Текст книги "Голос бамбука, цветок персика"

Юмиура

Таэ, дочь Кадзуми Сиёскэ, сообщила, что пришла какая-то женщина, которая утверждает, будто тридцать лет назад встречалась с ним в городе Юмиура на Кюсю. Кадзуми велел провести ее в гостиную.

Для писателя Кадзуми Сиёскэ неожиданные, ранее незнакомые посетители были делом обычным. Вот и сейчас в гостиной уже сидели три посетителя. Они пришли каждый сам по себе, но теперь вели общий оживленный разговор. Стоял теплый декабрьский день, было около двух часов пополудни.

Женщина, пришедшая четвертой, опустилась на колени в коридоре и, казалось, смутилась, увидев через открытые сёдзи остальных гостей.

– Я вас слушаю, – сказал Кадзуми.

– Право, мне очень неловко. – Голос женщины слегка дрожал от волнения. – Мы так давно не виделись. Сейчас моя фамилия Мурано, тогда была другая – Таи. Вы, наверное, не помните.

Кадзуми взглянул в лицо женщины. Ей было, пожалуй, больше пятидесяти, но выглядела она моложе своих лет. Легкий румянец играл на ее бледных щеках. Глаза, несмотря на возраст, все еще оставались большими, видимо потому, что она не располнела, как большинство женщин в ее годы.

– Да, я не ошиблась, вы – тот самый Кадзуми. – Женщина смотрела на него сияющими от счастья глазами.

Кадзуми стало не по себе, к тому же он чувствовал себя неловко оттого, что совершенно не помнил этой женщины.

На ней были черное хаори с гербами, простенькие кимоно и оби, все довольно поношенное.

– Вы приезжали в Юмиура около тридцати лет назад. Помните, вы заходили ко мне в комнату? Вечером, в день портового праздника.

– Правда? – Услышав, что он заходил в комнату девушки, несомненно бывшей в то время красавицей, Кадзуми снова сделал попытку припомнить все обстоятельства. Тридцать лет назад ему было лет двадцать пять и он еще не был женат.

– Вы приехали вместе с Кида Хироси и Акияма Хисао. Все втроем вы направлялись в Нагасаки, но заехали в Юмиура, получив приглашение на торжество по случаю открытия местной газетки.

Ни Кида Хироси, ни Акияма Хисао уже нет в живых. Они были старше Кадзуми почти на десять лет; их дружба началась, когда ему было около двадцати трех. Тридцать лет назад эти двое считались уже крупными писателями. И в самом деле, приблизительно в то время они ездили в Нагасаки; в памяти Кадзуми хранятся путевые заметки и забавные истории, связанные с этим путешествием. Все эти факты известны и современным читателям.

Кадзуми перебирал в памяти события тех дней, не понимая, как получилось, что он, тогда еще начинающий писатель, отправился в поездку в Нагасаки с двумя знаменитыми коллегами. Перед ним встали образы Кида и Акияма, с которыми он был очень близок, и, вспомнив о том, как много они для него сделали, он почувствовал, что на душе у него потеплело. Видимо, изменилось и выражение его лица, потому что женщина спросила тоже слегка изменившимся голосом:

– Ну что, вспомнили? Я тогда только что коротко остригла волосы. Помните, я говорила, что у меня от стыда даже затылок мерзнет? Был конец осени… Когда в городе начали издавать газетку, я решила устроиться на работу в редакцию и обрезала волосы. Хорошо помню, как, почувствовав на затылке ваш взгляд, я убежала, словно меня кто ужалил. Потом, когда вы проводили меня домой, я показала вам шкатулку для лент. Хотела доказать, что еще три дня назад у меня были длинные волосы. Вы очень удивились, увидев такое множество разных лент.

Остальные посетители сидели молча. Когда пришла новая гостья, деловой разговор уже был окончен и они просто болтали о разных пустяках. Поэтому все сочли вполне естественным, что хозяин занялся вновь пришедшей. Однако настроение гостьи так подействовало на всех, что они замолчали и внимательно прислушивались, стараясь не смотреть в сторону женщины и Кадзуми и делая вид, что разговор их вовсе не интересует.

– Помните, когда праздник закончился, мы с вами вместе спустились по узенькой тропинке к морю. Тот прекрасный закат, кажется, и сейчас вот-вот запылает на небе. Помню, вы сказали тогда: «Смотри, черепица на крышах раскалилась докрасна, а твой затылок стал совсем алым». Я ответила, что Юмиура вообще славится своими закатами; правда, я до сих пор храню в памяти закаты в Юмиура. Мы с вами повстречались в один из прекрасных дней, когда на небе горел такой закат. «Юмиура-Лукоморье» – назвали этот маленький городок. Гористый берег здесь как будто вырезан в форме лука, во впадине которого собирается багрянец заката. И в тот день небо, покрытое барашками облаков, казалось здесь ниже, чем повсюду, горизонт был до смешного близко, а стаи черных перелетных птиц залетали в облака и исчезали в них. Казалось, что небо не отражается в зеркале моря, а переливает в крохотный заливчик весь свой багрянец. На кораблях, украшенных флагами, играли на флейтах и барабанах мальчики, принимавшие участие в праздничной церемонии, и вы сказали, что если чиркнуть спичкой об их красные кимоно, то разом запылают и море, и небо. Неужели не помните?

– Хм.

– У меня тоже после замужества память стала хуже. Очень неприятно. Да и нет ничего такого, что хотелось бы запомнить. А вот у вас, Кадзуми-сан, должно быть, много хорошего в жизни, но вы всегда так заняты, что вам некогда вспомнить о разных пустяках, да это и ни к чему… Для меня же Юмиура – самое радостное воспоминание в жизни.

– Вы долго жили в Юмиура? – спросил Кадзуми.

– Нет, после нашей встречи я через полгода вышла замуж и уехала в Нумадзу. У меня двое детей. Старший уже окончил институт и работает, а дочери пора искать жениха. Сама я родилась в Сидзуока, но потом не смогла поладить с мачехой и переехала к родственникам в Юмиура, а там наперекор воле родителей поступила на работу в редакцию газеты. Когда отец узнал об этом, он потребовал, чтобы я вернулась домой, и выдал меня замуж. Так получилось, что в Юмиура я прожила около семи месяцев.

– А ваш муж?

– Он священник в синтоистском храме. Ответ несколько удивил Кадзуми, и он снова перевел взгляд на лицо женщины. Ему бросилось в глаза, что волосы очень красиво обрамляют ее лоб, сейчас, кажется, такие прически не в моде.

– Раньше нам удавалось прожить на его заработок. Но когда началась война, он с каждым днем приносил все меньше и меньше. Дети всегда поддерживали меня и ссорились с ним по малейшему поводу.

Кадзуми понял, что в семье его гостьи царит разлад.

– Храм в Нумадзу гораздо больше, чем тот, в котором мы с вами были во время праздника в Юмиура. Ну конечно, и забот больше. Муж своевольно продал кому-то десять криптомерий, росших позади храма, и сейчас против него возбудили дело. Поэтому я и сбежала в Токио.

– Гмм.

– Все-таки хорошо, что существуют воспоминания. Человек, что бы с ним ни случилось, всегда помнит, что было раньше. Я считаю это даром богов. Тогда в Юмиура мы спускались по дороге с холма, и вы предложили обойти храм стороной, потому что там было очень много детей, но я успела заметить на кустике камелии у сосуда для омовения рук несколько прекрасных махровых цветков. Даже сейчас я иногда думаю, какое же доброе сердце было у человека, посадившего эту камелию.

Было ясно, что Кадзуми – главный виновник всех воспоминаний женщины о Юмиура. В голове писателя, захваченного рассказами гостьи, всплывали и та весна, и тот закат в бухте Юмиура. Но в этом мире воспоминаний Кадзуми никак не мог попасть вместе с женщиной в одну и ту же страну, в ту страну, где между ними лежала такая же огромная пропасть, как между живыми и мертвыми.

У Кадзуми в последнее время слабела память. Иногда он подолгу разговаривает с человеком, лицо которого ему хорошо знакомо, но никак не может вспомнить его имя. В такие минуты он чувствует не только досаду, но и страх. Вот и сейчас, стараясь припомнить все, что было связано с его гостьей, он как будто ловил рукой воздух. От напрасных усилий у него разболелась голова.

– Говоря о человеке, посадившем камелию, я вспомнила, как в Юмиура всегда старалась убрать свою комнату покрасивей. С тех пор, как вы в последний раз побывали у меня, прошло почти тридцать лет. Тогда я украшала свою комнатку, как маленькая девочка…

Кадзуми совершенно не мог представить себе эту комнату; от напряжения у него на лбу появились поперечные морщинки, и от этого вид стал довольно сердитый.

Женщина поднялась и начала прощаться:

– Прошу извинить меня за беспокойство. Я так давно хотела с вами повидаться, но встреча получилась не очень веселой. Извините, пожалуйста. Можно будет еще раз зайти к вам?

– Да-да, конечно.

Казалось, женщина хотела еще что-то сказать, но стеснялась других посетителей. Когда же Кадзуми, выйдя ее проводить, прикрыл за собой сёдзи, гостья сразу почувствовала себя свободнее. Кадзуми не верил своим глазам. Она держалась так, как женщина держится с мужчиной, который когда-то ее обнимал.

– Та девушка, которую я видела, это ваша дочь?

– Да.

– Мне бы не хотелось встретиться с вашей женой.

Ничего не ответив, Кадзуми прошел в переднюю. Наблюдая, как гостья надевает дзори, он сказал:

– Так вы говорите, что я бывал в вашем доме в Юмиура?

– Да. – Женщина посмотрела на него через плечо. – Там вы предложили мне выйти за вас замуж. В моей комнате.

– Как?!

– Но я к тому времени уже была помолвлена с моим теперешним мужем и потому отказала вам, все объяснив…

Кадзуми что-то больно кольнуло в груди. Какой бы плохой ни была память, но забыть о предложении, которое делал девушке, и совершенно не помнить ту, которой его делал… Он почувствовал уже не удивление, а отвращение к самому себе. В молодости он был не из тех, кто может необдуманно предложить девушке выйти за него замуж.

– Вы тогда поняли, почему я отказалась, – продолжала женщина, и ее большие глаза наполнились слезами. Дрожащими пальцами она открыла сумочку и достала фотографию. – Это мои дети. Дочь сейчас намного выше меня ростом, но лицом очень похожа на меня в молодые годы.

У девушки на маленькой карточке были живые глаза и красивые черты лица. Кадзуми пристально вглядывался в нее, словно пытался увидеть, как тридцать лет назад встретился с девушкой, похожей на эту, и хотел на ней жениться.

– Я как-нибудь приду к вам вместе с дочерью, чтобы вы посмотрели, какой я была в ее годы. – В голосе женщины чувствовались слезы. – Я часто рассказываю о вас детям, они вас хорошо знают и считают близким человеком. После вашего отъезда из Юмиура меня вдруг стало тошнить, я была как безумная; потом, когда тошнота прекратилась и ребенок зашевелился, я все время думала: неужели это ребенок Кадзуми-сан? Как-то раз я взяла на кухне большой нож, заточила его и… Это я тоже рассказала моим детям.

– Что вы… Разве можно… – Больше Кадзуми не смог ничего сказать. Из-за него эта женщина перенесла тяжелые страдания. Вот и в семье у нее… Быть может, в своей безмерно несчастной жизни она утешалась, вспоминая о нем. Он был как бы ее постоянным спутником даже в семейной жизни…

Однако для женщины прошлое в городке Юмиура, где она волей случая встретилась с Кадзуми, было вечно живо, а для Кадзуми, который принес ей столько несчастья, это прошлое безвозвратно исчезло.

– Оставить вам фотографию? – спросила гостья.

Кадзуми отрицательно покачал головой.

Хрупкая фигурка женщины скрылась за воротами. Кадзуми снял с полки подробную карту Японии, географический справочник и вернулся в гостиную. Все три посетителя помогали ему искать, но города под названием Юмиура не было ни на Кюсю, ни где-нибудь еще.

– Странно, – сказал Кадзуми и, подняв голову, закрыл глаза и задумался. – Не помню, чтобы я до войны бывал на Кюсю. Совершенно верно. Впервые я попал туда в разгар войны на Окинава, когда меня в числе репортеров военно-морских сил переправили самолетом в особый штурмовой отряд в Каноя. Потом я приезжал в Нагасаки после атомного взрыва. Тогда я тоже слышал от жителей Нагасаки, что тридцать лет назад к ним приезжали Кида и Акияма.

Гости, посмеиваясь, обменивались мнениями по поводу фантазий или сумасбродства недавней посетительницы. Пришли к выводу, что она не в своем уме. «Должно быть, и я не в своем уме, – решил Кадзуми, – все время пытался что-то вспомнить и веря ее рассказам, и не веря».

Совсем забыв, что города под названием Юмиура никогда не существовало, он думал только о том, каким будет его собственное прошлое в памяти других людей. Возможно, оно будет таким же, как в воспоминаниях его сегодняшней гостьи, которая и после смерти Кадзуми будет твердо верить, что когда-то в городе Юмиура он предлагал ей стать его женой.

Деревья

На одном из склонов холма растут огромные деревья гингко. Если спуститься по узкой каменной лестнице, ведущей почти от середины холма, немного в сторону, третьим по счету будет дом Соэда.

Вечером тридцатого ноября, вернувшись со службы, Соэда спросил у жены и дочери, встретивших его в прихожей:

– Вы знаете, половина гингко уже без листьев? – Было ясно, что он ведет речь об аллее на холме, но, заметив, что его все же не совсем поняли, Соэда продолжил: – Я увидел это утром, когда вышел из дому, и очень удивился. Но самое странное, что листья полностью облетели с деревьев только на нижней половине склона. А те гингко, что растут выше, все еще покрыты листвой.

– Правда? А я даже не обратила внимания, – сказала дочь. На лице жены тоже отразилось удивление.

– Хотел бы я знать, почему листья осыпались только с половины деревьев?

– И как это мы ничего не заметили? Пойдем, сейчас посмотрим, – предложила матери девушка. – Уже стемнело, но, может быть, со второго этажа видно.

– Может быть… Странно, каждый день выглядываем в окно и не заметили…

– Потому и не заметили, что видите каждый день.

Переодеваясь в удобную домашнюю одежду, Соэда подумал, что ему так и не удалось передать жене то чувство, которое вызвало у него это открытие.

Утром, спускаясь с холма, Соэда случайно обернулся и тут же застыл на месте, пораженный увиденным. Деревья гингко, растущие на нижней половине холма, оголились до самой верхушки. А выше, по склону, все деревья были покрыты густой желтой листвой.

Границу между двумя группами гингко нельзя было четко провести по каким-то определенным деревьям, но приблизительно она проходила по середине склона. Это тоже поразило Соэда: почему именно по середине?

– Отец прав. Я видела из окна, – сказала дочь, спускаясь со второго этажа.

– Значит, видно?

– Да, но темновато. Я пройдусь до холма.

Жена, севшая пить чай вместе с Соэда, не шелохнулась.

– Ты, Икуко, не пойдешь? Ну и правильно, можно и завтра утром посмотреть. Хотя кто знает, может, за ночь они все останутся без листьев.

– Не думаю, сейчас совсем безветренно.

– Ну и что? Разве в последние три-четыре дня был ветер?

Холм поднимается с востока на запад и открыт сильным восточным ветрам, однако как получилось, что листья облетели только в нижней части склона? Соэда не знал, как объяснить эту загадку природы.

– Как ты думаешь, может, листья гингко осыпаются в предчувствии чего-то? – сказал Соэда. Но Икуко сочла весь этот разговор признаком хорошего настроения мужа и заговорила о своем.

– Сегодня произошел такой неприятный случай. Наша Юко удивительно добра к людям… Удивительно!

…После обеда Икуко взяла с собой служанку и отправилась за покупками, а Юко осталась одна. Она вынесла стул на веранду и принялась вязать свитер. Вдруг услышала женский голос:

– Барышня, купите косметику или мыло. Есть хорошая шерсть. Юко удивилась, что женщина стоит совсем рядом. От ворот вокруг дома тянется живая изгородь из цветущей камелии, около входа в дом сделана маленькая калитка. Может, она была открыта или женщина сама ее открыла и без предупреждения прошла во двор. Однако настороженность Юко пропала, когда она увидела за спиной молодой женщины младенца. Загорелое лицо гостьи выглядело немного припухшим, а волосы были довольно аккуратно уложены. Полненькая, небольшого роста, губы подкрашены неяркой помадой, на круглом лице играет легкая улыбка. В руке держит большой узел.

– Спасибо, у меня есть шерсть, больше не нужно, – поспешно ответила Юко.

– Мне кажется, что у меня шерсть лучше, чем ваша. – Женщина пересекла каменные плиты дорожки, ведущей к дому, остановилась у порога и стала бесцеремонно разглядывать шерсть Юко, попробовала ее на ощупь, но, ничего больше о ней не сказав, обернулась на сад. – Хороший у вас сад. Я бы хотела пожить в таком доме.

– Я ничего не буду покупать, но вы можете снять ребенка и немного отдохнуть, прежде чем уйдете.

– Правда? – Женщина поставила свой узел на веранду и тут же сняла младенца со спины. Запахло пеленками.

– Когда приходится много ходить, то даже ребенка покормить не так просто.

– Какой хорошенький! Сколько ему месяцев? – Юко с веранды разглядывала малыша.

– Одиннадцать. Он хоть и не тяжелый, но целый день носить его на спине довольно утомительно.

Женщина подняла свитер, приспустила рубашку и дала ребенку грудь, покрытую синеватыми прожилками и полную молока. Ребенок сосал с жадностью и время от времени захлебывался. Из уголка рта побежала белая струйка молока. Юко подошла ближе и пальцем вытерла ему губы. У него так мило вздрагивала шейка, когда он глотал молоко; вид набухшей груди женщины не вызывал у Юко никаких мыслей. И сама женщина совсем не чувствовала смущения.

– Вы мне разрешите его перепеленать? – спросила она. – В редком доме встретишь таких добрых людей.

Юко наблюдала за тем, что делает женщина, а когда та закончила, взяла ребенка на руки. Прикоснувшись к его мягкой, нежной кожице, Юко ощутила прилив любви, ей захотелось как можно дольше не выпускать младенца из рук.

– У вас в доме, наверно, нет детей? – спросила женщина.

– Нет.

– А вы одна у родителей?

– Еще есть старший брат.

– Да, хорошо вы живете. Я была бы счастлива, если бы жила здесь, – женщина окинула взглядом сад.

Юко хотела было спросить об отце ребенка, но решила, что это неудобно. Женщина прошла по дорожке к живой изгороди и стала рассматривать камелии, вдыхая их аромат.

– Ах, как чудесно они цветут!

«Интересно, какие чувства пробуждают в ней эти цветы?» – подумала Юко; толстенькая, приземистая фигура женщины вызвала у нее жалость. Не выпуская младенца из рук, Юко зашла в гостиную и вернулась оттуда с кошельком, в котором они с матерью держали деньги на «кухонные расходы».

– Какая шерсть у вас есть?

– Не надо, хватит и того, что вы позволили нам отдохнуть здесь, – с этими словами женщина небрежно развязала узелок. В нем лежали всего два мотка синей и темно-розовой шерсти. Юко выбрала розовую.

Все это время младенец ползал по веранде и лепетал что-то непонятное.

– Доволен, что так много места и можно вволю поползать.

Юко спросила, можно ли дать ребенку печенье, и пошла за ним в дом. Когда она возвратилась, женщина уже собралась уходить и ребенок был у нее за спиной. Поднеся в знак благодарности пакетик с печеньем ко лбу, женщина сказала:

– Большое спасибо вам, барышня. Я хожу от дома к дому, но так редко встречаю добрые лица. Я еще зайду к вам, барышня. Как только будет что-нибудь хорошее, обязательно принесу.

Проводив женщину, Юко положила на колени только что купленную шерсть и, гладя ее, вспоминала нежную кожицу младенца. Потом перевела взгляд на камелии в живой изгороди. Она привыкла видеть их каждый день и даже не знала, что они так замечательно цветут. Цветов было на удивление много. Юко снова подумала о том, какое чувство испытывала женщина, когда, подойдя к живой изгороди, любовалась ими. Розовая шерсть, лежавшая на коленях Юко, была совершенно чистой, несмотря на неопрятный вид женщины.

О кошельке Юко вспомнила только некоторое время спустя. На веранде его не было. Она решила, что положила его обратно в маленький комодик в гостиной, когда пошла за печеньем, но ни в одном из ящиков кошелька не оказалось. Не нашла она его и в саду.

Все это Икуко рассказала мужу и прибавила:

– Юко не считает, что кошелек украден. Говорит, что его, наверное, взял ребенок, когда ползал по веранде, а мать, так и не заметив этого, собрала ребенка и ушла.

Если все было действительно так, то кошелек, выпав из рук младенца, наверняка валяется где-то поблизости у дороги. Ребенок не стал бы долго держать его. Юко говорит, что обошла весь холм снизу доверху.

И по тому, как Икуко это сказала, Соэда понял, что кошелек так и не нашелся.

– Юко думает, что если ребенок выронил кошелек по дороге, то его мог кто-нибудь подобрать. А женщину она не подозревает?

– Конечно, у нее возникло такое подозрение, но она его отбросила. Говорит, что об этой женщине никак нельзя подумать, будто она способна на дурной поступок. Юко уверена, что если женщина случайно, не заметив кошелька, завязала его вместе с шерстью в свой узел, то она непременно его вернет. Юко и сейчас надеется, что она вот-вот прибежит, а до моего возвращения все не могла успокоиться, искала. Ну а если женщина так и не принесет кошелек, Юко наверняка будет думать, что его взял ребенок и где-то по дороге выронил.

Заранее дав обещание не ругать дочь, Соэда не стал высказывать своего мнения о случившемся. Юко не считает, что кошелек украли, она уверена, что его случайно унес ребенок. Соэда даже немного смягчился при мысли о том, как это хорошо придумано: младенец взял и выронил.

– Сколько же там было денег?

– После покупки шерсти осталось две тысячи шестьсот или семьсот иен.

Соэда вспомнил, как однажды вечером, расплачиваясь за такси, он в темноте вместо тысячи иен отдал пять тысяч. Ему и в голову не пришло сомневаться, знал ли водитель, что берет не положенную ему одну тысячу, а целых пять. Соэда полагал, что если уж он сам этого не заметил, то мог не заметить и водитель. Тогда он рассказал Икуко о случившемся, но сейчас промолчал.

– У Юко еще никогда ничего не крали?

– Ты имеешь в виду, не брали ли посторонние ее вещей? – поправила Икуко. – Ты знаешь… Вещей Юко… Что-то не припомню. Кажется, нет.

Послышались торопливые шаги возвращавшейся девушки.

– Я все прекрасно разглядела, – сказала она, входя в столовую, – не совсем так, как говорит отец, но все равно – удивительное зрелище.

– А что же не совсем так?

– Граница между обнаженными и покрытыми листвой деревьями не проходит четко по середине склона. Внизу на некоторых деревьях еще есть желтые листья, а наверху есть деревья совсем оголенные.

– Ты что, каждое дерево осмотрела?

– Да, луна уже взошла, и на небе много звезд, стало лучше видно, – сказала Юко и, не сводя глаз с лица отца, спросила: – Отец, вы уже знаете о кошельке?

– Знаю.

– Простите меня, отец, – проговорила она и прежде, чем Соэда успел ответить, продолжала извиняющимся тоном: – Я сегодня дважды обошла весь склон. Днем в поисках кошелька осмотрела лишь нижнюю его часть, а вечером – только верхнюю, до самой луны все искала.

Соэда тихонько рассмеялся.

– Но и днем не заметила, что ветки над головой стали совсем голыми, хотя мне и приходило в голову, что листья уже осыпались.

– Интересно, случалось ли такое прежде? Чтобы внизу листья облетели раньше, чем наверху? – На этот вопрос мужа Икуко только слегка наклонила голову набок и ничего не ответила.

Несмотря на то, что они жили рядом с деревьями гингко уже много лет, никто из них не мог вспомнить, бывало ли такое в предыдущие годы.

– Непонятно мне это, – пробормотал Соэда.

– Ну ничего, в следующем году проследим, – сказала Икуко, и внезапно ее охватила грусть: ведь неизвестно, будет ли еще Юко через год жить с родителями. – Давай напишем Синъити в Киото и спросим его. Он часто поднимается в горы, да и растения очень любит. Может, он знает.

– А что, если завтра сфотографировать аллею и отправить ему снимок? – предложила Юко.

Утром Икуко проводила Соэда до подножья холма, чтобы еще раз осмотреть аллею. Юко пошла вместе с ними и, забежав вперед, сфотографировала родителей на фоне деревьев. Получилось на редкость удачно.

Три дня спустя поздней ночью подул холодный осенний ветер. Наступил декабрь. Соэда и Икуко, лежа в постели, слушали завывание ветра и говорили о том, что завтра утром на деревьях, должно быть, не останется ни одного листочка.

– На земле в саду опять будет полно листьев, – сказала Икуко.

– Ну их-то мы всегда выметаем, поэтому я помню, что бывало каждый год.

До них доносился шум деревьев. Они не сомневались, что это шумят под ветром деревья гингко. Порой казалось, что к этому шуму примешивается легкий шорох опадающих листьев гингко, кружащихся в танце.

– Юко вовремя сделала фотографию. Покажем ее Синъити, когда он приедет домой на зимние каникулы. Он тоже пишет, что ничего такого не замечал.

Соэда знал, почему шум ветра напомнил Икуко о сыне. Сегодня утром они получили от него ответ. Он написал, что точно не знает, в какой последовательности осыпаются листья с деревьев гингко.

Соэда по холоду в затылке ощущал, как студеный ночной ветер сдувает последние листья с деревьев. Может, действительно, показать Синъити фотографию и поговорить с ним, как предлагает Икуко?

Синъити уехал в Киото и поступил в университет вопреки воле родителей. Соэда и сейчас не мог понять, почему сын не выбрал один из многочисленных университетов Токио. Он заявил, что любит Японию городов Киото и Нара и что в жизни одна лишь студенческая пора соответствует нашим представлениям о ней.

Думая о сыне, Соэда неожиданно отметил одну особенную черту характера жены. Когда в магазинах много фруктов, Икуко покупает их в зависимости от того, нравится ей их цвет или нет. Например, она любит красный цвет яблок и терпеть не может цвет мандаринов. Правда, мандарины она тоже ест и, когда магазины не завалены фруктами, не выказывает своих симпатий и антипатий. В сезон, когда овощные лавки ломятся от огурцов и других овощей, она их вообще не покупает, испытывая какое-то беспокойство. Иногда вдруг становится очень брезгливой.

Не унаследовал ли эту черту матери Синъити? Он тоже упрям и своенравен.

– О чем ты думаешь? Не спишь? – спросила Икуко.

– А ты о чем думаешь?

– О хозяйке нашего Синъити в Киото.

В прошлом году Икуко поехала навестить сына и заодно осмотреть памятники Киото, а вернувшись домой, рассказала мужу о женщине, у которой Синъити снимал комнату.

– Когда ей было семь лет, умер дедушка, и его прах похоронили в семейном склепе. «А тебе сюда никогда не попасть, – сказала девочке мать во время похорон, – потому что ты выйдешь замуж и уйдешь в другую семью». Слова матери поразили и опечалили ребенка. «Но, видно, все-таки судьба мне лежать в этом деревенском склепе», – смеясь, говорила мне бедная женщина.

Этот рассказ жены хорошо запомнился Соэда.

Хозяйка Синъити моложе Икуко на десять лет. Муж ее погиб в войну, детей у них не было, и она вернулась в родительский дом. Потом лет через шесть-семь снова вышла замуж за человека с тремя детьми. Детей она очень любит, и младшие мальчики сразу к ней привязались, даже дрались за право спать рядом с ней. А вот старшая девочка оказалась другой. Как-то раз по просьбе мужа женщина хотела открыть старенький комод, стоявший в комнате, где обычно никто не жил, девочка подбежала к мачехе сзади, сильно ударила в спину и, чуть не плача, закричала: «Нет, нет! Это мамино! Мамочка говорила, что все в доме будет моим. Не смей трогать!» Женщина всячески старалась наладить отношения с девочкой, однако так и не смогла ничего сделать и в конце концов ушла. И вот теперь снимает в Киото дом из пяти комнат и сдает их студентам.

Соэда догадался, что мысли жены с сына переключились на его хозяйку и на Юко, тревожат ее и не дают заснуть.

– В Киото тоже, наверное, сегодня ночью ветер.

– Да, наверное, – ход мыслей Икуко как будто снова изменился. – Утром все втроем пойдем посмотрим, что стало с листьями гингко.

– Должно быть, все облетели.

Утром они, как и сказала Икуко, пошли к холму. После ночной бури деревья имели жалкий вид. На верхних еще оставались листья, но их было совсем мало. Сильно похолодало. Среди деревьев, еще сохранивших листву, появились и совсем обнаженные, и та необычная картина, которую обнаружил Соэда, разрушилась. Обнаженные деревья в нижней части склона выглядели еще великолепнее на фоне желтой листвы верхних гингко. Внизу тоже кое-где виднелись редкие листочки. Соэда подумал, что они похожи на бабочек, которые вот-вот вспорхнут с голых веток и улетят в небо.