Текст книги "Русская литературная критика на рубеже ХХ-ХХI веков"

Развернутая оппозиция обнаруживается в статье Л. Лазарева «Дух свободы»242242
  Знамя. 1988. № 9.


[Закрыть]. Она представлена в работе следующими вариантами: запрет – свобода, мифы – демифологизация. Анализируя в своей статье роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», Л. Лазарев отталкивается от биографического и художественного материала и обращается к проблеме внутренней свободы, необходимости процесса разрушения мифов, отмечая при этом инерционность явления запрета в отечественной культуре. Запрет идеологический, по мнению автора, сменился запретом по причине бескультурья, невежества. Усиливают оппозицию метафоры перелома, слома, сдвига, а также используемая в метафорическим смысле военная лексика («Это дается нелегко, с боем, “охранители” старого не только упорно защищаются, но и яростно контратакуют»243243
  Знамя. 1988. № 9. С. 220.


[Закрыть]).

В то же время выделяются статьи, в которых доминирующая оппозиция «меняет знаки». Если в большинстве статей первый член оппозиции и его смысловые варианты оцениваются отрицательно, а второй – положительно, то в этих работах знаки меняются на противоположные. Однако следует заметить, что в подобного рода работах имеет место несколько иная соотнесенность первого члена оппозиции и временного промежутка. Здесь это 1960-е годы. Именно эта тенденция переосмысления оппозиции разовьется в 1990-е годы.

С. Рассадин в статье «Который час?» (Знамя. 1988. №1), посвященной анализу современной поэзии, вводит оппозицию: первые поэты (шестидесятники, например) – вторые поэты (эпигоны, копиисты). Со вторыми, представителями Теперь, критик связывает опасность оказаться иждивенцами перестройки. В данном случае члены оппозиции имеют обратную оценочность.

Общая черта критики конца 1980-х годов – второй член оппозиции (положительно окрашенный) утверждается как желаемая в последнее время норма; процесс ее восстановления сопряжен с рядом проблем (крайностями и перегибами, социологизмом, инерционными движениями и т.п.), которые фиксируются, исследуются критикой этого времени. Так, А. Казинцев («Лицом к истории: продолжатели или потребители»244244
  Наш современник. 1987. № 11. С. 166.


[Закрыть]), размышляя об отношении литераторов к истории отечественной культуры, к недавнему прошлому страны, фиксирует тенденцию вглядывания в пройденный путь, обращения к истории, пришедшее на смену «былой безоглядности». И в то же время критик задается вопросом о степени серьезности, мере ответственности в подходе к истории. Рассматривая произведения текущего литературного процесса, А. Казинцев фиксирует примеры бесцеремонной эксплуатации истории, потребительского отношения, вытеснения из общественного сознания ответственности. В другой своей работе («Взыскательная критика»245245
  Наш современник. 1986. № 11. С. 184.


[Закрыть]) критик использует тот же вид оппозиции: Было и есть – Должно быть. Критика как «ведомство церемоний и восхвалений» с перевернутой шкалой ценностей, по мнению критика, функционирует и в перестроечное время, в то время как необходимо становление критики самостоятельной, честной, руководствующейся выверенным эстетическим чувством. Подобный пример наблюдается в статье В. Кожинова «Мы меняемся?»246246
  Наш современник. 1987. № 10. С. 160.


[Закрыть]. Критик выводит портреты двух типов литературных деятелей. Первый – чуждый не только культуре, но и простой образованности, не знающий предмета, легко приспосабливающийся к изменившейся исторической ситуации – «еще совсем недавно играл внушительную роль в жизни литературы», существует и сегодня, однако «ныне, к счастью, власть таких деятелей быстро ослабевает». Второй – объективный, вдумчивый исследователь литературного явления, ориентированный на правду. Оппозиция Тогда – Теперь, по сути, имеет здесь следующий вид: Тогда и все еще сегодня – качественно новое Теперь.

Уже с начала 1990-х годов доминирующая оппозиция трансформируется, теряя чистоту антитетичности. Опишем один из частотных случаев: автор вводит некое противопоставление как долженствующее, но реальная общественно-литературная ситуация эту оппозиционность не поддерживает.

Так, в статье А. Агеева «На улице и в храме» о формах и деформациях возрождения религиозного сознания в качестве проблемного звучит вопрос «действительно ли восстановится цивилизованная норма?»247247
  Знамя. 1990. № 10. С. 228.


[Закрыть]. Доминирующая оппозиция присутствует здесь в варианте «разрушение – восстановление». Она заявлена в начале статьи: атеистическое общественное сознание, разрушенные храмы Тогда – тенденция воскрешения, возрождения религиозности (не юридической нормы, а истинной свободы совести) Теперь. Однако далее А. Агеев сознательно размывает антитетичность, констатируя возрождение не православия, а православной моды, обнаруживая опасную тенденцию дидактизма и морализаторства, упрощенного решения темы Человек – Бог в современной прозе и поэзии, политизированность церкви как социального института. Неслучайны в этой связи словоупотребления «еще не восстановилось», «восстановится ли?», «начало возрождения», «шаги к восстановлению», повторяющиеся в статье и снимающие оппозиционность введенного противопоставления. В данном случае автор озвучивает причину нереализации желаемой оппозиции – она в «растерянности людей, не привыкших к свободе и потому не желающих ее, не умеющих делать выбор <…>, в отсутствии иммунитета к единомыслию»248248
  Знамя. 1990. № 10. С. 237.


[Закрыть]. В рассматриваемой статье трансформация значимой оппозиции Разрушение – Восстановление является необходимым содержательным и структурообразующим элементом, позволяющим автору последовательно выдерживать логику «сюжета» критического повествования и репрезентирующим главную идею – процесс желаемого и необходимого возрождения истинного религиозного сознания и его проявления в жизни общества, литературе, функционировании церкви протекает часто с такими деформациями, что проблематичным становится сам факт утверждения возрождения.

Подобный пример наблюдается в статье К. Степаняна «Нужна ли нам литература?». Оппозиция, имеющая место здесь, – Цензура (Тогда) – Свобода печати (Теперь). Оппозиция, воспринимаемая как норма для постперестроечного периода, не выдерживает «проверки» действительностью. Критик пишет о невостребованности когда-то запрещенной литературы («но вот теперь оказывается, что тысячам людей, проходящим в день мимо киоска, книга эта не нужна?!»249249
  Знамя. 1990. № 12. С. 223.


[Закрыть]). Показателен и сам вопрос, который выносится в название статьи.

В большинстве случаев в начале 1990-х годов основным фактором, снимающим оппозицию, является инерционное движение, охватывающее общественное сознание, развитие литературы, ценностную парадигму.

В статье В. Потапова «Сеятель слово сеет» главная оппозиция – Ложное – Истинное. Ложными оказываются «расхожая риторика», тоталитарные идеи, политическая фразеология, обесценивающая, например, такое понятие, как писатель-мыслитель. Истинные же ценности, которые могут послужить той самой объединяющей идеей, по мнению автора, можно найти в произведениях А. Солженицына, не ограничивающихся антитоталитарной проблематикой, поскольку писатель провозглашает приоритет общечеловеческих ценностей, находящихся в сфере христианско-православного мировоззрения и воплощающихся в триединстве: правда-свобода – вера. Если бы критик закончил статью на этом, оппозиция имела бы чистый вид. Однако автор обращается к проблеме (не)восприимчивости идей Солженицына современным обществом, и в этот момент заявленная оппозиция начинает трансформироваться, акцентируется факт неуслышанности, невосприимчивости, молчания. Причина опять видится в массовом сознании, с его «зашоренностью, привычкой все осмыслять в категориях политизированного сознания»250250
  Знамя. 1990. № 3. С. 205.


[Закрыть], озабоченностью хлебом насущным, духовной зависимостью, отсутствием иммунитета к ложным идеям.

Схожа с рассмотренной выше оппозицией другая: Миф – Демифологизация». Статья А. Бочарова «Мчатся мифы, бьются мифы» посвящена мифам сталинской и постсталинской эпохи, процессу демифологизации, которому способствует литература. Критик уточняет, что «демифологизация истории – это своего рода атеизм», она приводит к жесткой проблеме: «А на что же опереться, чему ввериться, чем оправдать свое существование?»251251
  Октябрь. 1990. № 1. С. 191.


[Закрыть]. Таким образом, и в этой работе нет чистой оппозиции, так как предполагаемое положительное действие второго члена оказывается проблематичным.

Продолжает действовать тенденция смены знаков, наблюдаемая в критике 1980-х годов. В этих случаях по-прежнему Тогда относится к недавнему прошлому, к 1960-1970-м годам. Оппозиция Тогда (Наше поколение, Мы) – Теперь (Новое поколение, Вы) обнаруживается в статье В. Новикова «Раскрепощение». Свою задачу критик формулирует как воспоминание о читательском опыте своего поколения, поколения семидесятников. Неявно этот опыт сравнивается с читательским опытом современного читателя неподцензурного периода, акцентируется внимание на более развитом критицизме, самостоятельности мысли, собственных «аргументах в защиту каждого оклеветанного писателя»252252
  Знамя. 1990. № 3. С. 211.


[Закрыть]. Новый читатель – иной, часто невосприимчивый, равнодушный, заинтересованный окололитературным успехом.

С. Чупринин, еще недавно ставивший неутешительный диагноз литературной критике (утрата интереса к собственно литературе), в 1995 году в статье «Перечень примет» обнаруживает иную тенденцию: «<…> былым мобилизующим смыслом писательское слово больше не обладает <…> Писательская гиперполитизированность <…> кажется сегодня уже архаической, а оттого и несколько комичной»253253
  Знамя. 1994. № 6. С. 188.


[Закрыть]. В статье «Элегия» тот же критик пишет о разных поколениях критиков. Говоря о преимущественном самовыражении, создании писательских репутаций, собственных амплуа молодыми критиками, автор подспудно соотносит молодое поколение со своими сверстниками-коллегами, чья профессиональная деятельность более всего приближена к норме, «традиционному жанру мудрой, развернутой проблемно-аналитической статьи»254254
  Чупринин С. Элегия. С. 190.


[Закрыть]. Это еще одна оппозиция Норма-Отклонение, где норма – взвешенность и ответственность суждений, соотнесенность с общественной и литературной ситуацией, баланс объективности и субъективности.

Критика второй половины 1990-х годов представляет совершенно новый этап в осмыслении значимой оппозиции. Все более распространенной становится оппозиция Старое (мое, наши) поколение – Молодое (не наши, чужие), где первый член оппозиции осмысливается положительно, второй – отрицательно. С. Рассадин в статье «Освобождение от свободы» (Знамя. 1995. №11) своему поколению писателей противопоставляет молодое, для которого характерны иждивенчество, групповщина, прутковщина, невзрослость, непричастность к реальности порядка – неготовность к свободе, несформированность чувства исторической, нравственной личной ответственности.

Обнаруживается тенденция переосмысления значимой оппозиции, уже не только стирающего оппозиционность, но и снимающего ее. В такого рода работах ведущая оппозиция необходима критикам для контраста, усиления отталкивания от нормы. Так, в работе А. Агеева «Выхожу один я на дорогу» (Знамя. 1994. № 11) вводится вариант оппозиции Несвобода – Свобода со знаком плюс во второй части и уже в начале статьи переозначивается. Современный писатель/критик сегодня, по мнению критика, оказывается в ситуации несвободы, нереализованности, зависимости от читательских приоритетов.

История трансформации ведущей оппозиции отражает важный, на наш взгляд, аспект эволюции отечественной критической мысли, а также иллюстрирует эволюцию общественного сознания перестроечного и постперестроечного периода. Если во второй половине 1980-х годов идеологическая, ценностная ломка породила пафос отрицания, распространившийся на оценку предшествующего этапа культурного развития, то по мере увеличения исторической дистанции формируется тенденция осмысления произошедших и происходящих перемен, общество уходит от однозначных, резких оценок.

Изменение смыслового наполнения оппозиции Тогда – Теперь может быть рассмотрено как проявление ностальгии по советскому в критике, а сами критические тексты представлены в контексте ностальгического дискурса.

В рассматриваемом типе ностальгического дискурса, в том образе советского, который формируется литературной критикой 1990-х годов, проявляются познавательные и ценностные установки, которые ограничивают определенный угол зрения субъекта дискурса на советское прошлое.

Ностальгический дискурс в литературной критике 1990-х годов охватывает высказывания разных жанров, авторами которых становятся представители разных поколений, журналов. Его проявление в литературной критике либеральных журналов постсоветского времени фиксируется уже в 1992 – 1993 годах (в консервативных журналах он был актуален и в годы перестройки). Казалось бы, не сформировалась даже минимальная временная дистанция, которая могла бы «вызвать» ностальгические настроения. Важно, что его появление в 1992-м году противоречит уже сходящей на нет, но еще живой тенденции «разоблачения» советского; процессу обновления модели литературно-критической деятельности путем отсечения типичных «советских» ее проявлений; негативному варианту идентичности, свойственной метакритике начала 1990-х годов; «реставрационной» стратегии, направленной на отсечение в сознании читателя тех ментальных проявлений, которые генетически восходят к советской ментальности, на восстановление нормы. И все же именно в это время ностальгический дискурс оформляется в литературной критике. Следовательно, в самих обстоятельствах функционирования критики сформировались некие условия, которые породили ретроспективный ностальгический взгляд.

Эти условия касаются как непосредственно обстоятельств функционирования критики, так и общекультурной ситуации. Условно их можно обозначить как факторы «статуса», «возраста», «отставания».

Фактор «статуса». В результате обвала журнальных тиражей, потери многотысячного читателя критика утрачивает статус инстанции, направляющей общественное мнение, идеологического стержня «толстого» журнала. Метакритика фиксирует кризис жанра, кризис самоидентификации: настоящее кризисно, будущее бесперспективно. В этих обстоятельствах критическое зрение направляется в прошлое (в выборе этого направления срабатывает своего рода инстинкт самосохранения). Недалекое советское прошлое ассоциируется с былым авторитетным статусом. «Припоминание» былых заслуг может выступать как одна из форм ностальгии, позволяющая смягчить кризис самоидентификации.

Фактор «возраста». Период 1990-х годов становится временем «взросления» того поколения критиков, которое появилось на волне перестройки. Этап их молодости – максималистского самоутверждения, борьбы с советским в политике, эстетике – пришелся на 1980-е годы. Быстро «взрослея» под влиянием исторических событий, в 1990-е годы они теряют максимализм в оценке прошлого, пафос отрицания, испытывают потребность в том, чтобы вернуться в прошлое, проанализировать литературные явления заново, находясь в позиции «из вне» (М. Липовецкий «Совок-блюз» (1993), «Современность тому назад» (1993), Н. Иванова «Прошедшее несовершенное» (1996)), провести параллели, «установить диалог» (М. Берг «О литературной борьбе» (1993)). Ностальгия в работах старшего поколения критиков проявляется как следствие утраты лидирующего поколенческого положения, критики со стороны молодых.

Фактор «отставания». Литературное поле новейшей прозы и поэзии в 1990-е годы не осваивается критикой адекватно ни количественно, ни качественно (уже к концу 1990-х – началу 2000-х годов критикой остро ставится проблема «белых пятен» в литературном процессе, «забывания» (например, в статье К. Анкудинова «Другие» (Октябрь. 2002. № 11)). Критика, гносеологически восходящая к советской практике интерпретации и имеющая опыт социологического литературно-критического осмысления столь же социологической литературы советского периода, натренированная на поиск центра, вертикали, ценностной иерархии, в 1990-е годы начинает не совпадать в познавательном плане с новой литературной практикой255255
  Это осознается самими критиками. М. Берг в статье «О литературной борьбе» пишет: «…я констатирую удручающую меня неэффективность литературно-критического анализа <…> Попытки осмысления реальной литературы либо оказывались безрезультатными, либо не замечались, и в любом случае не достигали своей цели – установления литературного диалога» (см.: Берг М. О литературной борьбе // Октябрь. 1993. № 2. С. 184). Л. Березовчук причину вступления писателей на ниву критики видит в беспомощности профессиональной критики с ее устаревшим подходом к интерпретации: «юная критическая поросль, ничем от своих “отцов” не отличаясь, опять взялась за старое» (см.: Березовчук Л. Естественный отбор: [Электронный ресурс] // Октябрь. 2000. № 10. URL: http://magazines.russ.ru/ october/2000/10/ berezov.html (дата обращения: 16.02.2009)).


[Закрыть]. Как следствие – предпочтение как «своей» литературной практики позднего советского периода, «возвращенной» литературы.

Результатом осознаваемой беспомощности в понимании современной литературы становится уход критики от анализа отдельных произведений к обнаружению тенденций, осмыслению «возвращенной» или официально-оппозиционной литературы. Такая перенастройка критики в сторону советского литературного периода также является формой ностальгии. Так, А. Агеев, говоря о критике 1993–1994 годов, пишет: «Чем она вообще занимается, наша критика? По-моему, она в существенной своей части впала в мучительную ностальгию по семидесятым годам»256256
  Агеев А. Выхожу один я на дорогу. С. 182.


[Закрыть]. Автор имеет в виду количество публикаций о современной литературе по сравнению с посвященными классике.

Кроме перечисленных факторов, обусловивших проявление ностальгического дискурса в литературной критике, в 1990-е годы складываются предпосылки кризиса социально-психологического, связанного с утратой идеологической, национальной идентичности, ощущением неподлинности, непрочности настоящего. В этих обстоятельствах обращение к советскому – это тоска по былой жизненной устойчивости, центру.

Ностальгия по советскому проявляется в период, когда критик ощущает необходимость в поиске новой идентичности, центрирующих основ. В 1990-1992 годы актуальной становится негативная идентичность, оформляющаяся вопреки советскому. После 1992 года на смену ей приходят две тенденции: констатация и анализ ситуации кризиса идентичности; поиски новой идентичности. Вторая тенденция представлена в толстожурнальной критике (и в метакритике, и в практике интерпретации литературных явлений) следующими стратегиями преодоления кризиса:

− формирование новой идентичности посредством отвержения «чуждого» (молодой, газетной, старой критики);

− конструирование новой модели критики, предполагающей изменение статуса критика (наблюдатель, аналитик, патриот-борец, провокатор, литератор). Так, Л. Березовчук в статье «Естественный отбор» пишет о благодарной роли критика-медиатора, посредника между автором и читателем, и эксперта (не «оценщика»). М. Берг, Н. Иванова в качестве идеального критика видят критика-комментатора, аналитика;

− формирование новой идентичности посредством актуализирования прошлых моделей критики и критика.

В последнем случае и проявляется ностальгический дискурс. Ностальгия как форма формирования идентичности проявляется в двух вариантах. Первый характерен для старшего поколения критиков, в чьем сознании живы идеологические (в широком смысле) ориентиры – отвержение новых обстоятельств функционирования, реставрация прошлого героического образа. Ностальгия здесь идет рука об руку с патетикой протеста и имеет воинственный вид. Так, в статье С. Рассадина «Освобождение от свободы»257257
  Знамя. 1995. № 11.


[Закрыть] каждая новая негативная характеристика сознания молодого поколения литераторов-восьмидесятников возникает в противоположность тому ценному, что присутствовало в поколении старшем, состоявшемся.

Второй вариант формирования идентичности посредством обращения к советскому прошлому не отвергает нового, но ориентирован на поиск в прошлом жизнеспособного, ценного (характерен для статей С. Чупринина).

Ностальгия по советскому – это означивание вещей, событий, переживаний советского времени как ценных в данный момент. Знаки советского прошлого находятся в своего рода «культурном архиве». Они не репрезентативны, не отражают реальную действительность, но вдруг совпали и были востребованы современным человеком. Ностальгия в таком случае – общекультурный ретроспективный процесс означивания явлений прошлого как ценного в исторической перспективе. Таким утраченным ценным, как было показано, явился прежний статус, ощущение устойчивой идентичности, которой способствовали твердая идеологическая позиция (официальная или оппозиционная); методология, гарантировавшая адекватное целеустановке познание литературного явления; принадлежность тому или иному журналу с его идейной и гносеологической установкой; ощущение востребованности, собственной значимости в глазах аудитории; героическая роль медиатора авторской интенции, переводчика с эзопова языка. В 1990-е годы эти факторы перестают действовать. Начинает формироваться новая гносеология, не навязываемая сверху, но и не дающая ощущения устойчивости, искомой прочной идентичности.

Формы проявления ностальгии разнообразны. Анализ литературной критики «толстых» журналов в аспекте проявления в ней ностальгического дискурса позволил выделить следующие наиболее распространенные формы.

Воспоминания о времени молодости. Ряд психологов именно тоской по детству/юности объясняют сущность феномена ностальгии. Пример ностальгического «возвращения» в прошлое обнаруживается в статье С. Чупринина «Элегия»: «В те баснословные времена я и сам ощущал себя прежде всего действующим, практическим (да вдобавок еще возмутительно молодым) критиком… снег в юности был, безусловно, чище, сахар – слаще, а профессия – значительнее»258258
  Чупринин С. Элегия. С. 185.


[Закрыть]. Время советской молодости в воспоминаниях литературных критиков – это время жизненно важных, ценностных открытий, которые определят всю последующую жизнь, в том числе профессиональную деятельность. Так, М. Берг вспоминает о своей статье начала 1980-х годов «Новый жанр» как результате осмысления разницы «хороших писателей моего поколения от хороших писателей-предшественников»259259
  Берг М. О литературной борьбе. С. 186.


[Закрыть], признания первых «своими», преодоления «перепутья» и увлечения неофициальной, нонконформистской самиздатской литературой. Этот выбор, по мысли автора, определил его эстетические координаты и направление изучения литературы ХХ века в будущем. Л. Березовчук, возвращаясь в своей памяти в детство, находит объяснение ощущаемого ею «конфликта письменного фиксированного текста и живой устной речи», «самостоятельности речевой практики от языковых стандартов»260260
  Березовчук Л. Естественный отбор: [Электронный ресурс] // Октябрь. 2000. № 10. URL: http://magazines.russ.ru/october/2000/10/berezov.html (дата обращения: 16.02.2009).


[Закрыть], восприятия поэтического текста на слух – тех особенностей рецепции текста и его порождения, которые свойственны ей как поэту сегодня. М. Липовецкий, обращаясь к периоду «застоя» в литературе, видит в нем время оформления собственной позиции261261
  Липовецкий М. Современность тому назад // Знамя. 1993. № 10. С. 180.


[Закрыть]. Источник ценного «здесь и сейчас» в приведенных высказываниях обнаруживается в прошлом. Это пример не воинственной, элегической ностальгии.

Другой формой проявления ностальгического дискурса является «возвращение» в прошлое с целью осмыслить его в ситуации «извне». Позиция «внутри картины», по мнению Н. Ивановой, не может считаться объективной, поскольку сознанием что-то «убиралось (сознательно или подсознательно) <…> важен был факт появления текста, его, текста, внутреннее послание <…> теперь – контекст…»262262
  Иванова Н. Прошедшее несовершенное // Знамя. 1996. № 9. С. 210.


[Закрыть]. Н. Иванова – критик, которому не свойственна идеализирующая ностальгия по советскому. Однако если рассматривать ностальгию как явление, охватывающее все множество форм возвращения к прошлому, вызванное той или иной социопсихологической потребностью, то в статье «Прошедшее несовершенное» обнаруживаются следы ностальгического дискурса. Возвращаясь в период начала перестройки (в 1986-й год), последовательно реконструируя политические и культурные события года, Н. Иванова видит их глазами человека, живущего спустя десятилетие, акцентирует внимание на тех событиях, которые определили современное положение общества и литературы. Опыт реконструкции Н. Ивановой – тип аналитической ностальгии.

Подобная потребность вернуться в прошлое, чтобы скорректировать свои прежние литературные впечатления, прежнее понимание отдельных текстов литературы периода «застоя», лежит в основе статьи М. Липовецкого «Современность тому назад». Эта потребность имеет экзистенциальную первопричину, о ней говорит сам автор: «<…> я предупреждал, что пишу не историю литературы, а, в лучшем случае, пытаюсь оформить свои отношения с этой самой историей»; «это моя история, мой ценностный ряд»263263
  Липовецкий М. Современность тому назад. С. 188, 180.


[Закрыть]. Несмотря на то, что критик формулирует свою задачу как «взгляд на литературу “застоя” в том виде, в каком она т о г д а [разрядка автора – Ю. Г.] существовала <…> без Солженицына, без сам– и там-издата, без много другого, что, собственно, и изменило наше (мое) зрение, что и отличает сегодняшний взгляд от тогдашнего»264264
  Там же. С. 180.


[Закрыть], взгляд критика – это взгляд из современности, взгляд человека, для которого актуальна та экзистенциальная проблема, о которой было заявлено выше. Перед нами не реконструкция прежнего опыта восприятия, но попытка соединить в своем сознании прошлое и настоящее вопреки существующему в начале 1990-х дискурсу «похорон советской литературы». М. Липовецкий задается вопросом, почему почвенно-природная опора «деревенщиков», либеральная программа социальной прозы пережили крах, почему воспринятой литературой оказалась неиерархическая модель мира Ю. Трифонова, отменяющая «привычные формы вертикальной теологии»265265
  Там же. С. 187.


[Закрыть]. Эти вопросы тоже входят в важный для критика процесс самопонимания, осмысления своих отношений с историей. М. Липовецкий возвращается в прошлое в поисках опоры, она, по мнению критика, в художественном виде подсказана Ю. Трифоновым. Осмысление критиком ситуации поиска в литературе застоя, таким образом, это и самоосмысление. Ностальгия данного типа – это форма понимания и самопонимания, форма онтологического утверждения себя, своего присутствия.

Тоска по прежним ценностям как форма ностальгии по советскому. В процессе поиска ценностного ориентира критик в 1990-е годы снимает позднее негативное означивание прошлых ценностей, акцентирует положительное, перекодирует нейтральное в положительное. В результате формируется такой образ советского прошлого, в котором смягчаются или редуцируются негативные проявления (не вспоминается цензура, несвобода, незнание, работа репрессивной машины). Критика осуществляет приращение положительных признаков, ассоциаций, эмоций к феномену советского. Так, советское называется временем истинной свободы. Например, С. Рассадин в статье «Освобождение от свободы» противопоставляет истинную свободу, борьбу за нее старшего поколения писателей иждивенчеству и несвободе молодых; советский коллектив – современной журналистской тусовке, и «жалкое единогласие», фантомность первого оказывается намного безобиднее безличной, воинственно несвободной тусовки266266
  Рассадин С. Освобождение от свободы. С. 213.


[Закрыть]; пустоту официоза – «бессмысленному словоплетению» современного авангарда, еще более опасному («зловещему», по словам критика), поскольку развивается в постидеологическое время, время после отказа от официоза; принцип долженствования советского периода – отказу от исторической ответственности нынешних беспартийных.

Настоящее в рассмотренных статьях представляется худшим вариантом советского прошлого. Негативные значения советского при обращении к нему редуцируются, но не исчезают. Они оказываются актуальными в описании негативного настоящего, возвращаются как риторический прием в рамках прагматической программы критика. Средством формирования у читателя отвержения того или иного проявления современной литературной жизни становится проведение параллели между ним и тоталитарным прошлым: соотнесение с советскими реалиями, образом мысли, соцреалистической эстетикой.

Еще одна форма ностальгии по советскому встречается в текстах, модальность которых предполагает пафос защиты прошлого. Один из способов «защиты» использует М. Липовецкий. В статье «Современность тому назад» критик «очищает» ту или иную реалию советского времени от эпитета «советский». Так, комментируя сцену собрания из «Плотницких рассказов», он пишет: «Это никакой не советский абсурд. Советская власть тут ни при чем. Это стихийный, вечный абсурд, органически укорененный в народной жизни»267267
  Липовецкий М. Современность тому назад. С. 182.


[Закрыть]. В статье «Совок-блюз» М. Липовецкий ставит перед собой задачу «реабилитировать» в глазах читателя шестидесятников, негативный миф о которых сформировался на волне антисоветской моды. Он предлагает свой критерий – самосознание («в вопросах “диалектики поколений” решающим оказывается критерий самосознания»268268
  Липовецкий М. Совок-блюз // Знамя. 1993. № 10. С. 228.


[Закрыть]) и свой исследовательский принцип – историко-аналитический. Выстраивая духовную историю поколения, критик освобождает явление от признака советскости и переносит его на современников, страдающих болезнью «совка», которая проявляется в поиске врага.

Рассматриваемый тип ностальгии часто принимает в литературной критике воинственные формы, поддерживаемые стратегией разоблачения. Ее используют Л. Лазарев, разоблачая исказителей прошлого («Былое и небылицы»), О. Павлов, резко критикуя разоблачителей советского («Метафизика русской прозы»); М. Липовецкий, разоблачающий авторов мифологии о шестидесятниках («Современность тому назад»); С. Чупринин, ставящий молодым критикам диагноз потери исторической памяти («Элегия»). Воинственность этой ностальгической практики проявляется в противопоставлении перековавшимся писателям/критикам тех, кто остался верен истинным жизненным ценностям, сформированным в советское время. Такой фигурой в статье Л. Лазарева «Без страха и упрека»269269
  Знамя. 1995. № 6.


[Закрыть] становится А. Адамович, правдивый, осознавший собственные мировоззренческие ошибки, вступивший в прямую оппозицию власти.

Образ обличителя советского времени в ностальгическом дискурсе наделяется негативными чертами. Так, в названной статье Л. Лазарева присутствует следующий портрет: «Нынче с большой охотой и строгостью судят ушедшие времена и былые обстоятельства, обличают пороки и слабости людей той поры <…>. Но как часто необходимой очистительной работе недостает нравственного фундамента <…>, потому что авторы беспощадных филиппик легко и снисходительно прощают себе то, за что клеймят и испепеляют других»270270
  Там же. С. 191.


[Закрыть]. Такой тип ностальгии предполагает самоидентификацию по принципу «я знаю, как было на самом деле». Ее след запечатлен в статье С. Чупринина «Элегия»: «Ей-богу, не знаю, что по этому поводу скажут те, кого там не стояло, но я-то помню…»271271
  Чупринин С. Элегия. С. 186.


[Закрыть].

Ностальгия по прежнему статусу критика/журнала/писателя – самая распространенная форма ностальгии в литературной критике 1990-х годов. Годы героического журнального прошлого на фоне кризиса литературоцентризма приобретают в сознании критиков признаки идеального, мифологизируются. С. Чупринин, вспоминая поздний советский период, пишет: «Для читающего сословия критика была тогда всем. Почти всем»272272
  Там же. С. 185.


[Закрыть], называет его «беспрецедентным в ХХ веке ренессансом литературно-критической мысли и литературно-критического искусства»273273
  Там же. С. 186.


[Закрыть], а роль критики в это время – исторической. В статье «Перечень примет» он называет советское время «богатырским периодом отечественной словесности, ушедшим в предание»274274
  Чупринин С. Перечень примет. С. 188.


[Закрыть]. П. Басинский в позднем советском периоде видит «чудо» возвращения литературы «в свой дом – в русский реализм»275275
  Басинский П. Возвращение // Новый мир. 1993. № 11. С. 237.


[Закрыть] и оценивает произведения Ю. Казакова, В. Шукшина, В. Распутина, написанные в этот период, выше целых эпох литературных исканий.