Текст книги "Волчья Луна"

– Леди Сунь. Сожалею о вашей потере.

– Благодарю. Похоже, эта трагедия не обошла ни один дом.

– Нам всем доводилось нести утраты, Леди Сунь.

Джейд Сунь была делом всей жизни – десятилетия аккуратного маневрирования и манипуляций пошли прахом, стоило на них упасть лучу полыхающего солнца. Джейд была отточенным оружием: у Аманды никогда не было остроты, изысканности и терпения, какими обладала ее старшая сестра. Лукас Корта обставил Аманду Сунь по всем параметрам. Надо было выдать Аманду за Рафу, пусть и третьей око, но Трое Благородных настояли, что однажды Лукас Корта возглавит «Корта Элиу».

– Мрачные времена, Евгений.

Евгений Григорьевич Воронцов понимает намек на окончание разговора с первого раза.

Теперь к Лусике Асамоа, элегантной и убийственно-красивой в платье от «Клод Монтана». Политика АКА непостижима для Леди Сунь, но она понимает, что Лусика в настоящее время является омахене Котоко, то есть некоего совета, и этот пост передается всем членам Котоко по очереди, и эти члены постоянно сменяются. Это кажется Леди Сунь жутко скрупулезным и неэффективным. Асамоа хранят секреты, принадлежащие всем остальным. Это все, что хочет знать Леди Сунь.

– Яа Доку Нана. – Фамильяр сообщает, что так полагается обращаться к омахене.

– Леди Сунь.

Они говорят о семьях, о детях и внуках и о том, как уна делает каждое последующее поколение более странным, чем предыдущее.

– Твоя дочь в Тве, – говорит Леди Сунь.

– Луна, да. Со своей мадриньей.

– Никогда я не понимала эту традицию Корта, не говоря уже о том, зачем ты ее оптом импортировала в Тве. Прости меня, я старая женщина и потому прямолинейна.

– Она к этому привыкла.

– Видимо, да. Я понимаю, сколько пользы от материнского долга, когда ты так редко бываешь в Тве, после того как заняла Золотой Трон. Скажи мне, что ты чувствуешь по этому поводу? Ты зачала дитя, а другая женщина его выносила, родила и выкормила.

Леди Сунь замечает намек на раздражение на безупречно сдержанном и безупречно загримированном лице Лусики Асамоа и наслаждается маленькой каплей крови, которую сумела пустить. Асамоа хранят секреты, я их выведываю. Когда-нибудь, если нужда заставит – а такое может и не случиться, – она засунет клин в эту маленькую рану и использует его, чтобы разбить Лусику Асамоа на части.

Леди Сунь мало-помалу подводит Лусику Асамоа к краю пространства, занятого Брайсом Маккензи, и без усилий переходит с одной социальной орбиты на другую. Леди Сунь не ощущала физическое присутствие Брайса Маккензи вот уже много лет и едва сдерживает отвращение. Он ужасен. Непристоен. Она может выносить его соседство, лишь убеждая себя в том, что его габариты – некая извращенная форма боди-арта. Сегодня с ним только два катамита[11]11
  Катамит – мальчик-подросток, сожительствующий с более взрослым мужчиной.


[Закрыть]. Ухоженные мальчики. Тот, что выше ростом, вроде как уже слишком взрослый.

– Брайс. – Она кладет руки поверх его рук. Радуется, что надела перчатки. – Нет слов. Просто нет слов. Ужасная, ужасная потеря.

– Как и ваша.

– Спасибо. Я все еще не до конца верю, что была там – мы оба были. Трагедия – и зверство. Это дело чьих-то рук. Не несчастный случай.

– Наши инженеры заняты расследованием. Физические улики добыть тяжело, а ВТО хочет как можно скорее заново открыть Первую Экваториальную.

– Но «Маккензи Металз» продолжается. Так было всегда. Мы были первыми, я и твой отец. Вы наконец-то заполучили гелиевый бизнес. Не мое это дело, давать советы мужчине о том, как ему руководить своей компанией, но иногда быстрое, авторитетное заявление успокаивает взволнованный рынок. Пока не прояснится вопрос с завещанием вашего отца.

– Дела Маккензи – это дела Маккензи, Леди Сунь.

– Разумеется, Брайс. Но, ради старой привязанности между нашими семьями, не будь чужаком во Дворце Вечного света.

– Дворец Вечного света, – повторяет Брайс. – Это туда вы забрали Дариуса?

– Да, и там он останется, – говорит Леди Сунь. – Я не допущу, чтобы мальчик кончил как еще один из твоих щеночков. – Приемные сыновья Брайса неловко переминаются с ноги на ногу. Их дежурные улыбки делаются напряженными.

– Он Маккензи, Леди Сунь.

– Дариус – прежде всего Сунь и всегда будет Сунем. Но ведь мы могли бы с готовностью предложить какой-нибудь выкуп?

Брайс кивает, изображая легчайший намек на поклон, и Леди Сунь переходит к своей последней жертве. Дункан Маккензи прислонился к балконному ограждению, на перилах балансирует его бокал с «Рыжим псом». Башни Царицы Южной пестрят флагами и знаменами, стягами и аэростатами, мифическими животными: приготовления к великому празднеству Чжунцю. В хаосе Железного Ливня и его последствий Леди Сунь забыла про праздник. Во Дворце Вечного света лазеры будут соревноваться на традиционном Фестивале лунных пирогов, соревновании ледяных скульптур.

– Я всегда завидовала вашему Кингскорту, – говорит Леди Сунь. – Мы позволили твоему отцу заполучить центральный участок. Надо было мне сражаться лучше.

– Со всем уважением, Леди Сунь, что моему отцу требовалось, то он и брал.

Она помнит, как Роберт Маккензи стоял на этом самом каменном полу и заявлял, что здесь создаст свою штаб-квартиру. Лавовую полость еще даже не загерметизировали, чтобы создать атмосферу, когда он привез сюда строителей и начал возводить первые уровни Кингскорта. Царица Южная была самым подходящим местом, чтобы пустить корни на Луне – лавовая полость пяти километров длиной и трех в высоту, близкая ко льду в кратере Шеклтон, – но Маккензи быстро переехали в Хэдли, где построили свою первую плавильню, а потом настал черед безумно амбициозного «Горнила», вечно циркулирующего под ударами солнечного молота. Кингскорт остался утробой Маккензи, где дети рождались и взращивались, изобретались династии. На протяжении десятилетий Леди Сунь наблюдала за тем, как это место растет, стремясь к потолку, и вот теперь оно превратилось в центральный хребет леса, целого кафедрального собора из колонн.

– Прости, Дункан.

Дункан Маккензи, как всегда, одет в серое, и его фамильяр Эсперанса тоже серого цвета, но для Леди Сунь это выглядит не как оттенок цвета, а как обесцвеченная душа, зачерствевший дух.

– Роберт Маккензи. – Дункан ставит бокал на перила. – Я не могу поднять бокал этой мочи в память об отце.

Через фамильяра Леди Сунь вызывает телохранительницу. Молодая женщина достает два маленьких стаканчика. Леди Сунь вытаскивает флягу из сумочки.

– Это, я думаю, подойдет.

Они чокаются запотевшими стаканчиками и выпивают джин залпом.

– Я вижу, даже посреди бедствия у «Маккензи Металз» речь идет, как всегда, о бизнесе. Твой отец гордился бы. Брайс стабилизирует ценовые колебания на земных рынках гелия-3. Очень ловко. Пройдет некоторое время, прежде чем подразделение редкоземельных металлов снова наладит производство. Делать деньги на гелии – умно.

– Брайс как глава финансового отдела всегда действовал на опережение, – говорит Дункан. Леди Сунь заново наполняет стаканчики.

– Сильная рука на руле. Любая рука на руле. Землянам это нравится. Они думают, мы сборище анархистов, преступников и социопатов. Рынки и впрямь весьма ненавидят неопределенность. А вопрос с наследованием не решен. Мы слишком хорошо знаем, как медленно вращаются колеса лунного правосудия. – Она вручает Дункану второй стаканчик с чистым джином.

– Я наследник «Маккензи Металз».

– Ну разумеется, ты. Вопрос не в этом. – Леди Сунь поднимает стаканчик. – Вопрос в том, кто главный, Дункан? Ты или твой брат?

* * *

Леди Сунь возвращается в гостиную, где идет прием. Там приветствие, здесь – комплимент, оскорбительное замечание или вздох. Выдержав приемлемую паузу, она неспешно подходит к Сунь Чжиюаню.

– Ты довольна, найнай?

– Конечно, нет. Это место провоняло лаоваями.

– Выпивка отвратительная.

– Никуда не годится. – Леди Сунь наклоняется ближе к своему суньцзы. – Я установила фитиль. Теперь ты поднесешь огонь.

* * *

Маккензи из Кингскорта будут праздновать в этой гостиной. Пиньяты, наполненные подарками, свисают с потолка. Бар подготовлен. Вот здесь сцена для музыкантов. Через несколько дней наступит Чжунцю, и девушки в пышных коротких юбках, парни в пиджаках с подплечниками, асексуалы в элегантных нарядах будут пить-танцевать-кайфовать-тискаться в этой комнате. В ближайшие дни Маккензи съедутся со всей Луны, отдадут последнюю дань усопшему и отправятся в бар. Воспоминания быстротечны. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

Теперь Брайс Маккензи интригует. Он вызвал четверых администраторов «Маккензи Металз». У них есть сила, опыт, власть. Все мужчины. Двадцатью уровнями ниже в здании мемориала Роберта Маккензи пошло на очередной виток представление, сочетающее уважение и лицемерие.

– Вы здесь потому, что я знаю вас и доверяю вам, – говорит Брайс Маккензи. – У меня есть надежные предложения по поводу нашего резерва гелия-3 в L5. – Брайс кое-что припрятал в гравитационном лимбе точки Лагранжа L5, чтобы застраховаться от ценовых колебаний.

– Сколько? – спрашивает Альфонсо Перес-Трехо, финансовый директор «Маккензи Фьюзибл».

– Все.

– Это приведет к падению цен, – предупреждает Альфонсо Перес-Трехо.

– На это я и надеюсь, – отвечает Брайс Маккензи. – Я не хочу, чтобы земная добыча гелия-3 была выгодной. Мы не в той форме, чтобы участвовать в конкуренции. Выпуск по-прежнему составляет всего лишь тридцать процентов.

– Моря Изобилия, Кризисов и Змеи все еще непродуктивны, – подтверждает Хайме Эрнандес-Маккензи. Он начальник отдела эксплуатации «Маккензи Металз», джакару-ветеран с легкими, которые после десятилетий лунной пыли наполовину обратились в камень. Редкоземельные металлы, гелий, органика, вода; он может взять луну в ладони и извлечь из нее прибыль. – Давняя вотчина «Корта Элиу». Там есть признаки саботажа. Бразильцы, они мстительные.

– Тогда я хочу, чтобы Жуан-ди-Деус приструнили, – говорит Брайс Маккензи. – Чего бы это ни стоило. Я хочу, чтобы «Маккензи Гелиум» заработала в полную мощь через два месяца.

– «Маккензи Гелиум»? – переспрашивает Роуэн Сольвейг-Маккензи. Он главный аналитик «Маккензи Металз»; молодой, умный и амбициозный; образец капиталистических добродетелей.

– Мой отец мертв, – говорит Брайс Маккензи. – «Маккензи Металз» – та компания, которую построил мой отец, и которую мы знали, – мертва. Век семейных корпораций завершился. С металлами покончено. Теперь мы гелиевая компания.

– Выходит, с наследованием все решено, – сухо замечает Роуэн Сольвейг-Маккензи.

– Если будем ждать адвокатов, этой компании кранты, – отвечает Брайс.

– Со всем уважением, но если вопрос с наследованием не решен, мы не можем выделять дополнительное финансирование, – говорит Дембо Амаечи. Он глава корпоративной безопасности; молчун, который до сих пор не сказал ни слова. – Нет лица, которое обладает полномочиями заключать сделки.

– У меня есть финансы, – говорит Брайс. – Сунь Чжиюань со мной уже поговорил.

– Чужие деньги, – хмурится Хайме.

– Брайс, ваш отец никогда… – начинает Дембо.

– И уж тем более от Суней, – подхватывает Роуэн.

– На хрен моего отца, – взрывается Брайс. От сильного душевного волнения он весь трясется. – «МГ». «Маккензи Гелиум». Вы со мной или нет?

– Прежде чем мы начнем оформлять контракты, – говорит Дембо Амаечи, – у меня есть информация относительно неисправности зеркал.

Никто не упускает из вида интонацию, с которой он произносит слово «неисправность».

– Нас взломали, – говорит Дембо.

– Ясное дело, – отвечает Брайс Маккензи.

– Это был умный код. Он стал частью нашей операционной системы, замаскировался, прячась от нашей безопасности, он обновлялся одновременно с нами.

– И вы хотите лечь в постель с Сунями? – кричит Хайме на Брайса. – Да тут везде написано: «Тайян».

– Вот что странно, – продолжает Дембо. – Этот код был внутри нашей системы очень долго. Сидел. Ждал.

– Как долго? – спрашивает Брайс Маккензи.

– Тридцать – тридцать пять лет.

– Восточный Океан Бурь, – шепчет Брайс Маккензи.

Брайсу было восемь, когда Корта нанесли удар по «Горнилу». Дункан вырос среди жара и уродливости Хэдли, Брайс – среди интриг и политиканства Кингскорта. Политика Роберта Маккензи заключалась в том, чтобы держать наследников отдельно друг от друга. Никакая катастрофа не могла обезглавить «Маккензи Металз». Как-то раз его мать Алисса сказала: «Все готово. Мы переезжаем в новый дом». Поездка на поезде из Царицы была долгой, потом из Меридиана – еще дольше, но когда мать позвала его к окну автомотрисы, он увидел на горизонте горящую звезду и ощутил нечто, что до сих пор не испытывал. Благоговение и страх. Его семья – его отец – смог зацепить крюком звезду в небесах и приковать к Луне. Это была сила, превосходящая то, о чем мог помыслить восьмилетний мальчик. Он пялился на ряды зеркал, полных пойманного солнца. Все было новым, свеженапечатанным, пахло пластиком и органикой. Это было как запах нового ровера, только вот новым был целый город. «Я буду здесь жить, в величайшей машине во вселенной».

А потом Корта ударили, подорвали рельсы перед поездом и позади него. Брайс смотрел, как солнце садится, опускаясь в горнило вечного света, и его охватили два новых чувства: оскорбление и унижение. Корта испортили чистоту и красоту, которых даже не понимали. Они никогда бы не достигли такой силы и чуда и потому из мелочности и зависти нанесли удар. В отличие от брата, Брайс не знал, как выглядит мир, свободный от тени Корта. В отличие от брата, Брайс был нескладным мальчиком, страдал диспраксией и плохо координировал движения, не преуспевал в видах спорта, которые обожали его отец и дядья, но с ранних дней в растущем шпиле Кингскорта с интересом изучал семейный бизнес. К семи годам он понял принципы добычи редкоземельных металлов, их очистки и продажи. «Горнило» было продолжением его, третьей рукой. От того, что поезд посрамлен, Брайс ощущал физическую боль.

Тридцать пять лет код прятался внутри ИИ «Горнила», рос, приспосабливался и расширялся.

– Первые находки показывают, что его задействовали дистанционно, – говорит Дембо.

– Это Корта, – говорит Брайс Маккензи. – Надо было уничтожить их до последнего ребенка.

– Мы бизнесмены, не рубаки, – возражает Роуэн. – От Корта осталось трое детей, один так называемый волк-оборотень и адвокатесса, вышедшая в тираж. Итак, Корта уничтожили наш дом. Мы поступим лучше: заберем их машины, их рынки, их город, их людей, все, чем они владели и чем дорожили, и через пять лет никто даже не вспомнит имя Корта. Как там говорил ваш отец, Брайс? «Монополия – ужасная штука».

– Пока она не становится твоей, – отвечает Брайс.

* * *

Робсон просыпается с криком. Его лицо, что-то накрыло его лицо, он не может поднять руки, чтобы спихнуть это с себя. Тяжелые, неподатливые поверхности со всех сторон. И тук-тук-тук, тук-тук-тук. Он мертв, он в бункере. Ждет переработки. Тук-тук-тук – это заббалины, тащат его гроб по полу, и тот постукивает в местах сочленений. Они ножами срежут все полезное; потом боты подвесят его в печи для сушки и извлекут воду до последней капли, высосут ртами-трубками. Затем возьмут кожу и все, что осталось, и бросят в дробилку. И он не может пошевелиться – не может говорить, – ничего не может сделать, чтобы остановить их.

– Робсон.

Свет. Робсон моргает. Теперь он понимает, где находится: в капсуле для сна в спальном отделении ВТО Лансберг.

– Робсон. – Лицо на свету. Хоан. – Все хорошо, Робсон. Это я. Двигаться можешь? Тебе надо вставать.

Робсон хватается за рукояти и выталкивает себя из капсулы. Стены спального отделения покрыты капсулами, лестницами, тросами. Горячие постели и спальные отсеки, теплые, с запахами тел.

– Который час? – Робсон все еще чувствует себя тупым из-за навязчивого кошмара.

– Четыре, – говорит Хоан. – Это не имеет значения. Робсон, нам пора.

– Что?

– Нам надо идти. Брайс думает, твоя родня уничтожила «Горнило».

– Моя родня что?

Хоан ныряет в капсулу и вытаскивает из сетчатой полки скомканную и помятую одежду. Робсоновский костюм от «Марко Карлотты».

– Одевайся. Солнечные печи взломали. Выглядит как код «Корта Элиу».

Робсон натягивает костюм. Воняет почти так же, как и он сам. Он ныряет в капсулу и прячет половину колоды карт в карман, который ближе всего к сердцу.

– Код Корта?

– Времени нет. – Хоан касается указательным пальцем лба. «Отключаем фамильяров». – Идем.

На станции Лансберг не протолкнуться из-за людей и багажа. Прокладчики путей из Меридиана и Царицы и работники огромного сортировочного терминала ВТО в Святой Ольге меняются поездами с выжившими во время Железного Ливня.

– Я забронировал тебе билет до Меридиана, но ты там не сойдешь, – говорит Хоан, направляя Робсона к шлюзам. – Ты сойдешь в Земмеринге. Местечко ВТО, как и это. Там тебя встретят.

– Почему не Меридиан?

– Потому что Брайс направит рубак встречать каждый поезд.

Робсон останавливается как вкопанный.

– Брайс не может меня убить. Я Маккензи.

– Для Брайса ты ближайший Корта. И он тебя не убьет. По крайней мере пока не насладится сполна. Ты захочешь умереть задолго до того. Идем со мной.

Хоан протягивает руку. Королевы путей ВТО неуклюже топают мимо, их пов-скафы спрятаны в тяжелых рюкзаках, шлемы под мышкой.

– В последний раз, когда я сбежал от Брайса… – говорит Робсон.

Он не видел, как умерла его мать. «Не смотри назад, – сказала она. – Что бы ни случилось, не смотри назад». Он был хорошим сыном и потому не увидел бота, лезвий, которые подрезали сухожилия его матери, сверла, которые с завыванием пробивали щиток ее шлема. «Запускай, Камени. Забери его отсюда». Ее последние слова. И все же он не обернулся. Капсула БАЛТРАНа закрылась, он схватился за ремни, а потом ускорение размазало в его теле кровь до последней капли. У него потемнело в глазах. Невесомость. Он боролся с тошнотой. Тебя вырвет в шлем в невесомости – и ты труп. Потом торможение, такое же жестокое, как и запуск. Все повторилось. И опять. И опять. Робсон радовался шоку, боли, тошноте и необходимости ее сдерживать, поскольку все это маскировало истину: она умерла. Его мама умерла.

– Держись ближе, Робсон. – Хоан проталкивается через толпу из погрузочных шлюзов и пробирается к ним. Объявление, едва различимое за ревом толпы. Чего-то там тридцать семь. Сил не жалеть. Не жалеть сил.

– А как же ты? – спрашивает Робсон Хоана.

– Я поеду другим поездом.

Хоан обнимает Робсона, и чувства его велики, словно небо. Щека к щеке.

– Ты плачешь, – говорит Робсон.

– Да. Я тебя всегда любил, Робсон Корта.

Потом Хоан заталкивает Робсона в шлюз.

– Кто меня встретит? – кричит ему Робсон, пока шлюзовая камера подключается к поезду.

– Твой дядя! – вопит в ответ Хоан. – Волк!

3: Овен 2103 – Близнецы 2105

Бот-уборщик нашел его лежащим без сознания в коридоре наружного кольца – того, что с земной гравитацией, – в трех метрах от двери лифта.

– Еще пять минут – и вы бы задохнулись под весом собственного тела, – сказала доктор Воликова, сопровождавшая носилки с Лукасом Кортой через среднее кольцо с половинной гравитацией к лунным уровням.

– Мне нужно было это ощутить.

– И как ощущения?

Как будто каждая мышца ослабела и начала плавиться. Каждый сустав наполнился стеклянной крошкой. Пустоты внутри каждой кости залили расплавленным свинцом. Каждый вдох был железом в каменных легких. Каждый удар сердца порождал вспышку пламени. Он опустился на лифте в колодец боли. Он едва сумел оторвать руки от поручней. Двери открылись, и он увидел плавный изгиб гравитационного кольца. Холм агонии. Ему пришлось выйти. На втором шаге он почувствовал, как бедра подворачиваются. Пятый – и колени подогнулись, не в силах удерживать его. Центробежная сила тяжести пришпилила его к колесу и стала ломать вдох за вдохом. Гравитация оказалась суровой хозяйкой. Гравитация никогда не ослабевала, не останавливалась, не уступала. Он попытался подняться с пола. Почувствовал, как кровь приливает к рукам, к лицу, как опухает щека, прижатая к полу.

– Мы говорили о теориях, – сказал Лукас Корта, когда его носилки соединились с ИИ. Развернулись диагностические «руки». – Я хочу поговорить о практике. Я практичный человек. Вы сказали, для подготовки к земным условиям понадобятся четырнадцать месяцев. Через четырнадцать месяцев я отправлюсь в челноке на Землю. Билет забронирован. Через четырнадцать месяцев, доктор, я буду на том корабле, с вами или без вас.

– Не шантажируйте меня, Лукас.

Назвала по имени. Маленькая победа.

– Я уже это делаю, доктор. Вы выдающийся эксперт по микрогравитационной медицине. Если вы говорите, что это гипотетически возможно, значит, физически это возможно, Галина Ивановна. – Лукас запомнил имя и отчество доктора ровно тогда, когда она назвалась его личным врачом, стоя у изножья кровати.

– Не надо мне льстить, – сказала доктор Воликова. – Вы физиологически отличаетесь от земного человека в тысяче разных смыслов. Фактически вы инопланетянин.

– Мне нужно провести на Земле три месяца. Четыре было бы лучше. Дайте мне схему тренировок, и я буду добросовестно ее соблюдать. Я должен туда отправиться, Галина Ивановна. С чего вдруг кому-то соглашаться помочь мне вернуть компанию, если я сам не готов на жертвы?

– Это будет труднее всего, что вы предпринимали до сих пор.

«Труднее, чем смерть моих братьев, уничтожение моего города и разгром моей семьи?» – подумал Лукас Корта.

– Не могу обещать успех, – прибавила доктор Воликова.

– Я об этом и не прошу. За это я сам отвечаю. Вы мне поможете, Галина Ивановна?

– Помогу.

Диагностические «руки» койки приблизились к шее и рукам Лукаса. Он медленно поднял собственные свинцовые конечности, чтобы их отогнать, но манипуляторы были проворными, а боль от уколов – быстрой, острой и чистой.

– Что это было?

– Еще одно профессиональное злоупотребление, – сказала доктор Воликова, считывая физиологические параметры Лукаса с линзы. – Кое-что, чтобы вас взбодрить. Вам назначена встреча.

Жгучий свет хлынул по артериям Лукаса Корты в мозг. Он вскочил с постели, как будто она ударила его током. Его ступни ударились о палубу. Он не чувствовал боли. Совсем не чувствовал.

– Мне нужно напечатать костюм, – объявил Лукас Корта.

– Вы одеты должным образом, – заверила доктор Воликова.

– Шорты и майка, – констатировал Лукас с вялым пренебрежением.

– Вы будете одеты лучше того, кто вас примет. У Валерия Воронцова мода вызывает идиосинкразию.

* * *

«Вам они понадобятся, – сказали работники лифта. – Практикуйтесь. Это не так легко, как кажется».

Лукас Корта натянул перепончатые носки и перчатки. Потрогал воздух, ступил по воздуху. Воронцовы. Эта их вечная насмешка над неумелостью и неспособностью людей, запертых в ловушке миров. Лукаса достало быть неумелым. Он бросился из лифта в хаб. Даже лунные мышцы ног были слишком сильными для незначительной силы тяжести в центре корабля. Лукас раскинул руки, поймал воздух в перепонки, принялся грести в обратную сторону от направления полета. Он растопырил пальцы и расправил плавники, словно воздушный тормоз. Это было легко. Инстинктивно. Он остановился в центре цилиндра. Ось вращения корабля. Невесомость. Лукас медленно закружился, точно человек-звезда.

Он пинал и толкал воздух. Сдвинуться с места не удавалось. Он конвульсивно извивался, как будто спазмы сами по себе могли вызволить его из гравитационной ловушки. Со стороны двери лифта раздался смех. Он снова судорожно задергался. Ничего. Гибкие фигуры во флуоресцентных костюмах плавно нырнули к нему от дальнего шлюза. Две молодые женщины в тугих лётных комбинезонах, с аккуратно спрятанными под сетки волосами подхватили Лукаса с двух сторон и резко остановились.

– Помощь нужна, сеньор Корта?

– Я справлюсь.

– Держите этот линь, сеньор Корта.

Женщина в розовом костюме прикрепила линь к рабочему поясу и рванулась прочь. Резкий толчок едва не вырвал линь из хватки Лукаса. Он двигался. Он летел. Он чувствовал воздух на лице, на волосах. Это было захватывающе. Вторая корабельная работница плыла рядом с ним. Он заметил у нее на поясе маленький пылесос.

В шлюзе, за которым располагалась личная каюта Валерия Воронцова, он поблагодарил девушек за увлекательную поездку.

– Следите за ветками, – таков был их единственный совет.

Каюта в сердце «Святых Петра и Павла», в которой Валерий Воронцов принимал гостя, была цилиндрическим лесом. Лукас плыл в туннеле из ветвей и листьев. Он не видел стен, так густо здесь все росло. Где-то там, наверное, прятались стволы и корни, аэропоника, которая поддерживала в невесомости этот лес. Влажность, ноты растущего и гниющего были Лукасу знакомы – таков сокровенный запах Тве, – но нашлись и новые оттенки запахов, которые он узнал благодаря своим сделанным на заказ джинам: можжевельник, сосна, какие-то цветы и прочая растительность. Подсветка леса пряталась где-то глубоко, среди корней, но ветви украшали тысячи биоламп. Звезды наверху, звезды по обе стороны, звезды внизу. Лукасу понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться к сумеречной среде, а потом он увидел, что лиственному покрову придали формы извивов и спиралей, гребней и волн. Древесный ландшафт. Время от времени одинокие шишковатые ветки поднимались над топиарием, точно вышколенные слуги, держа аккуратно выстриженный «плот» из листьев, словно подношение. Глаза Лукаса в полной мере привыкли к свету, и он увидел чью-то фигуру в центре леса-в-невесомости. Нечто мелькнуло, наполовину скрытое листьями, двигаясь медленно и осмотрительно.

Через центр цилиндра был натянут трос. Лукас подтащил себя к фигуре среди ветвей. Человек – нет, понял он, приближаясь: нечто, похожее на человека. То, что когда-то было человеком. Обращенный спиной к Лукасу, он усердно трудился над листвой с помощью ручных садовых ножниц, подрезая, отсекая, придавая форму. Его окружало гало хвойных обрезков. Лукас ощутил новый, неприятный запах, примешивающийся к смоле и листве: моча. Грибковые инфекции.

– Валерий Григорьевич.

Человекоподобное существо повернулось к тому, кто прервал его занятия. Жизнь в микрогравитации изменила его тело столь же уверенно и необратимо, как он изменил свой лес. Его ноги были скрюченными веретенами, лентами иссохших мышц. Грудная клетка по ширине и обхвату казалась героических пропорций, но Лукас видел по тому, как она заполняла компрессионную рубашку, что нет в ней ни глубины, ни силы. Тонкий материал обтягивал ребра. Грудина была острой, как лезвие. Его руки были длинными, их оплетали сухожилия, похожие на провода. Огромная голова и человеческое лицо, пересаженное на шар из кожи. Фриз серебристых волос вокруг основания черепа лишь подчеркивал размеры. Двойная трубка тянулась из затылочных костей к парящей рядом помпе. Второй набор трубок выходил из колостомы на левом боку и шел к скопищу наполненных органикой мешков, которые вращались в невесомости.

Вот что полвека в микрогравитации делали с человеческим телом.

– Лукас Корта.

– Это честь для меня, сэр.

– Неужели? Неужели? – Валерий Воронцов снял с пояса для инструментов маленький пылесос и с накопленным за десятилетия мастерством собрал парящие древесные обрезки. – Я никогда не встречался с другими Драконами. Вы об этом знали?

– Я больше не Дракон, сэр.

– Наслышан. Это глупости, разумеется. Все дело в генах. Такое для меня внове. Как и для вас.

– Валерий Григорьевич, я должен спросить…

– О, придержите свои отвратительные вопросы. Знаю, чего вы хотите. Посмотрим, позволит ли вселенная вам это получить. Но в том-то все и дело, верно? Мы вечно задаем вопросы о вселенной. Лукас Корта, вы когда-нибудь видели нечто подобное?

Валерий Воронцов взмахом ножниц указал на лес, озаренный звездным светом.

– Не думаю, что хоть кто-то видел, сэр.

– Не видел. Знаете, что это такое? Это вопрос, который я задал вселенной. Каким будет расти лес в небесах? Хороший вопрос. Вот ответ. Он растет, не останавливаясь, постоянно изменяется. Я работаю над ним, я изменяю его форму согласно своей воле. Это медленная скульптура. Она переживет меня. Мне это нравится. Мы создания, чересчур поглощенные собой. Считаем себя мерой всех вещей. Время отнимет у нас все, чем мы являемся, все, что мы имеем, все, что мы когда-нибудь построим. Хорошо мыслить в масштабах, превосходящих срок нашей жизни. Может, мой лес продержится миллион лет, а может быть, и миллиард. Может, в конце концов он погибнет в огне, когда взорвется солнце. Когда я умру, то, из чего я состою, перейдет в корни, ветви и листья. Я стану един с ним. Это меня весьма утешает.

Валерий Воронцов отцепил мусоросборник от пылесоса и толкнул его вдоль цилиндра. Заббалин-бот метнулся из листвы, чтобы схватить мусор и направить к шлюзу.

– Моя мать была сторонницей Сестринства Владык Сего Часа, – сказал Лукас. – Их миссия распланирована на десятилетия, даже на века.

– Я осведомлен о работе Сестринства. Вы не веруете, Лукас Корта?

– Речь о сверхъестественной силе? Я не в состоянии в такое поверить.

– Хм. Я слышал, вы хотите отправиться на Землю. Это желание, не вопрос. Вселенная не обязана удовлетворять наши желания, но может ответить на хороший вопрос. Что вы хотите спросить?

– Как я могу вернуть то, что было украдено у моей семьи?

– Хм. – Валерий Воронцов отломал веточку, понюхал и протянул Лукасу. – Что вы об этом думаете? Настоящий можжевельник. Все, что вы нюхали до сих пор, – синтетика. Эти Асамоа, я знаю, на что они способны. Играются с ДНК. Меняют гены местами. Ребячество. Я создаю среду и позволяю жизни реагировать на нее. Я выращиваю настоящий можжевельник в самой искусственной среде, которую когда-либо создавало человечество. Нет-нет-нет, Лукас Корта, этот вопрос никуда не годится. Правильный вопрос таков: каким образом человек, рожденный на Луне, может отправиться на Землю и выжить?

– Доктор Воликова разрабатывает для меня схему тренировок.

– Если вход в плотные слои атмосферы вас не убьет. Если у вас не откажет сердце в акклиматизационном комплексе. Если вы не умрете от солнечного ожога. Если от миллиона аллергий не раздуетесь, как калоприемник. Если земная кишечная бактерия не вывернет вас наизнанку. Если грязный воздух не разорвет ваши мягкие, маленькие легкие. Если вы сможете спать в гравитационной дыре без того, чтобы апноэ будило вас каждые пять минут, от одного ночного кошмара до другого.

– Прислушиваясь к «если», мы не стали бы Драконами, – сказал Лукас. Двое мужчин исподволь, неосознанно сориентировались так, чтобы парить лицом к лицу.

– Вы сами сказали, что больше не являетесь Драконом. На Земле будете чем-то еще меньшим. Луна – не государство. Луна – офшорный промышленный аванпост. У вас не будет ни документов, ни гражданства, ни удостоверения личности. В юридическом смысле вы не будете существовать. Вы не будете знать правила, обычаи, законы. Они будут к вам применяться, но вы не будете иметь представления о том, как они работают. Они подобны гравитации. Им подчиняются. С ними нельзя договориться. У вас не будет власти, чтобы договариваться.