Текст книги "Голос бамбука, цветок персика"

Что до экономки, которую звали Умэко, то она, по-видимому, не могла подавить в себе ревнивое чувство. Мияко вскоре стала догадываться: если старик Арита приходил к ней в хорошем расположении духа и баловал ее, значит, в тот день экономка доняла его ревностью. Как только может эта молодая еще женщина ревновать немощного старца? – с презрением думала Мияко.

Арита нередко хвалил экономку, называл ее примерной, домовитой хозяйкой. Мияко из этого делала вывод, что в ней, в отличие от Умэ-ко, он хотел видеть лишь девицу для развлечений. Но и от Умэко и от Мияко он прежде всего жаждал проявления материнского чувства. Когда Арите было два года, отец развелся с его матерью и привел в дом другую женщину. Старик часто рассказывал Мияко эту историю и в заключение всякий раз говорил:

– Как был бы я счастлив, если бы место мачехи заняли такие женщины, как ты или Умэко.

– Не знаю, не знаю! Может, я изводила бы пасынка. Наверное, в детстве вы были противным мальчишкой.

– Нет, я был послушным ребенком.

– Должно быть, в воздаяние за то, что мачеха изводила пасынка, вам на старости лет достались две добрые мамаши. Разве вы не счастливы? – однажды иронически заметила Мияко.

На это Арита вполне серьезно ответил:

– И правда! Я так благодарен тебе.

«Ах, значит, он благодарен!» – злилась Мияко и в то же время думала: есть чему поучиться у этого семидесятилетнего старца. Похоже, Ариту, который по-прежнему трудился, несмотря на возраст, раздражал праздный образ жизни Мияко. Предоставленная себе, Мияко чуралась всякой работы. Молодость безвозвратно уходила, а ее уделом было бессмысленное ожидание визитов Ариты. Мияко удивляли старания служанки Тацу как можно больше выжать из старика. Это она пыталась надоумить Мияко, чтобы та утаивала часть платы за отель, когда Арита отправлялся с ней в путешествие. Тацу посоветовала договориться с метрдотелем, чтобы тот выставлял завышенные счета за номер и разницу делил с Мияко. Но Мияко не захотела унизиться до таких махинаций.

– Раз вам это не по душе, попытайтесь хотя бы утаить кое-что из чаевых. Ради престижа старик не станет скупиться, а вы рассчитывайтесь в соседней комнате. К примеру, получите от него три тысячи и, пока идете расплачиваться, суньте тысячу иен за пазуху или под пояс кимоно.

– Перестань! Противно слушать – до чего же ты жадная и мелочная.

Но это вовсе не было для Тацу мелочью, если учесть ее мизерное жалованье.

– При чем тут жадность, госпожа? Деньги копятся понемногу. Песчинка к песчинке – глядь и гора выросла. Нам приходится копить день за днем, месяц за месяцем… Мы ведь сочувствуем вам, госпожа. Жалко глядеть, как этот старый кровопийца сосет вашу молодую кровь.

Когда приходил Арита, Тацу мгновенно менялась, даже голос у нее становился слащавым, как у торговки, завидевшей покупателя. Это сейчас в разговоре с хозяйкой у нее проскальзывали сердитые нотки. Мияко чувствовала, как в ней поднимается раздражение. Его причиной были даже не трескучий голос и попреки Тацу, а скорее страх. Как проходит жизнь! Как день за днем, месяц за месяцем исчезает молодость! Гораздо быстрее, чем копились деньги.

Мияко воспитывалась совсем в иных условиях, чем Тацу. До того как Япония проиграла войну, родители ей ни в чем не отказывали, и она росла, как говорится, «среди цветов и мотыльков»; поэтому немыслимо было и предполагать, что Мияко согласится присваивать себе даже мизерную часть того, что Арита выдавал для оплаты гостиницы. Но попытки Тацу толкнуть ее на мелкий обман вызывали – и не без оснований – у Мияко подозрение: наверное, сама Тацу не упускает случая кое-что урвать для себя из ее денег. Она давно уже заметила: лекарство от простуды обходилось на пять-десять иен дороже, когда за ним ходила Тацу, а не Сатико. Мияко любопытно было узнать, какая же гора денег накопилась у Тацу на книжке из этих песчинок? Можно бы расспросить Сатико, но Тацу вряд ли показывала дочери сберкнижку: она не давала ей денег даже на карманные расходы. В общем-то Мияко смотрела на это сквозь пальцы, но, с другой стороны, не могла не обратить внимание на удивительную бережливость Тацу, которая с трудолюбием муравья таскала песчинки в свой дом. Так или иначе, Тацу вела, можно сказать, деятельный образ жизни, Мияко же – нет. Мияко отдавала безвозвратно свою юность и красоту, Тацу же не поступалась абсолютно ничем. Поэтому, когда Тацу вспоминала о том, как над ней измывался муж, погибший во время войны, Мияко с тайной радостью и даже с неким вожделением спрашивала:

– И часто он тебя доводил до слез?

– Еще как! Не было дня, чтобы я не ходила с красными, опухшими от слез глазами. Да это бы еще ничего. Однажды он запустил кочергой в Сатико. У девочки до сих пор шрам на затылке. Разве это не доказательство?

– Доказательство чего?

– Как могу я вам объяснить, барышня!

– Представляю, какой это был ужасный человек, если он имел наглость издеваться даже над тобой, – с наигранной наивностью произнесла Мияко.

– Подумать только, в те годы я была влюблена в него, как кошка. Ни на кого другого и глядеть не хотела. Ну прямо будто лис-оборотень меня очаровал. Но пришло время – чары развеялись, и к лучшему…

Слова Тацу напомнили Мияко о ее юности, когда война отняла у нее первого возлюбленного…

Выросшая в роскоши, Мияко была не жадна до денег. Правда, в нынешнем ее положении двести тысяч иен – порядочная сумма, но что поделаешь – потеря. Родители Мияко потеряли во время войны несравненно больше. Само собой, сейчас она даже не представляла, как раздобыть двести тысяч, и была в полной растерянности. Если деньги найдены, то об этом, наверное, сообщат в газете – сумма достаточно велика. А может быть, тот, кто подобрал сумку, доставит ей деньги на дом либо заявит в полицию – ведь ее фамилия и адрес значились в сберегательной книжке. Мияко несколько дней просматривала газеты, надеясь найти в них сообщение о находке. Напрасно! Неужели мужчина, следовавший за ней, украл эти деньги? Странно.

Все это случилось спустя всего неделю после того, как она выиграла пари и заставила Ариту купить ей белый летний костюм. Всю неделю Арита не появлялся в доме Мияко. Пришел он лишь на второй день после пропажи, вечером.

– Добро пожаловать! – Тацу поспешила ему навстречу и приняла мокрый от дождя зонтик. – Изволили идти пешком?

– Да. До чего же противная погода. Должно быть, начался сезон дождей.

– У вас, наверное, и поясница побаливает. Эй, Сатико, куда ты запропастилась?.. Простите великодушно, совсем забыла – она сейчас в ванной, – засуетилась Тацу и кинулась снимать со старика ботинки.

– Если вода согрелась, я и сам бы не прочь принять ванну. Сегодня не по сезону холодно – я даже продрог немножко…

– Это очень опасно для вашего здоровья, господин Арита! – воскликнула Тацу. Ее узенькие бровки нахмурились поверх округлившихся глаз. – Мы не ожидали, что нынче вечером вы изволите нас посетить. Вот я и отправила Сатико в ванную. Что ж теперь делать, что делать?!

– Стоит ли беспокоиться…

– Эй, Сатико! Хватит купаться, выходи! Да вымой после себя ванну, запусти воду и подотри пол. – Тацу метнулась к газовой колонке и зажгла газ, чтобы подогреть воду.

Не снимая плаща, Арита уселся на циновки, вытянул ноги и стал их поглаживать.

– Сатико может вам сделать массаж прямо в ванне. Вы не против?

– А где Мияко?

– Госпожа в кинотеатре. Должно быть, скоро придет – она пошла посмотреть хронику.

– Пригласи массажистку.

– Слушаюсь. Ту, что всегда?

Не дожидаясь ответа, Тацу вышла в соседнюю комнату и принесла ему кимоно.

– Вы сможете переодеться в ванной. Эй, Сатико! – снова позвала она дочь. – Пойду вытащу ее оттуда – наверное, не слышит.

– Может, она еще купается?

– Не беспокойтесь, сейчас она придет и поможет вам переодеться.

Мияко вернулась через час. Старик Арита лежал в спальне. Его массировала специально приглашенная женщина.

– Ломит поясницу, – тихо сказал он. – Зачем ты выходишь из дому в такую ужасную погоду? Прими ванну – согреешься.

– Вы правы. – Мияко села на циновки и прислонилась к платяному шкафу. Она не видела Ариту целую неделю. Он показался ей бледным, осунувшимся и усталым. Заметнее стали коричневые старческие пятна на лице и руках. – Я ходила в кино. Люблю смотреть хронику. Правда, по пути вдруг надумала зайти в косметический кабинет, привести в порядок прическу, но он уже был закрыт.

Она поглядела на волосы старика – по-видимому, ему только что помыли голову.

– От ваших волос пахнет духами.

– Наверное, из-за Сатико – она очень душится.

– От ее тела сильно пахнет.

– Вот оно что…

Мияко спустилась в ванную на первом этаже. Помыла голову.

Потом позвала Сатико, чтобы та ей вытерла волосы полотенцем.

Мияко села, упершись локтями в колени, и слегка вытянула вперед голову, чтобы служанке было удобней. Прямо перед глазами она видела маленькие ступни склонившейся над ней Сатико.

– Какие у тебя красивые ноги! – воскликнула Мияко.

Она протянула руку и дотронулась до лодыжки. Сатико вздрогнула, и эта дрожь передалась ее руке. Переняв некоторые отрицательные черты характера своей мамаши, Сатико иногда воровала у Мияко разные мелочи: наполовину использованную помаду, гребни со сломанными зубцами, шпильки, уроненные хозяйкой. Но Мияко не судила ее строго, считая, что служанка совершала эти мелкие кражи из стремления подражать госпоже и из зависти, которую Сатико к ней испытывала.

После купания Мияко надела накидку поверх легкого белого кимоно с узором из листьев осота, вошла в спальню, где отдыхал Ари-та, и начала растирать ему ноги.

– Вам понравилась массажистка? – спросила она, представляя, как ей придется каждый день растирать старику ноги, если он возьмет ее к себе.

– Нет. Женщина, которая приходит ко мне, делает массаж гораздо лучше – более опытная и старательная.

Мияко подумала о том, что, помимо приходящей массажистки, его экономка Умэко тоже делает ему массаж. Мысль эта вызвала в ней неприязненное чувство, и ей расхотелось растирать старику ноги. Арита ухватил ее за палец и потянул к ямке у копчика, но Мияко отстранилась.

– Длинные пальцы, как у меня, для такого массажа не годятся, – сказала она в оправдание.

– Ты так считаешь?.. Ошибаешься. Всякие пальцы годятся – особенно если ими движет любовь молодой женщины.

– Не кажется ли вам, что для этого лучше бы подошли короткие пальцы Сатико? Вы уж позвольте ей попробовать.

Старик не ответил. Мияко вдруг вспомнились строки из романа Радиге «Бес в крови». Сначала она посмотрела кинофильм, а потом прочитала и саму книгу. «Не хочу сделать твою жизнь несчастной. Я пла´чу, потому что слишком стара для тебя, – сказала Марта. Эти слова любви были по-детски наивны и в то же время возвышенны. Потом мне пришлось испытать немало страстных увлечений, но больше уже никогда я не сталкивался со столь трогательным проявлением чистых чувств, как у этой девятнадцатилетней девушки, страдавшей оттого, что она считала себя старой». Возлюбленному Марты исполнилось только шестнадцать. Сама же Марта была много моложе двадцатипятилетней Мияко, и, прочитав эти строки, Мияко долго не могла прийти в себя, раздумывая о безвозвратно уходящей молодости.

Арита часто повторял, что Мияко выглядит моложе своих лет. И это было правдой не только потому, что старик судил пристрастно. Так считали все, кто ее окружал. Слушая, как Арита говорил о ее молодости, Мияко чувствовала, что он радуется этому и в то же время печалится. Печалится, поскольку знает: наступит время – и свежесть, юная красота Мияко поблекнут, а тело лишится упругости и одряхлеет. Может показаться странным и даже непристойным, когда почти семидесятилетний старец требует большей молодости от двадцатипятилетней возлюбленной, но Мияко не сердилась на него. Напротив, эта его требовательность подстегивала ее стремление казаться еще моложе. Удивительно было другое: то, что старик Арита, страстно желавший молодости Мияко, в то же время жаждал проявления ею чувства материнства. И Мияко тоже, сама того не желая, иногда вдруг начинала ощущать себя матерью.

– Почему вы так долго не приходили? Наверное, расстроились, что проиграли пари? – спросила Мияко, массируя ему спину.

– Вовсе нет, – пробормотал старик, ворочая морщинистой, как у черепахи, шеей. – У меня был приступ невралгии.

– А может, потому что предпочитаете опытную массажистку, которая приходит к вам на дом?

– Может быть. И потом… Я думал, что ты не позволишь мне спать, положив твою руку под голову, – ведь я проиграл то пари.

– Отчего же? Пожалуйста.

Мияко знала: Арита уже в тех годах, когда достаточно растереть ему поясницу и позволить положить голову ей на грудь, и он ощутит блаженство – большего ему не требовалось. Все еще занятый работой, старец называл часы пребывания в доме Мияко «освобождением от рабства». Эти слова напоминали Мияко о том, что для нее такие часы были «часами рабства».

– Ты не простудишься после ванны в легком кимоно?.. Спасибо, больше не надо. – Арита повернулся на бок. Как и предполагала Мияко, которой уже надоело массажировать старика, обещание подложить ему руку под голову подействовало как раз вовремя.

– Расскажи, что ты чувствовала, когда тебя преследовал тот мужчина в синей шляпе?

– Мне было приятно. А цвет шляпы тут ни при чем, – с нарочитой веселостью произнесла Мияко.

– По мне все равно, какая шляпа. Лишь бы он не рассчитывал на нечто большее, чем просто тащиться за тобой.

– А позавчера до самой аптеки за мной шел странный мужчина. Я так перепугалась, что сумку уронила.

– Ну и ну! Двое мужчин за одну неделю – не слишком ли?!

– Я и сама так думаю, – кивнула Мияко, подсовывая ладонь ему под голову.

В отличие от Тацу, у старика не вызвало подозрений признание Мияко, будто она уронила сумку. Наверное, все его внимание сосредоточилось на ее преследователях. Удивление старика вызвало у нее радостное чувство. На душе стало легче.

Уткнувшись лицом в ложбинку между ее теплых, упругих грудей, он прижал их к вискам и прошептал:

– Мои.

– Ваши, ваши, – успокаивающе подтвердила она и замерла, глядя на седую голову старика. На ее глазах выступили слезы.

Она погасила свет. В наступившей темноте перед ней всплыло лицо человека, который, по-видимому, подобрал ее сумку. В тот миг, когда он остановился, увидев ее, его лицо исказила гримаса страдания; казалось, он вот-вот заплачет. «Ох!» – должно быть, простонал он. И хотя голоса не было слышно, Мияко уловила этот стон.

Он прошел мимо, потом внезапно обернулся и поглядел на Мияко. Блеск ее волос, матовость кожи отозвались в нем острым приступом тоски. И он застонал, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Услышав беззвучный стон, она бросила единственный взгляд на его искаженное болью лицо. Но этого было достаточно, и он сразу пошел за ней следом. Мияко он показался каким-то потерянным. Она почувствовала, как некая темная тень отделилась от него и проникла в ее душу.

Она взглянула на него один-единственный раз и потому не успела как следует разглядеть своего преследователя. И теперь перед ее глазами всплыли во тьме лишь неясные очертания его лица, искаженного гримасой боли.

– Ты скверная женщина, – пробормотал Арита.

Мияко ничего не ответила. Слезы ручьями текли у нее из глаз.

– Коварная женщина… Столько мужчин увиваются… Тебе не страшно? Должно быть, злой демон поселился в тебе.

– Больно! – простонала Мияко, хватаясь за грудь.

Она вспомнила, как однажды ранней весной у нее набухли груди и больно было до них дотронуться. Ей показалось, что она и сейчас видит себя в ту пору юности – чистой, незапятнанной, нагой… Несмотря на юные годы, в ней уже тогда чувствовалась вполне зрелая женщина.

– Какой вы нынче сердитый и недоброжелательный. Наверное, потому, что вас донимает невралгия, – сказала Мияко.

А мысли ее были заняты другим. Она думала о том, почему чистая, ласковая девушка превратилась с годами в злую, сварливую женщину.

– А что я дурного сказал? – возразил Арита. – Будто тебе и впрямь неприятно, когда за тобой увиваются мужчины.

– Никакого удовольствия это мне не доставляет.

– Но разве ты не говорила, что тебе это приятно? Наверное, из-за близости с таким стариком, как я, ты стала жестокой и мстительной.

– Почему жестокой? И за что мне мстить?

– За несчастливую жизнь, должно быть.

– Дело не в том, доставляет мне что-то удовольствие или нет… Все не так просто.

– Да, это так. Непросто мстить за неудачно сложившуюся жизнь.

– А вы мстите за вашу несложившуюся жизнь молодым женщинам вроде меня?

– Как сказать. – Старик замолчал, по-видимому подыскивая слова, потом продолжил: – Нет, с моей стороны это не месть. Но если ты настаиваешь на этом слове, то именно я являюсь объектом мести: мщу не я – мне мстят!

Мияко не особенно прислушивалась к тому, что говорил старик. Она думала о том, как, признавшись, что в сумке была крупная сумма денег, уговорить Ариту восполнить потерю. О том, чтобы он подарил ей двести тысяч, не могло быть и речи. Сколько же попросить у него? Конечно, эти деньги в свое время ей дал Арита, но они были положены в банк на ее имя, и она могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Да, пожалуй, лучше всего сказать ему, будто она взяла их, чтобы помочь младшему брату Кэйсукэ попасть в университет. Тогда старик не откажет…

Когда они с братом еще были детьми, люди говорили: «Кэйсукэ должен бы родиться девочкой, а Мияко мальчиком». Но с тех пор как Мияко попала в наложницы к старику Арите, характер ее изменился: она стала ленивой и нерешительной – наверное, потому, что ей не к чему было стремиться и она уже не ждала для себя от жизни ничего хорошего.

Однажды Мияко прочитала в одной из старинных книг поговорку: «Мужчину волнует красота любовницы, но не жены» – и глубоко опечалилась. Она давно уже перестала гордиться своей красотой. Правда, это чувство возрождалось в ней всякий раз, когда она замечала, что ее преследует мужчина. В то же время она понимала: он не просто увлечен ее красотой. Как утверждал Арита, от нее исходили некие дьявольские флюиды, которые заставляли мужчин идти за ней по пятам.

– Ты все время играешь с огнем. Позволять стольким мужчинам за собой увиваться – все равно что дразнить дьявола, – сказал старик Арита.

– Может быть, – покорно согласилась Мияко. – Я так думаю, что среди людей живет племя, подвластное этому страшному духу. И у него, наверное, есть свой отдельный, дьявольский мир.

– Ты говоришь так уверенно, будто там побывала. Честное слово – ты пугаешь меня! Поверь, даром тебе это не пройдет. Сдается, ты умрешь не своей смертью.

– Боюсь, такое может случиться с моим братом. Представьте себе, мой младший брат – застенчивый, как девушка, – недавно написал завещание.

– Зачем?..

– Все из-за мелочи, не стоящей внимания. Он решил наложить на себя руки всего лишь потому, что не смог попасть в университет, куда поступил его лучший друг Мидзуно. Тот из хорошей семьи и к тому же умен и сообразителен. Нынешней весной он пообещал моему брату помочь во время вступительных экзаменов и даже написал ему ответы на предполагаемые вопросы. Брат тоже неплохо учился в школе, но он страшный трусишка. Он настолько боится, что способен во время экзаменов потерять сознание. Так оно на самом деле и случилось. Наверное, он нервничал еще и потому, что заранее знал: у него нет надежды попасть в университет, если даже он успешно сдаст вступительные экзамены.

– Ты мне никогда не рассказывала об этом.

– Ах, что изменилось бы, если бы я рассказала? – воскликнула Мияко. – Мидзуно поступил сразу, а вот ради того, чтобы брата приняли в университет, матери пришлось основательно раскошелиться. Я все же решила отпраздновать поступление брата в университет и пригласила его, а также Мидзуно с подружкой на ужин в Уэно, а потом мы отправились в зоопарк полюбоваться цветущими вишнями при вечернем освещении…

– Ты говоришь, этот Мидзуно был с подружкой?

– Да, хотя ей всего пятнадцать… Кстати, в зоопарке ко мне опять-таки прицепился мужчина. Он гулял там с женой и детьми, но бросил их и пошел вслед за мною…

– Почему ты допускаешь такое? – рассердился Арита.

– Допускаю?! Разве в этом моя вина? Я просто шла и с завистью глядела на Мидзуно и его подружку. И так вдруг тоскливо стало на душе…

– Нет, именно ты виновата в том, что привлекаешь к себе мужчин. Тебе это доставляет удовольствие.

– Зачем вы так говорите? Уверяю вас, никакого удовольствия я от этого не испытываю. Накануне я потеряла сумку. Я страшно испугалась мужчины, который шел за мной следом, и ударила его сумкой, а может, кинула ему ее в лицо. Точно не помню – так он меня напугал! А в сумке было много денег. Я как раз возвращалась из банка, где сняла со счета крупную сумму. Мать заняла деньги у знакомых и вручила кому надо, иначе бы брата не приняли в университет. А я хотела отдать их матери, чтобы она возвратила долг.

– Сколько же там было?

– Сто тысяч. – Мияко почему-то назвала половину суммы и, затаив дыхание, ожидала, что на это ответит Арита.

– Н-да, деньги немалые. И этот человек украл их?

Мияко кивнула. Арита почувствовал, как в темноте ее тело содрогается от беззвучных рыданий.

Почему она назвала лишь половину суммы? Из чувства стыда или из опасения, что больше старик не даст? Арита ласково погладил ее. Теперь она знала: половина потерянной суммы будет возмещена, и слезы по-прежнему текли по ее щекам.

– Не расстраивайся. Но учти: если будешь и дальше так вести себя с мужчинами, ты когда-нибудь попадешь в неприятную историю, – мягко упрекнул ее Арита.

Старик уснул, прижавшись щекой к ее ладони. Но к Мияко сон не шел. В крышу стучал ранний летний дождик. Мияко лежала рядом со стариком и думала, что по ровному дыханию спящего никто бы, наверное, не смог правильно определить его возраст. Свободной рукой она приподняла его голову и выпростала из-под нее руку. Он не проснулся. Она глядела на лежащего рядом женоненавистника – он сам себя так называл, – который сладко спал, полностью доверившись ей, и думала, сколь его слова противоречат поступкам. Эта мысль вызвала у нее отвращение к самой себе. Она знала, как Арита ненавидит женщин. Ему было всего тридцать лет, когда жена, приревновав его, наложила на себя руки. С тех пор страх перед женской ревностью настолько глубоко укоренился в его душе, что при малейшем ее проявлении он готов был бежать за тридевять земель. Гордость, как и понимание безысходности ее положения, не позволяла Мияко ревновать к кому-либо Ариту, но ведь она была женщиной, и иногда ревнивые слова внезапно срывались у нее с губ; однако, заметив, какая недовольная гримаса появлялась при этом на лице старика, она мгновенно умолкала, упрекая себя за допущенную слабость. Впрочем, Арита ненавидел женщин не только из-за ревности, которую они проявляли. И не потому, что он был уже слишком стар, чтобы интересоваться ими. Мияко не понимала, как можно ревновать старика, да еще закоренелого женоненавистника. Глупо даже произносить такие слова, как «любит или не любит женщин», когда речь идет об Арите, размышляла Мияко, сравнивая его возраст со своим. Она с завистью подумала о Мидзуно и его подружке. Брат и раньше рассказывал ей, что у Мидзуно есть возлюбленная Матиэ, но Мияко впервые познакомилась с ней лишь в тот день, когда они праздновали поступление Кэйсукэ в университет.

– Никогда не встречал такой чистой и порядочной девочки, – проговорился однажды Кэйсукэ.

– По-видимому, она не по годам развита, если в свои пятнадцать лет уже имеет возлюбленного, – ответила Мияко. – Подумать только, теперь у пятнадцатилетних девушек уже есть дружки. Счастливые! А ты, Кэйсукэ, в самом деле можешь понять, в чем чистота женщины? Ее ведь разглядеть не так просто.

– Могу!

– Скажи мне тогда: в чем она?

– Разве это объяснишь словами…

– Она кажется тебе чистой, потому что ты так о ней думаешь.

– Уверен, ты и сама бы все поняла, когда бы ее увидела.

– Женщины жестоки. У них не такой мягкий характер, как у тебя, Кэйсукэ.

Он запомнил эти слова и, должно быть, потому краснел от смущения и чувствовал себя даже более неловко, чем Мидзуно, когда Мияко пригласила их и впервые познакомилась с Матиэ. Позвать друзей брата к себе Мияко не посчитала возможным и предложила встретиться в доме у матери.

– Она наверняка мне тоже понравится, – сказала Мияко, помогая брату облачиться в новую студенческую форму.

– Ты так считаешь? Погоди, я забыл надеть носки. – Кэйсукэ опустился на пол. Мияко присела напротив него, аккуратно расправив голубую плиссированную юбку. – Не забудь поздравить Мидзуно. Кстати, я попросил его привести Матиэ.

– Конечно поздравлю.

Кажется, Матиэ нравится брату. Мияко с сочувствием поглядела на него.

– Родственники Мидзуно против того, чтобы они встречались. Они написали Матиэ домой и, по мнению ее родителей, допустили в письме грубые и бестактные выражения. Те рассердились и запретили ей встречаться с Мидзуно. Поэтому она придет сюда тайно, – взволнованно сказал Кэйсукэ.

Матиэ была в форменной матроске, какие носят школьницы. Она принесла букетик душистого горошка, чтобы поздравить Кэйсукэ. Цветы поставили в стеклянную вазу на его столе.

Мияко пригласила своих гостей в китайский ресторан в парке Уэно, чтобы заодно поглядеть на цветущие вишни, но там было так много народа, что даже деревья утомленно опустили усыпанные цветами ветви.

И все же они вдоволь налюбовались розовыми цветами при свете фонарей.

То ли Матиэ была от природы молчалива, то ли стеснялась Мияко, но говорила она мало. Правда, пока они бродили по парку, Матиэ рассказала, как приятно поутру глядеть у них в саду на лепестки вишни, осыпавшиеся на кусты азалий. Упомянула и о том, что по дороге к дому Кэйсукэ смотрела на солнце, плывшее между деревьями аллеи, которая протянулась вдоль рва. Солнце было похоже на желток яйца, сваренного всмятку…

На каменной лестнице близ храма Киёмидзу было темно и малолюдно. Они начали спускаться по ступеням.

– Помню, когда мне было три не то четыре года, мать привела меня сюда и я повесила на дерево у храма бумажных журавликов. Это чтобы отец поскорее выздоровел, – сказала Мияко.

Матиэ промолчала, но вместе с Мияко остановилась посередине лестницы и долго глядела на Киёмидзу.

По дороге к музею нескончаемой вереницей шли люди, и Матиэ предложила пойти в другую сторону, к зоопарку. Вдоль ступеней, ведущих к храму Тосёгу, жгли костры. Сбоку тянулись каменные фонари, темными силуэтами выделявшиеся на фоне костров. Над фонарями простерли свои ветви цветущие вишни. Те, кто пришел любоваться цветами, садились позади фонарей в кружок на траву, выпивали и закусывали. В центре каждого кружка горели свечи.

Если кто-нибудь из подвыпивших подходил к ним слишком близко, Мидзуно загораживал спиной Матиэ, а Кэйсукэ становился между ними и пьяницей, как бы защищая обоих. Ухватив брата за руку и стараясь обойти нахального пьяницу, Мияко с удивлением думала: ишь какой смельчак ее Кэйсукэ!

При свете костров лицо Матиэ казалось прекрасным. Взгляд у нее был серьезный, губы плотно сжаты, а цвет лица рисовал в воображении послушницу, молящуюся при свечах.

– Ой! – неожиданно вскрикнула Матиэ и спряталась за спину Мияко.

– Что случилось?

– Там моя школьная подруга… Их дом совсем рядом с нашим.

– Но почему вы должны от нее прятаться? – удивилась Мияко. Она невольно взяла ее за руку и чуть не вскрикнула от восторга, ощутив, какая мягкая и ласковая рука у Матиэ. Ее потрясла необыкновенная красота девушки.

– Матиэ, вы счастливы? – спросила она, пытаясь этими словами выразить свои чувства.

Девушка покачала головой.

– Почему? – удивилась Мияко и заглянула ей в глаза. В зрачках девушки отражались огни костров.

– Разве такая как вы может быть несчастлива?

Матиэ молчала. Рука, которую держала Мияко, безвольно опустилась. Сколько же лет минуло с тех пор, когда она в последний раз гуляла вот так, рука об руку с подругой, подумала Мияко.

Чем дольше она глядела на девушку, тем сильнее ее охватывала невыразимая тоска. Хотелось остаться одной и уйти далеко-далеко. Встретив Матиэ на улице, Мияко, наверное, обернулась бы и долго глядела ей вслед. Неужели мужчины идут по пятам за ней, за Мияко, под влиянием того же самого, а может, и значительно более сильного чувства?..

Звук упавшей на кухне посуды вернул Мияко к действительности. Должно быть, нынче там снова разгуливают мыши. Хорошо, если одна, а может, их там целых три, подумала Мияко, не решаясь встать с постели и пойти на кухню. Представив их мокрые от дождя тельца, она невольно дотронулась ладонью до своих недавно вымытых волос и ощутила их прохладу.

Арита тяжело задышал и пошевелился. Потом стал содрогаться всем телом, что-то мыча. Опять его мучают кошмары, подумала Мияко и, сердито нахмурившись, отодвинулась. Старик часто по ночам видел страшные сны, и она давно уже к этому привыкла. Он судорожно задвигал плечами, словно человек, которого душат, потом выставил руки, пытаясь что-то отстранить, и больно ударил Мияко по шее. Ей следовало бы разбудить его, но она сжалась и замерла, чувствуя, как в ней закипает злость.

– А-а-а… А-а-а! – закричал во сне старик, протягивая руки в поисках Мияко. Обычно, прикоснувшись к ней, он сразу успокаивался, не просыпаясь. Но в эту ночь его разбудил собственный крик.

– Ох! – Арита потряс головой и вплотную придвинулся к Мияко. Привыкнув к его ночным кошмарам, она даже не удосужилась спросить, как бывало: «Вы так стонали, наверное, вам приснился дурной сон?»

– Я говорил во сне? – с беспокойством спросил Арита.

– Нет, вам, должно быть, приснилось что-то страшное.

– А ты не спала вовсе?

– Нет.

– Спасибо тебе. – Арита притянул к себе руку Мияко и прижался к ней щекой. – Меня особенно изводят кошмары, когда начинается сезон дождей. Наверное, и ты поэтому не могла уснуть, – сказал старик, потом смущенно добавил: – А может, ты проснулась из-за того, что я кричал во сне?

Он и в самом деле так громко стонал, что разбудил Сатико, спавшую на первом этаже.

– Мама, мама! Мне страшно, – зашептала Сатико, прижимаясь к матери. Тацу схватила ее за плечи и оттолкнула.

– Чего испугалась, дуреха? Это наш господин от страха стонет. Из-за своих кошмаров он никогда не спит один. Ты ведь знаешь: когда он отправляется путешествовать, он непременно берет с собой нашу госпожу и очень заботится о ней. Когда он перестанет мучиться во сне, это будет означать, что он совсем состарился и не способен иметь дело с женщинами… Успокойся, ему всего лишь приснился страшный сон.

* * *

По косогору поднимались дети. Они были еще слишком малы, чтобы учиться в школе, – по-видимому, шли домой из детского сада. Двое или трое потешно ковыляли, опираясь на палки. Остальные подражали им, делая вид, будто и у них тоже палки в руках.