Текст книги "Фонарик Лилька"

Глава 4
Ревизор

В нашем районе много разных мест, где можно потусоваться, есть и боулинг, есть и рестораны на любой вкус – и с японской кухней, и с итальянской. Есть и кафешки: попроще – на фудкорте торгового центра, покрасивее – рядом с тем же центром. Но я считаю, что лучший кофе в нашем районе варят за скромной стеклянной дверью заведения, расположенного между аптекой и сберкассой. Наверное, я так думаю потому, что пять дней в неделю этот кофе варю там я.

Я бариста, кофейных дел мастер. Я разбираюсь в кофе, знаю всё о зёрнах, о помоле, об ароматах и, конечно, умею варить его. А также – правильно подавать и, что изумляет моих друзей больше всего, рисовать на поверхности напитка разные узоры: сердечки, листики, следы лапки, даже мордочки животных. Сами кофемейкеры относятся к латте-арту спокойно, то есть когда мы пьём кофе дома, то ничего себе на поверхности кофе не рисуем. Для нас важнее другое – сложный аромат кофе, вкус и послевкусие. Но на посетителей эти штучки действуют. Каждый раз, когда я рисую на капучино розочку или рожицу, слышу восторженное «Ах!», и это приятно.

Вообще, умение добавить правильное количество молочной пены в эспрессо макиато и отличить на вкус марагоджип из Бразилии от такиры из Венесуэлы – это далеко не всё, что должен уметь бариста. Контакт с людьми – вот на что я посоветовала бы сделать упор тем, кто гуглит «как стать баристой» и копит деньги на питерский Институт чая и кофе. Человек приходит за настроением, и ты обязан сделать всё, чтобы оно стало отличным. Бариста должен улыбаться, даже если ему в сотый раз за день приходится объяснять, чем отличается капучино от американо и какое молоко добавляется в топлёный кортадо (топлёное! Тадам!).

Мне вообще кажется, что наша профессия закаляет характер. Ты должен всегда быть на высоте и в хорошем настроении, что бы ни происходило в твоей личной жизни.

Так что сегодня я шла на работу с надеждой, что рутина дел поможет мне выбраться из болота, в которое я попала благодаря своему несдержанному языку.

Ещё хотелось поговорить с Липатовой. Вряд ли я услышала бы от неё какой-то дельный совет, все свои проблемы, как и проблемы других, я привыкла решать сама, но мне нужно было с кем-то проговорить вчерашний день.

Я подошла к кофейне, взялась за ручку двери и вздрогнула: соединив ладони домиком надо лбом, у двери стояла Зарина и кого-то выглядывала.

– Мать, ты чего? – возмутилась я, открывая дверь. – Зачем людей пугаешь? А стулья почему на столах? Зарин, что с тобой?

Заринка работала в кофейне месяц. До этого – трудилась в «Сбарро-пицце» на фудкорте, грела пиццу в огромной железной печке. У нас она моет посуду, протирает пол и пыль, забирает со столиков грязные чашки, а в свободное время восторгается, как у нас в кафе круто. Потому что на фудкорте она стояла за стойкой одна-одинёшенька, а нас тут много, самое главное, мы все – одна команда, и у нас нет такого: раз ты уборщица, так и убирай грязные тарелки. У нас даже управляющий может и посуду со стола забрать, и заказ на кофе принять. И мы, бариста, тоже, конечно, и посуду моем, и пол протираем, если кто-то что-то разлил, а Зарина не заметила. В общем, у нас демократия, и Зарина чаще всего улыбалась во весь рот, сверкая золотыми зубами (это меня, конечно, в ней поражало – молодая, чуть старше меня, а верхняя челюсть – вся из золота), а сегодня встретила меня не улыбкой, а испуганной гримаской.

Ладно – Зарина, но и Лёвка-бариста, который сегодня открывал кофейню, тоже выглядел растерянным, что уже совсем выходило, как говорится, за рамки.

– У вас обоих такой вид, будто у нас всё молоко прокисло, – заметила я им, развязывая на ходу шарф. – Или у нас в подсобке грабитель? Решил свистнуть пальто, которое висит уже с сентября?

Лёвка слабо улыбнулся и, оглядываясь на папу с дочкой, которые завтракали в углу, пояснил шёпотом, что приходил «какой-то дядька, представительный, явно из какой-то официальной организации» и, строго глядя на Лёвку, требовал менеджера.

– Она не на тебя, она на меня смотрел, – шёпотом повторила Зарина, опираясь на швабру, – она на меня точно смотрел.

Её карие глаза заблестели. До меня дошло: Лёвка бегает от военкомата, а у Зарины что-то с регистрацией. Вот почему они так разволновались.

– Вон она, на улице гуляет туда-сюда, – указала Зарина.

– Не, ребят, так нельзя, – покачала я головой. – Держите себя в руках, что ли.

Я нырнула в подсобку, скинула куртку, натянула футболку с надписью «Какой кофе желаете? Только скажите!», завязала фартук, вымыла руки и вернулась в зал. Улыбаясь, подошла к папе с дочкой и сняла с соседнего стола перевёрнутый стул. Глянула за окно, на дядьку, который прогуливался перед витриной. Подумала и вышла на улицу.

– Добрый день! – радостно сказала я ему. – Мы можем вас угостить?

Он удивлённо поднял брови, а потом пожал плечами и всё-таки зашёл.

Я усадила его в кресло, так, чтобы было видно телевизор, сделала Лёвке знак: показала два пальца, повернутые вбок, – это был сигнал «один капучино».

– Сейчас я найду пульт, – улыбнулась я дядьке и вернулась к Лёвке за стойку.

– Ты с ума сошла, – прошипел он.

Пачка молока в его руках так и прыгала.

– Дай пульт, – спокойно сказала я. – Вон, справа, за микроволновкой.

Зарины в зале не было, наверное, уже умчалась в подсобку. Я забрала у Лёвки капучино, на миг соприкоснувшись с его ледяными пальцами, и, хотя у нас было самообслуживание, отнесла кофе дядьке. Включила телевизор и пожелала приятного отдыха. Обернулась и увидела, что Лёвку тоже сдуло ветром в подсобку. Я разозлилась: так и будем бояться всего на свете? А работать кто будет? Поразмыслила и направилась к дядьке.

Через пару минут я ввалилась в подсобку, еле дыша от смеха. Заринка взвизгнула и спряталась под тем самым чёрным пальто, что висело у нас с осени, а Лёвка мрачно поглядел на меня.

– Чудаки! – смеялась я. – Дон Кихоты! Боретесь с ветряными мельницами! Это салфетки!

– Какие салфетки? – не понял Лёвка.

– Дядька ваш! Салфетки принёс! Полотенца бумажные! И туалетную бумагу! А вы – прямо заиньки-побегаиньки!

Лёвкино лицо расплылось в улыбке, а Заринка выглянула из-под пальто, и правда похожая на зайца в кустах. И мы засмеялись уже все вместе.

– Военкомат, регистрация, – веселилась я. – Котики мои, так нельзя – жить в вечном страхе! Расслабьтесь! Прекратите вы носиться каждый со своим тараканом!

– Посмотрел бы я на тебя, если бы за тобой гонялся такой таракан, – обиженно сказал Лёвка, поднимаясь и приглаживая волнистые волосы. – А выражение про ветряные мельницы не употребляется в таком контексте.

– Ой, ой, ой, какие мы учёные, – усмехнулась я. – Ну простите, мы умных книжек не читаем, в литературный институт, как некоторые, не метим. Нам бы кофеёк хороший сварить – вот и все запросы.

– А зря не метишь, – сказал Лёвка и распахнул дверь.

Послышался громкий хохот дядьки, которому я включила «Тома и Джерри».

Глава 5
Бег с препятствиями

Дверь за Лёвкой захлопнулась, а я призадумалась. Его слова кольнули в какое-то больное место. Я действительно не собиралась никуда поступать, по крайней мере пока. Меня вполне устраивала профессия бариста, которую я получила после школы на курсах и в которой я уже два года. И маму мою устраивала. Она меня никогда не пилила за то, что я не пошла вышку получать. Ну а что? Книжки я читаю. Вот Кортасара, например, вчера купила. Правда, он какую-то муть пишет, но я в целом всё понимаю. В общем, я и так умный человек, зачем мне высшее образование.

Снова послышался хохот дядьки – это вышла Зарина. Снова стало тихо, а я всё размышляла.

Почему меня всегда спрашивают: а вот ты работаешь бариста, но при этом учишься же где-то? Причём с такой уверенностью спрашивают, аж тошнит. Я сразу отвечаю резко, что буду кофе до старости варить. Да, обижаюсь слегка. Чем не профессия, я не пойму? Не каждый сможет, между прочим. Что же меня задевает в таких вопросах?

Додумать важную мысль я не успела: дверь распахнулась, и явилась Лариса Липатова собственной персоной.

– Только не говори про то, что опоздала на электричку.

– Я опоздала на электричку.

Мы произнесли с ней свои фразы одновременно, а потом я засмеялась, а она – нет.

Обычно Лариска бодро завязывает узлом свои фиолетовые дреды и травит какие-то байки про утреннюю поездку в электричке. Сегодня мы открылись позже, накануне у нас до ночи праздновался день рождения, так что сегодня Ларискин приезд на электричке не был подвигом, но обычно то, что она припирается к восьми утра и шутит, меня восхищает. Лариска тоже из Пушкино, но живёт с родителями, не снимает в Москве, как я. Вот и катается туда-сюда каждый день. Героиня!

Ещё я люблю Лариску за внимание к людям – она хорошо знает подробности из жизни клиентов и всегда готова сказать что-то милое вроде «Как вы загорели! На море были?».

Сегодня у Лариски было несчастное выражение лица. «Что за день?» – удивилась я и спросила:

– Отчего, мой друг, невесел, отчего ты нос повесил?

Вместо ответа Лариска развернулась спиной. Я ойкнула. На спине были две полоски, ровные, зелёные.

– Скамейка?!

– Угу. На станции. Я бежала. Но всё равно не успела. Присела вот отдохнуть. Кто просил?! – в отчаянии выпалила Лариска.

– М-да, – протянула я, – давай погуглю, может, есть какой-то способ.

Я достала телефон, но Лариска горестно покачала головой.

– Я уже смотрела. Там пятновыводитель нужен, а где я его сейчас возьму… Или жидкость для снятия лака.

– Можно у Заринки спросить…

– Нет, я боюсь. Даже если в ней нет ацетона, всё равно. Не хочу в куртке дырку протереть.

– Я всё равно посмотрю, – я мазнула пальцем по экрану, снимая блокировку.

Вздрогнула: на экране – конвертик. Сообщение от Серёни. Я сжала зубы, но всё-таки открыла. «Прости».

– Супер, – выдавила я.

– Нашла? – обрадовалась Лариска.

Я покачала головой.

– Самое обидное, – вздохнула Лариска, – что только одна скамейка была покрашена. Прикинь? Самая крайняя! Вот чего меня к ней понесло? А?

– Слушай, – сказала я, – тут один способ описан. Маслом подсолнечным. Я вспомнила, у меня так мама делает. Я в детстве на качелях весной качалась, перепачкала краской комбез. Она оттёрла. Маслом подсолнечным.

– А жирное пятно не останется? – с сомнением спросила Лариска.

– Не знаю, – призналась я. – Ну что, попробуем? Масла у нас много. Только потом надо сразу застирать будет. Тут написано на каком-то форуме.

Дверь распахнулась, заглянул Лёвка.

– Галь, там спрашивают кофе в зёрнах!

– Ну так отвесь.

– Они просят помолоть, – виновато сказал Лёвка. – Под гейзерную, но какую-то особую.

– Сейчас приду, – кивнула я.

– А дело вообще не в этом, – вдруг сказала Лариска, – а в том, что я не знаю, что мне с Вовчиком делать.

– А что с ним?

– Он меня достал, если честно. Прикинь? Он анекдоты рассказывает. Про пирсинг.

– А что, бывают такие анекдоты? – удивилась я.

– Конечно. Вот такой, например. «Знаешь, дорогая, зря мы запрещали нашей дочери вставлять кольцо в нос. Теперь поднимать её в школу стало гораздо проще». Прикинь? И ржёт.

Лариска потрогала кольцо в носу и шмыгнула. Я вспомнила Лильку.

«Интересно, – подумала я, – до неё дошло, какая опасная история могла с ней приключиться, если бы я оставила её в сквере? Или всё проехало мимо неё, вообще никаким боком не затронув? Есть такие – живут слегка параллельно, и ничего, спасает их жизнь. Я в её годы была умнее».

– «…а то сядет криво», – в возмущении закончила Лариска, – и опять ржёт. Нормально это?!

– Что? – очнулась я. – А, нет, конечно. Слушай, ну скажи ему. Что достал.

– Я не могу, – потупилась Лариска.

Теперь мои мысли переключились на Лариску. Вот человек! Волосы выкрасила фиолетовым. В одном ухе три серёжки, в другом – девять! В носу колечко, на руках татушки. Все, кто с ней не знаком, думают: «Ну брутальная мадам!» А она нежнее пиона. Как-то рассказывала мне, что ехала от Софрино в электричке и какой-то дядька у неё на ноге стоял всю дорогу. И она даже не сказала ему об этом! Весь вечер хромала потом.

– Знаешь, – вдруг сообразила я, – а ты ему скажи, что ты к нему испытываешь чувства только как к брату. Он и не обидится. Это же правда. Ты же не виновата в этом. И звучит нормально.

– О, – расширила глаза Лариска, – ты права! А я не догадалась! Ой, Галёк! Спасибо!

Дверь открылась, Лёвка просунул голову.

– Ну Га-аль, что лучше выставить – семёрку или тройку?

– Да иду, иду, – проворчала я. – Что бы вы все без меня делали?

– Не знаю, – честно ответил Лёвка, что вообще-то было приятно.

Я вышла из подсобки, улыбнулась клиентке – невысокой стриженой блондинке в мягком платье со смешными совами и занялась зёрнами кофе. Минут десять спустя к нам присоединилась сияющая Лариска.

– Получилось, – прошептала она, – маслом оттереть пятно получилось. Я сразу застирала. Как ты и сказала.

Я засыпала кофе в молотилку, нажала на кнопку.

– Галь, ты всё-таки крутая! – с восторгом добавила Лариска, перекрикивая грохот аппарата. – У тебя все проблемы на раз-два решаются.

– Все, кроме своих, – пробормотала я, выключив аппарат.

– Что? – переспросила Лариска.

Но я сначала пересыпала помолотый кофе в бумажный мешочек, написала название, не забыв в конце поставить смайл, завернула пакетик так, чтобы аромат не просочился наружу, закрепила его золотой проволочкой. Вручила клиентке, взяла у неё деньги, пожелала хорошего дня и только потом развернулась к Лариске, которая в это время ставила в микроволновку тарелку с вишнёвым штруделем.

– Он отказался, – сообщила я.

– От чего? – не поняла Лариска и тут же в ужасе прикрыла рот рукой. – Погоди… ты же вчера собиралась… да ты что?! Быть не может!

– Может. В общем, урок тебе, Липатова, на будущее. Не стоит в этих делах ориентироваться на историю о Магомете и горе.

– Ну погоди, – умоляюще сказала Лариска, – расскажи, как это вышло. Вы пришли в клуб.

– Да, мы пришли, – начала я, но тут из моего кармана запел Ленни Кравитц, «I want to get away, I want to fly away».

Я даже не сразу услышала – специально ставила на звонок песню, чтобы, если во время работы зазвонит, не слишком привлекал внимание гостей, сливаясь с музыкой, которая звучит у нас в кафе фоном. А когда услышала – психанула. А если Серёня?

Номер был незнакомый.

– Алло? – с опаской сказала я.

– Галя, – голос тоже был незнакомый, – извините меня. У меня, наверное, странный вопрос. Я прошу прощения… у вас есть лишний… э-э… бюс… бюстгальтер?

– Чего? – опешила я. – Кто это?!

В трубке шмыгнули.

– Лиля? – не поверила я. – Ты откуда мой номер взяла?

– Вы же сами дали.

– А имя?

– Вы же сами…

– Что – сама?!

– Сами сказали, что ваше имя означает «курица». Ну я и посмотрела…

– Ширли Холмс, – мрачно сказала я, – да, ты меня вычислила. Всё, отбой. Хорош баловаться, я на работе.

Я сунула телефон в карман.

– Кто это? – спросила Лариска, распахивая микроволновку и доставая оттуда штрудель.

У меня забурчало в животе от запаха вишни и ванильного сиропа, которым Лариска щедро полила штрудель.

– Девчонка одна, – отмахнулась я, сглатывая слюну. – Короче, мы пришли в клуб. Я волновалась, конечно. Он вроде нет. Хотя помнил, что у нас юбилей с ним. Подарил кольцо. Такое, модное, типа из серебра. Очень простое. Ну я и решила, что это знак. Точно знак. И говорю ему…

– I want to get away! I want to fly away!

Я нажала на кнопку «отбой».

– Я говорю ему: «Серёнь… давай, может…» А потом спохватилась. Что будет как в программе: «Давай поженимся!» Стала по-другому фразу строить. Начала подводить. Мы, типа, встречаемся сто лет. И в Москве уже не первый год. Давай, может…

– I want to get away!

– Да что это! – прорычала я. – Не разговор, а бег с препятствиями.

– Подойди, – предложила Лариска, – я пока «Молочный этюд» заварю молодому человеку.

Тонконосый молодой человек, напоминавший Фродо из «Властелина колец», покосился на меня с опаской.

– Ну чего тебе? – процедила я в трубку.

– Галя, – громко прошептала Лилька, – вы только не бросайте трубку. Я не прикалываюсь и не шучу. Мне правда очень-очень нужен лифчик. У вас… просто… нету запасного?

– Зачем тебе? – обалдело спросила я. – Почему ты мне звонишь, а не маме?

– Я не могу, – всхлипнула Лилька, – она… она на работе занята. А мне надо как-то из школы выйти.

– А что, без лифчика не пускают? – фыркнула я, и «Фродо» ещё больше на меня вытаращился. Я отвернулась к огромным стеклянным банкам, стоявшим на витрине, в которых хранились кофейные зёрна.

– Нет, – сказала Лилька отчётливо. – Они сказали, если я не покажу, что он у меня есть, то они меня не выпустят из школы.

– Кто – они? – спросила я, чувствуя, что у меня начинает сосать под ложечкой от неприятного ощущения. Ощущения под названием «придётся идти и разбираться».

– Ну, девочки.

– Ну покажи им!

– Я не могу! У меня его нет!

– У-у, – взвыла я, – ладно. Слышишь? Слушай. Я сейчас приду.

– Принесёте лифчик? – обрадовалась Лиля.

– Нет. Просто скажу этим твоим клячам…

– Тогда не надо, – перебила меня Лилька, – извините, что побеспокоила. Простите, правда. Не надо. Честно.

И повесила трубку. Вот ведь, а?

«Ну и прекрасно», – сказала я «Молочному этюду», чьи зёрна хитро поблескивали под лампой дневного света.

– И что? – спросила Лариска за моей спиной.

– Ты про что? А, ну да… и я ему говорю: «Давай мы будем жить вместе?» Он как-то неуверенно кивнул. Вот надо было мне остановиться. Но меня ж несло. Как тебя – на твою крашеную скамейку. Я добавила: «Только ты ж мою мамку знаешь. Она мне в жизни не разрешит. Если мы… не оформимся».

– Ой, мамочки.

Этот бабий вздох совсем не вязался с Ларискиными фиолетовыми волосами, но в этом была она вся. Сочувствовала умеючи.

– Ну, в общем, он тут отвернулся. И сказал, что не готов. Что хочется профессию освоить. Разобраться с жильём. Дальше не помню. А, Настьку ещё приплёл!

– Это племянница?

– Ну да. Говорит, жениться надо, когда детей хочешь завести. А он ещё не готов, мол. Мол, Настька ему весь мозг выедает, когда сестра ему её подкидывает.

– А ты готова, что ли, к детям?

– Я – да, – уверенно сказала я, – конечно! Ну а что толку теперь… Я разревелась, как идиотка. Мы на улицу вышли, а я всё плакала. Всю куртку ему слезами залила. А он всё как дурак: «Прости, прости». Я разозлилась в конце концов. Пихнула его в грудь и сказала: «Ну и вали!» Он говорит: «А ты?» Я говорю: «А я пойду танцевать».

– И правда пошла?

– Ага. А он правда свалил. Я в клубе до утра протусила. Потом домой поехала.

Я вспомнила про «борова», но не стала рассказывать о нём Лариске.

– Бедная ты, бедная, – вздохнула Лариска и погладила меня по руке. – Вы со скольки лет вместе?

– С тринадцати, – буркнула я, – можешь себе представить? В одном классе, в одном доме. Родители дружат. В Москву вместе поехали. Он, кстати, хотел со мной вместе квартиру снять. Да всё мама. Мол, пока не поженитесь, не смейте! И что вот теперь?

– Ну а что бы это изменило, – грустно сказала Лариска и принялась говорить те банальности, которые подруги всегда говорят друг другу в качестве поддержки.

Обычно их очень скучно читать в книгах или слышать в кино, но, когда их произносят вживую в нужный момент, они выстреливают прямо в сердце, и ты правда начинаешь задумываться, что «жизнь на этом не кончается» и «всё у тебя впереди».

Правда, у меня сейчас не выстрелило. Почему-то мои мысли крутились не вокруг разрыва с Серёней, а вокруг Лильки, которая там сидит, наверное, скрючившись, у батареи и боится выйти на улицу. Наверное, это потому, что с Серёней дело было решено, а с Лилькой открыто. А может, я просто слегка в шоке от Серёниного «сюрприза» и до меня по-настоящему не дошло, что меня бросили, предали и подвели. Не знаю. Как бы то ни было, я всё думала, что эта балдища так до ночи и проторчит в школе. Голодная небось. Как я.

– Ларис, – сказала я неуверенно, – я отбегу на полчасика, ладно? Продержитесь тут без меня?

Глава 6
Школа

На выходе я столкнулась со своей клиенткой. У каждого из нас есть такие. Трудно сказать, почему между бариста и клиентом возникает симпатия. Лёвка вот нравится людям своей застенчивостью и повышенной лохматостью. Его обожает одна студентка-ботанша, которая всегда занимает столик напротив стойки, раскладывает перед собой учебники, но таращится не на них, а на Лёвку. Он, в принципе, мог бы впарить ей что угодно, хоть термокружку за триста рублей, хоть полкило молотого кофе. Она всё возьмёт не глядя, да ещё и сдачу забудет. Но он не может – застенчивый же. И в душе поэт.

У Лариски свои отношения с мамашками, особенно с одной, многодетной. Обычно у неё один в коляске, другой под мышкой, третий тычет во все сразу пирожные на витрине. Как правило, эта мамашка покупает себе мегакапучино или мегараф в пластиковом стакане и, виновато улыбаясь, толкает коляску к выходу. Мы все смотрим ей вслед, и у нас всех теплеет внутри, словно мы отхлебнули от её мегарафа, потому что знаем, что, как бы глупо ни выглядел в наших широтах тёплый пластиковый стаканчик, пахнущий кофе и ванилью, он вполне скрашивает прогулку под моросящим дождём.

Но когда эта мамашка решает вдруг не прогуливать свою милую компанию под дождём, а остаться с нами в тепле и компания разбредается по всему кафе, на искреннее сочувствие и терпение способна только Лариска.

Она следит, чтобы дети не мешали другим клиентам, подаёт мелки, гасит ссоры и спокойно выслушивает рассказы про то, «какие новые драки папа загрузит завтра на айпад, если я себя буду хорошо в садике вести» и «с какой огромной „Хелло Китти“ я играю у бабушки, когда приезжаю к ней погостить».

Так что нам всем хочется, чтобы мамашка приходила только в Ларискину смену. Моя клиентка – не из таких. Она писательница.

Вообще у нас две писательницы. Как я узнала об этом? Да очень просто. Однажды в кафе вырубили вай-фай, и все выключили свои ноуты и планшеты и, допив кофе, покинули кафе. Эти две остались. У каждой был открыт ноутбук, и они там что-то печатали.

Ну и в обычные дни пару раз до меня долетали разговоры обеих по телефону. «У меня вышла книжка! Видела?»

Первая меня особенно не интересует. Она всё время одинаково одета, в джинсы и синюю толстовку, одинаково причёсана и занимает одно и то же место – практически у туалета. Думаю, любит одиночество и всё время витает в облаках. Мне кажется, она сочиняет любовные романы – у неё всё время затуманен взгляд. Когда она подходит к стойке и разглядывает стену за моей спиной, на которой написано мелом наше меню, то явно при этом думает о той истории, от которой оторвалась ради кофе, а выбор её напитка определённо зависит от того, как он называется. Я вижу по её лицу, что она тащится просто от сочетания звуков, когда произносит: «Карамельный глясе со взбитыми сливками, пожалуйста».

«Моя» писательница другая. Во-первых, она модно одевается, каждый раз продумывает свой образ до мелочей. Меняет причёску, ногти у неё всегда накрашены, в отличие от первой. На самом деле, приятно же смотреть на ухоженного человека. Вот казалось бы, мелочь – в слякотную погоду её джинсы всегда заправлены в сапоги, в отличие от джинсов первой писательницы, которые, как и кроссовки, всю зиму гордо носили следы соли.

Глупость, конечно, полная. Как можно полюбить человека за то, как он заправляет джинсы? Серёня бы меня обсмеял. Ну вот такая я. Ценю детали.

Хотя, если задуматься, я её, конечно, не за джинсы полюбила.

У «моей» писательницы был вид человека, который знает, что хочет. Никаких туманных взглядов, никакой растерянности. Она всегда заказывала одно и то же: тост с тунцом, конфету из цедры в горьком шоколаде и раф. А самое интересное, что она просекла, что я делаю в нашем кафе лучший раф.

Для меня лично это не новость. Во-первых, я дольше всех тут работаю. Во-вторых, я ни на что не отвлекаюсь – ни на учёбу в институте, ни на подготовку к ней. Просто работаю бариста. Делаю кофе. Но я совершенно этим не кичусь. Ну делаю я его лучше всех, и что? Зато Лариска терпит ораву детей. У всех свои достижения.

Однажды Лёвка принимал у «моей писательницы» заказ.

– Только, если можно, пусть Галина сделает раф, – попросила она, прочитав моё имя на бейджике.

– Ой…

Лёвка от смущения сразу пятнистым сделался, как леопард.

– Простите, я вам в прошлый раз забыл ванильный сахар добавить…

Возникла дурацкая пауза, которую я сняла улыбкой и какой-то шуткой и занялась кофе. Сама же думала о том, что ребята и правда иногда то забывают какой-то ингредиент, то не подогреют молоко, и кофе получается не обжигающе-горячим, а я все мелочи эти помню, и то, что их оценили, было приятно.

В следующий раз Лариска с Лёвкой ткнули меня в бока:

– Иди… твоя пришла.

Так и повелось.

Сейчас я столкнулась с ней в дверях, и она, снимая с шеи голубой шарф, огорчённо спросила:

– Вы уже уходите?

– Я ненадолго, – улыбнулась я в ответ, – но вы проходите, там ребята…

– Я подожду вас, – решительно сказала она, осматривая зал в поисках места. – Возьму пока воду. Мне всё равно надо текст добить. А кофе у вас лучший в городе.

Её последние слова грели меня, пока я шагала по улице, засыпанной то ли снегом, то ли градом, – под ногами что-то хрупало, а ледяной ветер норовил растрепать мою чёлку. Я достала телефон и позвонила Лильке.

– Сидишь?

– Сижу…

– Вас понял. Давай свой номер школы.

Потом я сунула телефон в карман и стала думать: что мне на самом деле нужно сделать в школе? Вообще я бы просто шуганула любительниц чужих лифчиков. Но у Лильки прямо голос изменился, когда я ей это предложила. Ладно, сперва стоит поговорить с ней.

Вдруг я остановилась, чуть не влетев в сугроб. Почему? Почему я думаю о Лильке, о её одноклассницах вместо того, чтобы страдать по Серёне? Наверное, всё дело в том, что сейчас день. Наступит вечер, и боль разольётся по всему организму, как горячий чай после пробежки на холоде. Вечером всегда всё кажется драматичнее.

Серёня – как зуб мудрости, который мне недавно удалили. Утром челюсть не болела, но стоило наступить вечеру, как она заныла так, что я даже подвывала от жужжания, которое отдавало и в ухо, и в висок, и в глаз.

«Так что сегодня на вечер у меня запланированы подвывания», – мрачно решила я, и словно в ответ моим мыслям со школьного двора раздалось гудение бензопилы: рабочие срезали лишние, засохшие ветки с тополей вокруг школы.

На крыльце крутились две какие-то девчонки в розовых курточках с чёрными сумками наперевес. Я с подозрением глянула на них, но решила всё же следовать первоначальному плану. Да и девчонки были крупнее и выше Лильки, так что не факт, что именно они над ней издевались.

На входе я показала охраннику паспорт. Он немного поспорил, пусть, мол, Лилька сама спускается. Но когда я предложила ему пойти наверх и найти её, он пропустил меня.

На лестнице мне пришло в голову, что я могу не узнать Лилю. Память на лица у меня хорошая, но утром я была полусонная и особенно не вглядывалась в девочку. Пытаясь вспомнить, какая у неё была причёска, я опёрлась на перила и тут же отдёрнула руку, ругнувшись:

– Да чтоб тебя!

К кончику пальца прилепился розовый шматок жвачки. Я с отвращением оторвала его, заглянула под перила и, вынув из кармана салфетку, убрала здоровый розовый нарост, ещё мягкий, не успевший затвердеть.

Огляделась в поисках урны. Да откуда она возьмётся тут, на лестничном пролёте? Я вздохнула и сунула бумажный комок в карман, решив выкинуть при случае.

Лилька сидела в холле, как мы и договорились, но узнала её я не по лицу и не по причёске, а по тому, какой клубок разных угловатостей она представляла собой, усевшись на рюкзак возле батареи. Я даже удивилась: надо же, вроде в комок сжалась, а всё равно – торчат острые плечи, коленки, нос, локти.

– Не горячо у батареи-то?

Она вздрогнула и подняла голову. Шмыгнула носом.

– И тебе привет, – усмехнулась я, усаживаясь рядом у стенки. – Держи салфетку. Только имей в виду – она у меня последняя. Ну чего? Пытали тебя калёным железом?

Лиля повернула голову в мою сторону, но глаз не подняла.

– Идём, поговорим с ними. Я поговорю. Это какие? Эти две блёклые козявки на крыльце? Слушай, я их парой слов на место поставлю.

– Не надо! – воскликнула Лиля, схватив меня за запястье, и я поразилась, какими ледяными были её руки, – у батареи же сидит. – Не надо, – добавила она шёпотом, – я не хочу так.

– А как они тебя не выпустят? – поинтересовалась я. – Прямо руками за плечи схватят? Или подножку подставят?

– Они просто встанут близко и посмотрят мне глаза в глаза, – тихо сказала Лиля, отпуская мою руку и отворачиваясь.

– И всё? – поразилась я. – Ну а ты? Не можешь посмотреть им в глаза?

– Нет, вы что… Я даже когда иду в школу, никогда не смотрю людям в лицо. Только на дорогу. Страшно.

– Если они так мерзко себя ведут… – начала я, но Лилька перебила:

– Нет, не мерзко. Обычно. Дело не в этом. Я не то чтобы боюсь их. Просто я с одной из них раньше дружила. А сейчас они вдвоём. И я… Я не хочу показывать свою слабость. Я хочу, чтобы они поняли, что у меня всё в порядке.

– Они поймут, что у тебя всё в порядке, если ты не будешь РЕАГИРОВАТЬ на их дурацкие просьбы! – взорвалась я.

– Тише, тише, – огляделась Лилька. – Я не буду. Я только с лифчиком разберусь. Ну, чтобы он у меня был. И всё. А так не буду.

– Ну дела, – покачала я головой. – А сегодня что будешь делать? Как выберешься отсюда?

– Они же уйдут когда-нибудь.

– Ну хорошо. А завтра они запасутся едой… термосами с какао… палатку разобьют.

Лиля слабо улыбнулась.

– И будут тебя караулить до ночи. Ты что сделаешь?

– А я могу завтра заболеть, – Лилькин голос прозвучал так деловито, что у меня мороз по коже пробежал.

– Так и будешь бегать всю жизнь? – спросила я.

Лилька подумала и ответила:

– Нет. Всю жизнь не смогу. Просто мне нужен лифчик.

– Так купи! – фыркнула я.

Она посмотрела на меня с таким ужасом, будто я предложила ей купить аквариум с барракудами.

– И потом, это всё равно не решение, – покачала я головой. – В следующий раз они тебя попросят показать что-нибудь похуже лифчика.

– А что может быть хуже? – испугалась она.

У меня на языке вертелся с десяток язвительных шуточек, которые можно было выпалить в ответ, но я решила оставить их при себе. Лилька вряд ли оценит сейчас моё искромётное чувство юмора.

– Неважно что, – уклончиво ответила я. – Если они поймут, что тебя можно заставить делать всё что угодно, добром это не кончится. Будешь бегать за сигаретами до конца школы.

– Они не курят. И мне сигареты никто не продаст.

– Ну за батончиками шоколадными. Неважно, Лиль. Нельзя так. Ты должна подойти к ним и сказать…

Лиля не дала мне договорить. Она вдруг наклонилась к моему плечу и расплакалась.

– Ну, ну.

Я неловко обняла её. А она всё хлюпала и хлюпала, приговаривая, как младенец, «ы-ы-ы».