Текст книги "Айседора Дункан. Модерн на босу ногу"

Вот он – исток балета. Вот откуда вышли в свое время Кшесинская и Павлова… и что же? Все те же упражнения, что она видела в доме Павловой. Зеркала, деревянные перекладины для экзерсиса и никаких украшений в длинных неприветливых залах, кроме, разумеется, портрета его величества. Нет, если бы это училище хотя бы ненадолго попало в умелые ручки Дункан, она повесила бы изящные шторы, расположила статуи, расставила греческие вазы, привезла экзотические вьющиеся растения, да, она разбила бы зимний сад, почему нет? Хорошенькие, одетые в хитоны детишки бегали бы среди этих ваз, представляя себя то мотыльком, а то падающим и кружащимся в воздухе листочком. она бы украсила стены картинами на мифические сюжеты и меняла бы экспозицию раз в месяц, чтобы дети учились понимать и передавать послание художника посредством танца. Она бы пила чай, окруженная крошечными нимфочками, и мальчики-купидоны плясали бы рядом, играя с луком и стрелами… ах, мечты… «Я пришла к глубокому убеждению, что Императорское балетное училище враждебно природе и искусству», – делает вывод Дункан.

11 февраля 1905 года происходит событие, которое станет поворотным не в жизни нашей героини, а скорее в становлении русской школы танца «Модерн», движенческой практики по методике, разработанной Айседорой Дункан. В этот день в Петербурге Айседора танцует спектакль и после, как это бывало у нее достаточно часто, остается после выступления, дабы пообщаться с желающими. В числе внимающих Дункан – молодая женщина на два года старше ее самой – Элла (Елена) Ивановна Книппер-Рабенек⁶⁴, урожденная Бартельс – танцовщица, которая со временем станет первой и наиболее талантливой и удачливой последовательницей Айседоры Дункан в России. Непродолжительный разговор с демонстрацией основ движения и самых простых упражнений, которые Дункан использует в собственном тренинге, разожгут интерес Эллы настолько, что она сначала поедет за Айседорой в Москву, собственно, там Рабенек и жила, а затем в Германию. Дабы однажды постучаться в дверь только что открытой школы Айседоры Дункан и обрушиться на не подозревающую о ее существовании Елизавету с единственной просьбой – позволить ей остаться и учиться.

Напряженная неделя в столице, и Айседора уже садится в поезд, везущий ее Москву. Здесь Дункан принимали уже более прохладно, нежели в Петербурге, московская газета «Русский листок» от 7 февраля (25 января) 1905 года, к примеру, писала: «Вчера в зале консерватории случилось необыкновенное происшествие: публика собралась смотреть даму от Максима… от Максима Горького – “босячку” Айседору Дункан, кончиком ноги истолковывавшую прелюдии, ноктюрны, мазурки и полонезы Шопена!

Новый вид “босячества” тенденциозного, идеалом которого является “голоножие”, пропагандирующее новый вид танцев, иллюстрирующих серьезную музыку – Шопена, Бетховена, Баха.

Певец босяков, описывая “босячество” подневольное, отнюдь не мечтал о том, что возможно нарождение “босячества добровольного”, типа американки Дункан, у которой, кроме души, средством для восприятия и истолкования классической музыки… будут служить босые ноги.

«Искусство и любовь не способны жить вместе, они всегда продолжают войну».

(Айседора Дункан)

Босячка, танцующая на ковру сонату или симфонию Бетховена, фугу Баха, ноктюрн Шопена, – действительно курьез, и курьез, из ряда вон выдающийся».

Айседора не узнает об этом отзыве, ее не захотят расстраивать, тем более что в конечном итоге она сумеет укротить строптивую публику, найдя своих верных поклонников среди художников и актеров, музыкантов и сочинителей. В любом случае, танцовщица совершенно беспристрастно оценивает свое искусство, как удовольствие для избранных. Она не хочет, да и не может работать на слишком большой зал, равно как и на не подготовленную к зрелищу публику. И не ее вина, если в поисках дополнительных барышей импресарио неоднократно принуждали ее выступать в огромных залах, в которых сложно создать камерную обстановку. Одинокая фигурка на сцене не может занять ее целиком, пришедший в театр зритель невольно ждет, что вот-вот к солирующей танцовщице примкнут другие персонажи, партнеры, актеры массовых сцен, и, не дожидаясь, испытывает разочарование.

Пройдет совсем немного времени, и случайно забредший на выступление Дункан в Москве Константин Сергеевич Станиславский явится к ней в гостиницу, дабы узнать как можно больше о новой системе танца: «Как раз тогда я был занят исканием той творческой энергии, которой артист должен заряжать свою душу перед выходом на сцену, и, вероятно, надоел Дункан своими расспросами. Я наблюдал за Дункан во время спектаклей и репетиций и видел, как развивающееся чувство меняет выражение ее лица и как она с блестящими глазами начинает изображать то, что рождается в душе. Вспоминая наши случайные разговоры и сравнивая нашу работу, мне стало ясно, что мы ищем одного и того же в разных областях искусства», – пишет К.С. Станиславский в своей книге.

Школа Дункан

Станиславский предлагает Айседоре преподавать пластическое движение актерам Художественного театра, но она отговаривается, заявляя, что ее танцу необходимо обучаться с самого детства, после чего Дункан завершает турне и возвращается в Германию, еще точнее, в Берлин, где уже заждались ее мама и сестра. Брат с завидным упорством продолжал искать воду на Копаносе, беспрестанно требуя новых денежных вливаний. В какой-то момент терпению Айседоры настает конец, и она решается остановить денежную утечку, раз и навсегда закрыв греческий проект. Дункан отписала брату и тут же ввязалась в новую авантюру. На этот раз Айседора уже не строила храмы, а решила ограничить свои амбиции, воплотив детскую мечту – создать собственную школу.

Неделю они листали газеты с объявлениями о найме жилья, мотались по всему городу и пригороду, пока не обнаружили новенькую виллу на улице Трауден, которую и приобрели. Было решено, что для начала Айседора возьмет ровно сорок учениц, поэтому они сразу же купили сорок кроваток с белыми кисейными занавесками и принялись за обустройство здания в целом. Вот как описывает это наша героиня: «В вестибюле мы повесили копию картины, изображавшей героическую фигуру амазонки размером вдвое больше человеческого роста, в большом танцевальном зале – барельефы Лукка дель Робия и пляшущих детей Донателло, а в детской спальне “Мадонну с Младенцем”, написанную в голубых и белых тонах и окруженную гирляндой из плодов.

Я разместила в вилле все эти идеальные изображения ребенка, барельефы, скульптуры, книги и картины, изображающие танцующих маленьких детей, потому что дети являлись в них в том виде, в каком представлялись воображению художников и скульпторов всех веков, и выбрала именно греческие вазы с танцующими детьми, крошечные фигурки из Танары и Беотии, группы пляшущих детей Донателло и Гейнсборо, потому что они олицетворяют ликующий гимн детства. Все эти фигуры имеют общую наивную грацию форм и движений, словно дети разных веков встретились и через столетия протянули друг другу руки. Дети моей школы, двигаясь и танцуя среди этих произведений искусства, должны были вырасти похожими на них, непроизвольно отражая на лицах и в движениях ту же детскую грацию, частицу того же счастья. Это первый шаг к красоте, первый шаг к новому танцу.

Я поместила в своей школе также фигуры танцующих, бегущих и прыгающих девушек, тех юных спартанских дев, которые путем суровых упражнений готовились к своему назначению – быть матерями храбрых воинов – быстроногих дев, ежегодно получавших призы на состязаниях, в свободных одеждах и с развевающимися вуалями, молодых девушек, танцующих рука об руку в Панафинах. В них скрывался будущий идеал, и ученицы должны были приучаться чувствовать нежную любовь к этим формам, с каждым днем все больше и больше походить на них и насыщаться тайной этой гармонии. Я фанатично верила, что достичь красоты можно, только пробудив стремление к ней».

В результате Айседоре удалось разработать 500 упражнений, которые должны были стать основой школьной гимнастики, при этом, в отличие от балетных школ, тренировки должны были проходить в форме игры. Была разработана форма – своеобразная просторная одежда, в которой детям было легко бегать, прыгать и играть. После того как ученики достаточно размялись, начинаются уроки танцев, почему не наоборот? А просто тело сначала требуется разогреть, мышцы должны растянуться, сделавшись эластичными, в противном случае можно получить травму. «Дух танца входит в тело, гармонично развитое и доведенное до высшей степени напряженности энергии. Для гимнаста целью является движение и культура тела, для танцовщика они только средство. Тело в танце должно быть забыто; оно только инструмент, хорошо настроенный и гармоничный».

При этом отчаянное семейство Дункан не удосужилось подумать о таком важном составляющем любого дела, как финансирование предприятия, потому как со связями, которые имелись у Айседоры, она была способна привлечь несколько меценатов, которые согласились бы вложить средства в столь благородное начинание. Кроме того, неплохо было бы задуматься, кто станет преподавать в детских группах, в то время когда Айседора уедет на гастроли? А ведь именно гастрольные поездки приносили основные доходы. Но Дункан слишком поглощена своей новой затеей, так что предложивший ей очередной контракт импресарио ушел ни с чем. Мисс Дункан сообщила ему, что школа более важна для нее, нежели заработок. Айседора категорически отказалась куда-либо ехать, сорвав договорные обязательства.

Когда здание было готово, Айседора поместила сразу же в нескольких газетах объявления о приеме в школу талантливых девочек на полный пансион, с бесплатным обучением, на правах последующего удочерения. Неудивительно, что очень скоро возле виллы Дункан собралось столько желающих отдать своих ненужных малюток в добрые руки, что они реально перегородили проезд. Так что даже сама Айседора, возвращающаяся в это время домой в экипаже, была вынуждена остановиться в конце улицы и далее добираться пешком, протискиваясь между возками, деревенскими телегами и живой очередью.

«Здесь живет сумасшедшая дама, которая поместила в газетах объявление, что хочет иметь детей», – сообщил Айседоре словоохотливый извозчик, указывая в сторону ее виллы. Да уж, сумасшедшая.

Никаких вступительных экзаменов, никто даже не догадался проверить у детей музыкальный слух, чувство ритма, гибкость. Счастливая Айседора брала детей без разбора – понравилась мордашка, веселая улыбка, озорные глазки, или ребенок показался чрезмерно задумчивым и мрачным, так что просто захотелось развеселить… не было даже элементарного медицинского осмотра, который сумел бы показать, смогут ли дети априори учиться такому сложному и требующему немалых жизненных сил искусству, как танец. Должно быть, никогда ничем серьезным не болевшая Айседора считала, что и все дети обладают столь же сильным иммунитетом, впрочем, у нее самой ведь детей не было, а на соседских обычно смотришь, не когда те больные лежат в своих кроватках, а на прогулке, или когда те приходят к тебе в гости. В результате она набрала целый класс детей с врожденными либо сильно запущенными заболеваниями, самое время открывать лазарет, а не школу танцев.

На счастье как раз в это неспокойное время Айседора знакомится с хирургом Гоффом, который берется опекать дунканят бесплатно. Добрый доктор Гофф, знаменитейший эскулап своего времени, светила, на прием к которому следовало записаться заранее и заплатив уйму денег, которые сам доктор тратил на содержание подшефной детской больницы, которую он открыл под Берлином. А вот теперь еще занялся школой Дункан: «Здесь не школа, а больница. У всех этих детей наследственные болезни, и вы увидите, что потребуется громадный уход, чтобы сохранить им жизнь. Где уж тут учить танцам!» – привычно ругается себе под нос педиатр, ворчит, но не отступает, а привычно тащит на себе эту новую и не последнюю в его жизни тяжесть.

Как-то раз, когда Айседора танцевала в Гамбурге, после спектакля в гостиницу к ней заявился незнакомец во фраке и цилиндре, который, ничего не объясняя, всучил танцовщице завернутую в шаль девочку лет четырех. Не поздоровавшись и не представившись, господин нервно осведомился, намерена ли госпожа Дункан взять этого его ребенка, и, когда та испуганно кивнула, скрылся за дверью. Больше она не видела этого странного господина, что же до девочки, та, мало того что не умела разговаривать, так еще и оказалась серьезно больна, диагноз – воспаление миндалевидных желез. Малышка металась с жару, никого не зовя, а только тихо постанывая и печально глядя на Айседору огромными черными глазами. Три недели продолжалась борьба за жизнь незнакомой девочки, в течение которой две медсестры, Айседора и доктор Гофф поочередно сменяли друг друга, дежуря у постели больной круглые сутки. Их усилия не пропали даром, и в школе появилась новая ученица, молчаливая и загадочная, точно принцесса в изгнании, Эрика.

Меж тем быстро выяснилось, что, по всей видимости, придется отказаться не только от длительных заграничных турне, но даже от поездок по ближайшим городам, так как Айседора взяла себе за правило ежедневно проводить в школе два часа, которые посвящала танцу и развитию в детях творческого воображения.

Утро в школе начиналось занятиями гимнастикой, развивающей силу и гибкость всего тела, после шли уроки танца. Пытаясь обучить детей ритму, Айседора начала с того, что предлагала им маршировать всем вместе, потом ритмично бегать, останавливаясь или подпрыгивая в определенные моменты. Айседора водила детей на природу, показывая им изящные ветви деревьев, движение облаков, воспитанники попеременно представляли себя бабочкой или птичкой, весенней, летней или увядшей осенней травой, прорастающим зерном, тянущимся к солнцу и, наконец, распустившимся росточком. Детям такие уроки нравились, и все они были влюблены в своих учительниц.

Меж тем период восхваления Айседоры как музы танца внезапно сменился новым веянием, кто-то распустил слух, будто бы на спектаклях Дункан выздоравливают безнадежные больные, после чего в театральные залы, в которых она выступала, повелось приносить носилки с лежачими больными. Сама Айседора никогда не распространяла о себе подобной информации, но, с другой стороны, и не решалась выгонять верящих в нее людей. Каждый день возле школы Божественной Айседоры выстраивались страждущие, пришедшие в этот район Берлина с единственной целью – коснуться ее одежды. Впрочем, Дункан продолжала ходить с голыми ногами в сандалиях и белом хитоне, чем разительно отличалась от немок и походила скорее на существо из какого-то другого мира. А разве не так должны выглядеть ангелы?

На счастье, никому не пришло в голову организовать культ святой Айседоры, потому что это было уже слишком. Дункан и так разрывалась между школой и работой, постоянно ссорилась со своим импресарио, считавшим занятие с детьми пустой блажью. Но и это еще не все, свободное время она была вынуждена тратить на переговоры с будущими спонсорами своей школы, так как вдруг до нее дошло очевидное – затея со школой, пожалуй, по количеству расходов обгонит даже пресловутый храм в Греции. Кроме этого, было необходимо уделять внимание и настойчивым поклонникам, тем же студентам, которые приносили крайне мало денег, но зато делали Дункан, как бы это сказали сейчас, бесплатную рекламу. Как показывал прошлый опыт, студенты жаждали пламенных речей и эффектных жестов. В противном случае с ними нужно было бродить по кабачкам, поддерживая репутацию «нашей Айседоры». Однажды после спектакля, когда танцовщица уже порядком устала и хотела только одного – побыстрее добраться до дома, молодые люди выпрягли лошадей из экипажа и в который уже раз повезли Айседору по городу, требуя, чтобы она произнесла речь. Студенты остановились, Дункан поднялась во весь рост и, обозрев площадь, на которой они оказались, протянула руку к замершей в ожидании толпе:

«Нет более великого искусства, чем искусство скульптора. Но как это вы, любители искусства, позволяете так его профанировать в самом центре города? Взгляните на эти статуи! Вы – поклонники искусства, но если бы вы действительно изучали его, вы бы взяли ночью камни и уничтожили бы их. Искусство? Это искусство? Нет, это изображения кайзера!»

Призвав таким образом совершить акт вандализма в центре Берлина, Айседора чуть было не стала тем первым человеком, который бросил бы пресловутый камень, но, на ее счастье, появилась полиция, и статуи заодно с репутацией Дункан были спасены.

Гордон Крэг

В Берлине у Айседоры неожиданно завязался новый роман. Незнакомый молодой человек ворвался в артистическую уборную после спектакля, с порога обвинив Дункан в том, что та де украла его идеи, начиная с движения и заканчивая прозрачным хитоном, голубыми занавесями и ее собственным идеальным телом. Это было уже слишком, и, сдерживаясь из последних сил, Айседора сообщила незваному гостю, что и не думала воровать у него, да и вообще не имеет представления, с кем разговаривает. Непрозрачно намекая, чтобы тот хотя бы представился.

Ответ сразу же обезоружил готовую к бою Дункан.

«Я сын Эллен Терри», – скромно улыбнулся Гордон Крэг, наблюдая, как изменяется выражение лица Айседоры. Она же из грозной валькирии Брунгильды вдруг обмякла в крохотном креслице, смущенно зардевшись и уставившись на молодого человека глазами влюбленной кошки. Сын Эллен Терри, тот самый мальчик, о котором она думала в Лондоне, посещая спектакли с участием его матери! Это была судьба!

Айседора еще хлопала глазами, когда вошедшая в гримерку дочери Дора по-своему оценила ситуацию, пригласив молодого человека поужинать у них дома. Как ни странно, если бы ни мать, Айседора вряд ли догадалась бы взять с собой Крэга, перенеся встречу на другой день, но Дора произнесла свое роковое приглашение. Втроем они сели в коляску и вскоре уже весело общались за накрытым столом, где их поджидала Елизавета. В хорошей компании, как известно, время течет достаточно быстро, и вскоре Елизавета и Дора отправились в свои комнаты, а привыкшая к ночному образу жизни Айседора продолжала, как ни в чем не бывало, болтать с Крэгом. Точно так же она общалась с Тоде, Андрэ Бонье, Шарлем Нуфларом и его величеством королем Фердинандом Болгарским. Все как всегда, ничего необычного. Однако, вернувшись в гостиную утром, Дора не обнаружила ни дочери, ни ее гостя. Айседоры не оказалось ни в ее собственной спальне, ни в комнатах, в которых мирно дремали сорок дунканят. Ночью Айседора сбежала вместе с Крэгом, не оставив даже коротенькой записки. Не ожидающая подвоха от сына самой Эллен Терри, Дора была обескуражена. Елизавета требовала немедленно обратиться в полицию, написав заявление о похищении, но тогда бы пострадала репутация Айседоры. По всему выходило, что она бежала с Крэгом по доброй воле. Поэтому пришлось ждать, когда беглецы сами дадут о себе знать, продолжая, как ни в чем не бывало, работать в школе и делая вид, будто бы не происходит ничего из ряда вон.

Что же до беглой Айседоры и ее кавалера, путь их лежал в местечко Потсдам, где они сняли номер в гостинице, назвавшись супружеской парой. После нескольких лет воздержания Айседора чувствовала себя на гребне счастья, что же до Крэга, то тот вообразил, будто великая танцовщица теперь будет целиком и полностью принадлежать исключительно ему.

Понимая, что мать заставит ее вернуться домой, Айседора не писала ей, хотя похитивший ее авантюрист в буквальном смысле слова не имел за душой ни единого пенни, и после достаточно тучных, зажиточных лет, когда Айседора имела возможность питаться в самых лучших ресторанах, удовлетворяя любой свой гастрономический или иной каприз, теперь по милости судьбы она снова погружалась в нищету.

Самое обидное, что у нее не было возможности хотя бы заехать домой, для того чтобы взять немного денег. Покинув гостиницу в Потсдаме, они вернулась в Берлин, где любовников приютила знакомая Айседоры Эльза де Брюгер, обожавшая философию свободной любви и, по всей видимости, в результате поведавшая о новом романе Айседоры Дункан журналистам.

Гордон Крэг с матерью Эллен Терри в спектакле «Мертвое сердце»

Проведя у Эльзы целый день, Крэг отвез свою возлюбленную в ателье, которое уже несколько месяцев снимал. Айседора запомнила черный, навощенный пол, усыпанный искусственными лепестками роз, и то, что это ателье стояло совершенно пустым, то есть там не было даже кровати. Впрочем, там не было ни стола, ни стульев, ни какой-нибудь кухоньки, где можно было готовить. Обычно Крэг столовался в кафе на первом этаже, но так как деньги у него давно вышли, еду он брал раз в день, в долг. Когда служанка из кафе приносила заказ, Айседора была вынуждена выходить на балкон, прячась от любопытных глаз. Так продолжалось целых две недели, за которые Айседора узнала все, что только можно было узнать о современном театре, и чуть не заработала язву желудка на дешевых сосисках, которыми была вынуждена питаться ежедневно, заедая их хлебом.

К концу первой недели Дора не выдержала, и, превозмогая стыд, отправилась в полицию и посольство, требуя немедленно разыскать и арестовать подлого соблазнителя Гордона Крэга.

Чертыхаясь и проклиная все на свете, импресарио бегал по городу, отменяя один за другим заранее назначенные спектакли. Понимая, что не сегодня-завтра скандал просочится в прессу, пришлось разместить в газетах объявление о внезапной болезни мисс Дункан. Плохо разбираясь в медицине, Елизавета указала единственный знакомый ей диагноз: воспаление миндалевидных желез – болезнь, от которой чуть не умерла одна из воспитанниц школы Дункан. Но правда все равно вырвалась наружу.

Узнав о поведении Айседоры, несколько меценатов, добровольно жертвовавших небольшие суммы на ее школу, с отвращением отказались принимать какое-либо участие в предприятии, затеянном столь безнравственной особой. Не помогло даже то, что Елизавета слезно молила их не покидать оставшихся временно без попечения, брошенных своей названной матерью сорок очаровательных ангелочков. Посвященная в интригу Эльза расписывала роман своей подружки во всех мыслимых и немыслимых подробностях, предвосхищая порнофильмы грядущего.

Через две недели Айседора уже задыхалась в четырех стенах любовного гнездышка, кроме того, ее отчаянно тошнило… то ли от несносной пищи, то ли от реформаторского театра, то ли от самого Крэга. Как оказалось достаточно скоро, следствием болезни миндалин явилась беременность. Кроме того, опять повторилась ситуация с Ромео: «Зачем тебе танцевать, когда ты можешь сидеть дома и затачивать мои карандаши».

С Крэгом Айседоре было либо очень хорошо, либо невыносимо скучно. Тогда она начинала задумываться о том, почему она, вместо того чтобы танцевать и преподавать в школе, сидит на жестком черном полу, рядом с мужчиной, занятым своими делами и не обращающим внимания на нее?

Когда после двухнедельного отсутствия Крэг и Айседора перешагнули порог виллы семейства Дункан, мать громогласно прогнала «подлого соблазнителя», и некоторое время все занимались только тем, чтобы доказать окружающим, будто бы ничего не произошло. Был спешно вызван импресарио, который получил не только извинения якобы болевшей все это время танцовщицы, но и заверения в готовности выступать. Елизавета собрала дам из попечительского комитета, но все они с деланной брезгливостью отказались впредь спонсировать проекты любовницы Крэга.

Собственно, проблема заключалась лишь в одном – у многих были любовники и любовницы, об этом знали, перешептываясь по темным углам, и терпели, потому что адюльтер тщательно скрывался. В случае Айседоры имя Крэга появилось в скандальной истории с самого ее начала. А это уже было недопустимо по законам морали. Узнав о том, что еще совсем недавно радушно принимающие у себя знаменитую танцовщицу спонсоры нынче бросили ее на произвол судьбы, Айседора сняла зал филармонии, где разразилась лекцией о танце как об искусстве раскрепощения, завершив спич правом женщины любить и производить на свет детей по собственному желанию. В зале шикали, свистели, возмущенные берлинцы стучали об пол зонтиками, тростями, громыхали стульями и, громко ругаясь, покидали зал.

Вопрос из зала: «Как можно рожать от мужчины, не являющимся законным мужем? Он же бросит эту дуру, и она останется одна воспитывать своих детей?»

Айседора: «А как можно выходить замуж за столь подлого мужчину, который готов бросить собственного ребенка?»

Вопрос из зала: «Как будет в дальнейшем жить ребенок, родители которого не были венчаны в церкви»?

Айседора: «История знает немало выдающихся людей, рожденных вне брака. Это не мешало им достигать славы и богатства».

Реплика из зала: «Но законный брак – гарант того, что даже после развода супругов муж будет принимать участие в воспитании ребенка, без брака же женщина обречена на одиночество».

Айседора: «Как женщина с самостоятельным заработком я нахожу, что можно приносить в жертву силы, здоровье и даже рисковать жизнью, чтобы иметь ребенка, но не подверглась бы этой муке, если бы могла предположить, что в один прекрасный день у меня отнимут его под предлогом, что ребенок принадлежит отцу по закону, и разрешат его видеть три раза в год!»

В общем, дискуссия получилась острая, в завершение на сцену летело все, что только могло оказаться под руками у запасливых берлинцев. «В конце концов, недовольные покинули зал, а с оставшимися я завела интересную беседу о правах женщины, которая во многом определила женское движение наших дней», – завершает рассказ о лекции находчивая Дункан.