Текст книги "Русская литературная критика на рубеже ХХ-ХХI веков"

Описанная дискурсная динамика, проявившаяся в смене познавательных установок и структурных изменениях, отражает процесс дистанцирования и, наоборот, сокращения дистанции между критикой и литературным текстом, свободы/зависимости интерпретации от художественного текста. В этой динамике обнаруживается своя закономерность. Так, традиция «реальной» критики с ее вниманием к социальным проблемам становится особенно востребованной в периоды, когда возникает актуальная потребность осознать изменяющиеся исторические обстоятельства как обстоятельства существования путем вертикальной перспективны (посредством оппозиций «правда – ложь», «добро – зло», (не)гуманно и т.д.). Аналитическая критика, внимательная к тексту (традиция «эстетической» критики) и ориентированная на опыт автора, проявляется в более стабильное в социальном плане время, когда сетка «вертикали» обнаруживает свою исчерпанность и недостаточность для понимания литературного явления. Я-ориентированная критика возникает в периоды, сопряженные с мировоззренческой, экзистенциальной растерянностью, сомнением в адекватности позитивистских, научных познавательных парадигм новейшей литературной практике, стремлением соотнести свой опыт мироощущения с авторским.

Модель критической деятельности, реконструируемая в символистском критическом дискурсе, отражает уникальный опыт порождения стратегии интерпретации и текстопорождения, появившийся в результате переосмысления старой позитивистски ориентированной модели. Прерванная в советский период, эта традиция (в ряде ее проявлений) становится востребованной метакритикой 1990 – 2000-х годов, когда антипозитивистские познавательные установки накладываются на обновленную герменевтическую парадигму. Такое гносеологическое сближение является еще одним основанием для проведения параллели между двумя периодами рубежа веков, предпринимаемого историками, культурологами, литературоведами1717
  Обнаруживаются примеры реставрации мировоззренческих систем прошлого (неогегельянство, неомарксизм, неофрейдизм, неопозитивизм, неокантианство и т.д.). В литературе проявление модернистских тенденций критики фиксируют Е. Иваницкая в статье «Постмодернизм = модернизм?» (Знамя. 1994. № 9), В. Новиков в статье «Заскок» (Знамя. 1995. № 10), М. Липовецкий в статье «Конец века лирики» (Знамя. 1996. № 10).


[Закрыть]. Для обоих переходных этапов характерно ослабление тенденции литературоцентризма (на рубеже XIX – XX веков она проявляется в спаде интереса к литературе «направлений» при увеличении числа иллюстрированных еженедельников и газет и расцвете газетной критики, на рубеже ХХ – ХХI веков – в резком падении тиража «толстых» журналов при распространении массовой культуры), повышение роли рынка в оценке того или иного события как ценного, тенденция смены статуса писателя – от пророка и учителя к «поставщику забавных текстов»1818
  Рейтблат А. И. Роман литературного краха // Новое литературное обозрение. 1997. № 25. С. 106.


[Закрыть], констатация кризиса критики, ощущение исчерпанности прошлого эстетического опыта, критика позитивизма, противостояние критики «старой» и «новой», попытки осмысления онтологического статуса искусства и роли творческой личности1919
  Факты сближения литературно-критической ситуации рубежа XIX – XX и XX – XXI веков рассматриваются нами в статье «Литературная критика рубежа ХХ – ХХI веков: проблема переходности» (см.: Говорухина Ю. А. Литературная критика рубежа ХХ – ХХI веков: проблема переходности // Смысловое пространство текста. Литературоведческие исследования. Вып. VII: материалы межвуз. науч.-практ. конф. 2007 г. Петропавловск-Камчатский, 2007).


[Закрыть].

Сходство эпох позволяет привлечь опыт самоосмысления символистской критики в исследовании критики и метакритики рубежа ХХ – ХХI веков.

Анализ истории гносеологических парадигм отечественной метакритики и теории критики показывает, что эпистемологическая парадигма отечественной теории критики – это, по сути, парадигма классической (познавательной) герменевтики. Реализуя позитивистскую методологию, она предполагает осмысление искусства с точки зрения его обусловленности какими-то лежащими за его пределами причинами. Критика обращается к литературному произведению как к смыслосодержащей, а не смыслопорождающей системе.

В 1990-е годы литературная критика начинает «сопротивляться» описывающей ее теории. Об этом свидетельствуют попытки критиков определить такие проблемные вопросы сущности литературно-критической деятельности и значимые категории философского плана, осмысление которых требует обновленной теоретико-методологической основы. Сами эти вопросы онтологического и экзистенциального плана формулирует А. Немзер: «Как мы подошли к дню сегодняшнему? Куда мы хотим из него вырваться? Как вписываем его в большой исторический и/или экзистенциальный контекст? Что этот день позволяет увидеть в нас? Все эти вопросы явно превалируют над другим, без которого человек не может обойтись никогда, а тем паче во времена исторической ломки: как мы живем?»2020
  Немзер А. В каком году – рассчитывай… Заметки к вечному сюжету «Литература и современность»: [Электронный ресурс] // Знамя. 1998. № 5. URL: http//magazines. russ/znamia/1998/5/nemzer.html (дата обращения: 11.02.2010).


[Закрыть] Таким образом, критики осознанно перемещают ракурс анализа в направлении от произведения к интерпретатору, задавая принципиально новые координаты изучения критической деятельности. Художественное произведение в 1990-е годы воспринимается как средство самопознания, познания автора (но не столько авторской интенции, воплощенной в художественном тексте, сколько автора как «вопрошающего»). Показательно в этом смысле высказывание М. Липовецкого. Обращаясь к поэзии конца века, критик видит ее типологическую черту в следующем: «Кроме того, как мы уже видели вопрос: кто я? – или, иначе, поиск личной автоидентичности – чуть ли не самый главный вопрос поэзии конца века»2121
  Липовецкий М. Конец века лирики // Знамя. 1996. № 10. С. 213.


[Закрыть].

«Сопротивляясь» классической традиции понимания теоретико-критического дискурса и функционируя в ситуации кризиса, современная литературная критика вводит в качестве значимых бытийные категории, которые начинают определять в 1990-е годы интерпретационные стратегии2222
  Е. Ермолин в статье «Критик в Сети» называет эти бытийные категории, ставшие значимыми для С. Костырко уже в 1990-е годы: «Современный писатель [по мнению С. Костырко – Ю. Г.] освободился от гнета социальности и может напрямик торить тропу в бытийное. То есть мыслить в категориях не социальных, а экзистенциальных. Каждый из нынешних писателей остается один на один с бытийной проблематикой – Любовь, Страх, Смерть, Время. Неустанно критик ищет этот выход писателя в сферу универсалий, идет ли речь о Дмитриеве, Бутове, Маканине или Каштанове» (см.: Ермолин Е. Критик в Сети: [Электронный ресурс] // Знамя. 2003. № 3. URL: http//magazines.russ/znamia/2003/3/erm.html (дата обращения: 13.03.2008)).


[Закрыть] и задают область «вычитываемого» актуального смысла.

Наиболее адекватной основой теоретического метаописания литературно-критической практики рубежа ХХ–ХХI веков, на наш взгляд, является герменевтико-онтологическая философская и методологическая парадигма. Ее применение – закономерный этап развития теоретико-критического дискурса. История развития отечественной теории критики может быть представлена как постепенная смена гносеологических установок: от крайне позитивистских к приближающимся к неклассической герменевтике. Осмысление и систематизация исследовательской литературы, посвященной изучению категории метода литературной критики, позволили выделить в истории изучения вопроса несколько периодов как отражение эволюции научных представлений. Каждый из периодов можно представить как особую дискурсивную формацию в пределах единого критического дискурса и выделить систему гносеологических инвариантов, определяющих парадигму осмысления критики в каждый из периодов.

Первый (вторая половина 1970-х – начало 1980-х годов) характеризуется преимущественным отождествлением в методологическом плане литературной критики и научного познания. Эта познавательная установка является доминирующей в данной дискурсивной практике2323
  В работах Т.С. Щукиной «Теоретические проблемы художественной критики», Б.Г. Лукьянова «Методологические проблемы художественной критики», Ю.Б. Борева «Искусство интерпретации и оценки» критически метод осмысливается как научный. Б.Г. Лукьянов важнейшей для теории критики называет проблему обоснования научной методологии художественной критики.


[Закрыть], поскольку обусловливает осмысление самой природы критики, категории метода, соотношения объективного и субъективного в процессе критической деятельности.

Неслучайно в связи с разработкой проблемы критики как научного познания актуальной становится категория истины. В рассматриваемый период вопрос об истинности критического суждения решается однозначно. Типично в этом смысле высказывание Т.С. Щукиной: «Система обоснования критического суждения [исследовательница отождествляет его с научно-теоретическим – Ю. Г.], поиски критиком доказательств его истинности строятся на научном анализе эстетического объекта»2424
  Щукина Т. С. Теоретические проблемы художественной критики. С. 85.


[Закрыть]. Закономерно, что именно в это время теория критики особенно активно исследует сущность критического мышления2525
  В работах Т. С. Щукиной «Теоретические проблемы художественной критики», «О сущности критического суждения», Ю. Б. Борева «Искусство интерпретации и оценки», М. С. Кагана «Человеческая деятельность», «Художественная критика и научное изучение искусства», Б. Г. Лукьянова «Методологические проблемы литературной критики» и др.


[Закрыть].

Следующая дискурсивная формация в теории критики оформляется со второй половины 1980-х по 1990-е годы. Синтетизм критики в этот период мыслится как аксиома и как условие в подходе к изучению метода. В. П. Муромский оформляет синтетизм критики в виде триады: научность, публицистичность, художественность, отмечая, что «в сфере практической деятельности критики любое из этих взаимопроникающих качеств может выступать как доминирующее»2626
  Муромский В. П. Русская советская литературная критика: Вопросы истории, теории, методологии. Л.,1985. С. 67.


[Закрыть]. Концепции синтетизма критики придерживается и Г. А. Золотухин, который выстраивает аналогичную триаду: логико-понятийное начало, образно-эмоциональное, публицистическое2727
  Золотухин Г. А. Литературно-критическая деятельность: диалектика объективного и субъективного. Киев, 1992. С. 35.


[Закрыть] и рассматривает критику как «деятельность-познание», которая неотделима от системы словесного творчества и в то же время является составной частью литературоведения, а следовательно, его метод не сводим ни к художественному, ни к научному. А. П. Казаркин в публицистичности критики видит источник ее синтетизма, она, по мнению исследователя, предполагает совмещение научности и художественности2828
  Казаркин А. П. Литературно-критические оценки / под ред. А. Киселева. Томск, 1987. С.79.


[Закрыть].

Важную роль в исследовании категории метода литературно-критической деятельности сыграли работы В.С. Брюховецкого. В своей диссертации «Природа, функция и метод литературной критики»2929
  Брюховецкий В. С. Природа, функция и метод литературной критики: дис. … д-ра филол. наук. М.; Киев, 1986.


[Закрыть] он рассматривает критику как вид мышления наряду с другими. Ученый сближает понятия «метод» и «функция» критики и приходит к выводу о том, что в структуре метода критической деятельности три основные функции критики (эвристическая, социально-регулятивная, эстетико-аксиологическая) трансформируются в одноименные установки. Работа В.С. Брюховецкого содержит показательное для процесса смены гносеологической установки утверждение необходимости изучать критику на присущей ей основе, а не в сопоставлении с другими видами деятельности3030
  Сравним с высказыванием Г. А. Золотухина: «Жизнь – литература – критика. Привычная подчинительная связь. Ну, а если все-таки сочинительная, равноправная?» (см.: Золотухин Г. А. Литературно-критическая деятельность: диалектика субъективного и объективного. С. 17).


[Закрыть]. Однако в теории критики сохраняется инерция прежнего движения – стремление выявить специфику метода в сопоставлении/противопоставлении. Это связано с тем, что дискуссия о природе критики ко второй половине 1980-х годов не привела к выработке удовлетворяющей всех концепции, по-прежнему обосновывается нетождественность критики и науки (М. С. Каган, В. С. Брюховецкий, А. Г. Бочаров и др.).

Принципиально новым поворотом в осмыслении критики стала попытка уйти от представления о критической деятельности как преимущественно познавательной. Так, В. Е. Хализев высказывает утверждение, что интерпретация – «не столько обретение знания, сколько перевод ранее имевшихся “смыслов” (научных, мировоззренческих, художественных) на иной», более абстрактный язык3131
  Хализев В. Е. Интерпретация и литературная критика // Проблемы теории литературной критики / под ред. П. Николаева, Л. Чернец. М., 1980. С. 50.


[Закрыть]. Л. В. Чернец пишет не о научной, а идеологической ориентации критической деятельности3232
  Чернец Л. В. «Как наше слово отзовется…» С. 24.


[Закрыть].

Переосмысливается принцип подчиненности/соподчиненности в структуре критической деятельности. Познание литературы, по мнению В. В. Кожинова, не цель критики, а средство ее практического участия в бытии литературы3333
  Кожинов В. В. Критика как компонент литературы. С. 162.


[Закрыть]. В. С. Брюховецкий утверждает, что в критике элементы теоретико-научного и художественно мышления находятся в подчинении у коммуникативно-прагматического мышления3434
  Брюховецкий В. С. Природа, функция и метод литературной критики. С. 22.


[Закрыть], что цель критической деятельности не преимущественно познавательная, а социально-преобразующая – создание вокруг произведения информационного эстетико-аксиологического поля3535
  Брюховецкий В. С. Природа, функция и метод литературной критики. С. 10.


[Закрыть].

Как следствие названной выше установки в теории критики 1980 – 1990-х годов – уход от признания в качестве доминирующей в критическом методе научной составляющей.

Гносеологически принципиальным становится смещение исследовательского взгляда в теории критики 1980 – 1990-х годов в область реципиента. Только в этот период начинается теоретическое осмысление критической деятельности как коммуникативного акта. В результате, ее структура предстает в целостном, а не редуцированном виде. Теория критики начинает движение в направлении, намеченном рядом исследователей (М. С. Каганом, В. В. Кожиновым, А. М. Штейнгольдом) в 1970-е годы. Так, по мысли М. С. Кагана, обращение критической оценки вовне, к художнику или к другому воспринимающему является определяющим признаком критики3636
  Каган М. С. Художественная критика и научное изучение искусства. С. 321.


[Закрыть]. В. В. Кожинов главной целью критики считает не познание, а активное воздействие на предмет3737
  Кожинов В. В. Критика как компонент литературы. С. 164.


[Закрыть]. А. Штейнгольд определяет специфику критических суждений в том, что анализ и оценка художественных произведений в критике совершается в процессе диалога с читателем и не существует независимо от него. Апелляция к читателю, по мнению ученого, – момент обязательный, смысло– и сюжетообразующий3838
  Штейнгольд A. М. Диалогическая природа литературной критики // Русская литература. 1988. № 1. С. 61.


[Закрыть]. Последнее замечание поддерживает и Л. В. Чернец, утверждающая, что художественный текст должен анализироваться критикой под углом его читательской направленности, воздействия3939
  Чернец Л. В. «Как наше слово отзовется…» С. 65.


[Закрыть].

В конце 1980-х – 1990-е годы когнитивная рамка, ограничивающая поле возможных направлений исследования критики, размывается, теория постепенно уходит от принципиальной установки на вычленение иерархий и полярности и выходит к рассмотрению критической деятельности как коммуникативного акта. Столь перспективная качественная трансформация критического дискурса, однако, недостаточно поддерживается количественно: число работ, полностью вписывающихся в описанный контекст, невелико. Обновленный критический дискурс только формируется в теории критики, однако его развитие в 1990-е годы было приостановлено. На наш взгляд, причиной этого стали факторы социокультурного характера: кризис литературы и критики, которым отмечен период второй половины 1990-х годов, обусловил отток читательской публики от современной литературы и критики. Качественные изменения происходят и в самой критике (элементы эссеизма, использование рекламных стратегий, редуцирование аналитического компонента), их становится трудно, а то и невозможно объяснить, опираясь на существующие в теории критики концепции критики и ее метода. Исследовательский интерес в 1990-е годы смещается к новым объектам (изучение постмодернизма). Дает о себе знать и общая тенденция демонстративного ухода от тех явлений литературной и общественной жизни, которые были отмечены ангажированностью (критика в этом смысле ассоциировалась с управляемой составляющей литературного процесса).

Сопоставление критических дискурсивных формаций XIX века и 1970 – 1990-х годов выявляет имманентную причину снижения динамики развития теории критики, кроющуюся в самих механизмах осмысления феномена критики, в познавательных посылках. Обновление мыслительных установок в теории критики происходило слишком медленно. И даже в период 1980 –1990-х годов, характеризуемый нами как качественно новый и перспективный, инерционно продолжают действовать традиционные познавательные принципы. Метакритика «толстых» журналов, наиболее адекватно отражающая особенности новейшей литературно-критической практики и актуализирующая антипозитивистский опыт критики рубежа XIX–ХХ веков, собственно литературно-критическая практика рубежа ХХ–ХХI веков требуют поиска иных методологических оснований теории критики. На наш взгляд, возможным основанием является парадигма онтологической герменевтики.

Герменевтико-онтологические основания позволяют определить литературную критику как сложный процесс (само)интерпретации, в котором совмещаются два акта понимания – первичное (мгновенное прозрение истины бытия) и вторичное (фиксация того, что понято, словесное выражение, его развертывание в качестве интерпретации, отрефлексированное воспоминание). На первом этапе критик выступает как некий субъект, как Dasein, для которого художественное произведение (литературное явление) – часть «сущего», то материальное, что до интерпретации не отмечено бытийствен-ностью, но открыто для интерпретаций. В процессе интерпретации оно онтологизируется, открывается. Критик, как и любой читатель, «работает» с результатом подобной же интерпретаторской деятельности, совершенной Другим (автором), но направленной на внетекстовое бытие. Таким образом, критик интерпретирует одновременно не только уже интерпретированное и воплощенное бытие, но и само бытие, обращаясь к нему через текст, сопоставляя писательскую интерпретацию с действительностью. Р. Барт в этой связи говорит о необходимости для критика учитывать «два рода отношений – отношение языка критика к языку изучаемого автора и отношение этого языка-объекта к миру»4040
  Барт Р. Что такое критика? С. 272.


[Закрыть]; «Книга – это своего рода мир. Перед лицом книги критик находится в той же речевой ситуации, что и писатель – перед лицом мира»4141
  Барт Р. Критика и истина. С. 365.


[Закрыть]. В сознании критика сталкиваются две интерпретации бытия, что может обусловить факт их конфликта. Таким образом, критик в своей деятельности, по сути, одновременно осуществляет два акта: интерпретирует мир художественного текста и то бытие, которое послужило его источником. Это утверждение косвенно подтверждается концепцией Л. Витгенштейна, согласно которой познание сущности описания есть познание сущности описанного (мира)4242
  Витгенштейн Л. Несколько заметок о логической форме // Логос: философско-литературный журнал. М., 1994. С. 312.


[Закрыть]. Художественное произведение как воплощенный вариант понимания бытия, найденный смысл, не будучи воспринятым, оказывается частью неактуализированного в сознании бытия («сущим»). Литературная критика длит смыслы, обращаясь к читателю и преодолевая неизбежное превращение чужого опыта понимания в сущее. По аналогии с высказыванием В. Руднева о том, что любой текст, передавая информацию, тем самым уменьшает количество энтропии в мире4343
  Руднев В. П. Прочь от реальности: исследования по философии текста. М., 2000. С. 14.


[Закрыть], можно сказать, что критика множит смыслы, преодолевая тем самым энтропию времени.

О втором (рефлексивном) акте понимания пишет Р. Барт, замечая, что критик «встречает на своем пути подозрительного посредника – письмо»4444
  Барт Р. Критика и истина. С. 371.


[Закрыть]; «в результате самого “прикосновения” к тексту – прикосновения не глазами, но письмом – между критикой и чтением разверзается целая пропасть»4545
  Там же. С. 373.


[Закрыть]. Во-вторых, литературный критик как профессиональный читатель обладает не только большим читательским опытом, но и владеет приемами анализа художественного текста, может квалифицированно судить о степени художественного мастерства писателя. В силу этого критическое суждение как суждение вкуса претендует на авторитетность и общезначимость. Прагматическая компонента целеполагания, непосредственно ориентированная на реципиента, изначально направляет деятельность критика. Наконец, литературно-критическое «вопрошание» обусловливает и тот особый «вопрос», который во многом определяется коммуникативной, социокультурной ситуацией, в которой функционирует критика. По мнению М. М. Бахтина, смыслы – это ответы на вопросы4646
  Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. С. 350.


[Закрыть]. Х.-Г. Гадамер указывает, что «в понимании всегда имеет место нечто вроде применения подлежащего пониманию текста к той современной ситуации, в которой находится интерпретатор»4747
  Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 365.


[Закрыть], а М. Мерло-Понти считает, что поведение является не реакцией на stimulus, а ответом, которого требует ситуация. В этом случае организм, за поведением которого ведется наблюдение, по мнению философа, «следует наделить способностью осознавать ситуацию в качестве вопроса, на который ему предстоит дать ответ»4848
  Merlo-Ponty M. La structure du comportement. P., 1960. P. 227, 241.


[Закрыть]. Литературный критик, таким образом, изначально находится в ситуации диалога, конструируемого, как минимум, двумя «вопросами» – исходящим от него и от объекта интерпретации.

Онтологически-герменевтическое объяснение феномена критики и ее функции составляет теоретическую основу, на которой строится актуальное для нас понимание литературно-критической деятельности. Критику порождает всеобщая потребность в понимании, или, опираясь на М. Хайдеггера, само-бытие, понимание как сам способ существования. Акцентирование момента «вопрошания» в критической деятельности предполагает рассмотрение критики как ценной и уникальной деятельности, специфика которой не определяется какими-либо иными сферами (наукой, публицистикой, литературой).

Новая исследовательская парадигма позволяет обратиться к плану гносеологии критической деятельности и вычленить интерпретационные стратегии, используемые современными критиками разных «толстых» журналов, построить типологию современной литературной критики на новых основаниях, обращенных к области текстопорождения, выявить и обосновать журнальную оппозицию с позиции не ценностно-идеологической, а гносеологической.

Процесс понимания непредставим без «чужого» сознания, без Другого. Если автор как Другой, его интерпретация бытия, созвучная либо противоречащая видению критика, задействованы в предлагаемом ходе анализа, то читатель как Другой оказывается потерянным. Литературно-критическая деятельность как вариант убеждающего дискурса предполагает не только значимость образа читателя уже на первом этапе интерпретации, но общую развернутость в область реципиента. Включить реципиента в область нашего исследования оказывается возможным, подключив к герменевтико-онтологической парадигме теорию коммуникации, ту ее часть, которая изучает прагматический аспект коммуникации.

В теории коммуникации сообщение рассматривается как культурно-семиотический феномен, который позволяет описывать множество уровней порождения и передачи смыслов4949
  Существенное влияние на формирование такого подхода оказал выдвинутый Л. Витгенштейном тезис о множественности языковых игр. Согласно этому тезису, языковая деятельность в тех или иных ситуациях определяется разными правилами. Взаимодействуя, участники коммуникации пользуются правилами «языковой игры», фоновыми знаниями о мире, оперируют языком для достижения разных целей. Значение высказывания, таким образом, конституируется непосредственно в процессе речевого акта.


[Закрыть]. Вслед за Т. А. ван Дейком, критическое высказывание понимается нами как особый вид социального действия, которое имеет свой и воздействует на «чужой» прагматический контекст (совокупность когнитивных и социальных факторов). Критик работает в рамках ситуационной модели, представленной в сознании читателя рядом фреймов.

Исследование литературно-критической практики на стыке герменевтико-онтологического и коммуникативного подходов позволит увидеть феномен интерпретации одновременно на стыке двух актов – (само)понимания как процесса онтологизации и передачи (продления) направленного онтологизирующего импульса реципиенту.

Комплексный методологический подход позволяет по-новому осмыслить структуру литературно-критической деятельности.

Теория критики периода 1970 – 1980-х годов имеет опыт представления литературно-критической деятельности как структурированного процесса5050
  В работах: Баранов В. И., Бочаров А. Г., Суровцев Ю. И. Литературно-художественная критика. М., 1982; Бернштейн Б. М. О месте художественной критики в системе художественной культуры // Советское искусствознание, 76. М., 1976; Борев Ю. Б. Эстетика. М., 1988.


[Закрыть]. Обязательными компонентами описанных структур являются автор/произведение – критик – читатель. Срединное положение критика закономерно выводило исследователей к пониманию критики как диалога (с автором и читателем). Однако теория критики осваивает практически исключительно первый сегмент структуры в направлении от критика к литературному явлению. Фигура реципиента мало учитывается либо вообще игнорируется в исследованиях о методе и средствах литературно-критической деятельности, о диалектике субъективного и объективного.

Исторически слово «критика» обладало множеством значений и их оттенков5151
  Г. В. Хомелев в работе «Понятие критики и ее формы. Опыт философского исследования теории и методологии» делает вывод о богатой практике использования слова «критика». «Геродот, Гомер используют его в значении “толковать, истолковывать”, Гесиод – в значении “состязаться”, Эсхил – в значении “делать вывод”, Софокл – “расспрашивать”, Платон – “судить, оценивать, выбирать, предпочитать, судить”, Аристотель – “определять, судить”» (см.: Хомелев Г. В. Понятие критики и ее формы. Опыт философского исследования теории и методологии. Л., 1991. С. 8 – 9).


[Закрыть]. Сегодня из всего множества изначальных семантических вариантов актуальным является «судить» – емкое толкование, включающее в себя два смысловых компонента: истолковывать и оценивать. Они лежат в основе тех традиционных определений литературной критики, которые зафиксированы в словарях и энциклопедиях5252
  «Критика – один из видов литературного творчества, оценка и истолкование художественного произведения, явлений жизни, в нем отраженных» (см.: Краткая литературная энциклопедия / гл. ред. А. Сурков. М., 1967. С. 254); «Критика – пристрастное интуитивно-интеллектуальное прочтение словесно-художественных текстов…» (см.: Литературная энциклопедия терминов и понятий / сост. А. Николюкин. М., 2001. С. 414); «Критика – часть науки о литературе, задачей которой является оценка литературных произведений с точки зрения современности и применительно к ее интересам на основе как данных теории и истории литературы, так и всего круга общественно-политических, эстетических и этических норм своего времени» (см.: Словарь литературоведческих терминов / сост. Л. Тимофеев, С. Тураев. М., 1974. С. 168).


[Закрыть], однако охватывают только один сегмент теоретически сложившейся модели критики.

Синтез герменевтико-онтологической и коммуникативно-прагматической парадигм исследования позволяет охватить все компоненты деятельности литературного критика, а также создать и описать обновленную модель литературно-критической деятельности.

Бесспорным является положение о том, что литературная критика – это, прежде всего, вид критического суждения, которое, в свою очередь, является видом суждения как такового. Суждение, в отличие от высказывания, всегда модально и носит оценочный характер. Критическое суждение в качестве формы мышления осмысливается в Новое время. Так, И. Кант выделяет критику в самостоятельную форму исследовательской деятельности, однако называет ее не познанием, а только средством выявления внешних условий, предпосылок и возможностей познания, его границ. К идее плодотворности негативной критики в процессе познания приходит марксизм5353
  Об истории восприятия и функционирования критического суждения в философии см.: Хомелев Г. В. Понятие критики и ее формы. Опыт философского исследования теории и методологии. Л., 1991.


[Закрыть]. Литературно-критическое суждение оказывается таким видом критического суждения, который предполагает в качестве объекта литературу и отраженную в ней действительность.

Критическая деятельность рассматривается нами как особый вид акта понимания и коммуникации, который в снятом виде присутствует уже на первом этапе (интерпретации и оценки). Специфика деятельности критика в ее разнонаправленности, обусловленной промежуточным положением критика между художественным произведением как образно воплощенным художником «ответом» в процессе интерпретации бытия; самим автором как «вопрошающим»; читателем как носителем своих «вопросов» и «ответов»; самим собой вне роли критика, продуцирующим «вопросы». Критическая деятельность – это и прагматический коммуникативный феномен, проявляющийся в некотором типе ситуаций коммуникативного взаимодействия, в которых коммуникатор, руководствуясь конкретными практическими целями, озабочен доведением до сведения адресата определенной информации5454
  Здесь в качестве теоретической основы используются исследования, осуществленные в рамках прагмалингвистики, теории коммуникативных актов (ван Дейк Т. А. «Язык. Познание. Коммуникация», Е. Н. Зарецкая «Теория речевой коммуникации (риторический подход)», О. С. Исерс «Коммуникативные стратегии и тактики русской речи», Г. В. Колшанский «Паралингвистика», А. А. Леонтьев «Высказывание как предмет лингвистики, психолингвистики и теории коммуникации»), а также работы В. В. Виноградова, Г. Г. Шпета («Мысль и слово»), М. М. Бахтина, П. Рике-ра, Ю. М. Лотмана, А. М. Пятигорского («Семиотика»), в которых рассматривается интерсубъективная природа коммуникации/диалога.


[Закрыть].

В данном исследовании мы опираемся на идею диалогичности понимания. По мнению В. М. Розина, важным для гуманитарного познания является различение двух его планов: истолкование (интерпретация) текстов и построение ментальных объяснений и их текстовых воплощений5555
  Розин В. М. Природа и особенности гуманитарного познания и науки // Наука глазами гуманитария. М., 2005. С. 52 – 53.


[Закрыть]. Считаем, что положение о том, что изначальная ориентированность текста на Другого, его коммуникативный характер определяют содержание и структуру как критического текста, так и самой деятельности. В нашу задачу не входит рассмотрение процесса восприятия критического текста читателем, в то же время фигура читателя представлена как важный структурообразующий фактор, вокруг которого формируется коммуникативная модель.

Рассмотрим структуру критической деятельности, особенности которой обусловлены ее интерсубъективной природой, и опишем ее основные компоненты. Отправной точкой для нас является классическая триада – модель функционирования литературного произведения как вариант общей схемы коммуникативного акта (адресанттекст-адресат): Автор – Художественное произведение – Читатель, каждый компонент которой структурируется. Так, в структуре компонента Читатель как некоего множества реципиентов традиционно выделяют как минимум две основные группы: профессиональные и непрофессиональные читатели. К числу «профессиональных» относят критика, чья рефлексия по поводу прочитанного/ наблюдаемого в конкретном тексте или в литературном процессе оформляется в критическом тексте, также особым образом структурированном и адресованном своему множеству реципиентов. Образование новых компонентов (еще одного текста, еще одного множества реципиентов) уже свидетельствует о том, что, выводя из указанной выше триады Критика, мы получим сложную развернутую модель критической деятельности, основанную на интерсубъективном взаимодействии. Выделим основные ее сегменты, направления воздействия и взаимодействия.

Первый сегмент структуры (ее активное изучение начинается с включением в область познания категории читателя) может быть описан следующим образом: определенная авторская интенция, ориентированная на читателя, реализуется в художественном произведении. Художественный текст одновременно является и частью бытия, открытого для понимания, и авторским вариантом интерпретации бытия. Включая в себя собственно текст и художественную реальность как необходимые компоненты, художественное произведение функционирует во множестве интерпретаций и восприятий, обусловленном множественностью потенциальных реципиентов. Объект нашего изучения – вариант коммуникативной цепочки, в которой реципиентом является литературный критик. Эстетическое восприятие художественного произведения критиком будет существенно отличаться от восприятия группы непрофессиональных реципиентов. Причина – разница не только в профессиональной подготовленности, опытности критика и зачастую наивно-эмоциональном уровне восприятия массового читателя, но и в различии целеполагания, интенции, направленной в критической деятельности не только на художественное произведение и бытие (интерпретационная деятельность), на себя (момент самоинтерпретации), но и на некое «свое» множество реципиентов. В то же время эти восприятия имеют нечто сходное, обусловленное единой природой эстетического переживания и единой ситуацией понимания как способа бытия (М. Хайдеггер). Иными словами, типы восприятия можно условно обозначить как «восприятие-для-себя» (в случае массового читателя) и «восприятие-для-другого-и-для-себя» (в случае критика). Показательным в этом смысле является признание критика А. Марченко: «И “День поэзии-86”, и “День…” следующий я прочитала дважды. Сначала для себя: то с конца, то с середины, перепрыгивая через то, что не приглянулось (не тронуло) по первой же строфе, а то и строчке. Потом, через некоторое время, профессионально-педантично: подряд и медленно»5656
  Марченко А. Синдром: единогрезие // Знамя. 1988. № 6. С. 215.


[Закрыть].

В процессе интерпретационной деятельности критик, имея установку на реципиента и «свой вопрос», который обусловила экзистенциальная и коммуникативная ситуация, создает ментальную и/ или ментально-текстовую модель (первичный текст) интерпретации, уже ориентируя его на читателя. Здесь необходимо выделить следующий сегмент и следующее направление взаимодействия в структуре критической деятельности: Критик – Критический текст – Читатель. Этот сегмент в некотором смысле повторяет первый (Автор – Художественный текст): наличие определенной интенции, направленной на реципиента, текст, в котором эта интенция реализуется, читателя как множество. Такая формальная корреляция, между тем, корректируется специфическими особенностями, присущими критической деятельности. Так, например, множество Читатель включает и писателя. Непосредственные обращения к нему в текстах современной литературной критики редки, однако, включенный во множество реципиентов, он оказывается тем наблюдателем, который подразумевается и влияет на протекание диалога («эффект двойного диалога»5757
  О функции наблюдателя в художественной и речевой коммуникации: Попова Т. И. Диалог с двойным адресатом // Риторика в современном обществе и образовании. М., 2003; Маслова А. Ю. Введение в прагмалингвистику: учебное пособие. М., 2007; Формановская Н. И. Речевое общение. М., 2002.


[Закрыть]).

Читатель может быть знаком с интерпретируемым художественным произведением, и это первичное личное восприятие входит в область пред-знания реципиента. В таком случае коммуникативно-прагматическая интенция критика будет направлена на ценностные, общественные и другие ориентиры/стереотипы реципиента, возможно, с целью изменить их или внушить свои (свои критерии оценки как верные, свое представление об общественной проблеме, нашедшей отражение в произведении, как верное), и на то возможное представление/суждение о произведении, которое уже имеется в сознании реципиента. По сути, мы имеем следующий сегмент: художественное произведение в восприятии критика – художественное произведение в восприятии читателя. Очевидно, что восприятие критика эксплицитно (и имплицитно) представлено в тексте критической статьи и аргументируется (с разной степенью использования специального инструментария). Все другие «восприятия» присутствуют имплицитно как возможные «чужие прочтения». Но они могут быть и эксплицированы. Критический материал дает многочисленные примеры экспликации так «чужого мнения»: точки зрения критиков, с которыми спорит/согласен автор статьи; мнения/ощущения массового читателя, (не)истинные, глубокие/поверхностные. Читательское прочтение художественного произведения и прочтение критика – (само)интерпретации – «встречаются» в критической статье, а более явно в сознании реципиента, когда его «ответ» будет соотноситься с «ответом» критика. Можно сказать, что в сознании читателя сходятся (конфликтуют/соотносятся) две интенции: писателя и критика. Определим это явление как конфликт преобразующих установок.

В результате критической деятельности появляется еще одно читательское прочтение. В этом смысле «жизнь» (функционирование) художественного произведения в рамках критической деятельности представляет собой сложный процесс трансформации/приращения/ утраты смысла в ситуации интерсубъективного взаимодействия.