Текст книги "Флаг миноносца"

2. В Красном Крыму – танки!

До огневой позиции было не более получаса хорошего хода. Но минут десять потеряли из-за бомбежки. Арсеньев вел дивизион с наибольшей скоростью, какую только позволяла изрытая дорога. По обочинам валялись разбитые машины, брошенное военное снаряжение и трупы лошадей.

Сомин, стоя на платформе своей машины, держался здоровой рукой за ствол орудия. За поворотом показалась поляна. Все здесь было черным от гари и развороченной бомбами земли. У самой дороги одинокая зенитная пушка задрала в небо обгоревший ствол. Несколько трупов лежало среди стреляных гильз, которые устилали все пространство вокруг орудия. У штурвала сидел присыпанный землей наводчик. Руки его, казалось, прикипели к штурвалу.

«Чего он сидит здесь?» – подумал Сомин и тут же повял, что перед ним мертвец.

– Гаджиев! – воскликнул Белкин.

На темной гимнастерке блестел орден Красного Знамени. Черное лицо с горбатым носом прижималось к коллиматору. Очевидно, весь расчет был уничтожен прямым попаданием.

Страшное видение осталось уже позади, когда Лавриненко решился сказать то, что пришло в голову всем:

– Вот и нам так будет!

Ему никто не ответил. Машины подходили к огневой позиции.

Сомин поставил свое орудие неподалеку от первой батареи. Подошел Земсков. Он протянул Сомину каску и молча показал вмятину от осколка.

– Вот судьба! – меланхолически заметил Лавриненко. – Как раз угодил бы в висок, товарищ лейтенант.

– Не судьба, а человек, – ответил Земсков. – Жаль, не могу тебе пожать руку, Сомин. Как самочувствие?

Рука у Сомина, конечно, болела, но не сильно. Он наклонился к лейтенанту:

– А тот зенитчик… Помните, Гаджиев?

– Видел, – кивнул Земсков. – Ничего не поделаешь, Володя, война.

К орудию подбежал Косотруб:

– Товарищ лейтенант, вас вызывает командир дивизиона!

Командный пункт Арсеньева находился на холмике, где уже был вырыт небольшой окоп. Отсюда открывался необозримый степной простор. Пыльные дороги убегали вдаль. Одна из них вела к поселку Красный Крым, куда должна была выйти первая батарея. Полчаса назад в Красный Крым уехал Рощин. Арсеньев дожидался его возвращения, нетерпеливо поглядывая на часы. Впереди дивизиона уже не оставалось никаких других частей. Морякам предстояло одним задержать на этом участке немецкие танки. Они могли появиться в любой момент.

Николаев в пехотной гимнастерке и мичманке, с биноклем па шее ждал тут же, на КП. Когда Арсеньев в третий раз посмотрел на часы, он сказал:

– А что, если мне сразу двинуться в Красный Крым? Немцев там нет. У Рощина что-нибудь случилось с машиной.

Арсеньев нахмурился:

– Без разведки выходить нельзя.

Отделения разведки всех трех батарей были уже разосланы по разным направлениям. На командном пункте оставались только двое дивизионных разведчиков – Косотруб и Журавлев.

– Пошлем Земскова, – предложил Яновский. Арсеньев согласился:

– Пусть берет Косотруба и Журавлева и едет на своей пулеметной машине.

Отъехав полкилометра от дивизиона, Земсков услыхал длинные очереди зенитных автоматов и остановил машину.

– Наши стреляют! – сказал Косотруб, перегнувшись через борт и заглядывая в кабину.

«Эх, черт, – подумал Земсков. – Как они там без меня?»

Полуторка снова помчалась по шоссе, а там, позади, три зенитных орудия молотили изо всех сил по самолетам, появившимся над дивизионом.

Сомин, стоя рядом со своей пушкой, до хрипоты выкрикивал команды. Ему не пришлось воспользоваться уроком Гаджиева. Раненая рука мешала самому сесть за штурвал, но Белкин справлялся превосходно. Когда ствол орудия уже раскалился от непрерывной стрельбы, один из самолетов спикировал прямо на пушку.

– Нулевые установки! – закричал Сомин. Белкин понял его. Он прекратил стрельбу, вцепился изо всех сил в штурвал. Его круглое, чуть рябоватое лицо с хитрыми крестьянскими глазами преобразилось. Ничего он не видел в этот момент, кроме самолета в перекрестии коллиматора. Вероятно, он не слышал даже угрожающего воя пикировщика.

Эти секунды показались Сомину вечностью. Уже готов был Лавриненко с перекошенным от ужаса лицом спрыгнуть с машины, уже задрожали руки у невозмутимого Писарчука, уже срывался с запекшихся губ Сомина крик «Огонь!», когда Белкин рывком ноги нажал педаль. Если бы жив был старший сержант Гаджиев, он наверняка сказал бы: «Сбивал его к чертовой матери, матрос!», потому что самолет был сбит. Он взорвался в воздухе на собственных бомбах, которые не успел сбросить, и далеко разлетелись горящие обломки.

Время приближалось к полудню, когда появился Рощин. Он сидел в кузове своей полуторки. Кабина была занята Людмилой. Оставив девушку в машине, Рощин поднялся на КП.

– Земскова встретили? – первым делом спросил Яновский.

Рощин от изумления потерял дар речи.

– Ну что вы молчите? – Лицо Яновского не предвещало ничего доброго. – Видели немцев?

– В Красном Крыму их нет, – сказал Рощин, – а Земскова я не видел.

Рощин действительно не мог видеть Земскова потому, что в Красном Крыму он не был. Утром он договорился с Людмилой, что заедет за ней в Ростов, на улицу Буденного, № 18. Девушка решила перехитрить командира дивизиона. Когда ей вручили направление в штаб тыла армии, уже перебравшийся за Дон, она сказала Рощину:

– Я туда не поеду. Охота была! У меня в Ростове есть знакомые. Когда дивизион выйдет на передовую, любыми средствами постарайся за мной заехать. Ты привезешь меня в часть, а там уже, как понимаешь, будет не до меня. Понял?

Согласиться на этот план мог только такой легкомысленный человек, как Рощин. Вначале он возражал, но Людмила начала ему нашептывать такие убедительные доводы, что лейтенант в конце концов сдался. Получив приказание выехать в Красный Крым, Рощин погнал машину в Ростов. «Успею, – думал он, – до Ростова десять минут езды по шоссе. Захвачу Люду и кратчайшим путем махну в Красный Крым. Немцев там нет все равно. За сорок минут я обернусь».

Все вышло иначе. До центра Ростова он добирался долго, потому что дорога была заполнена отступающими частями. Квартира по улице Буденного, 18, оказалась запертой. На двери белела записка, приколотая булавкой: «Геня, жди меня тут. Я скоро буду. Целую, Люда».

Рощин выругался, но остался ждать.

Разведчик Иргаш, сосредоточенный, немногословный казах, подвижный, как шарик темной ртути, сорвал с дверей записку и сказал лейтенанту, пуская по ветру обрывки лаконичного послания Людмилы:

– Капитан-лейтенант с нас голову снимет. Наплюйте на эту бабу!

Рощин и сам понимал, что влип в нехорошую историю, но все-таки он ждал. Людмила пришла минут через пятнадцать.

– Что в Ростове делается! Полный кавардак! – сообщила она. – Все бегут за Дон. Ужас какой-то. Поехали скорей в часть.

С трудом выбравшись из города, машина мчалась по обочине дороги, ныряя и подпрыгивая на выбоинах. Шоссе было забито подводами и артиллерией. Только теперь Рощин понял, какую оплошность он совершил. Ведь в дивизионе уже давно ждали его сообщения.

Постепенно шоссе пустело. Рощин жал на всю железку. Он сверился с картой, посмотрел на часы – и понял, что попадет в дивизион в лучшем случае через час. Навстречу со стороны Красного Крыма ехали рысью кавалеристы. Рощин остановил их:

– Вы из Красного Крыма?

– Булы там, – ответил мрачный старшина, сидевший на рыжей кобыле. – А что?

– Немцы там есть?

Старшина помедлил, протирая красные глаза тыльной стороной грязной руки:

– Не, нема!

– Точно вы знаете?

Старшина вдруг рассердился:

– Кажу нема – значит, нема!

– А когда вы там были?

– Тьфу ты, «когда»? Часов у десять утра. Нема там нияких немцев.

– А может, они после вас туда пришли?

Кавалерист стегнул плетью рыжую кобылу:

– Поихалы, хлопци! А ты, товарыш лейтенант, як не вирыш, то пиды сам подывысь.

Лейтенант не поехал смотреть сам.

– Немцев там нет, – сказал он шоферу, – давай в часть.

– Поедем в Красный Крым, – настаивала Людмила. – Ты сопляк, а не моряк! Из-за бабы сорвал разведку. Наплюю тебе полную морду и Арсеньеву доложу! – кричала она, но Рощин не стал ее слушать.

Он повернул машину и через полчаса уже был в дивизионе. А еще через несколько минут, когда батарея Николаева уже выходила из каменоломен, влетела пулеметная установка Земскова. Кузов и кабина машины были в нескольких местах пробиты пулями.

Земсков в изодранной окровавленной гимнастерке, шатаясь, поднялся на командный пункт. Его светлые волосы потемнели от пыли и прилипли ко лбу.

– В Красном Крыму – танки! – сказал он. – Передовой отряд. С запада идет танковая дивизия, а возможно, корпус.

Арсеньев так посмотрел на Рощина, что у того задрожали колени и какая-то жилка начала биться под глазом.

– Были вы в Красном Крыму?

Рощин молчал. Его челюсти одеревенели. В это время на КП появилась Людмила. Она надвинулась на Рощина, сжав кулаки:

– Говори, сукин сын, трус!

Этот неожиданный натиск вернул Рощину дар речи.

– Товарищ капитан-лейтенант, – сказал он, отстраняя девушку, – в Красном Крыму я не был. Кавалеристы, армейские разведчики, которые ехали оттуда…

Арсеньев побагровел от гнева. Он подошел вплотную к Рощину, расстегивая кобуру. Яновский схватил его за руку:

– Сергей Петрович, не время! Давай выслушаем Земскова.

Отдышавшись и выпив воды, Земсков рассказал, что в поселке он сначала никого не обнаружил. Вдвоем с Косотрубом они осмотрели несколько дворов и, прижимаясь к саманной стене плодосушки, вышли к колхозному саду. Косотруб поднял с земли какую-то бумажку и показал Земскову. Это была этикетка от сгущенного молока с надписью «Milch».

– Они тут! – сказал Земсков. Осторожно пробираясь вдоль ограды, он указал Косотрубу в глубину сада.

Там стояли между яблонями танки, небрежно замаскированные ветками. Земсков насчитал двадцать машин. Между танками кое-где сидели и лежали солдаты. Телефонный провод уходил в степь, исчезая в траве. Издалека доносился гул моторов. Земсков и Косотруб пристально всматривались в степную даль. Сигнальщик первым заметил движущиеся темные точки там, где облака касаются земли. Земсков навел бинокль. Десятки танков шли развернутым строем по степи.

В стороне послышался шорох шагов. Из-за угла плодосушки вышли несколько солдат в серо-зеленых мундирах. Косотруб хлестнул их очередью из автомата и вслед за лейтенантом побежал к машине. Сзади разорвалась граната. Земсков почувствовал, что ему обожгло спину. Перескочив через плетень, они выбежали на улицу. До машины оставалось метров двести, когда пулеметчик Калина увидел, что за Земсковым и Косотрубом гонятся полтора десятка немцев. Он ударил по преследователям из всех четырех стволов своего пулемета. Разведчики на ходу вскочили в машину. Шофер дал газ.

Уже отъехав на порядочное расстояние от хутора, Земсков увидел, что за ними гонится танк. Пулеметная очередь прошила кабину. К счастью, пули никого не задели. Легкая полуторка мчалась по накатанной степной дороге, как самолет. Из танка дали еще несколько очередей, но машина уже скользнула в ложбинку, едва не перевернувшись на повороте.

Выслушав доклад Земскова, Арсеньев повернулся к Николаеву:

– Первая батарея, залп по Красному Крыму! С этой позиции! Дивизиону подготовиться к стрельбе прямой наводкой!

Когда прогремел залп, фельдшер Юра Горич, который уже успел осмотреть Земскова, доложил капитан-лейтенанту:

– Шестнадцать мельчайших осколочных ранений в спину. Неприятно, но не опасно.

Арсеньев сел рядом с Земсковым на край окопа:

– Как чувствуете себя? – Он вытащил из кармана портсигар.

– По-моему, прилично, – с трудом улыбнулся Земсков, беря папиросу. – Разрешите идти к моим орудиям?

– Нет. Останетесь начальником разведки. Рощина отдаю под суд. Командиром батареи ПВО – ПТО назначьте любого из командиров орудий, по вашему усмотрению.

– Товарищ капитан-лейтенант, посмотрите! – сказал наблюдатель.

Арсеньев взглянул в стереотрубу. По степи широким фронтом шли танки. Их было много. Больше, чем людей в дивизионе.

– Ну как дела, Сергей Петрович? – спросил Яновский. – Справимся?

Арсеньев встретился взглядом с комиссаром и тихо ответил:

– Пожалуй, будет не легче, чем в Констанце. И все-таки назад я не пойду, пока есть хоть один снаряд.

– Правильно! – сказал кто-то за его спиной.

Он обернулся и увидел Шубину:

– Опять вы тут болтаетесь?

Глаза Людмилы налились слезами. Положение спас Юра Горич:

– Можно ее забрать в санчасть? Разрешите, товарищ капитан-лейтенант. Я не справляюсь.

Командир дивизиона не слышал слов военфельдшера. Он снова смотрел в стереотрубу. Танки приближались. Они уже были видны простым глазом. В небе снова появились бомбардировщики. Арсеньев прикурил от окурка новую папиросу:

– Карту! Командиры батарей, по местам!

3. Морская честь

Первый залп Арсеньев дал дивизионом. Начальник штаба, осторожный майор Будаков, считал это опрометчивым, так как залп выдал расположение всех батарей. Но Арсеньев знал, что делает. Удар был ошеломляющим.

– Семь, восемь, девять, – считал Косотруб. – Одиннадцать танков горят!

Все, кто находился на командном пункте, увидели, что танки остановились. Это был первый успех, потому что боевой порядок врага нарушился. Дальше все шло по плану Арсеньева. Батареи стреляли поочередно. Пока одна вела огонь, другая заряжалась, а третья меняла позицию. Залпы следовали почти беспрерывно. Реактивные снаряды срывались со спарок, и через несколько секунд доносились разрывы. Танки продвигались вперед короткими рывками, все время стреляя из пушек. Их снаряды падали между боевыми машинами, у командного пункта, спереди и сзади. Густое облако пыли, дыма и гари встало над дивизионом. Солнце налило нещадно. Обливаясь потом, матросы вытаскивали из ящиков снаряды. Обычно каждый снаряд брали два человека. Но у некоторых орудий можно было увидеть здоровяка, который, в одиночку ухватив снаряд длиной немногим меньше человеческого роста, поднимал его выше головы и с размаху вгонял на спарки боевой машины. Как только все спарки оказывались загруженными, командир орудия кричал: «В укрытие!», – матросы отбегали от машины, и командир поворотом ручки выпускал весь запас.

Так продолжалось несколько часов. Дивизион не подпускал танки ни в лоб, ни с флангов. И с каждым залпом вспыхивали в степи дымящиеся костры, будто горела пакля, пропитанная маслом.

Снова сменили огневую позицию. Связисты то бегом, то ползком, волоча за собой катушки, прокладывали телефонные линии. Один из них – низкорослый белявый паренек остановился, чтобы срастить концы провода, перебитого осколком. Небольшой снаряд разорвался в нескольких шагах от него. Оглушенный юноша упал, закрывая лицо руками. Он пролежал несколько секунд, потом приподнялся и вскрикнул от невыносимой боли в ноге. Санинструктор с сумкой уже бежал к нему.

– Провод! – прохрипел связист, но санинструктор не слушал его. Он поволок раненого, взвалив его на спину, а в это время телефонист командного пункта орал в трубку:

– Комбат один! Комбат один! Товарищ Николаев, отходите, вам заходят во фланг.

Телефонист первой батареи тоже безуспешно кричал и дул в микротелефонную трубку. Телефон не работал. Вдали на холмике командного пункта что-то мелькало.

Николаев поднес к глазам бинокль. Он увидел на фоне неба, на самой вершине бугра, человека, размахивающего двумя красными флажками.

– Морской семафор! – воскликнул командир батареи.

Когда в станице Крепкинской по распоряжению Арсеньева во всех подразделениях изучали сигнализацию флажками, многим это казалось прихотью командира дивизиона, но семафор пригодился.

– Он… Твердо… Ха… Он… – повторял Николаев, следя за взмахами рук сигнальщика. – Это же Косотруб! Вот чертяка! Сейчас убьют!

Вероятно, враги тоже заметили сигнальщика. Несколько снарядов разорвалось на бугре, но Косотруб был словно заколдован. Он только еще быстрее замахал руками.

– Добро… Иже… Твердо… Есть… Отходите, обходят справа, – понял Николаев.

Три боевые машины немедленно снялись с места. Четвертая не заводилась. Шофер и командир установки Дручков, стоя на высоком буфере, копались в моторе. Остальные заняли круговую оборону. Их было всего десять человек вместе с Николаевым – командиром батареи. Пригибаясь в высокой траве, подходила цепочка немецких автоматчиков. Матросы встретили их дружным огнем из карабинов. Автоматчики залегли, но с фронта уже подползали два танка.

Шофер крикнул Николаеву:

– Комбат, надо подрывать машину и уходить!

– Не разрешаю, – отрубил Николаев. – Кладите снаряды на ящики.

С помощью матросов он уложил на пустые ящики от боезапаса два десятка реактивных снарядов, придал им небольшой угол возвышения.

– Бензин!

Дручков уже понял намерение комбата. Прямо из канистры он облил бензином ракетную часть снарядов.

– Отойдите! – Николаев чиркнул спичкой.

Бензин вспыхнул. Командир батареи едва успел отскочить. Выбрасывая струи огня, снаряды сорвались с ящиков и полетели вперед над самой травой. От взрывов все затряслось вокруг. Бойцы прижались к земле под градом свистящих осколков. Когда Николаев поднял голову, он увидел, что один из танков перевернулся набок, уткнувшись стволом в землю. Второй был охвачен пламенем.

– Толково! – похвалил сам себя Николаев.

Но уже с двух сторон снова приближались немецкие автоматчики. Пуля попала в голову шоферу. Еще один матрос упал навзничь, широко раскинув руки. Николаев подбежал к машине. Мотор работал. Дручков радостно закричал из кабины:

– Порядок!

Выкрики на немецком языке доносились уже с тыла. Из травы поднялась голова в каске. Николаев увидел направленный прямо на него вороненый ствол автомата. «Обошли, окружили со всех сторон!» – пронеслось в его сознании. В это время раздался знакомый голос:

– А ну держи, фриц!

Несколько гранат разорвались одновременно. Застрекотали автоматы. Мичман Бодров опрокинул ударом приклада немца, который целился в Николаева. С Бодровым было человек шесть.

– Фарватер открыт! – крикнул мичман. – Полный ход!

Под прикрытием автоматного огня боевая машина тронулась. За рулем сидел помощник водителя. Николаев вскочил на подножку. Несколько нуль просвистело мимо него, но немцы уже, видно, поняли, что добыча от них ускользнула. Мичман со своим маленьким отрядом двинулся вслед за машиной. Нужно было торопиться. С фронта снова приближались танки.

Солнце опускалось, но жара не ослабевала. Во всех батареях уже были потери. Арсеньев и не помышлял об отходе. Теперь он чувствовал себя уверенно, как в боевой рубке корабля. Однако напряжение этого дня давало себя знать. Люди заметно устали. Яновский решил пройти по батареям. У Николаева все было в порядке. Возвращенная боевая машина стала в строй. Комиссар подошел к орудию Шацкого. Моряки работали лопатами. Они подрывали землю под колесами машин, чтобы можно было вести огонь прямой наводкой.

«Вот когда пригодился совет генерала Назаренко», – подумал Яновский. Этот бой ничем не напоминал прежние выходы на передовую под охраной авиации и пехоты. Теперь надо было полагаться только на себя. Обойдя все батареи, Яновский вернулся на КП.

– Сергей Петрович, давай-ка поднимем флаг, – предложил он.

Через несколько минут флаг миноносца взвился на длинном шесте. Его увидели на огневых позициях всех батарей.

Клычков, только что закончивший наводку по новому ориентиру, толкнул локтем второго наводчика:

– Гляди, наш флаг!

Тот кивнул головой:

– Ясно. Стоять здесь будем до последнего.

– Ничего не попишешь, браток. Ростов!

У комендора с лидера «Ростов» были те самые мысли, что и у капитан-лейтенанта Арсеньева.

Земсков тоже увидел, как над КП поднялся флаг миноносца. В это время он направлялся в санчасть, чтобы сменить промокшую повязку. Санчасть помещалась за холмом, в хатенке с сорванной крышей. У завалинки лежал на плащ-палатке матрос. Вытянутые ноги в кирзовых сапогах казались непомерно большими. Лицо было закрыто бескозыркой. Волосы чуть шевелились под ветром.

– Только что умер, – пояснил Юра Горич. – Как ты?

– Все в порядке. Не мешало бы сменить повязку, пока есть возможность.

В сторонке, под деревом, сидел на земле, обхватив голову руками, лейтенант Рощин. Рядом валялась его пустая кобура.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Земсков, скидывая гимнастерку. – Ранен?

Рощин недружелюбно посмотрел на него:

– К сожалению, не ранен, товарищ начальник разведки. Арестован.

Из домика вышла Людмила. Земсков укоризненно взглянул на нее:

– Из-за вас! – Он кивнул в сторону Рощина.

Девушка начала разматывать пропитанные кровью бинты Земскова. Ее прикосновения были легкими и осторожными. Земсков почти не чувствовал боли, но она при каждом обороте бинта шептала:

– Терпи, мой хороший, ну еще минуточку…

Ее волосы касались то лица, то руки, то плеч Земскова. Он, может быть, сказал бы Людмиле что-нибудь хорошее, когда она закончила перевязку, но снова заработали гвардейские батареи – все три сразу. Огонь танков усилился. Разрывы их снарядов по ту сторону холма слились в сплошной грохот. Земсков успел сказать:

– Спасибо! – И быстро пошел по склону холма, заросшего чертополохом.

– А мне-то что делать? – крикнул ему вдогонку Рощин.

Земсков обернулся:

– Иди на любую батарею, подавай снаряды.

– И то дело. Все лучше, чем здесь, – вздохнул Рощин.

Он подобрал свою кобуру и вразвалку пошел за Земсковым. Людмила проворчала ему вслед:

– Юбочник! Моряк называется…

На командном пункте Земсков увидел незнакомого генерала с артиллерийскими эмблемами.

– Отходите за водный рубеж, – говорил генерал Арсеньеву. – Мы не можем рисковать вашим дивизионом.

– Но у меня еще есть снаряды, – возражал Арсеньев. – Морская честь не позволяет сейчас уйти.

Стоявшая под холмом батарея ударила прямой наводкой, и все увидели, как загорелось еще несколько танков.

– Пусть будет по-вашему! – согласился генерал. – Вы, видно, остановите самого черта.

Арсеньев проводил генерала до машины и снова вернулся на свой командный пункт. Стемнело. Теперь вести огонь всем дивизионом было нецелесообразно. Батареи действовали самостоятельно. Из темной степи подползали невидимые танки. Они обнаруживали себя только вспышками орудийных выстрелов. Можно было продержаться и дольше на этом рубеже, но Арсеньев опасался, что дивизион в темноте обойдут с фланга. Батареи по очереди начали отходить к Ростову. Они отступали после каждого залпа, пока не оказались в центре города.

В путанице переулков боевая машина Шацкого отстала от батареи. Ростов горел. Фасад драматического театра, грузный и угловатый, розовевший в отблесках пламени, казался какой-то странной декорацией среди нагромождения щебня и вывороченных фонарных столбов.

Шацкий велел водителю въехать задними колесами на высокую бровку тротуара. «Будем пока воевать сами», – решил он.

Темная площадь лежала перед ним. Сюда сходились пучком несколько улиц. Вскоре у выхода одной из них показался танк. Он остановился, осторожно поводя башней с длинным стволом, как зверь, который осматривается, выйдя на лесную поляну. Дрожащий блик из окна догоравшего дома освещал его приземистый бок.

– Полундра! – заревел Шацкий. – Все от машины! – И он рванул рукоятку на три контакта.

Три огненные полосы прочертили площадь. От разрывов вздрогнули каркасы домов. Крупный осколок высадил лобовое стекло машины.

– Вот зараза! Так своими осколками побьет, – проворчал Шацкий, вытирая лицо внутренней стороной бескозырки.

Однако он продолжал вести огонь прямой наводкой, расстреливая в лоб каждый танк, выходящий на площадь. Израсходовав все снаряды, Шацкий приказал бойцам залечь с противотанковыми гранатами вокруг машины, а сам отправился искать свою батарею. На соседних улицах шел бой. То тут, то там грохотали гвардейские реактивные установки. У одной из них Шацкий увидел своего комбата.

– Расстрелял все снаряды. Машина и люди в порядке, – коротко доложил матрос.

– Добирайся сюда. Боезапас кончается, – ответил, не оборачиваясь, Николаев. – Скоро двинемся к Дону.

Когда во всем дивизионе не осталось ни одного снаряда, Арсеньев повел свои машины к переправе.