало того. Ведь зачастую невозможно понять, что в летописях – «литература», а что – «историческая истина».

 
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том.
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом.
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей.
Там лес и дол видений полны.
Там на заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой —
И тридцать витязей прекрасных
Тотчас из волн выходят ясных
И с ними дядька их морской…
И там я был, и мед я пил,
У моря видел дуб зеленый,
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил…
 

Н. А. Морозов, приведя эти строки Пушкина в начале одной из глав своей книги «Азиатские Христы», писал:

«… Предисловие Пушкина к его поэме «Руслан и Людмила» давно следовало бы поставить эпиграфом ко всей нашей древней истории, так как при систематических поисках первоисточников ее действительно старинных сообщений, мы в окончательном результате всегда добираемся до «ученого кота», и тут наши поиски приостанавливаются. А содержание первичного кошачьего рассказа всегда бывает, как и в поэме Пушкина, и с русалками на ветвях, и с тридцатью морскими богатырями, которых насильно приходится отлуплять от остальной более правдоподобной части сообщения. Но ведь и из «Руслана и Людмилы» Пушкина можно сделать исторических личностей, выбросив из нее все куплеты с неправдоподобными сообщениями и оставив лишь одно правдоподобное».

В самом деле: чем не исторично самое начало поэмы?

 
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой:
С друзьями в гриднице высокой
Владимир Солнце пировал.
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана,
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.
 

Чем же это не исторично? – спрашивает Н. А. Морозов. – Тут даже есть и описание быта очень правдоподобное, и не менее правдоподобны все события, – как только мы исключим из них чудесные эпизоды и допустим, что похититель Людмилы Черномор только по легковерию автора принят за волшебника, а в действительности был печенегским царем с берегов Черного моря. Даже время описываемых событий легко определимо: они были между 938 и 1015 годами нашей эры. Ошибки тут быть не может и на несколько лет: так хорошо считается известным время пребывания Владимира в Киеве.

Совершенно таковы все исторические первоисточники. «Сказка» – всего лишь то, что ладно рассказано. Первичный монах-летописец, выслушивая сказки очевидцев или даже не очевидцев каких-то, пусть и произошедших незадолго до времени записи событий, не мог отделять выдумки от правды. Да и «правда» была весьма условной. Расскажут летописцу, что во время битвы на небе появился сам Христос со своим воинством, предвещая «нашу победу», – он это запишет. А наплетут ему про леших, которые мешали «нашей победе», он этого писать не станет, потому что в языческих леших не верит. Современный же историк и Христово воинство, и леших отнесет к разряду литературы, а «нашу победу» – к разряду фактов.

Некритическое отношение к авторам и текстам, а также к обстоятельствам их появления в поле зрения ученых заставляет усомниться и в выводах, которые делают эти ученые на основе изучения таких текстов. Об этом – наш дальнейший рассказ.

Появление русской истории

Составителями русской истории на основе имеющихся летописей, древнейший список которых не уходит ранее конца XIV века, стали: основоположник норманнской теории происхождения Русского государства Готлиб Зигфрид Байер (1694–1738) и ярый враг норманизма М. В. Ломоносов (1711–1765); В. Н. Татищев (1686–1750) и Герард-Фридрих Миллер (1705–1783), князь М. М. Щербатов (1733–1790), написавший «Историю России с древнейших времен» в семи томах, ставшую как бы прологом к Карамзину (1766–1826). Посмотрите на даты жизни этих ученых! Они составляли древнюю русскую историю в XVIII веке, – что совсем не удивительно, если источники, на которых они базировались, накапливались в предшествующие им двести – триста лет.

Г. – Ф. Миллер, изучив русский язык, стал одним из первых российских историографов. Сторонник норманнской теории происхождения древнерусского государства, он приписывал влиянию варягов все важнейшие события его экономической, политической и культурной жизни, – и это значит, что он составлял историю, заведомо находясь во власти схемы. Написанная им история России вызвала горячие возражения, причем среди его оппонентов были М. В. Ломоносов и С. П. Крашенинников. Несмотря на это, собранные им 38 фолиантов копий актовых материалов («портфели Миллера) еще долго питали материалами не только историков, но и географов, и писателей.

Первую связную «Историю государства Российского» составил Н. М. Карамзин, который в 1816–1825 годах выпустил при субсидии правительства одиннадцать ее томов, а последний, двенадцатый том вышел в 1826 году после его смерти. Для своего времени это был серьезный и важный труд. На его примере мы видим, что с небольшим отставанием от Европы российская историческая школа на основе одних только письменных источников, без всякой археологии и прочих естественно-научных методов структурировала прошлое, начиная от Рюрика. Ученые то ли создали в ходе работы некую схему для тысячи лет развития на громадной территории, населенной множеством народов, то ли с самого начала исходили из схемы…

Что интересно, вопреки этой утвердившейся схеме, Д. И. Иловайский (1832–1920), подробно разбирая все известные древнейшие хронологические своды, НЕ НАХОДИТ там Рюрика!

«… Тем же отселе начнем и числа положим», – написано в летописи. Этим отселе, по отношению к русской истории, оказывается первый год княжения Михаила, которое хронист полагает в 852 году:

«А перваго лета Михаила сего до 1-го лета Олга, русскаго князя, лет 29, а от перваго лета Олгова… до 1 лета Игорева лет 31; а перваго лета Игорева до 1 лета Святославля лет 83; а перваго лета Святославля до 1 лета Ярополча лет 28; Ярополк княжи лет 8; а Володимер княжи лет 37; а Ярослав княжи лет 40; тем же от смерти Святославли до смерти Ярославле лет 85; а от смерти Ярославли до смерти Святополче лет 60».

Помимо поразительно длинных сроков царствования отдельных лиц мы в этом перечне видим, что начало Руси ведется не от призвания варягов, а от той эпохи, когда Русь явно положительно отмечена византийскими историками. Где же Рюрик? – спрашивает Иловайский. Нет его. «Мы в этом случае допускаем только одно объяснение, – пишет ученый, – а именно: легенда о Рюрике и вообще о призвании князей занесена в летописный свод, чтобы дать какое-нибудь логичное начало русской истории, и занесена первоначально без года; а впоследствии искусственно приурочена к 862 году».

Тот же Иловайский – еще в XIX веке! – отмечает то, о чем неоднократно говорил позже Н. А. Морозов, да и мы тоже: что все летописные (хронологические) своды дошли до нас в списках, которые не восходят ранее второй половины XIV века! И еще одна примечательная фраза Иловайского: «Некоторые домыслы грамотеев, удачно пущенные в массу, впоследствии принимают как бы оттенок неопровержимых истин, особенно если в них отражается какой-нибудь общий (политический) мотив». Верно сказано!

Но «отставание от Европы» в деле составления исторических схем позволило нашим грамотеям-историкам убрать из русской истории многие анахронизмы! Интересное «Сказание Иоакима», изобилующее «странными» представлениями о до-варяжском времени, было известно Карамзину; в его библиотеке находилось и «Сказание о Словене и Русе». Но Карамзин отказался писать эту «древнюю историю». Он начал ее с призвания варягов. Так из истории Руси исчезли анахронизмы, причем по одной причине: их сознательно «вычистили». Можно предположить, что если бы за основу взяли другую схему, то мы имели бы теперь древнюю славянскую историю, содержащую и античность, и темные века, и Средневековье, и возрождение древней античности… Причем наше «средневековье» (почему-то именуемое ныне «историей Древней Руси») было бы совсем другим.

В Европе после того как в XVII–XVIII веках скалигеровская версия стала широко известной, массы историков продолжали придерживаться «неправильных» представлений. Вопреки «новой» схеме, они считали правдивыми летописные сообщения, согласно которым античность и Средневековье совпадают. До Карамзина так было и у нас: наше средневековье совпадало с «их» античностью. Русский историк петровских времен А. И. Лызлов, например, без сомнений увязывает средневековых «тартаров» с античными скифами:

«И меньшая половины Скифии, яже над морем Ассийским, называется Тартария великая. Разделяется же Тартария великая от Скифии Имаусом горой великою и знаменитою: еже со одной страны – то Тартария, а еже от сея страны – то Скифия».

Где же находилась Великая Тартария? И что это за гора Имаус? Ныне ею считают Уральские горы, поскольку такое объяснение укладывается в схему, считающую исторических «монгольских татаров» предками современных монголов. Однако отождествление Имауса с Уральскими горами – не более, чем версия. А если это кавказский Эльбрус? Или Карпаты? Других-то гор вблизи Скифии нет. Тогда исторические монголы к современным не имеют никакого отношения, также, как и «древний Китай» к современному, и вся история становится совершенно иной.

«О сих татарех монгаилех, иже живяху в меньшей части Скифии, которая от них Тартариа назвалась, множество знаменитых дел историкове писали. Яко силою и разумом своим, паче же воинскими делы на весь свет прославляхуся… Никогда побеждени бывали, но всюду они побеждаху. Дариа царя перскаго из Скифии изгнаша; и славнаго перскаго самодержца Кира убиша… Александра Великого гетмана именем Зопериона с воинствы победиша; Бактрианское и Парфиское царства основаша».

Мы тут видим, что татаро-монголы XIII–XIV веков колотят героев античной древности. Далее Лызлов излагает версию Д. Ботера о еврейском происхождении монголов: якобы некий народ пошел с запада на восток в страну Арсатер и превратился затем в грозу Европы, придя назад на запад под знаменами Чингисхана.

«Обаче множайшая часть списателей глаголют сице: яко Арсатер страна область есть Белгиана, отнюду же жидове под именем татарским изыдоша лета от воплощения 1200, во время великого Кингиса, иже утвержаше царство Китайское», – пишет Лызлов.

Комментарий историка Ю. А. Мыцыка: «Мнение… о происхождении татар от угнанных ассирийцами в плен евреев лишено основания». Понятно: основания не лишена только традиционная схема. Все, что ей противоречит, необходимо выкинуть.

Но того же мнения, что и Лызлов, придерживались по многим вопросам Иордан (историки «поселили» его в VI веке), Орбини (ум. в 1614) и другие. У Орбини читаем, что славянский народ «озлоблял оружием своим чуть ли не все народы во вселенной; разорил Персиду: владел Азией, и Африкою, бился с египтянами и с великим Александром; покорил себе Грецию, Македонию, иллирическую землю; завладел Моравиею, Шленскою землею, Чешскою, Польскою, и берегами моря Балтийского, прошел во Италию, где много время воевал против Римлян». Против древних, надо полагать, римлян.

Битва с татарами. 1521

В XVIII веке В. Н. Татищев писал:

«…из Диодора Сикилиского и других древних довольно видимо, что славяне первее жили в Сирии и Финикии… Перешед оттуду обитали при Черном мори, в Колхиде и Пофлагонии, а оттуда во время Троянской войны с именем Генети, Галли и Мешини, по сказанию Гомера, в Европу перешли и берег моря Средиземного до Италии овладели, Венецию построили и пр., как древние многие, особливо Стрыковский, Бельский и другие, сказуют».

Здесь для нас интересно, что в число древних авторов вместе с Диодором и Гомером попали Стрыйковский, Бельский «и другие», творившие за 200 лет до самого Василия Никитича Татищева. Такие высказывания, конечно, противоречат схеме, в которой от Александра до появления Польши, Чехии, да и Венеции прошли многие столетия. А мы заметим, что Лызлов, Иордан и Орбини, так же, как крестоносцы XI века, которые в своих записках «на самом деле излагают античную историю» (по словам С. Лучицкой), тоже рисуют единую картину, где античность и Средневековье – одно и то же суть.

В такой хронологии переустройство мира, затеянное Александром Македонским, едва ли не предшествует эпохе московских царей: Ивана III Васильевича, Василия III Ивановича, а то и Ивана IV Васильевича Грозного. Нам могут возразить, что нет, – дескать, времена Александра, в отличие от эпохи перечисленных русских царей, столь чудовищно далеки от нас, что никак не могло обойтись без ошибок, которые и порождают теперь сомнения. Но ведь и с нашими Иванами – дедом и внуком, тоже не все ясно!

Во-первых, оба оказываются Грозными. Во-вторых, иногда Ивана IV Грозного именовали Иваном III. Карамзин писал: «Ему – Ивану III (он и ныне третий. – Авт.) – первому в России дали имя Грозного,… не будучи тираном, подобно своему внуку, Иоанну Васильевичу Второму (который у нас теперь четвертый. – Авт.), он без сомнения имел природную жестокость во нраве, умеряемую силой разума». (См. Н. М. Карамзин. История государства Российского. Том 6, гл. 7.)

В статье «Исторические примечания об Архангельской губернии…» («Родина» № 3 за 1992 год, с. 66–71) приведена цитата из малоизвестной «Сибирской истории» И. Фишера:[9]9
  Иоганн Эбергард Фишер – член Петербургской Академии наук. Участвовал в обработке материалов, собранных Г.-Ф. Миллером в Сибири, в 1768 году издал на немецком свой вариант его «Истории Сибири». Русский перевод под названием «Сибирская история с самого открытия Сибири до завоевания сей земли российским оружием, сочиненная на немецком языке и в собрании академическом читанная членом С-Петербургской Академии наук и профессором древностей и истории, также членом исторического Геттингенского собрания И.Е. Фишером» издан в Санкт-Петербурге в 1774 году.


[Закрыть]

«Настоящая от города Архангельска с европейскими народами торговля открылась в 1553 году по поводу прибывшего на двинское устье англинского корабля под начальством Рышарда Шанцелорда (в современной транскрипции Ричард Ченслер. – Авт.), который прибывающим на Холмогорах царским правителям, объявив себя послом англинского короля, требовал свободного пропуску в Москву ко двору царского величества; получа же дозволение ездил в оную и 15 марта 1554 года в царствование царя и великаго князя Иоанна Васильевича Втораго заключил торговый союз между Англиею и Россиею договор…»

Между тем речь опять об Иоанне IV.

Также и В. Н. Татищев, когда вел поиски древних русских карт, писал, что «царь Иоанн II, о котором в 1552 году сказуется, что земли велел измерить и чертеж государства зделать»… И далее: «Токмо книга, имянованная Большой чертеж, осталась… в ней описаны реки, озера, горы и знатные селения с разстоянием, которая начата, мнится при Иоанне I Великом (теперь он III. – Авт.), а при внуке его царе Иоанне II и после при царе Алексии допалнивана, но… яко описание Москвы реки и других знатных не находится, и тако явных погрешностей и проронок в ней немало». (См. В. Н. Татищев. «История Российская». Т. 1, с. 348.)

Отметим кстати, что в исторических источниках наиболее интересны самые невероятные сообщения, ибо придумать что-то совсем новое очень трудно, и потому то, что на первый взгляд кажется небывальщиной, как раз и может быть правдой. Либо сочинял этот текст гениальный выдумщик. Был ли таким выдумщиком Татищев? Ведь он пишет «о черкасах-черкесах, о которых упоминает Геродот (!), которые… татарским губернатором на Днепр переведены и град Черкасы построили, а потом усмотря польское беспутное правление, всю Малую Русь в казаки превратили, гетмана или отомана избрав черкесы именовались… при царе Иоанне II на Дон с князем Вешневецким перешед, град Черкасской построили…» (там же, с. 324–325).

У Татищева имеются и другие места, где Иоанн IV именуется Иваном II, более того, Иваном IV он именуется только составителями именного указателя. А сам Василий Никитич вдруг разъясняет, что наш традиционный Иван III, – Иоан в князях III, а в царях I. Очевидно, аналогичный подход применяет он и к Ивану Грозному. Причем Ивана III Татищев обычно именует Иоан, а его внука Ивана IV – Иоанн, а иногда они именуются рядом, как Иоан I и Иоанн I. (См., например, В. Н. Татищев. Избранные произведения. 1979, с. 283.)

А в четвертой части «Истории Российской» Татищева (с. 137, 139), найденной и опубликованной в середине XIX века, то есть уже после издания книг Миллера и Карамзина, следом за Великим князем Иваном III описывается Иван Грозный, но именуется он Иваном V!

Почему же у Татищева Иван IV значится то первым, то вторым, то пятым, но никогда – четвертым? Наверное, у историков найдутся ответы. Но мы не вопросы задаем, а показываем, на сколь странных, а порою зыбких основаниях построена вся русская историография.

Кстати, у Миллера в «Истории Сибири» (издание 1938–1941 годов) цари нумеруются крайне редко. Однако на с. 202 Иван III назван «Иван Васильевич Первый – Великий Князь», а не «Первый – царь», как должно было бы быть. И, наконец, апофеоз нумерации Ивана Грозного: у Карамзина он именуется «Великий князь и царь Иван IV Васильевич II»!

В книге Лызлова «Скифская история», выпущенной в 1692 году, цари еще не пронумерованы. А. К. Гуц, а ранее А. Бушков заметили, что в «Скифской истории» не упомянут Иван Калита…

Обратим свое внимание и на другие удивительные сообщения.

М. В. Ломоносов в «Древней Российской истории» пишет:

«О грамоте, данной от Александра Великого славянскому народу, повествование хотя невероятно кажется, и нам к особливой похвале служить не может, однако здесь об ней тем упоминаю, которые не знают, что, кроме наших новгородцев, и чехи оною похваляются».