Текст книги "Даже если всему придет конец"
Автор книги: Йенс Лильестранд
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Вот черт, – шепотом выругиваюсь я и отворачиваюсь; желая сконцентрироваться на чем-то другом, зажмуриваюсь на секунду.
«Почему же?»
Мысль пронзает меня, как нечто освежающее с мятным вкусом, я немедленно записываю ее.
«Ты видишь мать, которая попрошайничает на улице вместе с детьми, думаешь: “вот черт, какая несправедливость”, но почему же?»
Я смотрю сквозь окно вниз на скрюченную спину, на затылок, застывший в стыдливом поклоне над мольбой, безграмотно накорябанной темно-зеленым фломастером на обрывке картона.
«Откуда тебе знать, что она не получает удовольствия от того, что попрошайничает? Чем она занималась, прежде чем попасть в Швецию? Может, была секс-рабыней в исламистской террористической секте? Или женой девяностолетнего старика, который ежедневно измывался над ней? Или она жила, голодая, с детьми на руинах войны, как все остальные? Откуда тебе знать наверняка, что нынешнее ее положение не есть для нее царствие небесное? Возможность находиться в стране, где она вольна попрошайничать и копаться в мусоре?»
Подходит официантка с тарелкой и ставит ее передо мной, это какой-то полезный салат с авокадо, маракуйей, фетой и нежирным прошутто, присыпанный мелкими листиками, скорее всего тайским базиликом.
«Хотела бы я сидеть как она? Совершенно точно нет. Но с каких пор это аргумент? Я делаю массу такого, что у других женщин на земном шаре вызвало бы отвращение, – ем бекон, пью алкоголь, сплю с незнакомыми мужчинами, которых цепляю в интернете, сидя на унитазе».
Пробую кусочек авокадо, оно идеально спелое, еще чуть-чуть – и было бы как пюре, ощущаю легкие нотки лимонного сока и хлопьев морской соли.
«Зачем постоянно считать, что всем хочется того же, чего и нам? Ведь вполне возможно, что беженке, которую ты видишь перед собой, нравится этот город, нравится сидеть по утрам и вдыхать свежий скандинавский воздух; возможно, это увлекательнейшее приключение, о котором она мечтала всю свою жизнь, возможно, именно сейчас она счастливее, чем ты или я были когда-либо в жизни?
Смысл в том, что мы с тобой не знаем этого. Ни я, ни ты».
Я отрываю руки от клавиатуры и обхватываю обеими ладонями кофейную чашку, смотрю в окно, стараясь быть женщиной, которая полностью сфокусирована на деле, не тыкает бесцельно в телефон, не зависает в интернете часами и не нуждается в игле общественного одобрения, я существую здесь, я в моменте.
Я пишу:
«Эта книга по большей части будет рассказывать обо мне самой, о том, как на меня повлияло все, что я вижу вокруг себя. Моя мамуля живет в доме престарелых, с самого начала пандемии и до сих пор там действует масса всяких ограничений, повсюду обязательно быть в маске и одноразовых перчатках. Она обожает возиться с кошками, но ей нельзя держать кошку. Она очень любит кока-колу, но ей нельзя пить газировку. И ей можно есть только вегетарианскую пищу. Администрация региона ссылается на климатическую политику. Неужели наши старики, проработавшие всю свою жизнь, не заслуживают хоть изредка небольшого кусочка говяжьей вырезки?!»
Я понимаю, что с нашей последней встречи с мамой прошло полгода. Тогда я ездила домой на Рождество, заплатила за шикарный рождественский шведский стол в конференц-отеле, отвела ее туда, но она не стала ничего есть. Ни окорок, ни колбаски, ни тефтели. Ничего.
– Я тоже несу долю ответственности за планету, – сказала мама, нависнув над ходунками. Хотя еду уже приготовили. Хотя этих животных уже вырастили и зарезали.
Я пишу:
«Лучшее, что мы можем сделать, чтобы помочь другим людям, это отбросить эмпатию. Ведь в эмпатии всегда кроется высокомерие. Восприятие того, что твоя жизнь хуже моей, восприятие тебя как беспомощного, беззащитного существа, как жертвы».
Вознаграждаю себя глотком кофе.
Именно об этом я мечтала. Сидеть утром в одиночестве и давать волю мыслям. Философствовать. Мечтать. Творить. И сейчас я как раз этим занимаюсь. Мама напротив окна взяла ребенка на руки и начала кормить его грудью, зажмурив глаза на утреннем солнышке. Мальчик взял телефон и теперь сидит и листает в нем страницы, грязные пальчики водят по картинкам под стеклом, покрытым паутинкой трещин.
* * *
Я в своем girl cave[63]63
Девичий грот (англ.).
[Закрыть], так я окрестила эту комнату; это меньшая (но все еще очень большая) из имеющихся здесь гостиных, единственная на этаже комната без окна, здесь темно и прохладно, из обстановки старый, сильно потертый и очень добротный кожаный диван, основательно забитый бар и большой телевизор с плоским экраном. Очаровательные и при этом прохладные кашемировые пледы, подушки и покрывала создают настоящий уют, мой собственный кабинет писателя, изолированный от шума террасы. Я не привыкла, чтобы у меня одной было столько места, в основном это, конечно, восхитительно и божественно, но иногда я переживаю приступы чуть ли не агорафобии, возникает ощущение приближающейся угрозы; как-то вечером я стала носиться по всей квартире и включать свет во всех комнатах, желая убедиться, что я здесь действительно одна.
А тут мое прибежище. Я в нем королева.
Не знаю, почему меня пригласили на то празднование Мидсоммара, меня часто куда-то зовут, но обычно это вернисажи, какие-то мероприятия, премьеры, а не что-то столь фееричное: на большом прогулочном кораблике, с нанятым персоналом, свежими орхидеями, доставленными на вертолете, устрицами и омарами, разложенными поверх больших ледяных горок, бутылками шампанского без фужеров, поскольку оно не для того, чтобы пить, а чтобы брызгать струей. Наверное, я просто случайно попала в какой-то список, получила какую-нибудь особую квоту. Я отыскала нескольких девушек, которых хоть немного знала, и мы с ними лежали на скалах, загорали и купались, море было фантастически теплое, хотя шел только конец июня.
Нет, я вообще-то не знала, кто он, имя-то я слышала, но оно не было связано для меня с каким-то знакомым лицом, да он и не представлял собой ничего особенного, просто загорелый мужик в хорошей спортивной форме с густой седой шевелюрой. Одни мужчины подчеркивают свой статус с помощью часов, обуви, солнечных очков, у других он просматривается в том, как они жестикулируют, как держат себя, как говорят и какими взглядами награждают окружающих. С ним же все было не так, он был молчалив, сдержан и не смотрел в мою сторону, одежда простая, но подобрана со вкусом: белые джинсы, белая рубашка, белые сандалии – все белое. Его статус ощущался в вакууме, который возник вокруг него, в окружавшей его ауре, девушки-модели в дизайнерских платьях и с огромными губищами, мужчины его возраста, но с брюшками позаметнее, одетые выпендрежнее и с более голодными глазами. Он же был просто весьма стильным, чуть сухопарый мужчина на шестом десятке, и я ничего не поняла, когда одна из девушек стала вдруг взволнованно шептать мне: «Черт, он идет сюда, я в шоке, он же легенда».
Сначала я думала, он хочет меня подцепить, потом поняла, что ему просто интересно пообщаться, он слышал один подкаст с моим участием, где я говорила о потреблении и трех «л»: люксе, либерализме и линии комфорта, и его мои идеи, похоже, сильно впечатлили. Потом больше ничего не происходило, он напился или накурился и свалил с несколькими русскими, а у одной из девушек нашелся трамадол[64]64
Психотропный опиоидный анальгетик.
[Закрыть], так что я поехала вместе с ней в город на моторке.
Но на следующий день со мной связалась какая-то женщина, представившаяся его ассистенткой, и спросила, не хочу ли я встретиться с Андерсом за ланчем, а когда я узнала, что мы увидимся здесь в его пентхаусе, то окончательно уверилась, что он пытается меня подцепить, и мне показалось почти унизительным, что он считает это таким плевым делом, потому из чистого протеста я надела свое самое уродливое нижнее белье – бирюзовые стринги с растянутой резинкой. Но он снова был невероятно милым, мы сидели на террасе на крыше, снова стоял восхитительный летний день без единого облачка на небесах; Андерс, похоже, имел желание только общаться и проводить со мной время, поданная еда была простой, но вкусной – салат с яйцами и тунцом, который, как выяснилось, он полюбил, пока жил в Монако. И снова, как тогда, на празднике, он сказал, что считает мои идеи захватывающими, но теперь это звучало как-то натянуто, будто он просто пытался очаровать меня, но делал это плохо, без особого интереса, как человек, которому никогда не приходилось прикладывать дополнительных усилий, чтобы кого-то очаровывать.
И я стала крутить в руках телефон, а потом сказала, что нам непременно надо сделать селфи, поскольку мой парень в свое время смотрел все его матчи по телику и в жизни не поверит, что я тут побывала, если я не представлю ему фотодоказательство: pics or it didn’t happen[65]65
Гони фотки, или ничего не было (англ.).
[Закрыть]. Он посмеялся и посетовал на то, что у меня такой старый парень, ведь в последний раз он участвовал в соревнованиях в 1992 году, сражался с Андре Агасси. Помолчал немного, прежде чем спросить, нравится ли мне его квартира, и, не дожидаясь ответа, поинтересовался, где я живу, а я выдала как есть – нигде. Он кивнул сочувственно и спросил, вот так вдруг, не хочу ли я пожить здесь остаток лета. Недель восемь-десять, пока он в отъезде. Поливать цветы на крыше, складывать почту стопочкой. «Платить ни за что не надо, само собой», – быстро добавил он, когда увидел ужас на моем лице.
Потом показал мне квартиру – две гостиные, гостевую комнату, комнату сына, ванные и кухню, всю из нержавеющей стали и с таким сияющим кафелем, какой бывает только в кухне, где никто ни разу ничего не готовил. Кивнув в сторону кухонных шкафов и холодильника, сказал, что здесь полно всякой еды, пива, вина и прочего, я могу брать что захочу. Напоследок отвел меня в комнату, которую сам именовал мастер-бедрум, – светлое чудесное помещение, по центру которого стояла гигантская кровать с изголовьем темного дерева, гардероб с зеркальными дверцами, здесь был свой балкон, а окна выходили на три стороны, даже в потолке имелось окно, которое тоже можно было открыть; он вдруг как-то смутился, даже оробел, и я подумала: «Ах ты старый сладкий папик, твою ж мать, будешь тут теперь скромнягу разыгрывать?»
«У меня только одно требование», – начал Андерс, а я заставила себя не отводить глаза и смотреть ему в лицо, что бы ни случилось, что бы он ни потребовал, решила для себя, что откажусь, а если все-таки соглашусь, то не буду потом этого стыдиться.
Его слова прозвучали настолько неожиданно, что я чуть не прыснула, это было похоже на какой-то причудливый пранк. Но он говорил совершенно серьезно, и я, конечно же, согласилась, это ведь была квартира мечты, и только рассказав Элле и Матильде и получив их реакции на свой рассказ, я осознала, насколько на самом деле омерзительные условия он мне выставил, но к тому моменту я уже въехала, все произошло невероятно быстро, а когда Элла с Матильдой пришли на новоселье, они просто завизжали, а потом полчаса ходили по дому и все продолжали визжать от восторга.
Но я никогда не сплю там. Первое же, что я сделала, получив от его ассистентки ключи и код сигнализации и наконец оказавшись в одиночестве в его пентхаусе на двести квадратных метров, – это собрала подушки и покрывала из других комнат и обустроила себе маленький girl cave.
После этого я проинспектировала шкафчик в ванной, а когда увидела пузырьки с оксиконтином, колени у меня подогнулись, я легла на пол и разрыдалась от мысли, как же я обожаю свою жизнь.
Проверяю сообщения на телефоне. «Как дела, красотка? Мечтаешь прогуляться и немного охладиться? Сижу эту неделю в одиночестве в Даларё, и мне та-а-а-ак классно в водичке». Цитодон начал отпускать, его действие проходит чересчур быстро, и я уже почти готова снять обнаженку и отправить ему, просто чтобы не остывал, но мне надо хотя бы попытаться снизить дозу, к тому же у меня в сумочке с субботы должны лежать резервные 40 миллиграммов, почти уверена, что они там есть и они мне все равно не понадобятся, я крепко сжимаю телефон в руке, зажмуриваюсь и стараюсь продышаться, чтобы прогнать тошноту.
Просто немного болел зуб, вот и все. Обычная зубная боль.
Черт, какая же я жалкая.
– Так вот ты где!
Дидрик стоит в дверном проеме с чашкой кофе, Бекка проснулась и лениво таращится на меня, в руках она держит желтую тряпочку, которая, судя по всему, зовется Снуфсик, а вонь от нее доходит аж до меня, малышка то ли сидит, то ли висит в переноске, имевшей некогда светло-серый оттенок, но теперь почерневшей от сажи и испачканной чем-то, что по виду и запаху сильно напоминает испражнения.
– Искал тебя. Черт, ну здесь и раздолье!
Он чешет себе пузо; одолжил из шкафа тенниску, такую белую, с маленьким воротничком, она настолько обтягивает его торс, что на талии выпирает валик живота, как раз между резинкой трусов и краем переноски.
– Не верится, правда? Что мы тут с тобой вдвоем? То есть именно в этом месте…
Я киваю:
– Да уж, не поспоришь. Я на такое не рассчитывала.
Вижу, что он ожидал от меня большего, не знаю, энтузиазма, энергии, эйфории, я сжимаю в руке телефон так, будто силюсь задушить котенка.
– Хорошие новости от Каролы, – произносит он, посерьезнев. – Вилья вернулась, и Зак нашелся, по какой-то непонятной причине он очутился в Хедемуре… Теперь нам с ней надо обсудить, как у нас все будет, с детьми там, домом и со всем прочим, в Даларне до сих пор дурдом, но когда-нибудь все устаканится и вернется к привычной рутине, и я переговорю с моим банковским менеджером…
Я отключаю внимание, пока он продолжает трепаться о будущем, в котором мы вместе снимем квартирку, трешку или, по крайней мере, двушку, его дети смогут хранить свое барахло в ящиках под кроватью, а неделя через неделю там будем только он и я, долгие завтраки, музеи и театры, у него, конечно, небольшая заваруха на работе после этого его бегства, но он уже направил письмо в профсоюз, да и как бы то ни было, у нас есть мы, и кому вообще нужна вся эта мещанская, разрушающая климат надежность, когда можно жить любовью и воздухом, а у меня в сумке-то не 40 миллиграммов, а 80, а то и все 160, вдруг вспоминаю я, точно, я же отложила на экстренный случай, а сейчас как раз такой. Он продолжает говорить, и через какое-то время мне начинает казаться, что я все это уже где-то слышала, и тут я вспоминаю, что это же из «Фрёкен Жюли»[66]66
Пьеса Августа Стриндберга.
[Закрыть], финальный монолог, в котором Жюли предается безнадежной фантазии о том, как они с Жаном и Кристиной сбегут вместе и откроют гостиницу на озере Комо, такая же берущая за душу попытка сохранить оптимизм в беспросветной ситуации, и уже на середине монолога она сама начинает понимать, какая она наивная приставучая сучка, и между словами появляется все больше многоточий. Я писала в школе сочинение по «Фрёкен Жюли», это была моя любимая сцена, учительнице ужасно понравилось, что я такая продвинутая, и она сделала так, чтобы я села на автобус и отправилась в Стокгольм посмотреть спектакль, когда его давали в «Драматене»[67]67
Королевский драматический театр в Стокгольме, пьеса «Фрёкен Жюли» неоднократно ставилась там разными режиссерами, в том числе Ингмаром Бергманом.
[Закрыть], она, кажется, оплатила мне поездку из своего кармана, меня считали большим дарованием, мне светило высшее образование – никто теперь даже не верит.
Меня тянет рассказать об этом Дидрику, о том, как печально, когда любовь размывается и теряет свою движущую силу, превращаясь в убогую грезу, напичканную всякими штампами, но я чувствую, как начинает болеть живот, затем все тело, и как пот щекочет кожу у корней волос, к тому же он всегда так бесится, если его перебиваешь, обязательно скажет, что эта сцена отражает женоненавистнический пенисоцентричный безумный антисемитизм Стриндберга, и вообще, бывала ли я на Комо или хоть где-нибудь в Италии, потому что он-то, разумеется, бывал.
Вместо этого я тихо спрашиваю:
– Сколько ты тут пробудешь?
Он сейчас как раз говорит что-то о своем пенсионном фонде и о возможности начать раньше срока использовать часть капитала, он, кажется, и не слышал меня, я повторяю свой вопрос немного резче.
Бекка морщится и маленькой ручонкой трет глазки.
– Ей нужно поспать, – мягко произносит Дидрик. – Пойдешь с нами в спальню?
Я захлопываю компьютер, мы идем в другой конец огромной квартиры, в мастер-бедрум, где светло и просторно благодаря открытому потолочному окну, свежий воздух проникает через балконную дверь, теперь, когда его дочка уже не такая красная и зареванная и не кричит больше, а похожа скорее на теплого и усталого человеческого звереныша, сладко пахнущего искусственным молоком, проявляется нечто жутковатое и вместе с тем умилительное в том, как он возится с ней, достает соску, быстро меняет подгузник, его пальцы летают вокруг голого младенца, гладят, чистят, похлопывают попку в памперсе, так что маленькое трепещущее существо постепенно успокаивается.
Я знала, что встречаюсь с папашей, но его дети были лишь картинками из его новостной ленты, выдуманными существами, он редко говорил о них, и даже если я знала – надеялась, – что в один прекрасный день стану им мачехой или бонусной мамой, запасной мамой, или как там это теперь называют, это было все равно что смотреть на открытку и представлять себе пляж, а не взаправду: копить деньги, бронировать билеты и отель, лететь, втиснувшись в самолетное кресло, а потом добираться до места и отряхивать с кожи между ягодицами липкие песчинки, от которых никак не избавиться.
Но теперь она спит между экзотических египетских хлопковых простыней в огромной кровати престарелой звезды большого тенниса. Нажатием кнопки на пульте Дидрик опускает гардины, закрывает и занавешивает потолочное окно, потом другим пультом включает кондиционер, скоро в комнате становится прохладно, темно и хорошо, он остается лежать рядом с маленьким полуголым тельцем, прижавшись губами к покрытой пушком коже, похлопывает дочку и шепчет, укачивая, песенку, которую я смутно вспоминаю, это что-то из старых фильмов по Астрид Линдгрен, которые мама показывала мне на дисках, взятых в библиотеке.
Потом мы с ним выходим на балкончик при спальне и располагаемся на нем, балкон, разумеется, меньше террасы, зато интимнее, металлические стулья с ажурной спинкой и стол в изящном французском стиле заставляют вспомнить старые черно-белые фильмы, снятые в Париже или Риме, тайное любовное свидание в уютном маленьком бистро, купание в фонтане, голубей, вспорхнувших в сумерках над пьяццей. Там, внизу, по улице через перекрестки мчатся две полицейские машины и одна пожарная, в отблесках их мигалок проходит новая демонстрация, спонтанно собравшаяся народная масса направляется к посольству США, а может, Китая, не совсем понятно, возможно, и к обоим, они же находятся на одной улице; внизу проносятся новые полицейские патрули, пожарные и «Скорая», а здесь, наверху, на уровне крыш, вой сирен и мигание проблесковых маячков сливаются с неумолкающим городским шумом, музыкой из уличных кафе, блеском воды, шпилями церквей, замком, туристическим автобусом кричащих цветов с грохочущей звукоусилительной аппаратурой, а еще с людьми, люди повсюду, бродят по тротуарам, пересекают перекрестки, и временами, даже довольно часто, я мечтаю о том, чтобы жить в небоскребе, настоящем, таком, какие бывают на фотографиях Нью-Йорка или Дубая, хотя и так тоже хорошо, прохлада из спальни овевает нас, просачиваясь сквозь тонкие белые гардины.
– Им бы лучше к зданию телевидения, – говорит Дидрик. – Предательство медиа перевешивает все остальное. Почему экологии не посвящают целый раздел в каждом выпуске новостей, например, в смычке с прогнозом погоды? Почему проблема климата не стала главным вопросом в любых политических теледебатах, начиная с восьмидесятых?
– Сколько ты тут пробудешь?
– В Швеции общественность оказывает огромное доверие государственному телевидению и радиовещанию, – продолжает он и размеренно кивает в такт собственным словам. – Если бы они приняли на себя груз ответственности и информировали население, возможно, наша энергетическая система выглядела бы сегодня несколько иначе. Это совершенно точно нужно учитывать.
– Дидрик? Сколько ты тут пробудешь?
Вокруг рта у него собираются жесткие морщинки.
– Можем уйти, как только она проснется, если хочешь. Нет проблем.
Я вздыхаю, стискиваю зубы, подавляю порыв выскочить и схватить сумочку.
– Прошло больше двух лет. Ты даже не спрашиваешь, как я их провела, просто врываешься сюда с младенцем, сеешь хаос, когда я пытаюсь…
– О’кей, – рявкает он. – О’кей. Расскажи, Мелисса, как ты их провела.
Солнце сместилось, и его первые лучи начинают просвечивать сквозь жидкую шевелюру Дидрика, падают прямо на израненный череп, он словно просвечивает. Мы сидим молча.
– Я скучала, – произношу я наконец. – Очень сильно, в общем. И… размышляла.
Снова эти глазки кокер-спаниеля. Черт.
«Я должна рассказать, – думаю я. – Должна. Вдруг он мне поможет».
– И еще у меня, типа, зубы болели, – продолжаю я ровным голосом.
Он вскидывает брови:
– Зубы? Вот черт, это и правда больно. У Бекки скоро зубки начнут резаться, это почти самое неприятное, что бывает с грудничками, Вилья вопила и не спала несколько недель подряд, мы чуть с ума не сошли и… – он с улыбкой косится на меня, – ну да ладно, а у тебя чего зубы разболелись, конфет много ела, что ли?
Я мотаю головой:
– Нет, короче, никаких дырок, ничего такого, у меня была трещина на зубе. – Я стараюсь поточнее показать у себя во рту. – Вначале казалось, ничего страшного, но через несколько месяцев появилось неприятное ощущение, когда я ела мороженое или пила кофе, там, типа, как ныло, а потом чувствительность стала постоянной, и в конце концов мне стало безумно больно.
Я говорю все быстрее, чувствую, как подступают слезы, пот, ощущение приближающейся диареи, вот блин.
– Это был такой мрак, – продолжаю я, – хуже, чем ты можешь себе представить, и вот тогда я пошла к зубному, но врач хотела выдрать зуб, а это испортило бы мне всю внешность, плюс у меня тогда накопилась куча долгов, и денег на новый зуб вообще не было, а боль переросла в какой-то непрерывной чертов ночной кошмар, я не могла ни есть, ни пить, ни спать, вообще ничего.
У Дидрика очень сочувствующий вид.
– Бедняжка Мелли, звучит ужасно. С таким дерьмом сложно совладать… Тебе надо было дать о себе знать…
Он собирается добавить еще что-то, но из-за покачивающейся гардины слышится прерывистое хныканье, Дидрик резко встает и выходит; она не проспала и получаса, хотя, как он успел объяснить, дневной сон должен длиться не меньше полутора часов, если мы хотим как-то наладить ей суточный ритм, я слышу слабое бормотание и гуканье и думаю, что любовь, она там, внутри, а то, что здесь, снаружи, это что-то другое, даже и не знаю что.
* * *
Сумочка пуста, я перетряхиваю ее, роюсь, швыряю об стену и опускаюсь на пол. Оксик закончился, а запас в ванной подошел к концу еще несколько недель назад.
Беру телефон. DrSverre74 опять написал, как будто знает, ну конечно, знает, это же вроде как его работа – держать все под контролем.
«Привет, моя красавица Мелисса, я тут застрял в штиле с негнущимся уродцем (хе-хе) и думаю о тебе, красотка! Вот было бы замечательно искупаться тут с тобой нагишом. Как дела, тебе, случайно, не нужен вскорости новый рецепт? Вечером буду за компьютером, с радостью тебе его пошлю».
Я быстро пишу ответ, но стираю, как только вижу, что он офлайн, его не было в Сети около часа, это Дидрик меня задержал со своей фигней, и я не успела ответить, а теперь еще несколько часов может пройти, пока он объявится снова, я всхлипываю, это так кошмарно, это как задыхаться, не хочу – не хочу – не хочу.
Тыкаю в телефон, ощущая отчаяние, буквально захлестнувшее меня. Мой предыдущий пост собрал 32 459 лайков, я пялюсь в экран, почти парализованная этим числом. Пост не просто рванул, он оказался настоящей торпедой. Конечно, у меня имелись кое-какие ожидания, конечно, мне было любопытно, как воспримут новость о моем книжном проекте. Но больше 30 тысяч лайков? А к ним комментарии, сообщения, запросы от прессы, предложения о сотрудничестве, агент стриминговой платформы хочет прикинуть насчет телеформата; я не в силах сопротивляться – пальцы сами тянутся проверить, – смотрю свой счет, и сим-салабим, деньги хлынули потоком, они текли всю ночь и все утро, там больше, чем я обычно за месяц от фанатов получаю.
Глаза увлажняются, меня переполняет гордость, что может быть прекраснее, чем готовность простых людей, которых я никогда не встречала, раскошелиться, чтобы поддержать именно меня, мои идеи и мои проекты. Мои мечты. Это помогает немного подавить состояние ломки, я выхожу на террасу, ложусь на диван и начинаю набрасывать черновик новой публикации, в которой выражаю гигантскую благодарность, но стираю все, не написав и нескольких слов, благодарность слишком велика, чтобы выразить ее словами или типа того, к тому же, наверное, не все еще успели послать, что хотели. Лучше пусть повисит еще несколько дней как есть.
Дидрик выходит на террасу, глаза красные, на руках у него Бекка, он ест черничный йогурт из крохотной баночки, собственно, сейчас это все, что осталось съестного в моем холодильнике. Прошел час, он, должно быть, уснул там с ней.
– Нам надо… – он смотрит на меня. – Или мне интересно бы… Там новое видео появилось.
Я его уже видела, Матильда мне сразу ссылку на него отправила. Оно с камеры наблюдения в поезде, звука нет, но видно, как он стоит полуобнаженный, держа в руке топор, ребенок пристегнут к нему в переноске, он угрожающе надвигается на кондуктора, в редакции лицо Бекки сделали размытым, но черты Дидрика видно очень хорошо.
– Что теперь будет, как думаешь? – спрашиваю я и сама поражаюсь, насколько спокойно это звучит.
– Ну, наверное… заявление в полицию или еще что-то, не знаю, или пройдет незамеченным, сейчас столько всего творится, слышала про Малунг? И про людей, которые были в конференц-центре? Полное безумие.
– Действительно, – отвечаю я, – полное безумие.
– Это был такой, знаешь, пожарный топорик, – мямлит он, щурясь от солнца. – Им в случае необходимости можно разбить стекло. Люди бы умерли в том поезде, я не то чтобы бегал там и топором размахивал, как в каком-нибудь дурацком ужастике, это был просто инструмент. Подумали бы, что есть вещи и похуже, чем разбитое кем-то стекло в поезде, о них и стоит сейчас беспокоиться.
– А может, именно об этом сейчас и нужно беспокоиться, – слышу я собственный голос.
– О чем же?
– Я только хочу сказать… Ну, что пожар, или наводнение, или шторм, или еще что-то такое – это же на самом деле природа испытывает наше общество. Испытывает нас, смотрит, функционируем ли мы как надо. Можем ли мы придерживаться правил, которые сами установили. Порядок во всем. Keep calm and carry on[68]68
Сохраняйте порядок и продолжайте действовать (англ.). Слова с агитационного плаката, появившегося в Великобритании в 1939 г., в начале Второй мировой войны.
[Закрыть].
Дидрик чешет рану на голове, собирается что-то сказать, но лицо его искажается:
– Боль адская. Ты не видела мое болеутоляющее? Помню, оно где-то тут лежало.
Я пожимаю плечами:
– Понятия не имею, если честно.
– У меня, разумеется, есть рецепт, – с зевком произносит Дидрик. – Но так неохота идти в аптеку за таблетками. Тем более теперь, когда меня могут узнать на улице и все такое.
– А вы разве не собирались уходить? – спрашиваю я и усилием воли заставляю себя расслабиться. – Или что теперь?
– Вообще-то я собирался… может, в отель, вот только… – Он тянет, подбирая слова: – Я проверил счет, и, похоже, что…
– Без проблем, – быстро отвечаю я. – Можете остаться, оба. Все в порядке. Даже здорово, если кто-то составит мне компанию.
Бекка теперь оживилась, она настороженно улыбается мне, тянет вверх маленькую пухлую ручку, пытаясь ухватить его за подбородок. Внезапно она вся съеживается, тельце начинает дрожать в его объятиях, как перышко. Маленькое личико краснеет, становится сосредоточенным, смесь удивления и сверхчеловеческого напряжения, выглядит это почти пугающе.
А потом появляется запах. Вонь.
– Нам нужно купить другие подгузники, – говорит он и гладит дочку кончиками пальцев по спине, пока она тужится, морщась и гримасничая. – Те, что я ночью купил, ей малы, она подросла за лето, просто, блин, уследить за этим не успеваешь.
– Я схожу и куплю, – предлагаю я и добавляю, как бы на выдохе: – Твое лекарство тоже могу захватить, если одолжишь свое удостоверение личности.
– Ох, спасибо тебе, как мило, – отвечает он и, позевывая, вытаскивает из красной детской сумки водительские права. – А можно я возьму еще того йогурта? Он такой вкусный оказался.
– Бери, конечно. Все мое – твое.
* * *
Я иду в большой универмаг через парк, обсаженный сакурой, и улыбаюсь воспоминаниям о той зиме, когда только переехала в Стокгольм, о деревьях в розовом цветении, вообще говоря, получилась восхитительная история, я частенько ее рассказывала во время своих выступлений, и она с каждым разом становилась все лучше. Мои старые друзья, как всегда, невероятно красивы, они раскинули у меня над головой свой шатер, сегодня их листья желтого и ржаво-красного цветов – осень на пороге.
Шуршащий блистер с таблетками в кармане – настоящее сокровище, тонкие слои пластика и фольги дают ощущение счастья, стоит только сунуть руку и дотронуться до таблеток, убедиться в их наличии, как меня охватывает радость и спокойствие. В аптеке заартачились и согласились на самую маленькую упаковку для Дидрика, ту, в которой шестнадцать таблеток, но можно же потом еще купить, к тому же DrSverre74 всегда подстрахует, все в порядке, я взяла себе всего две штучки, там еще куча осталась!
В детском отделе на самом верхнем этаже тихо и пусто. Я здесь никогда не бывала, пожалуй, я в принципе ни разу в жизни не покупала детскую одежку, понятия не имела, что она бывает разных брендов, миленькая розовая кофточка от Ральфа Лорена, платьице от Гуччи, охренительно хорошенькие шмотки французской марки под названием «Пти Бото», я такой и не встречала раньше, крохотные беленькие шелковые носочки, я сдерживаюсь, чтобы не захихикать от умиления, глядя на все это, блин, сколько же удовольствия от детей.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
Симпатичная темнокожая девушка в безупречно белой блузке и черных джинсах, красивые губы накрашены красной помадой, лоб и кожа под глазами изящно выделены хайлайтером.
– Нет, я просто смотрю… хотя вообще-то мне нужно купить немного одежды. На девочку четырех месяцев.
Широкая улыбка, красивые белые зубы.
– Замечательно, это для вашего ребенка?
Я неуверенно киваю, немного разочарованная тем, что она меня не узнала.
– Именно.
– Ищете что-то особенное? Потому что мы буквально только что получили совершенно обворожительное…
– Нет, мне скорее… всякой разной одежки. Чтобы ей хватило на три-четыре дня.
– Вы куда-то едете?
Я начинаю немного ерзать.
– Никуда не едем. Ей просто нужно.
На несколько секунд воцаряется тишина, в красивых глазах с накладными ресницами вдруг появляется растерянность, мне до этого казалось, что она немного старше, но теперь даже сквозь слой макияжа я замечаю, что она на самом деле моих лет, для нее привычно очаровывать богатых старушенций, у которых недавно появился внук или внучка, или флиртовать с парами среднего возраста, которых пригласили на крестины, а я в шлепках, потертых джинсах и застиранной черной майке не укладываюсь в привычную схему.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?