Текст книги "Голос бамбука, цветок персика"

4

Кикудзи не мог уснуть в эту ночь. Лишь только первые лучи света начали пробиваться сквозь щели в ставнях галерей, он встал и пошел в чайный павильон.

В саду, на каменной плите перед каменным умывальным тазом, валялись осколки сино. Со вчерашнего вечера.

Кикудзи соединил четыре больших осколка, получилась чашка. Но одного краешка не хватало.

Он пошарил среди камней, надеясь найти недостающий кусочек, но бросил, не стал искать.

Поднял глаза. На востоке, меж черных ветвей, сияла одинокая большая звезда.

Сколько лет не видел утреннюю звезду, не смотрел на рассветное небо, подумал Кикудзи.

Вверху плыли облака. Звезда сияла среди облаков и от этого казалась еще больше. Звезду окружал тусклый мерцающий ореол.

Жалкое занятие – собирать черепки, когда над головой сияет такая живая, такая свежая звезда!

Кикудзи бросил осколки на землю.

Вечером Фумико швырнула чашку на каменный умывальный таз, и чашка разбилась. Кикудзи не успел остановить девушку.

Она выскочила из чайного павильона, выскочила так, словно хотела исчезнуть, и Кикудзи не догадался, не заметил, как она взяла чашку.

– О-о! – только и успел он вскрикнуть.

В тот момент в сумерках он не стал искать осколки среди камней. Он бросился к Фумико, схватил ее за плечи – только бы не упала!

Она присела у каменного таза и стала склоняться все ниже и ниже, словно сама была разбита.

– Ведь есть сино лучше… – пробормотала она.

Должно быть, горько ей было, что Кикудзи может сравнить чашку с другими, лучшими…

А ночью Кикудзи не мог уснуть.

Слова Фумико, такие чистые и такие горькие, все глубже западали в его душу.

Дождавшись рассвета, Кикудзи вышел в сад взглянуть на разбитую чашку. А потом увидел звезду и не стал собирать черепки…

Кикудзи снова поднял глаза и вскрикнул.

Звезды уже не было. В одно мгновение – пока он смотрел на осколки – она скрылась за облаками.

А он все смотрел и смотрел на восток. Искал звезду, как что-то очень дорогое.

Облака ведь не густые, почему же ее не видно? Облака обрывались у нижнего края неба, там, где над крышами домов светилась узкая бледно-розовая полоска.

– Не оставлять же их в саду… – пробормотал Кикудзи. Он вновь собрал осколки и положил их за пазуху ночного кимоно.

Слишком горько это – оставить разбитую чашку среди камней. Да и Тикако может увидеть, когда придет.

Сначала он подумал было закопать осколки в саду, около умывального таза. Предать их земле, ведь Фумико с такой отчаянной решимостью разбила чашку. Но он не стал этого делать. Завернул осколки в бумагу, спрятал в стенной шкаф.

И снова лег в постель.

Почему Фумико боялась сравнения? С чем и когда мог бы он сравнить это сино? Кикудзи недоумевал. Почему, почему она так подумала?..

Он не хотел никаких сравнений. Со вчерашнего вечера Фумико стала для него ни с чем и ни с кем не сравнимой. Она стала для него всем. Частью его самого.

До последнего времени он постоянно помнил, что Фумико – дочь госпожи Оота. Теперь он забыл об этом.

Раньше его чаровало сходство дочери с матерью. В ней ему всегда виделась госпожа Оота. Но теперь Фумико была только Фумико.

Кикудзи вдруг вышел из гнетущего мрака, который так долго его окутывал.

Может быть, спасение крылось в незапятнанной чистоте Фумико?..

Фумико не сопротивлялась, сопротивлялась лишь ее чистота.

Над Кикудзи раньше словно бы тяготело проклятие, сковывавшее его, державшее в тисках. Казалось, теперь проклятие, еще более страшное, должно столкнуть его на самое дно бездны, а он вдруг освободился от всякого гнета. Это было словно чудо: принимаешь максимальную дозу яда и ждешь смерти, а вместо этого наступает полное исцеление.

Придя на работу, Кикудзи позвонил в магазин, где работала Фумико. Она говорила, что устроилась в магазин оптовой торговли шерстяными тканями в районе Канда.

Фумико на месте не было, она еще не приходила. Сам Кикудзи пошел на работу после бессонной ночи. Он подумал, наверно, она тоже не спала всю ночь и под утро погрузилась в глубокий сон. Или, может быть, чувство стыда удержало ее дома и она решила сегодняшний день провести взаперти.

Кикудзи позвонил еще раз, после обеда, но Фумико не было, и он спросил у приказчика ее адрес.

Во вчерашнем ее письме, наверно, был адрес, но Фумико разорвала письмо вместе с конвертом и положила в карман. Во время ужина разговор зашел о ее новой работе, и Кикудзи запомнил название оптового магазина. Но адреса он тогда так и не спросил. Зачем ему адрес, если она сама навсегда поселилась в его сердце?..

После работы Кикудзи не сразу пошел домой. Сначала он отыскал дом за парком Уэно, где Фумико снимала комнату.

Дома Фумико тоже не было.

В переднюю вышла девочка лет двенадцати-тринадцати, в матроске, должно быть, не успела еще переодеться после школы. Выслушала Кикудзи, вернулась в комнаты, потом снова пришла и сказала:

– Оота-сан нет дома, она ушла утром, сказала, что отправляется в поездку с подругой.

– В поездку?.. – переспросил Кикудзи. – Уехала? Утром? А когда, в котором часу? Она сказала, куда едет?

Девочка опять исчезла и опять появилась. Встала чуть подальше от Кикудзи, словно побаивалась его.

– Не могу вам точно сказать. Моей мамы сейчас тоже нет дома.

У девочки были смешные реденькие брови.

Выйдя за ворота, Кикудзи обернулся, посмотрел на дом, но не мог определить, где комната Фумико. Дом был двухэтажный, приличный, с узенькой полоской сада.

Кикудзи вдруг сковало ледяным холодом, он вспомнил слова Фумико – смерть у нас за плечами…

Вытащив носовой платок, Кикудзи вытер внезапно вспотевшее лицо. Лицо стало вдруг очень бледным, словно платок стер с него все краски. Он вытирал и вытирал, платок наконец потемнел, испачкался. Теперь холодным потом покрылась спина.

– Не может она умереть! – сказал вслух Кикудзи.

Ведь Фумико воскресила его, вернула к жизни, какое же право имеет она умереть…

Но вчерашняя ее откровенность, ее прямота… Не было ли это откровенностью смерти?..

Или она, так же как мать, устрашилась собственной прямоты, прямоты греха?..

– И они оставили жить одну Куримото… – опять вслух сказал Кикудзи. Сказал в лицо незримому врагу, исторгнув весь накопившийся в душе яд. И ушел. В тень деревьев парка Уэно.

Кулики на волнах

1

Машина, встретившая их на вокзале, обогнула гору Идзу, спустилась к морю и, описав круг, въехала в гостиничный двор. В ветровое стекло ударил сноп света, подъезд стремительно придвинулся и остановился.

Портье, ожидавший во дворе, распахнул дверцу машины и спросил:

– Митани-сан, если не ошибаюсь?

– Да, – негромко ответила Юкико.

Она сидела как раз у той дверцы, которую распахнул портье. Ей, только сегодня сочетавшейся браком с Кикудзи, наверно, было странно отзываться на фамилию Митани.

Чуть поколебавшись, она первой вышла из машины и, полуобернувшись, в нерешительности остановилась, словно ожидая Кикудзи.

Когда в передней Кикудзи уже собирался снять туфли, портье сказал:

– Для вас отвели «Чайный павильон», как распорядилась по телефону Куримото-сэнсэй.

– Да?..

Кикудзи вдруг сел на пол, прямо в передней. Горничная бросилась к нему с дзабутоном.

Перед глазами Кикудзи снова всплыло отвратительное родимое пятно, закрывавшее у Куримото половину левой груди, этот след дьявольской руки на ее теле. Казалось, стоит Кикудзи поднять глаза от туфель, которые он снимал, и перед ним возникнет эта черная рука.

Кикудзи не видел Тикако с прошлого года, с того дня, как он продал дом и всю чайную утварь. Отношения с этой женщиной прервались сами собой, во всяком случае так ему казалось. Неужели Тикако все-таки сыграла какую-то роль в его женитьбе на Юкико? Очевидно, да, если знала об их свадебном путешествии и даже о номере в гостинице позаботилась. Для Кикудзи это было полной неожиданностью.

Он бросил взгляд на жену, но Юкико, кажется, не обратила внимания на слова портье.

Их повели по длинному, похожему на туннель, постепенно спускавшемуся к морю коридору. Они шли уже долго, а коридор все не кончался. Время от времени попадались боковые проходы – несколько ступенек в сторону, – ведшие в номера. Номер, называвшийся «Чайный павильон», оказался в самом конце коридора.

Они вошли в комнату, довольно просторную, около восьми татами. Кикудзи разделся. Юкико тут же взяла у него пальто.

Он быстро обернулся к ней. Юкико, как видно, уже вступила в роль жены.

У стола лежало квадратное татами, прикрывавшее очаг.

– Главное помещение для чайной церемонии рядом, – сказал портье, внося в комнату чемоданы. – Я повесил котелок над очагом… Котелок, правда, не ахти какой, но…

– Как, – вновь удивился Кикудзи, – соседняя комната тоже оборудована под чайный павильон?

– Да, в вашем номере четыре комнаты, считая и эту, самую большую, и все они оборудованы для чайных церемоний. Ведь мы скопировали планировку номеров «Санкэй-эн», в Иокогаме.

– Да? – сказал Кикудзи, хоть ничего не понял.

– Оку-сан, – портье поклонился Юкико, – в соседней комнате все приготовлено, так что, как только вы пожелаете…

– Хорошо, – ответила Юкико, складывая свое пальто, – попозже я туда загляну… Какое море красивое! – Она поднялась и посмотрела на море. – На пароходах огоньки…

– Это американские военные корабли.

– Как? В Атами американские военные корабли? – Кикудзи тоже поднялся. – Какие-то они уж очень маленькие…

– Но их много, пять, кажется…

Над палубами кораблей, примерно посередине, горели красные огоньки.

А городских огней отсюда не было видно, их заслонял небольшой мыс. Лишь район бухты Насикэ-ура лежал как на ладони.

Вошла горничная, принесла простой чай. Потом оба, и горничная и портье, откланялись, что-то пожелав молодоженам.

Полюбовавшись ночным морем, Кикудзи и Юкико уселись у жаровни.

Юкико раскрыла свою сумку и вынула оттуда помятую розу.

– Бедный цветок… Как жаль…

Эта роза одна-единственная осталась от букета. На Токийском вокзале Юкико передала букет кому-то из провожающих, ей было как-то неловко садиться в поезд с большим букетом.

Она положила цветок на стол и увидела мешочек для ценных вещей, его надо было сдать на хранение.

– Что ты в него положила?

– Сюда полагается класть ценные вещи…

Кикудзи взял розу. Юкико, взглянув на него, спросила:

– Розу?

– Нет… Моя драгоценность слишком велика для этого мешочка. Да и вообще я не могу отдавать ее на хранение…

– Почему?.. – сказала Юкико и тут же поняла, на что он намекает. – Впрочем, я тоже не могу отдавать на хранение мою драгоценность.

– А где твоя?

Юкико, видно, постеснялась показать на него, она опустила глаза и только сказала:

– Здесь…

Из соседней комнаты послышалось бульканье кипевшей в котелке воды.

– Осмотрим чайный павильон?

Юкико кивнула.

– Вообще-то у меня особого желания его осматривать нет, – добавил Кикудзи.

– Ну, как же… Ведь специально для нас приготовили.

Они прошли через коридорчик, ведущий в чайный павильон. Юкико по всем правилам осмотрела токонома. Кикудзи не вошел внутрь, остался стоять на татами, у входа. Он ядовито сказал:

– Вы говорите, специально для нас приготовили. А не кажется ли вам, что и здесь Куримото распорядилась?

Юкико ничего не ответила, только взглянула на мужа. Потом подсела к очагу, словно собираясь готовить чай, но сидела неподвижно, ожидая, очевидно, что еще скажет Кикудзи.

Он тоже сел у очага.

– Мне бы не хотелось начинать этот разговор, но так уж получается… Я содрогнулся, когда в вестибюле услышал ее имя. Эта женщина преследует меня, словно злой рок. Все, все с ней связано, и моя вина и мое раскаяние…

Юкико едва заметно кивнула.

– Куримото до сих пор вхожа в ваш дом? – спросил Кикудзи.

– Она долго не приходила. После того, как прошлым летом отец на нее рассердился.

– Прошлым летом? Ведь тогда Куримото как раз и сказала мне, что вы, Юкико-сан, вышли замуж.

– Боже! – воскликнула Юкико и широко раскрыла глаза, словно о чем-то догадавшись. – Наверно, это произошло в одно и то же время. Госпожа Куримото пришла к нам и сделала предложение – не от вас, а от другого человека… Вот тогда-то отец и разгневался. Он сказал, что одна и та же сваха не имеет права делать предложение его дочери от разных лиц. Сказал, что это похоже на издевательство – мол, в одном месте не выгорело, так она пытается в другом. Я была очень благодарна отцу, он как бы помог мне выйти за вас замуж.

Кикудзи молчал.

– А госпожа Куримото не осталась в долгу, – продолжала Юкико. – Она сказала: «Митани-сан околдован» – и рассказала про госпожу Оота. Мне стало так гадко! Я вся задрожала и никак не могла унять дрожь. Не знаю уж и почему, противно, что ли, было. Но, наверно, я все еще мечтала выйти за вас, потому и дрожала. Отец понял мое состояние, понял, увидев, какое у меня лицо – очень несчастное. И он здорово отчитал госпожу Куримото. Он сказал: «Приятен либо холодный, либо горячий напиток, а в тепленьком нет никакого вкуса. Моя дочь виделась с Митани-сан, вы же сами их познакомили, так что у нее, должно быть, существует собственное мнение на его счет, и она сама разберется, что к чему». И Куримото пришлось ретироваться…

Послышался шум падающей в бассейн воды – по-видимому, пришел банщик.

– Тогда мне было очень горько, но потом я сама приняла решение. Куримото тут абсолютно ни при чем. Так что не волнуйтесь, пожалуйста. А чайная церемония… что ж, здесь я могу исполнить ее совершенно спокойно.

Юкико подняла глаза. В них отражался электрический свет. Все ее лицо, порозовевшее от волнения, сияло, губы, казалось, тоже светятся. Кикудзи почувствовал к ней благодарность, к такой близкой, чистой и светлой. У него появилось ощущение, словно от этого ослепительного света разлилось тепло по всему его телу.

– Да, это было в прошлом году… По-моему, в мае. Помните, когда вы посетили мой чайный павильон, на вас было оби с ирисами. И тогда я подумал: «Эта девушка абсолютно недосягаема для меня…»

– А все потому, что тогда вы очень страдали и в то же время важничали… – Юкико улыбнулась. – Вы запомнили оби с ирисами? Я его упаковала среди прочих вещей, и сейчас оно, наверно, уже здесь.

Юкико сказала «страдали». Рассказывая о себе, она тоже употребила это слово. А что было с Кикудзи, когда Юкико страдала? Он исступленно искал неизвестно куда исчезнувшую Фумико. А потом, когда от нее вдруг пришло письмо – совершенно неожиданно, из городка Такэда на Кюсю, – он кинулся в Такэда, снова искал ее и опять не нашел. С тех пор прошло около полутора лет, а он так до сих пор и не знает, где Фумико.

Очевидно, письмо, в котором Фумико страстно молила Кикудзи забыть и ее мать и ее и жениться на Юкико Инамура, было прощанием. И тогда они – Юкико и Фумико – словно бы поменялись местами: «недосягаемой» стала Фумико.

Сейчас Кикудзи пришла мысль, что нельзя думать о каком-нибудь человеке как об «абсолютно недосягаемом», такого не бывает на свете. А если не бывает, так и нечего бросаться этими словами.

2

Вернувшись в большую комнату, они увидели на столе альбом. Кикудзи раскрыл его.

– А-а, фотографии этого павильона, а я уж испугался, думал, здесь фотокарточки всех новобрачных, останавливавшихся в этих номерах.

Он придвинул альбом к Юкико.

В самом начале был вклеен листок с описанием истории павильона. Чайный павильон «Келья Кангэцу», принадлежавший некогда Кавамура Усо, эдоскому самураю, был целиком перевезен в Иокогаму, в парк «Санкэй-эн», где во время войны сильно пострадал от прямого попадания бомбы. Крыша рухнула, стены треснули и осели, полы провалились, в общем, остались одни развалины. Разрушенное здание ветшало с каждым годом, но в конце концов его целиком перевезли в сад этой гостиницы. При восстановлении в точности сохранили прежнюю планировку и использовали тот же самый строительный материал. Новшеством была только купальня – ведь гостиница находилась на горячих источниках. На некоторых столбах виднелись следы топора. Очевидно, в конце войны, когда ощущалась острая нехватка топлива, жители Иокогамы пытались использовать деревянные части разрушенного здания на дрова.

– Написано, будто бы в этой келье бывал Ооиси Кураносукэ…[24]24
  Ооиси Кураносукэ (или Йосио) – управитель клана Акао в период Гэнроку (1688–1704 гг.).


[Закрыть] – сказала Юкико, листая альбом.

Все правильно, ведь Кавамура Усо был своим человеком в клане Акао. От Кавамура Усо сохранилась еще одна достопримечательность – «Кавамура-соба», то есть пиала для гречневой лапши, названная владельцем «Дзангэцу». На пиале бледно-синяя глазурь в одном месте переходила в бледно-желтую. Создавалось впечатление лунного пейзажа на грани ночи и рассвета. Поэтому пиала и получила название «Дзангэцу» – «Луна в предрассветном небе».

В альбоме было несколько снимков павильона в парке «Санкэй-эн» до бомбежки и после бомбежки, затем следовали фотографии подготовительных и восстановительных работ и, наконец, снимок торжественной чайной церемонии по случаю открытия павильона.

Если «Келью Кангэцу» посещал Ооиси Кураносукэ, значит, она была построена не позже, чем в период Гэнроку.

– Деревянный столб, поддерживающий токонома в соседней комнате, кажется, очень древний, сохранился с тех времен…

Альбом появился в большой комнате, когда Юкико и Кикудзи сидели в маленькой. Должно быть, его принесла горничная, закрывавшая ставни.

– Вы не переоденетесь? – спросила Юкико, еще раз просматривая альбом.

– А вы?

– Я же в кимоно. Пока вы будете купаться, я распакую вещи, достану подарки, печенье, конфеты.

В купальне пахло свежим деревом. Бассейн, мойка, стены и потолок – все было обшито досками, мягко поблескивавшими естественной желтизной и сохранившими рисунок древесины.

Издали донеслись голоса горничных, спускавшихся по длинному коридору.

Когда Кикудзи вернулся в комнату, Юкико там не было.

Стол сейчас стоял у стены, постель была приготовлена. Должно быть, Юкико вышла в соседнюю комнату, пока горничная все устраивала. Оттуда донесся ее голос:

– Интересно, можно на ночь оставить огонь в очаге?

– Думаю, можно, – ответил Кикудзи.

Юкико тотчас вошла, глядя прямо на него, словно ни на что другое она смотреть не могла.

– Удобное?

– Кимоно?.. – Кикудзи оглядел на себе стеганое гостиничное кимоно. – Искупайтесь, очень приятная вода.

– Хорошо…

Юкико вышла в соседнюю комнату, открыла чемодан и стала доставать какие-то вещи. Потом, раздвинув сёдзи, появилась снова и, положив позади себя несессер, села и склонилась в поклоне, чуть касаясь пальцами татами. Ее щеки залились краской. Она встала, сняла кольца, положила их на трюмо и ушла.

Поклон был столь неожиданным, что Кикудзи сначала чуть не вскрикнул от удивления, а потом умилился до слез.

Он встал и начал разглядывать кольца Юкико. Не прикоснувшись к обручальному, взял другое – с мексиканским опалом. Он снова сел у хибати. Кольцо на его ладони вспыхнуло от яркого света и заиграло красноватыми, желтоватыми и зелеными огоньками. Мерцающие крохотные точки казались радостными, излучающими свет живыми существами. Кикудзи смотрел как зачарованный.

Вернувшись из купальни, Юкико снова прошла в маленькую комнату, справа от главной. По левую сторону находились еще две комнаты – в три и четыре татами, тоже оборудованные для чайной церемонии. В комнате справа горничная сложила их чемоданы.

Юкико, очевидно, занялась вещами.

Через некоторое время она сказала:

– Разрешите, я раздвину сёдзи, а то страшно как-то…

Она раздвинула сёдзи между маленькой и большой комнатой, где был Кикудзи. И Кикудзи подумал, что ей, должно быть, действительно страшновато, ведь они вдвоем в четырехкомнатном номере, далеко от главного здания.

Посмотрев в образовавшийся проем, Кикудзи спросил:

– А там тоже чайный павильон?

– Да. Круглый чугунный очаг в деревянной раме… Круглый очаг…

Прозвучал голос, и в проеме мелькнул подол нижнего кимоно, которое складывала Юкико.

– Кулики…

– Да… Кулики – птицы зимние, потому мне и захотелось такое кимоно…

– Кулики на волнах…

– На волнах?.. Просто на фоне волн.

– Кажется, такой рисунок называется «Кулики на вечерних волнах». Вы помните стихи «Крылатые кулики на вечерних волнах…»?

– «Кулики на вечерних волнах»?.. Разве так называется рисунок? – медленно проговорила Юкико.

Кимоно мелькнуло еще раз и исчезло.

3

Посреди ночи Кикудзи проснулся. Может быть, его разбудил поезд, прогрохотавший по рельсам где-то вверху над гостиницей?

Кикудзи понял, что еще глубокая ночь, потому что все звуки были удивительно близкими и четкими, совсем другими, чем вечером, – колеса прогрохотали над самой головой, гудок резанул ухо.

Кикудзи проснулся, хотя в действительности шум был не такой уж сильный. Но он все-таки проснулся. Странно. А самое странное, что он вообще спал. Как он мог заснуть раньше Юкико?

Но Юкико, оказывается, тоже заснула и сейчас ровно дышала во сне. Кикудзи почувствовал некоторое облегчение.

Наверно, Юкико страшно устала от предсвадебных хлопот, от свадебной церемонии, от поездки. А он совсем измучился за последнее время, из ночи в ночь не мог уснуть – все думал, колебался, раскаивался. И Юкико, видно, тоже что-то мучило.

Кикудзи не знал, какими духами пользуется Юкико, но запах этих духов, ее ровное дыхание во сне, ее кольца и даже кулики на подоле ночного кимоно – все было каким-то удивительно близким, родным, и все принадлежало ему. Чувство близости не исчезло даже сейчас, когда он внезапно проснулся посреди ночи. Ничего подобного он раньше не испытывал.

Ему очень хотелось взглянуть на спящую Юкико, но он не отважился зажечь свет. Кикудзи потянулся за часами.

Начало шестого!..

Да, с Юкико все было по-другому. То, что казалось вполне естественным, само собой разумеющимся с госпожой Оота и Фумико, в отношении Юкико представлялось абсолютно немыслимым. Почему? Ведь с ними двумя он не испытывал ни малейшего внутреннего сопротивления. Может быть, сейчас сопротивлялась его совесть, шептавшая, что он недостоин Юкико?.. Или госпожа Оота и Фумико все еще держали его в плену?..

Многое казалось Кикудзи зловещим. Особенно этот номер, заказанный по распоряжению Тикако Куримото, в котором он проводит эту ночь. Впрочем, Тикако же не ведьма. Ведьмой, по ее словам, была госпожа Оота.

Даже в одежде Юкико Кикудзи усмотрел влияние Тикако. Юкико обычно носила европейское платье, а в свадебное путешествие почему-то отправилась в кимоно. Перед сном Кикудзи как бы невзначай спросил ее:

– Почему вы в дорогу не надели обыкновенное платье?

– Не надела только сегодня… Решила в этот день быть в кимоно… Ведь говорят, что европейское платье придает женщине слишком официальный вид. Неуютно как-то… И потом… когда мы с вами впервые встретились в чайном павильоне, я была в кимоно. И при второй встрече, у вас дома, я тоже была в кимоно…

Кикудзи не стал уточнять, кто так говорит. В кимоно так в кимоно. В конце концов ему было приятно верить, что и кимоно с куликами на волнах Юкико выбрала по собственному вкусу.

Кикудзи перевел разговор на другую тему.

– Я очень люблю стихи «Кулики на вечерних волнах». Я уже говорил об этом…

– Стихи?.. Я их не знаю…

Кикудзи скороговоркой прочитал стихи Хитомаро[25]25
  Какиномотоно Хитомаро (ум. в нач. VIII в.) – первый великий поэт Японии, непревзойденный мастер любовных танка, виртуозный одописец.


[Закрыть].

Он нежно прикоснулся к спине Юкико и невольно воскликнул:

– О, какое счастье!

Юкико, кажется, удивилась.

Но он мог быть с ней только нежным, не больше.

И сейчас, пробудившись перед рассветом, Кикудзи слышал ее спокойное дыхание, впитывал исходящий от нее аромат, и в его взбудораженном, растревоженном сердце жило только одно чувство – счастье, ниспосланное свыше блаженство. И была в этом такая чистота, словно он получил отпущение всех грехов. Только женщина – существо другого пола – может вызвать в душе высокий поэтический восторг, только женщина способна подарить самому закоренелому грешнику благо всепрощения, пусть минутное, но ни с чем не сравнимое благо.

Кто знает, может быть, ему суждено расстаться с Юкико. Может быть, наступит утро и она исчезнет. Но все равно он останется ей благодарным на всю жизнь.

Постепенно тревога в душе Кикудзи улеглась, и ему стало грустно. Ведь Юкико наверняка волновалась, ждала, боялась, а он… Нет, и сейчас он не рискнет разбудить ее и заключить в объятия…

Где-то совсем близко мерно шумели волны. Кикудзи слушал и думал, что теперь уж ему не уснуть. И вдруг снова погрузился в сон. Когда он проснулся, было совсем светло, на сёдзи играли яркие лучи солнца. А где же Юкико?

У него упало сердце – сбежала домой?..

Был десятый час.

Кикудзи раздвинул сёдзи и увидел Юкико. Обняв колени, она сидела на газоне и смотрела на море.

– Как я заспался… А вы рано встали?

– Часов в семь. Пришел слуга, наполнял бассейн, я и проснулась.

Юкико обернулась к нему и покраснела. Сегодня она была в европейском платье, со вчерашней красной розой на груди. У Кикудзи словно камень с души свалился.

– А роза-то не завяла!

– Да, я вчера поставила ее в стакан с водой над умывальником. Вчера, когда купалась. Вы разве не заметили?

– Не заметил, – сказал Кикудзи. – А сейчас вы уже искупались?

– Да. Проснулась рано, делать нечего, деваться некуда. Я потихоньку раздвинула сёдзи и вышла сюда, в сад. Как раз американские военные корабли уходили. Говорят, они вечером приходят гулять, а утром уходят.

– Американские военные корабли приходят гулять? Странно звучит!

– Здешний садовник так сказал.

Кикудзи сообщил в контору, что они встали, выкупался и тоже вышел в сад. Было удивительно тепло, просто не верилось, что середина декабря.

После завтрака они с Юкико сидели на залитой солнцем галерее.

Море сверкало серебром. Кикудзи заметил, что серебряное сияние перемещается вместе с солнцем. Побережье от Идзусан до Ата-ми было сильно изрезано. Маленькие мысики, омываемые волнами, тоже сверкали – по очереди, один за другим, словно ловя лучи проплывавшего мимо солнца.

– Смотрите, как все искрится. Вон там, прямо под нами, – сказала Юкико, указывая вниз. – Словно первые звезды вышли из моря. Звездочки в звездном сапфире…

Действительно, на воде вспыхивали ослепительные искры, похожие на звезды. Вспыхивали в одном месте и угасали, чтобы тотчас зажечься где-нибудь рядом. Каждая волна блестела и сияла сама по себе, независимо от других, но тысячи блесток сливались в сплошное сияние. Оно-то, должно быть, и создавало серебристое зеркало, простиравшееся до самого горизонта, очень гладкое и в то же время подернутое звездной рябью.

Полоска газона перед чайным павильоном была узенькой. Над ней нависала ветвь китайского лимона с желтым плодом. Сад полого спускался к морю. У самой воды на берегу выстроились сосны.

– Вчера вечером я рассматривал твое кольцо. Необыкновенно красивый камень!..

– Да. Это светящийся опал. А блеск моря сейчас похож на блеск сапфира или рубина… Нет, бриллианта! Только у бриллиантов бывает такое сияние.

Взглянув на кольцо, Юкико перевела взгляд на море.

Игра волн, переливы света – все наводило на мысль о драгоценных камнях. И пейзаж и время дня – приближение полдня – вызывали подобные образы. Но Кикудзи вдруг стало неуютно, словно ему что-то мешало полностью отдаться бездумному счастью…

Кикудзи продал свой дом. Когда свадебное путешествие кончится, он повезет молодую жену в наемную квартиру. Это не так уж страшно. Но как говорить об их будущей семейной жизни? О чем говорить? Кикудзи еще не вошел в роль супруга. А вспоминать прошлое… Невозможно, если в воспоминаниях не касаться госпожи Оота, Фумико и Тикако. Тогда все будет обманом. Значит, невозможно касаться ни прошлого, ни будущего. А разговор о настоящем, о том, что есть сейчас, рядом, вдруг оборвался – Кикудзи запнулся и умолк.

Интересно, о чем думает Юкико? На ее сияющем, освещенном солнцем лице нет и тени недовольства. Может, она щадит его?.. Или думает, что это он ее пощадил в их первую брачную ночь?..

Кикудзи нервничал, ему не сиделось на месте.

Номер в гостинице они сняли на двое суток. Надо было где-то пообедать, и они пошли в отель «Атами».

Окна ресторанного зала выходили в сад. Под одним окном росло банановое дерево с широкими, будто надорванными по краям листьями. Напротив толпились саговые пальмы.

– Я их узнала, – сказала Юкико, указывая на саговые пальмы и окидывая взглядом спускавшийся к морю сад. – Они точно такие, какими были много-много лет назад. Я ведь здесь была в детстве. Вместе с родителями. Мы встречали здесь Новый год.

– Мой отец, кажется, тоже частенько тут бывал. Как жаль, что он ни разу не взял меня с собой! Может быть, я встретился бы тут с маленькой Юкико-сан…

– Ну уж нет!

– Почему же? Было бы здорово, если бы мы познакомились детьми.

– А может быть, если бы мы познакомились детьми, мы бы теперь не поженились.

– Почему?

– Да потому, что я была ужасно умной девочкой!

Кикудзи рассмеялся.

– Правда, правда! Отец часто говорит мне, что в детстве я была умненькой, а сейчас глупею с каждым годом.

Юкико не так уж много рассказывала об отце, но и из того, что она говорила, Кикудзи понял, как ее любят дома. Отец, должно быть, привязан к ней больше, чем к остальным детям – всего их четверо, – и возлагает на Юкико особые надежды. Юкико… В ней и сейчас есть нечто от маленькой девочки – такой очаровательной, с сияющим лицом и лучистыми глазами…