Текст книги "Русская литературная критика на рубеже ХХ-ХХI веков"

Общественное сознание как объект внимания литературной критики: интерпретационные стратегии, ценностные ориентиры

Следующий объект внимания критики, объединивший статьи в отдельный блок, – общественное сознание и его художественное исследование.

Статистический анализ всего комплекса статей данной группы позволил сделать вывод о том, что общественное сознание как объект «интересует» в большей степени критику журнала «Знамя». Большая часть работ, объединенных названным объектом, публикуется в «Новом мире» и «Знамени» с 1991 по 1993 год (так, «Знамя» за 1991 год публикует 9 статей с обозначенным объектом). Затем на протяжении всего десятилетия журналы публикуют по одной-две статьи социологического характера, притом не каждый год. Как показало исследование работ данной группы, спад оказался обратно пропорциональным усилению аналитизма и «приближению к художественному тексту». «Октябрь» публикует подобные статьи лишь в 2000 – 2001-м году. Малое количество работ, ориентированных на осмысление общественных проблем, в этом журнале объясняется меньшей социологичностью его критики, общей ориентированностью на рецепцию литературной ситуации, отдельных литературных явлений.

В процессе поиска типологических моментов, связывающих критические тексты разных авторов на протяжении десятилетия, и репрезентативных оснований типологии мы совместили два ракурса – хронологический (что позволило обнаруживать динамику найденных закономерностей) и «стратегический» (выявляющий динамику интерпретационных стратегий либеральной критики)221221
  Акцентируем внимание на значимости обоих ракурсов и заметим, что некоторые выделенные нами особенности осмысления критикой данного объекта проявляются, к примеру, в рамках только стратегий и не показательны в хронологическом плане.


[Закрыть].

Доминирующие интерпретационные стратегии в критике 1990-х – начала 2000-х годов – «реставрационная», «коррекционная», аналитическая. Под «интерпретационной стратегией» понимается не только программа интерпретации конкретного текста/литературного факта, но и изначальная позиция критика как «вопрошающего», «вопрос» которого, направленный на текст/литературный факт как проявление бытия, может быть также понят как программа. Для критики 1990-х, переживающей кризис самоидентификации в ситуации утраты читателя и прошлого высокого авторитетного статуса, (само) рефлексия и сам акт интерпретации приобретают «экзистенциальную» значимость.

Первая стратегия – «реставрационная» – направлена на разрушение, отсечение в сознании читателя тех представлений, которые генетически восходят к советской ментальности, на восстановление нормы. Происходит своего рода «реставрация» тех ценностей/фактов, а главное, мировоззренческих установок, которые трансформировались под идеологическим воздействием советской эпохи. Эта стратегия доминирует только в начале 1990-х годов и становится неактуальной уже в 1993 году. Материалом для «реставрации» становятся идеологическое мышление, привычка к вычитыванию идеологического в текстах (в статье А. Немзер «Сила и бессилие соблазна», 1991), травмированное органическое сознание «патриотов» (А. Агеев «Варварская лира», 1991), восприятие быта как пошлости (Н. Иванова «Неопалимый голубок», 1991), трансформированное понимание эсхатологичности (А. Якимович «Эсхатология смутного времени», 1991), мифологическое сознание современного человека (М. Липовецкий «Совок-блюз», 1991, А. Немзер «Страсть к разрывам», 1992). Во всех названных статьях утверждается альтернативная (истинная) ценностная координата.

Характерно, что в статьях этой группы и этого периода носителями исследуемых отклонений от нормы оказывается не все общество: в статье А. Агеева это поэты-патриоты, у Н. Ивановой – люди с «чистеньким» идеологизированным сознанием, у А. Якимовича – новая интеллигенция, сформированная советскими условиями, у М. Липовецкого – носители и создатели мифа о шестидесятниках, А. Немзер называет имена конкретных лиц, чья самоидентификация имеет форму негативной, предполагающей разрыв с поколением, веком, направлением. В представлении критики, обозначенной группе и им сочувствующим (что позволяет критику осмысливать ту или иную проблему как остросоциальную) противостоит более широкая масса людей (читателей), в которых живо понятие нормы. От имени последних и представительствует критик.

Статья Н. Ивановой «Неопалимый голубок. Пошлость как эстетический феномен»222222
  Знамя. 1991. № 8.


[Закрыть] типична для рассматриваемой стратегии. Задача Н. Ивановой – способствовать возвращению («реставрации») и утверждению ценностной нормы, которая предполагает отношение к быту (синонимом быта в статье выступает «пошлость») как к нормальному проявлению человеческой жизни, снять привнесенные негативные идеологические смыслы. Ценностная оппозиция, которую предполагает «реставрационная» стратегия и сформулированная задача, определяет ход размышлений и реализацию прагматической цели критика. На протяжении статьи оппозиция, которая в самом общем плане представляет собой инвариантное противопоставление «нормы» и «отклонения», реализуется в целой системе вариантов (авторская (истинная) норма и антинорма – советская норма и антинорма; человеческое – расчеловечивающее; носители нормы – пропагандисты безбытности), первый член которых дается в модусе приятия/истины, а второй – резкого неприятия223223
  Описание процесса пропаганды социалистического безбытного образа жизни сопровождается последовательным включением мотива борьбы, войны, агрессии («борьба с дурным вкусом», «Луначарский воюет», «ниспровергающие будетлянские призывы», «борьба с бытом», «борьба с памятью», «разрушение традиционного уклада жизни», «индивидуальное вытесняется», «борьба с мещанством»), оценкой его как разрушающего личностное начало.


[Закрыть]. Подобные оппозиции обнаруживаем во всех статьях, принадлежащих рассматриваемой стратегии.

По принципу оппозиции Н. Иванова выстраивает и художественные тексты писателей (антибытовиков – Хлебникова, Маяковского, конструктивистов, Проскурина; понимающих быт как нормальное проявление человеческой жизни – Булгакова, Шаламова, Солженицына, Трифонова, Петрушевской, Толстой). Безбытному советскому ценностному ориентиру (в котором аскетизм окрашен как ценностно значимый, а быт ассоциируется с мещанской жизнью, пошлостью, буржуазным Западом) Н. Иванова противопоставляет ориентир, освященный классической литературной традицией (согласно которому безбытность грозит расчеловечиванием, а быт спасителен)224224
  Опора на классику как на авторитет характерна для большинства статей «реставрационной» стратегии. А. Якимович использует фрагменты классических произведений, чтобы сформулировать первоначальное, истинностное понимание эсхатологии (XIX век в контексте его статьи – век действительного философского образования, связей с религиозной культурой, глубокого, а не «оплощенного» сознания) (см.: Якимович А. Эсхатология смутного времени // Знамя. 1991. № 6). А. Немзер в статье «Сила и бессилие соблазна» упоминает классическую литературу как неидеологизированную (в противовес советской, а также в противовес сознанию современника, настроенного на поиск идеологий), интерпретирует произведение Кормера, сопоставляя и противопоставляя его с текстами Достоевского (см.: Немзер А. Сила и бессилие соблазна // Новый мир. 1991. № 9).


[Закрыть].

Критик исследует эволюцию категории пошлости, быта в культуре ХХ века, последовательно обращается к революционным годам (времени борьбы с бытом и насильственного формирования концепции нового (пролетарского) быта), периоду утверждения «безбытности» как стиля жизни и литературы, фиксирует факты сопротивления безбытности и восстановления нормы в современной литературе. Н. Иванова выстраивает своеобразный «сюжет» – движение феномена «пошлости» в разных исторических обстоятельствах. Важно, что выстраиваемые оппозиции мыслятся критиком еще и как познавательные установки (рассматривает интерпретации Л. Гинзбург, И. Дедкова, критику произведений Ю.Трифонова как не освобожденные от заранее отрицательной реакции на слова «мещанство», «пошлость»).

Вторая стратегия – «корректирующая» – направлена на осмысление порожденных современностью отклонений от нормы в сознании современника, актуализацию этой нормы. Между первой и второй стратегией обнаруживаются сближения (интерпретация с точки зрения ценностных ориентиров, оппозиция как структурообразующее начало) и отличие (отклонения от нормы не будут объясняться советским прошлым). Критики обнаруживают следующие «болезни» современного сознания: привыкание к игре как способу ухода от реальности (С. Носов «Литература и игра», 1992), понижение ценности классики (В. Камянов «Игра на понижение», 1993), архивизм (А. Пурин «Архивисты и новаторы», 1994), иждивенчество, прутковщина, несвобода (С. Рассадин «Освобождение от свободы», 1995), схематизм в осмыслении прошлого и настоящего (И. Дедков «Между прошлым и будущим», 1991), мифологичность сознания (А. Агеев «Бесъ борьбы», 1996), страсть к отрицаниям как примета постидеологического сознания (В. Потапов «Схватка с Левиафаном», 1991).

Норма в виде определенного ценностного ориентира эксплицирована в тексте и, как и в рамках первой стратегии, часто ассоциируется с классикой225225
  Так, С. Носов «вирусу игрового мировосприятия» противопоставляет классику, творчество Л. Толстого, Достоевского, «<…>искания русской классической литературы в целом были порывом к истинной жизни сквозь “мишуру” цивилизации, сквозь “суету” поддельного существования, в которое представлялось погруженным человечество» (см.: Носов С. Литература и игра // Новый мир. 1992. № 2. С. 232). В статье В. Камянова классика мыслится как особый тип мышления, который «никогда не приближается к нулевой отметке, ибо капитальные «почему?» и «зачем?» маячат у каждого из этих писателей – за ближним порядком мыслей», потому что писатель-классик, «отмеряя минуты, помнит о немеренном времени; частные обстоятельства сопрягает с универсальным «обстоятельством» – жизнью <…>» (см.: Камянов В. Игра на понижение. О репутации «старого искусства» // Новый мир. 1993. № 5. С. 237). Свободу и ответственность классики С. Рассадин противопоставляет жизненным ориентирам молодого поколения 1980-х (см.: Рассадин С. Освобождение от свободы // Знамя. 1995. № 11).


[Закрыть]. Носителями названных отклонений являются так же, как и в первом случае, определенные социальные слои: молодое поколение 1980-х (С. Рассадин), «борцы» с идеологическим сознанием (А. Агеев), аналитики, накладывающие схемы на многообразную жизнь (И. Дедков), нынешняя словесность (С. Носов), архивисты, необъективные исследователи (А. Пурин) и т.п. В то же время критики указывают на то, что исследуемые критиком проявления сознания «симптоматичны» («распространенны», «типичны») и для большего круга современников.

Третья стратегия (самая распространенная) – аналитическая – направлена на безоценочное осмысление новой ментальности, ее эволюции. Актуальными моментами, характеризующими сознание современного человека, называются вживание в ситуацию пограничного бытия (А. Немзер «Двойной портрет на фоне заката», 1993), кризис идентичности (Н. Иванова «После», 1996), выпадение исторической памяти, внутренняя безопорность (В. Камянов «В тесноте и обиде, или «Новый человек» на земле и под землей», 1991), фантомность, мифологичность сознания (А. Архангельский «”Гей, славяне!”…», 1995), внутренняя безопорность (И. Роднянская «Сюжеты тревоги. Маканин под знаком “новой жестокости”», 1997), утрата веры в высшие смыслы, цельности и ценностей, постмодернистское мировосприятие, тоска по реальности (К. Степанян «Реализм как заключительная стадия постмодернизма», 1992; «Назову себя цвайшпацирен?», 1993; «Кризис слова на пороге свободы», 1999), неуверенность в будущем, застигнутость, неопределенность, неизвестность, нереализованность (О. Дарк «Принесенные в жертву», 1998), бегство от современности (А. Немзер «В каком году – рассчитывай…», 1998). В названных работах фиксируемые проявления сознания современника рассматриваются вне оппозиции «норма – отклонение». Критика фиксирует проявление сознания современника, оказавшегося в экзистенциальной ситуации кризиса. Неслучайно появление в статьях этой группы характеристик сознания, связанных с традицией литературного и философского экзистенциализма: тошнота, застигнутость, неизвестность, отчаяние, тревога, ужас. Актуальным становится не нравственно-ментальный план, а ментально-психологический. Показательно и то, что эта стратегия, в отличие от описанных выше, выделяет не часть социума – носителей того или иного отклонения от нормы, а все общество.

Только в рамках третьей стратегии имеет место движение не от формулируемого «диагноза» к литературе (как иллюстрации), а от литературного явления к постановке своеобразного «диагноза» обществу, оценке общественного сознания. Эта тактика одинаково характерна для обоих журналов, встречается в работах О. Дарка («Знамя», 1998), А. Немзера («Знамя», 1993), В. Камянова («Новый мир», 1991), И. Роднянской («Новый мир»,1997). Подавляющее же большинство статей, объединенных объектом «общественное сознание», демонстрирует использование первой тактики, это связано с качеством выбираемых стратегий. «Реставраторская» и «корректирующая» предполагают обозначение ментальной проблемы как данности, наличие ценностной шкалы. Аналитическая стратегия ориентирована на поиск, прежде на «симптомы», чем на «диагноз». Соотносятся с этими выводами наблюдения за доминированием в критических статьях аналитической или прагматической составляющей. Показательно, что в рамках первой и второй стратегий доминирует прагмаориентированный метод. Типичной формулировкой (моделируемой нами) прагматической цели является восстановление нормы. В рамках третьей стратегии доминирует аналитическая составляющая. Хронологически до середины 1990-х годов актуальна прагматическая составляющая метода, во второй половине – аналитико-прагматическая и аналитическая. На наш взгляд, это напрямую связано с потерей критикой статуса инстанции, ориентирующей читателя, обладающей авторитетным знанием. Теперь она идентифицирует себя с аналитиком.

В рамках обозначенных стратегий интерпретации складываются обобщенные психологические портреты поколения. В первой половине 1990-х (период активности «реставрационной» и «коррекционной» стратегии) – это человек, сознание которого определяли либо сформированные советской эпохой ориентиры, установки мышления, либо новые мифы, заместившие старые. Во второй половине 1990-х годов – современник, переживающий кризис самоидентификации, который проявляется в разрыве связи с прошлым, неукорененности в настоящем, неверии в будущее, переживании относительности системы ценностей (отсутствие «вертикали» (К. Степанян)). Отсюда и «безопорность» как самая частотная характеристика сознания современного человека.

Нельзя говорить о том, что какой-то из журналов выбирает определенный комплекс черт сознания и исследует только их. В то же время в «Знамени» наблюдается больший интерес к исследованию постмодернистского типа мышления современного человека.

Обращение к персоналиям позволяет сделать вывод о том, что ряд критиков работает в рамках одной стратегии, есть те, кто меняет свою стратегию в направлении третьей, аналитической (обратного движения нет). Так, на первую и близкую ей вторую стратегию ориентирован А. Агеев, на третью К. Степанян. В статьях Н. Ивановой, А. Немзера обнаруживается «стратегическое» переориентирование.

Так, смена стратегий выявляется в критике А. Немзера. Центральной категорией для А. Немзера является категория истории, времени. По отношению к ней мыслится особенность мироощущения современника, выстраивается процесс интерпретации. Однако смысловое наполнение категории времени меняется на протяжении десятилетия и совпадает со сменой стратегии. В рамках «реставрационной» стратегии написаны две работы («Сила и бессилие соблазна» (1991), «Страсть к разрывам» (1992)), опубликованные в «Новом мире». В них история мыслится как процесс, в котором в сложных отношениях находятся век минувший и нынешний, переживание разрыва между ними – особенность сознания современного человека, источник душевного дискомфорта и тех отклонений, которые фиксирует А. Немзер. Речь идет о сформированной прошлой эпохой нужде в идеологии и идеологах, мифах, идеологической интерпретации мира/текста226226
  В статье «Страсть к разрывам» критик пишет: «Противоречат же они [люди, подверженные страсти к разрывам – Ю. Г.] подходу “по одежке”, когда в оппоненте-современнике или изучаемом писателе, мыслителе, политике, идеологе времен минувших видят представителя некой конфессии, нации, узкой традиции, сословия – и только» (см.: Немзер А. Страсть к разрывам. С. 226). В работе «Сила и бессилие соблазна» делает подобное заявление: «соблазны никуда не деваются, и тоска по идеологии, неотрывная от “идеологических подозрений”, – один из них» (см.: Немзер А. Сила и бессилие соблазна. С. 212).


[Закрыть]. Эта черта исследуется и как ментальная, и как интерпретационная (в смысле вычитывания смыслов227227
  «Рецепт» такого вычитывания реконструирует А. Немзер в статье «Сила и бессилие соблазна»: «Рецепт ясен: вывернул писателя наизнанку, обрубил лишнее, чуть сдвинул тональность – и готов “идеолог”, которого можно разоблачать во имя утверждения собственной “идеологии”. В оны годы так обходился Аннинский с Трифоновым, недавно с Владимовым, теперь – с Леонидом Бородиным («Литературная газета», 7.11.90), о котором у нас речь впереди. Можно понять критика, давно и прочно стоящего под штандартом с надписью “Ищу идеолога!” (вариант для публики: “Скажи наконец, что есть истина”)» (см.: Немзер А. Сила и бессилие соблазна. С. 202).


[Закрыть]), свойственная советскому читателю на протяжении всего ХХ века. По контрасту с идеологическим критик выстраивает собственный анализ произведений Кормера, Бородина, рассматривает ту или иную идею, точку зрения в отношении к ее носителю, критика интересует личная мотивировка идеи, проблема соотношения и взаимовлияния идеи и судьбы. В отличие от В. Потапова, А. Немзер не смотрит на авторов как на создателей идеологии, а на текст как на ее носителя. Подход к интерпретации – личностно ориентированный – декларируется самим критиком в качестве не только выбранного, но и объективного, единственно возможного в ситуации активного созидания новых мифов228228
  «Мне бы хотелось, чтобы мои возражения героям статьи воспринимались как возражения личностям (а не представителям той или иной идеологической тенденции)», «Речь стоит вести не об идеологии критика, а об индивидуальных ориентирах» (см.: Немзер А. Страсть к разрывам. С. 236).


[Закрыть].

В статье «Страсть к разрывам» А. Немзера интересуют не только внутренние противоречия концепций оппонентов, но сами механизмы проявления нового мифа. Критик обращается к логике суждений А. Латыниной, Л. Аннинского, М. Эпштейна, ему интересны общие законы существования новейшей мифологии, методологические принципы ее возникновения и функционирования. От содержательного уровня концепций оппонентов А. Немзер переходит, таким образом, к осмыслению типов мышления, к стратегиям. Наличие мифов и легкость их восприятия современником, по мнению критика, – результат той пустоты, которая явилась следствием разрушения советских идеологических мифов, разрыва между минувшим и настоящим веком.

В аналитически ориентированной работе 1993 года («Двойной портрет на фоне заката»229229
  Знамя. 1993. № 12.


[Закрыть]) категория времени, истории мыслится иначе. Теперь А. Немзер отталкивается от текста, в котором отразилось мироощущение, ощущение времени конкретного автора (Т. Кибирова, А. Слаповского). «История» мыслится как синоним реальности современника, противопоставленной пространству мифов, в котором долгое время существовал советский человек230230
  Так, творчество Кибирова и Слаповского, по мнению А. Немзера, «это попытки вернуться в историю из сумрачного леса, где оказались, увы, не только те, кто подобно поэту и прозаику ныне достигли средины странствия земного» (см.: Немзер А. Двойной портрет на фоне заката. С. 192).


[Закрыть]. Разрыв с историей теперь сопряжен с такими угадываемыми Немзером ощущениями, как тревога и чувство вины, конца – категориями экзистенциальными. В статье 1998 года («В каком году – рассчитывай…») они станут преобладающими. Если в 1993 история как настоящее бытие мыслилась в качестве временно потерянной нормы, возвращение к которой жизненно важно, то в 1998 ее существование мыслится относительным231231
  В статье «Торжествует связь времен. Но связь-то предполагает два опорных пункта: прошлое и настоящее. Когда второй пункт отсутствует, надо искать какое-то другое слово», «и все же, вспоминая лучшую прозу последних лет, мы в гораздо большей мере ощущаем ее обусловленность современностью, чем прямую на современность направленность» (см.: Немзер А. В каком году – рассчитывай (заметки к вечному сюжету «Литература и современность»): [Электронный ресурс] // Знамя. 1998. № 5. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/1998/ 5/nemzer.html (дата обращения: 15.09.2009)).


[Закрыть]. Важно, что из потока литературы А. Немзером вычленяются тексты, общий мотив которых – бегство от современности.

В названных работах А. Немзер совершает путь от «чистых» в своей потенциальной контрастности (включенности в оппозицию) категорий к более сложным проявлениям общественного сознания, экзистенциальным, сопряженным с ситуацией бытийной неустойчивости, пограничности. Если в первых двух статьях носителями отклонений оказывались либо конкретные люди, либо определенная часть общества, к которой критик себя и проницательного читателя не относил, то теперь исследуются всеобщие ментальные черты (неслучайно увеличение количества местоимений «наши», «мы»). Экзистенциально ориентированные статьи публикуются А. Немзером в журнале «Знамя», а первые две в «Новом мире». Это неслучайно: «Знамя» – журнал, более ориентированный на осмысление постмодернизма и проявлений постмодернистского мироощущения. А наблюдаемое А. Немзером состояние современника близко именно постмодернистскому мироощущению.

К. Степанян – критик, меняющий не стратегии, а ракурс видения выбранного объекта. Объединяет три статьи К. Степаняна («Реализм как заключительная стадия постмодернизма» (1992), «Назову себя цвайшпацирен?» (1993), «Кризис слова на пороге свободы» (1999)), опубликованные в «Знамени», внимание к постмодернизму, постмодернистскому мировосприятию. Критик последовательно повторяет в статьях признаки постмодернистского восприятия мира, трижды повторяет мысль о том, что «многие из нас именно постмодернисты», доказывает мысль о том, что постмодернистское сознание не способно справиться с ролью открытия реальности, а его преодоление, трансформация его проявлений может быть продуктивна. Такую трансформацию К. Степанян наблюдает в русской прозе, которую объединяет под названием «новый реализм» и которая оказывается способной рождать смыслы. Динамика критики К. Степаняна связана с последовательной актуализацией, экзистенциальных вопросов и вопросов гносеологии/интерпретации. Так, первая статья о постмодернистском мироощущении, его признаках представляет собой развернутую информационную справку, необходимую в ситуации, когда для большинства писателей, критиков, читателей постмодернизм – «непонятный зверь»232232
  Степанян К. Реализм как заключительная стадия постмодернизма // Знамя. 1992. № 9. С. 232.


[Закрыть]. Обращаясь к литературной практике (как к иллюстрации), критик фиксирует проявление реалистического как тоски по подлинной реальности. Постмодернизм как объект включается в осмысление проблемы Человек и Реальность и вопросов о способах постижения/возвращения/открытия реальности. К. Степанян приходит к выводу о непродуктивности «чистого» постмодернизма. Далее в статье 1993 года критик акцентирует внимание на той экзистенциальной и гносеологической ситуации, в которой оказался современник (писатель и читатель): переориентация литературы с социальной сферы на более удаленные от поверхности, потеря литературоцентризма и одновременно читательская потребность искать новые смыслы в литературе, которая их продуцирует, растерянность в ситуации необходимости самостоятельного осмысления мира, истории, себя без идеологических помощников со стороны «монстра тоталитарной власти» и др. В русском постмодернизме теперь в качестве главной черты указывается способность продуцировать смыслы. Постмодернистское сознание мыслится теперь в познавательном плане как ориентированное на познание, поиск смыслов как источник самосознания и самопознания. В третьей статье от гносеологического ракурса К. Степанян приходит к экзистенциальному. Об этом свидетельствуют те признаки постмодернистского сознания, которые перечисляет критик. Наряду с теми чертами, которые уже появлялись в предыдущих статьях, обнаруживаются: отчуждение людей, утрата цельности, чувство глобального одиночества, безнадежность, беззащитность, утрата вертикали. Тексты, к которым обращается К. Степанян (В. Маканин, М. Бутов), подтверждают его наблюдения. Постмодернистский кризис, через который проходит сознание людей, по мнению критика, оказывается самым болезненным. Если в первых двух статьях выход предполагался, проявлением его был новый реализм, теперь он не конструируется критиком233233
  Это заметно в замечаниях критика о романе «Андеграунд, или герой нашего времени»: «Полное торжество постмодернизма! – и в пределах романа ему ничего не противопоставлено» (см.: Немзер А. Когда? Где? Кто? О романе Владимира Маканина: опыт краткого путеводителя: [Электронный ресурс] // Новый мир. 1998. № 10. URL: http://magazines.russ.ru/ novyi_mi/1998/10/nemzer.html (дата обращения: 8.09.2009)), о прорывах в иную реальность в прозе М. Бутова: «Эти прорывы требуют стольких усилий, столь непредсказуем выход из них, столь величественно и в то же время страшно то, что отрывается в тот миг, что удержаться там трудно, да и страшновато» (см.: Степанян К. Кризис слова на пороге свободы: [Электронный ресурс] // Знамя. 1999. № 8. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/1999/8/ stepan.html (дата обращения: 12.08.2009)).


[Закрыть].

Смена стратегий в проанализированных выше статьях является следствием смены «вопроса», определяющего направление (само) интерпретации.

В каждой из рассмотренных статей данного блока озвучена или подразумевается та или иная ценностная категория, мыслимая как истинная. Вместе они образуют ценностное поле, в рамках которого функционирует литературная критика и которое является актуальным для социума в данный период. На протяжении 1990-х годов оно меняется, на каждом этапе актуализируя тот или иной аксиологически значимый ориентир. Наиболее явно эта динамика проявляется, если исследовать десятилетие «стратегически». «Реставрационная» стратегия последовательно конструирует ценностную доминанту «от противного»: не идеологические ориентиры, а непреходящие категории доброты, свободы, порядочности; не группа, масса, поколение, а личность; не разрыв с прошлым, а связь, укорененность в минувшем (А. Немзер) и т. п. Это коррелирует с явлением негативной самоидентификации, характерной для критики 1990-х .

Другая закономерность, проявляющаяся в критике, исследующей общественное сознание, – параллельное «ведение» заявленных ценностей в либеральных журналах: приоритет высших, непреходящих, не конкретно-исторических ценностей (А. Немзер («Новый мир») – А. Агеев («Знамя») – О. Павлов («Октябрь»))234234
  Немзер А. Сила и бессилие соблазна // Новый мир. 1991. № 9; Немзер А. Страсть к разрывам. Заметки о сравнительно новой мифологии // Новый мир. 1992. № 4; Агеев А. Варварская лира. Очерки «патриотической» поэзии // Знамя. 1991. № 2; Агеев А. Бѣсъ борьбы // Знамя. 1996. № 6; Павлов О. Метафизика русской прозы. Записки литературного человека // Октябрь. 1998. № 1.


[Закрыть]; ценность личности и личного (А. Немзер («Новый мир») – Н. Иванова («Знамя») – Б. Филевский («Октябрь»))235235
  Немзер А. Страсть к разрывам. Заметки о сравнительно новой мифологии // Новый мир. 1992. № 4; Иванова Н. Неопалимый голубок. «Пошлость» как эстетический феномен // Знамя. 1991. № 8; Филевский Б. Так и спасемся // Октябрь. 1995. № 5.


[Закрыть]; связь с историей, объективность (А. Немзер («Новый мир») – М. Липовецкий («Знамя») – Е. Иваницкая («Октябрь»)236236
  Немзер А. История пишется завтра // Знамя. 1996. № 12; Липовецкий М. Совок-блюз. Шестидесятники сегодня // Знамя. 1991. № 9; Иваницкая Е. Страстно поднятый перст или угрожающий палец? Еще раз о «нравственности» и «безнравственности» в литературе // Октябрь. 1995. № 11.


[Закрыть]).

Хронологический принцип позволяет обнаружить динамику осмысления вопросов преемственности, исторического самосознания на протяжении десятилетия. Для начала 1990-х характерен пафос объективного осознания истории (В. Камянов, «Новый мир», 1991), утверждения свободного от «костылей» идеологических концепций, мифов; близко к этому утверждение ценности открытого, вне декораций, мишуры, игры видения реальности (С. Носов, «Новый мир», 1992; И. Дедков, «Знамя», 1991; К. Степанян, «Знамя», 1992). Объединяет статьи проблема «чистого» видения истории (настоящего и прошлого). К середине десятилетия помимо названного аспекта, который продолжает быть актуальным, появляется другой – связанный с проблемой кризиса самосознания. Критика переориентирует взгляд на историю с необходимости ее «познания» на «самопознание» (А. Пурин, «Новый мир», 1994; А. Агеев, «Знамя», 1996; А. Немзер, «Знамя», 1993; А. Архангельский, «Новый мир», 1995). Во второй половине 1990-х годов, когда актуальной становится экзистенциальная проблематика, критика констатирует кризис самосознания, экзистенциально драматичную ситуацию, в которой оказался современник и которая отражается в художественных произведениях. Частотным в статьях конца 1990-х становится слово «опора» (К. Степанян, «Знамя», 1999; И. Роднянская, «Новый мир», 1997; А. Немзер, «Знамя», 1998; Н. Иванова, «Знамя», 1996; В. Новиков, «Новый мир», 1999; О. Павлов, «Октябрь», 1998; Л. Шульман, «Октябрь», 2001). Критика констатирует ее отсутствие (в виде классики, истории, религиозной вертикали и т.п.) и в то же время, продолжая предыдущую ценностную линию, предполагает ее поиск в процессе осознания себя в истории (прошлом и настоящем), реальности. Критика и в ценностном аспекте, таким образом, выходит к проблеме интерпретации и самоинтерпретации, вычленения смыслов.

В аксиологическом плане для критики особую важность приобретают не столько сами ценностные категории, сколько способности, акты (само)понимания. Воплощением идеала, источником ценностей в большинстве статей, как было отмечено, выступает XIX век, в рамках третьей аналитической стратегии такого источника нет. Особенно очевидно это во второй половине 1990-х годов в ситуации «растерянности».

Общественное сознание, психология современника как объект внимания проявляются в статьях «Октября» 2000 – 2002 годов. Каждый раз толчком к рефлексии становится ситуация разрушения традиционной схемы «читатель вслед за писателем», потери былого статуса литературы для читателя, нечтения. Критики используют корректирующие и аналитические интерпретационные стратегии в осмыслении этой ситуации. Для критики «Октября» не свойственен поиск детерминант в области социологии, политики. Актуальной становится сфера социальной психологии. Так, О. Славникова интерпретирует проблему нечтения как социально-психологическую. Помимо очевидных причин нечтения, кроющихся в самой литературе (писатели не читают друг друга, пишут для себя), в положении издательского дела, она выявляет иные причины, касающиеся психологических трансформаций в сознании читателя, обусловленные новыми социокультурными обстоятельствами: «Такое ощущение, будто все мы стали подсознательно бояться любого стержня, скрепляющего нашу жизнь в нечто большее, нежели отдельный день; литература <…> вызывает раздражение своей несоразмерностью, какими-то неясными требованиями к человеку, непонятно на чем основанными и неизвестно откуда идущими <…> потребность отразиться в тексте, посмотреть себе в глаза предусматривает и ту работу познания, делать которую большинство сегодняшних читателей решительно отказывается. Человек не желает соглашаться с тем, что облик его зашифрован, что встреча с собой требует известных усилий и с его стороны. Человек, иными словами, не верит тексту»237237
  Славникова О. Читать мучительно не хочется: [Электронный ресурс] // Октябрь. 2000. № 8. URL: http://magazines.russ.ru/october/2000/8/slavnik.html (дата обращения: 11.05.2010).


[Закрыть].

Психологические, ментальные особенности читателя-современника прежде всего интересуют и Л. Березовчук, обратившуюся к проблеме нечтения. По мнению критика, эстетические тенденции отражают те сдвиги, которые происходят в сознании читателя, спрос которого определяется не художественными факторами, а психологическими мотивами: потребностью в самоактуализации читающего, потребностью в компенсации алогичности существования, идентифицировании собственной языковой способности238238
  Березовчук Л. Естественный отбор: [Электронный ресурс] // Октябрь. 2000. № 10. URL: http://magazines.russ.ru/october/2000/10/berezov.html (дата обращения: 16.02.2009).


[Закрыть].

Фиксация изменений в восприятии реальности на примере восприятия литературы является главной задачей Л. Шульман. В центре ее размышлений оказывается современник, человек впечатлений, осознающий необходимость в перенастройке способов соотношения с реальностью. Литературная действительность, подвижная и нестабильная ни в эстетическом, ни в идеологическом плане, по мнению критика, активизирует внутренние возможности и восприимчивости человека и человечества239239
  Шульман Л. Сквозняки будущего. Штрихи к жизни и литературе: [Электронный ресурс] // Октябрь. 2001. № 4. URL: http://magazines.russ.ru/october/2001/4/shul.html.


[Закрыть].

Если рассматривать выделенные стратегии и статьи, написанные в их рамках, как дискурсивные формации, возможно определить условия их порождения. Одним из них будет являться «вопрос» (в онтологическом плане). Для критики XIX века – «Что есть литература?». Критика 1990-х в представленных ею различных типах «высказываний» подразумевает другой «вопрос»: «Что есть Я как Dasein?», появляющийся как результат кризиса самоидентификации, который вывел на передний план авторефлексию. Этот «вопрос» определяет ту общую сетку значений, которую набрасывает современная критика на литературную и социальную действительность. Он разбивается на варианты, характерные для отмеченных нами стратегий. Для первой и второй стратегии «что во мне/нас мешает истинной интерпретации/какова истинная интерпретация?» – поиски ведутся как в отношении прошлого советского, так и настоящего. Для третьей – «какова моя опора?» (опора в ментальном, нравственном, онтологическом (интерпретационном) плане), актуальный «вопрос» в ситуации кризиса самоидентификации самой критики. «Вопрос», в соответствии с идеей М. Хайдеггера, П. Рикера, характеризует задающего. Эти и другие эксплицированные в текстах статей «вопросы»240240
  В ряде статей эти вопросы озвучиваются самими критиками. «Что противопоставляет Кибиров такому умонастроению [мифологическому – Ю. Г.] – чувство личной ответственности, связи бури и вчерашнего покоя» «Как осмыслить пограничное бытие?» (А. Немзер, 1993) «Как жить после собственного будущего, если угодно после собственной смерти?» «Что делать в ситуации социальной заброшенности?» (М. Эпштейн, 1991) «Каков читатель исторического романа?» (О. Дарк, 1998) «Как мы подошли к дню сегодняшнему? Куда мы хотим из него вырваться? Что этот день позволит увидеть в нас?» (А. Немзер, 1998) «Не тоска ли по подлинной реальности? Какова реальность?» (К. Степанян, 1991) «Что происходит?» (А. Немзер, 1993) «В чем проявляется кризис идентичности?» (Н. Иванова, 1996) «Какова судьба человеческих ценностей в постутопическом обществе, когда развеялся государственный миф?» «Способен ли человеческий дух восстановить, скажем так, свою взлетную силу после многолетней анемии?» (В. Камянов, 1991) «Что открылось сознанию Маканина в новом состоянии жизни?» (И. Роднянская, 1997). Все они подразумевают обеспокоенность проблемой самосознания, демонстрируют мучительный процесс самоинтерпретации.


[Закрыть] создают гносеологический «портрет» критики рубежа веков.

Еще одна динамика в исследуемом блоке статей обнаруживается в процессе наблюдения за изменением смыслового наполнения значимой оппозиции Тогда – Теперь. Анализ литературно-критических статей в интересующем нас аспекте позволил выявить целый комплекс оппозиций («старое – новое», «смерть/конец – возрождение», «норма – отклонение», «разрушение – восстановление», «отсутствие – наличие»), в котором выделяется главная – своеобразный инвариант – Тогда – Теперь.

Оппозиции, как правило, задаются уже в начале статьи (композиционно сильное место), с тем чтобы далее восприятие читателем текста разворачивалось под ее знаком. Часто оппозиция задается уже в заглавии («Постмодернизм: новая первобытная культура» В. Курицын, «Ситуация. Борьба идей в современной литературе» С. Чупринин, «Мчатся мифы, бьются мифы» А. Бочаров, «Возвращение к настоящему» Н. Иванова, «Былое и небылицы» Л. Лазарев, «Противостояние (интеллигенция и бюрократия…)» В. Новиков).

В период 1980–1990-х годов доминирующая оппозиция качественно меняется.

Вторая половина 1980-х годов – время функционирования оппозиции «в чистом виде»: оба ее члена образуют ярко выраженное противопоставление, в ходе критической статьи автор не допускает попыток снять оппозицию или переосмыслить ту или иную ее составляющую. Как было отмечено выше, доминирующая оппозиция представлена своими вариантами. В журнальных критических публикациях второй половины 1980-х годов наиболее частотными являются следующие варианты: запрет – свобода, убогость – ценность, контроль – самостоятельное развитие, ложь – правда, миф – демифологизация, директивная критика – аналитическая независимая критика.

Так, В. Камянов, в статье «Служенье муз и прикладная эстетика»241241
  Октябрь. 1988. № 10.


[Закрыть] использует оппозицию не только в названии своей работы, но и в эпиграфе («Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения» О. Мандельштам). Усиливают оппозицию метафоры перепланировки, перелома, «тектонического сдвига», характеризующие литературную ситуацию периода перестройки. Ту же функцию усиления выполняют сочетания типа «теперь же…», частотные в статье. Доминирующая оппозиция Тогда–Теперь представлена в данной статье следующим вариантом: противопоставление «пайковых» книг, отражающих «заседательское сознание», и текстов, составляющих явление возвращенной литературы, отражающих обновленное эстетическое сознание. В. Камянов пишет об истории литературы как об истории сопротивления художественного сознания заседательскому. Идея сопротивления как определяющая характеристика исследуемого критиком периода, однозначность оценок обусловили использование оппозиции как структурообразующей.