Текст книги "Голос бамбука, цветок персика"

Рука спящей, лежавшая под щекой, устала и затекла; девушка подняла ее над головой и несколько раз медленно сжала и разжала пальцы. Коснулась руки Эгути, перебиравшей ее волосы. Эгути взял эту руку в свою. Пальцы ее были гибкие и прохладные. Старик сжал их сильнее, как будто хотел раздавить. Девушка подняла левое плечо и повернулась на бок, плавным движением вытянула левую руку, словно собираясь обнять Эгути за шею. Но мягкая, бессильная рука так и застыла на полпути. Повернутое теперь к Эгути лицо девушки было слишком близко и его дальнозорким глазам виделось как в белом тумане, однако ее брови и ресницы, бросавшие слишком густую и слишком черную тень, припухшие веки и щеки, длинная шея – все подтверждало его первое, поверхностное впечатление, что перед ним женщина легкого поведения. Груди ее чуть-чуть обвисли, но были по-настоящему полные, соски, немного великоватые для японки, казались набухшими. Старик провел рукой вдоль спины девушки, коснулся ног, вытянутых и напряженных. Отсутствие гармонии между верхней и нижней частью ее тела, очевидно, объяснялось тем, что она была еще девушкой.

Старый Эгути теперь уже со спокойной душой разглядывал лицо и шею спящей. На коже ее слабо отражался алый цвет бархатных штор. Тело девушки, которую женщина назвала «опытной», было игрушкой для стариков и все же осталось невинным. Причиной тому – и старческое бессилие клиентов, и ее глубокий сон… Любопытно, как сложится в дальнейшем жизнь этой девушки, похожей на проститутку, какие перемены ждут ее, – с родительской заботой подумал вдруг Эгути. Еще один признак того, что и он уже состарился. Несомненно, девушка ходит сюда только потому, что ей нужны деньги. Но несомненно и то, что для стариков, которые платят деньги, находиться рядом с такой девушкой – ни с чем не сравнимая радость. Девушка спит, она ни за что не проснется, и старики могут не стыдиться своей старческой слабости, могут предаваться самым безумным фантазиям и воспоминаниям о женщинах. Может, именно потому они и готовы платить больше, чем за неспящую женщину? Они спокойны еще и оттого, что усыпленная девушка не знает, кто они и что собой представляют. И сами старики тоже ничего не знают о девушке: ни где она живет, ни что собой представляет. Они даже не знают, какую одежду носят девушки, ничего, что могло бы дать им хоть какой-нибудь намек. Но вряд ли это делается просто для того, чтобы у стариков впоследствии не было никаких хлопот. Девушки для них как таинственный свет на дне глубокого мрака.

Старый Эгути не привык к обществу девушек, которые ничего не говорят, ничего не видят, а значит, не способны признать в нем человека; он еще не погасил в себе пустое чувство неудовлетворенности. Ему захотелось увидеть глаза этой девушки. Захотелось услышать ее голос и поговорить с ней. Ему совсем не хотелось ласкать спящую, даже мысль об этом казалась ему постыдной. Пораженный ее неожиданной невинностью, Эгути отказался от намерения нарушить запреты этого дома, он решил вести себя как другие клиенты. Сегодняшняя девушка, несмотря на глубокий сон, несомненно, выглядела более живой, чем предыдущая. От нее исходил чарующий запах, тело ее было на ощупь мягким и нежным, и она больше двигалась во сне.

Под подушкой, как и в первую ночь, лежали две таблетки снотворного для Эгути. Однако сегодня он решил не принимать их слишком рано, а полюбоваться девушкой подольше. Она часто шевелилась во сне. За ночь повернулась раз двадцать или тридцать. Едва повернувшись лицом к Эгути, вновь отворачивалась от него. Иногда касалась его рукой. Эгути взял ее колено и придвинул его к себе.

– Ах, нет, – произнесла она слабым голосом.

– Проснулась? – Эгути, решив, что девушка просыпается, еще сильнее потянул к себе ее колено. Оно ослабло и поддалось его усилиям. Эгути подложил ладонь ей под шею и слегка тряхнул, пытаясь приподнять ее.

– А? Что? Куда я иду? – спросила девушка.

– Ты проснулась? Проснись же.

– Нет, нет. – Голова девушки соскользнула к плечу Эгути. Как будто хотела увернуться от его руки. Лоб девушки прижался к шее старика, челка покалывала ему нос. Волосы у нее были жесткие. Ему даже стало больно. Задохнувшись от запаха ее волос, Эгути отвернулся.

– Что ты делаешь? Нельзя, – сказала девушка.

– Я ничего не делаю, – ответил старик, хотя понимал, что девушка разговаривала во сне. Быть может, она во сне неправильно истолковала движения Эгути, а может, ей снился сон, навеянный прикосновениями другого старика, с которым ей довелось провести ночь раньше. Как бы то ни было, сердце Эгути забилось сильней при мысли о том, что ему, возможно, удастся поговорить с девушкой, пусть это подобие разговора будет бессвязным и обрывочным. И как знать, может, к утру ему удастся ее разбудить. А слышала ли она сейчас то, что он говорил ей? Не был ли ее разговор во сне вызван не столько словами Эгути, сколько телесными импульсами? Может, следует посильнее ударить ее или ущипнуть? Но вместо этого он еще крепче обнял ее и прижал к себе. Девушка не противилась, но и не произнесла ни слова. Казалось, она дышит с трудом. Сладким ароматом ее дыхания повеяло ему в лицо. И дыхание старика стало неровным. Девушка снова искушала его. Какое горе охватило бы ее завтра, если бы он ее обесчестил. Интересно, как отразится это на ее судьбе? Во всяком случае, до самого утра она ничего и знать не будет.

– Мама. – Ее голос прозвучал как тихий стон. – Ты уходишь? Прости меня, прости…

– Что тебе снится? Это сон, только сон. – Старый Эгути еще крепче обнял девушку, чтобы отогнать от нее дурные сновидения.

Печаль, которая прозвучала в голосе девушки, зовущей свою мать, проникла в самую душу Эгути. Он так крепко прижимал ее к себе, что ее груди как бы расплылись по его груди. Девушка шевельнула рукой. Может, она хочет обнять его, приняв во сне за свою мать? Нет, даже в глубоком сне, даже несмотря на то, что она еще невинна, она все равно похожа на опытную соблазнительницу. Старому Эгути казалось, что никогда за шестьдесят семь лет жизни ему не случалось обнимать такую обольстительную молодую женщину. Если существуют любовные мифы, то она их героиня.

А может, она никакая не обольстительница, а заколдованная красавица, подумалось Эгути. Она хоть и спит, но живет, душа ее погружена в глубокий сон, а тело бодрствует. Это всего лишь женское тело, лишенное человеческой души. Не потому ли женщина назвала ее «опытной», что она так хорошо приспособлена к роли партнерши для стариков?

Эгути расслабил свою руку, крепко прижимавшую девушку, и положил ее обнаженную руку так, словно она его обнимает, тогда девушка и в самом деле нежно обняла его. Старик лежал спокойно. Закрыл глаза. Ему стало тепло и приятно. Это был почти неосознанный экстаз. Он познал радостные и счастливые мысли стариков, приходящих в этот дом. Для самих стариков здесь не существует неприглядных печалей старости, милосердие молодости переполняет их. Что в жизни одряхлевших мужчин может сравниться с этими самозабвенными минутами, когда их обвивает тело молодой девушки? Но неужели старики покупают усыпленных для этого, приносимых в жертву девушек, не сознавая своей греховности? Или сознание тайного греха, напротив, усиливает их радость? Старый Эгути в упоении, словно позабыв, что девушка – жертва, ногой нащупал ее ступню. Только к ступням девушки он еще не прикасался. Пальцы ее ноги были длинные, гибкие и подвижные. Подобно пальцам рук они то сгибались, то снова распрямлялись, и уже одно это подействовало на Эгути, как сильный соблазн. Эта загадочная женщина может во сне вести любовные речи пальцами ног. Эгути стал вслушиваться в эти движения, как в музыку, еще робкую и спотыкающуюся, но захватывающую, завораживающую.

«Девушке, очевидно, что-то снилось, но, кажется, сон этот уже окончился. А может, ничего и не снилось, просто она, спящая, так отвечает на грубые прикосновения стариков, как бы протестуя», – подумал Эгути. Даже не произнося ни слова, эта девушка умеет во сне разговаривать со стариками с помощью своего тела и очаровывать их, однако Эгути еще не привык к тайнам этого дома – его все время преследует желание слышать голос девушки, пусть даже бессвязный лепет. Но как это сделать, в какой точке тела нажать, чтобы девушка снова заговорила.

– Кончился твой сон? Снилось, что мама куда-то ушла? – спросил он и провел рукой по ложбинке вдоль ее позвоночника. Девушка дернула плечом и снова повернулась на живот. По-видимому, это была ее любимая поза. Лицо спящей повернулось к Эгути, правая рука легко обнимала край подушки, а левую она положила на лицо старика. Однако не произнесла ни слова. Легкое дыхание спящей теплом коснулось Эгути. Девушка шевельнула рукой, лежавшей на его лице, очевидно, пытаясь найти более удобное положение, старик обеими ладонями прижал ее руку к своим закрытым глазам. Кончики длинных ногтей легонько кольнули мочку его уха. Согнутое узкое запястье девушки покоилось на закрытом веке правого глаза Эгути. Запах ее тела, просочившийся в глубину его глаз, вызвал у Эгути новое яркое видение. Именно сейчас, в эту пору, у подножия высокой каменной изгороди древнего храма Ямато под осенним солнцем цветут несколько зимних пионов, в саду неподалеку от галереи Сисэндо все покрыто белыми цветами камелии. Весной же – цветы асиби и глицинии в Нара, опадающие лепестки камелии в Цубакидэра – храме Камелий…

Да, именно эти цветы всегда напоминают ему о том, как он выдавал замуж трех своих дочерей. Цветы, которыми он любовался, путешествуя со своими дочерьми, а может, только с одной из них. Они уже стали женами и матерями и вряд ли вспоминают об этих поездках. Эгути же все прекрасно помнит и, время от времени вспоминая об этих цветах, рассказывает о них и своей жене. Когда дочери вышли замуж, мать как будто ощущала разлуку с ними менее остро, чем отец. Как и подобает хорошей матери, она продолжала поддерживать с ними близкие отношения, и поэтому в ее душе не сохранились воспоминания о цветах, которыми они любовались вместе с дочерьми, когда путешествовали перед свадьбой. К тому же мать не всегда ездила вместе с ними.

В глубине глаз Эгути, закрытых рукой девушки, всплыли видения цветов, потом исчезли, потом снова, как бы одержав верх над небытием, появились, и на их фоне ожили чувства, испытанные им в те волнующие дни, когда вскоре после свадьбы и ухода из дома дочерей ему стали нравиться чужие дочери. Ему подумалось, что и спящая девушка – одна из тех чужих дочерей. Эгути убрал свою руку, но ладонь девушки осталась лежать на его глазах. Из трех дочерей Эгути лишь одна, самая младшая, любовалась с ним опадающими камелиями в храме Цубакидэра. Это было прощальное путешествие за полмесяца до ее ухода из родительского дома, и образы этих камелий были наиболее яркими. Замужество младшей дочери причинило ему особенно сильную боль. Ее руки добивались двое, и девушка согрешила с одним из молодых людей еще до свадьбы. Эгути повез дочку в путешествие в надежде, что это поможет ей восстановить душевное равновесие.

Считается, что камелии, опадающие не постепенно, а сразу, приносят несчастье. В храме Цубакидэра одно огромное дерево, возраст которого более четырехсот лет, было покрыто цветами пяти разных оттенков, и эти махровые цветы осыпались не все разом, а лепесток за лепестком, за что дерево и прозвали «камелией, роняющей лепестки».

– Когда лепестки осыпаются, за день, бывает, их набирается пять-шесть корзин, – сообщила Эгути молодая жена настоятеля храма.

Говорят, что цветы большой камелии гораздо красивее, когда на них смотришь против солнца. Галерея, где сидел Эгути с младшей дочерью, выходила на запад, весеннее солнце как раз клонилось к закату. Дерево было между ними и солнцем, но густая листва и плотная завеса цветов большой камелии не пропускали его лучи. Они тонули в кроне дерева, а в тени его царила вечерняя заря. Храм Цубакидэра находился в шумном светском районе города, в его парке не было ничего стоящего внимания, кроме большой камелии. Но глаза Эгути были настолько полны этой камелией, что он больше ничего не видел, а цветы так завладели его сердцем, что он не слышал городского шума.

– Как хорошо цветет, правда? – сказал Эгути дочери.

– Бывает, утром проснешься, а земли совсем не видно, столько цветов нападало, – ответила молоденькая жена настоятеля храма, поднялась и ушла, оставив Эгути с дочерью одних на галерее. Действительно ли на одном дереве были цветы пяти различных оттенков? Да, там были цветы красные, белые, в крапинку, но Эгути не стал проверять, он был захвачен чудесным зрелищем. Дерево, возраст которого, говорят, четыре сотни лет, расцвело великолепно и обильно. Лучи заходящего солнца, казалось, просачивались внутрь цветущей кроны, и Эгути представил себе, какая она, должно быть, плотная и теплая. Воздух был совершенно неподвижен, но цветущие веточки по краям пышной кроны чуть-чуть шевелились.

Однако младшая дочь Эгути, по-видимому, не была так тронута знаменитой «камелией, роняющей лепестки», как ее отец. Веки ее бессильно опускались, должно быть, она не столько любовалась камелией, сколько вглядывалась в собственную душу. Эгути любил ее больше, чем других дочерей. Она была избалована, как обычно бывает с младшими детьми. Особенно это проявилось, когда старшие дочери вышли замуж. Они не без зависти спрашивали мать, не собирается ли Эгути оставить младшую дочь в доме и принять зятя в семью; жена тоже частенько задавала ему этот вопрос. Младшая дочь росла живой и веселой. У нее было много друзей. Родителям это казалось не вполне разумным, но в обществе молодых людей она всегда выглядела оживленной. Родители, а в особенности мать, принимавшая в доме друзей дочери, знали, что из всех ей нравятся двое. С одним из них это у нее и произошло. Девушка сделалась молчаливой и замкнутой, а ее движения стали резкими, нервными. Мать сразу заметила, что с дочерью что-то неладно. Стала тактично выспрашивать, и дочь ей сразу все рассказала. Этот молодой человек служил в универмаге, квартиру где-то снимал. Однажды он ее пригласил к себе, и она согласилась…

– Ты выйдешь за него замуж? – спросила мать.

– Нет, ни за что, – ответила девушка, приведя мать в замешательство. Мать пришла к выводу, что юноша взял ее дочь силой. Решив посоветоваться с Эгути, она рассказала ему о случившемся. У Эгути возникло такое чувство, словно кто-то испортил драгоценный камень у него в перстне, но еще больше он поразился, узнав, что его младшая дочь спешно обручилась со вторым своим поклонником.

– Ну, что ты об этом думаешь? Хорошо ли она поступает? – спросила жена.

– А она рассказала обо всем тому, с кем обручилась? Призналась ему? – Голос Эгути звучал резко.

– Ты знаешь, я не стала ее спрашивать. Я была так поражена. Может, расспросим девочку вместе?

– Нет, не надо.

– Многие считают, что лучше никогда не рассказывать о подобных ошибках, умолчать о них. Но все зависит от характера и настроения девушки. Не будет ли она всю жизнь жестоко страдать от того, что скрыла это?

– Ну, прежде всего, мы ведь еще не решили, давать нам свое родительское согласие на брак или нет.

Эгути, безусловно, не считал естественным и правильным то, что девушка, обесчещенная одним, сразу же обручается с другим. Родителям было известно, что оба юноши влюблены в их дочь. Эгути знал их обоих и даже считал, что его младшая дочь вполне может выйти замуж за любого из них. Но не было ли такое поспешное обручение реакцией на пережитое девушкой потрясение? Быть может, гнев, ненависть, обида на одного бросили ее в объятия другого? Или, разочаровавшись в одном, она, сбитая с толку, уцепилась за другого? Такая девушка, как его младшая дочь, могла совершенно охладеть к молодому человеку из-за того, что он взял ее силой, и всей душой привязаться к другому. И вряд ли следовало в этом ее поступке, совершенном отчасти из мести, а отчасти от отчаяния, усматривать лишь непорядочность.

Эгути и помыслить не мог, что подобное может случиться с его дочерью. Очевидно, это свойственно всем родителям. Хотя дочка всегда держалась весело и непринужденно в обществе молодых людей, Эгути был спокоен, зная, какой у нее неуступчивый характер. И все же в том, что произошло, нет ничего необычного. Его младшая дочь такая же женщина, как другие. Она может подвергнуться насилию. Но когда Эгути внезапно представил себе свою дочь в этой ужасной ситуации, его охватило чувство безграничного унижения и стыда.

Ничего подобного он не испытывал, выдавая замуж старших дочерей. Потом Эгути осознал, что его младшая дочь из тех женщин, которые не могут противиться настойчивой страсти мужчин. Многие ли отцы способны понять такое?

Эгути не сразу признал помолвку младшей дочери, но в душе примирился с ней. О том, что оба юноши сильно поссорились из-за их дочери, родители узнали значительно позднее. Когда Эгути увез дочь в Киото и любовался там «камелией, роняющей лепестки», свадьба была уже совсем близко. Большая камелия наполнилась неясным гулом. Должно быть, гудел пчелиный рой.

Через два года после свадьбы младшая дочь родила мальчика. Ее муж, по-видимому, безумно любил ребенка. Когда по воскресеньям молодые супруги приезжали в гости к Эгути, дочь шла на кухню помочь матери, а ее муж умело поил ребенка молоком из бутылочки. Эгути пришел к выводу, что у молодых все устроилось наилучшим образом. Дочь, хотя и жила в Токио, после замужества редко показывалась в родном доме. Однажды, когда она приехала без мужа, Эгути спросил ее:

– Ну, как?

– Как? Я очень счастлива, – ответила она.

Разве так рассказывают родителям об отношениях в семье? А ведь женщина с таким характером, как у его младшей дочери, могла бы рассказать родителям побольше о своем муже, – размышлял Эгути, чувствуя какую-то неудовлетворенность и даже беспокойство. Однако дочь очень похорошела, расцвела, превратившись в привлекательную молодую женщину. И конечно, дело не только в физиологических причинах, они не могли бы вызвать столь яркого цветения, если бы ее душу омрачала тень. После рождения ребенка кожа младшей дочери Эгути стала такой чистой и светлой, словно тело ее омылось изнутри, характер ее стал спокойным и ровным.

Действительно ли в этом причина? Не потому ли в доме «спящих красавиц» в памяти Эгути, на глазах которого лежала ладонь девушки, всплыло видение цветущей «камелии, роняющей лепестки»? Безусловно, ни его дочь, ни спящая здесь девушка не могли сравниться красотой с той камелией. Однако красоту девушки невозможно познать, лишь разглядывая ее тело и спокойно лежа с ней рядом в постели, как мать лежит с ребенком. Они несравнимы – женщина и цветок камелии. С ладони девушки вглубь, под веки Эгути, струился поток жизни, мелодия жизни, а для старика это значит и возрождение к жизни. Рука лежала на веках Эгути довольно долго, он стал ощущать ее тяжесть, поэтому снял и опустил на постель.

Девушке некуда было деть левую руку, неудобно вытянутую на груди Эгути, она снова повернулась и теперь лежала вполоборота к нему. Обе руки она согнула перед грудью и сцепила пальцы, коснувшись груди Эгути. Они не были сложены ладонь к ладони, но казалось, что они сложены для молитвы. Для тихой молитвы. Эгути спрятал ее ладони в своих. Закрыл глаза, как будто и сам решил о чем-то помолиться. Однако, скорее всего, это была лишь печаль старого человека, коснувшегося рук спящей юной девушки.

Эгути услышал звук первых капель ночного дождя, падающих в тихое море. Едва уловимый далекий гул напоминал не то рокот зимнего грома, не то шум автомобиля. Эгути разъединил сцепленные пальцы девушки и, поочередно вытягивая их, стал внимательно разглядывать каждый, кроме большого. Ему захотелось взять в рот эти тонкие длинные пальцы. Интересно, что подумает девушка, когда, проснувшись утром, обнаружит на мизинце следы зубов и запекшуюся кровь? Эгути положил руку девушки вдоль туловища. Посмотрел на ее пышную грудь, на крупные, набухшие темные соски. Грудь ее слегка обвисала, и он попытался ее приподнять. Она была не такая теплая, как остальное тело девушки, разогретое электрическим одеялом. Эгути хотел прижаться лбом к ложбинке между грудями, но запах девушки остановил его. Он лег на живот, достал из-под подушки снотворное и выпил сразу две таблетки. В свое первое посещение он выпил сначала одну таблетку и, лишь разбуженный дурным сном, принял вторую, убедившись, что это обыкновенное снотворное. Эгути быстро уснул.

Проснулся он от захлебывающихся громких рыданий девушки. То, что звучало как плач, вдруг превратилось в смех, довольно продолжительный. Эгути положил руку ей на грудь и потряс ее.

– Это сон. Сон. Что тебе снится?

Девушка перестала смеяться, и наступившая тишина показалась Эгути зловещей. Однако снотворное действовало, Эгути успел только вытащить из-под подушки свои часы и взглянуть на них. Было половина четвертого. Старик прижался грудью к девушке, придвинул к себе ее бедра и погрузился в теплый сон.

Утром его опять разбудил голос женщины:

– Вы уже проснулись?

Эгути не ответил. Может быть, женщина приложила ухо к двери из криптомерии? Старик содрогнулся. От жара электрического одеяла девушка открыла плечи и одну руку вытянула над головой. Эгути накрыл ее одеялом.

– Вы проснулись?

Все так же не отвечая, Эгути спрятался с головой под одеяло. Грудь девушки коснулась его подбородка. Эгути вдруг словно воспламенился, крепко обнял девушку и притянул ее к себе, помогая себе даже ногами.

Женщина легонько стукнула в дверь несколько раз.

– Господин! Господин!

– Встаю. Сейчас. Уже одеваюсь. – Эгути показалось, что, если он не ответит, женщина откроет дверь и войдет в комнату.

В соседней комнате его уже ждали таз для умывания, зубная паста. Подавая завтрак, женщина спросила:

– Ну как, вам понравилась девушка? Правда, миленькая?

– Очень миленькая. Правда… – Эгути кивнул головой. – В котором часу она проснется?

– В котором часу? – переспросила женщина с отсутствующим видом.

– Нельзя ли мне остаться здесь, пока она не проснется?

– Нет, у нас это не разрешается, – и торопливо добавила: – Не разрешается никому, даже самым давним клиентам.

– Но она такая милая девочка.

– Ну, ну, к чему эти сантименты! Она ведь и не знает, что провела ночь с вами, поэтому вам нечего опасаться неприятностей.

– Но я-то ее помню. И если бы встретился с ней на улице…

– И что, вы бы ее окликнули? Пожалуйста, никогда этого не делайте. Ведь это преступление, не так ли?

– Преступление? – Эгути повторил слово, сказанное женщиной.

– Вот именно.

– Преступление?

– Оставьте свои бунтарские намерения, окружайте девушку заботой и лаской, но только спящую.

Старый Эгути хотел сказать, что он пока еще не до такой степени жалок и стар, но удержался.

– Что, ночью дождь шел? – спросил он.

– В самом деле? Я и не знала.

– Я слышал шум дождя.

За окном расстилалась морская гладь и легкие волны прибоя искрились в утреннем солнце.