Текст книги "Фонарик Лилька"

Боров смотрел на меня в упор. И щерился.

Меня словно ошпарили кипятком. Я то ли взвизгнула, то ли пискнула и рванула вверх. А он продолжил подъём. Отжимал меня от выхода, как поршень.

«Кому? Кому позвонить? – метались мысли. – Кто откроет в полночь? Я никого не знаю, кто поверит?»

В голове всплыло: «Надо звонить во все квартиры! Подряд!» Но пока они подойдут… Я же не могу ждать! Он же схватит меня… И…

Я со стоном бросилась выше. Лилькина квартира! Там Серёня!

Я затрезвонила отчаянно. Боров поднялся на пролёт и стоял. Смотрел, как я звоню. Ждал. Выжидал.

Серёня не открыл. Не было там никакого Серёни. Он же отказался подниматься!

Трясущимися руками я попыталась нащупать ключи. Боров двинулся ко мне.

Я вскрикнула и позвонила Лилькиным соседям. Одним, другим. За первой дверью – молчание. За второй спросили: «Кто?»

Но я уже не смогла ответить. Я была выше. На пролёт. У той квартиры стоял боров.

– Ошиблись! – хрипло сказал он и продолжил подниматься.

«Баба Клава! – сообразила я, поднимаясь всё выше. – Она дома, она наверняка должна быть! Но что она сделает! Но может… как-то… выйдет пока… пока выйдет… я… я позвоню!» Я нажала на кнопку своего звонка.

«Откройте, откройте, Татьяна Геннадьевна», – молила я, вспомнив настоящее имя «бабы Клавы».

Сама тем временем нащупала телефон.

Вытащила его. Но боров вдруг перешагнул через две ступеньки раз, другой и оказался рядом. Ударил по руке. Телефон вылетел. Грохнулся где-то внизу, разлетелся. Я посмотрела туда. И вспыхнула перед глазами жуть. Воспоминание, о котором я никогда не вспоминала.

Мне было восемь. Меня забрала из школы мама, подружку Алку – бабушка. У меня прихватило живот.

– На ключи, – сказала мама, – беги вперёд. Ну вот, и если утюг включать не на полную мощность…

Последнее было не мне, Алкиной бабушке. Я не дослушала: погнала что было мочи. Очень уж приспичило. Влетела в подъезд, как вихрь, – на свой, пятый этаж. Вдруг снизу:

– Девочка, девочка…

Я посмотрела вниз. Стоит. Во всём сером. И в валенках. Штаны спускает.

– Вы, – дрожащим голосом спросила я, – тоже… в туалет хотите?

– Нет, смотри, девочка! Девочка…

Я рванула наверх, он – вниз. Мама нашла меня дома, в квартире, насмерть перепуганную, плачущую. Перепугалась сама, звонила в полицию, которая тогда ещё милицией называлась. Кажется, его поймали…

Сейчас всё это за секунду пронеслось. Будто прикоснулись к коже раскалённым чем-то. Будто ожог.

Но сейчас никто не собирался от меня убегать. Смотрел только тяжело и тяжело дышал.

– Помогите! – вскрикнула я и добавила шёпотом: – Пожалуйста, помогите!

Боров сунул руку в карман.

– Больше не кричи, – сказал он с одышкой.

Голос у него оказался странный, тонкий, как у животных в мультиках.

– Пожалуйста, – я опустилась на ступеньки, зажмурилась и прижалась лбом к холодной стене, – пожалуйста… не трогайте меня. Не надо… Господи… пожалуйста…

– Отойдите от неё! – вдруг раздался крик за моей спиной.

Боров вскинул голову и поморщился, отворачиваясь. По толстой щеке мазнуло светом. Я ахнула, обернулась. Лилька! Стояла в чуланчике за решёткой и светила фонариком в нас! Живая! Здоровая! Сердце у меня сжалось от радости сначала (нашла её!), а потом от ужаса. Тупица, балда, зачем она сюда залезла, он же запер, выходит, не только меня, но и её…

– Уйди, дурында, – проговорила я, – хоть ты…

И тут поняла: голоса у меня нет. Рот разеваю, как рыба немая.

Боров открыл рот, чтобы что-то сказать, но Лилька опередила его.

– Посмотрите! – закричала она. – Видите, мой телефон! В нём кнопка – SOS. Специально для детей! Чтобы, если они потерялись, могли найтись! Сразу же! Мои родители специально купили мне такой телефон! Понимаете? Специально! Я уже нажала эту кнопку! Меня видно на карте в компьютере в полиции! Поняли? За вами сейчас приедут уже!

Я не сводила глаз с её тоненькой фигурки, размахивающей фонариком. Как странно было видеть маленькую худую девочку с фонариком, которая пытается прогнать здорового сиплого борова, и его огромная фигура, нависающая надо мной, казалось, могла рвануть вперёд и смять, проехаться, будто асфальтовым катком по пластиковому стаканчику, раздавить, уничтожить…

Было очень страшно, но не за себя. За неё.

Боров молчал, прикрывая рукой глаза от света, который скользил по его лицу. Непонятно было – понимает он Лильку или нет. Верит он ей или нет?

Но вдруг щёлкнула дверь квартиры Татьяны Геннадьевны, а за ней – ещё одна, внизу.

Соседи открывали двери на Лилькин крик. Из распахнутого у мусоропровода окна послышался вой полицейской сирены.

Боров надул одну щёку, издал какой-то булькающий звук, развернулся неловко и затопал вниз, не оглядываясь. Телефон хрустнул под его валенком, он на секунду замер. Я тоже замерла, закрыв глаза. Уходи… Уходи… Пожалуйста… Уходи…

Я еле дышала. Будто примёрзла к ледяным ступеням.

– Галя! – воскликнула Татьяна Геннадьевна, торопливо выходя на площадку, вытирая руки тряпкой. – Что с тобой? Ты чего сидишь?

Я открыла глаза. Борова не было. Только две половинки от телефонной крышки на полу.

Наверху щёлкнул замок, дверь на чердак отворилась, вниз легко сбежала Лилька. Глаза у неё были на пол-лица. Она то улыбалась, то испуганно переводила взгляд с меня на Татьяну Геннадьевну.

– Уй, поверил, уй, – выпалила она, а потом снова нахмурилась: – Галечка, Галечка, бедненькая… Он ушёл, всё, ушёл.

Она пододвинулась ко мне, дотронулась до руки, потом погладила по плечу, по затылку.

– Эй… эй… всё кончилось, слышишь меня? Всё, нет его, он поверил, он ушёл…

– Да, – с трудом выговорила я, – да…

– Кто напугал-то? – с тревогой спросила Татьяна Геннадьевна. – Кто, а?

Она склонилась и обтёрла моё лицо тряпкой, которую мяла в руках. Пахнуло кислым творогом, и я как оттаяла, как отмёрзла. Вот уже пальцы ощущают холод ступеньки. Вот уже можно голову повернуть в сторону окна. Вой сирены стих.

– Взяли его? – с волнением спросила я. – Выгляните кто-нибудь, взяли? А?

– Да я не вызывала полицию, Галь, – тихо сказала Лиля, испуганно посмотрев на Татьяну Геннадьевну, нависавшую над нами.

– Как?! Там же кричала сирена!

– Это случайно, наверное, вышло. Может, там полиция. Может, скорая помощь. Я не знаю. Но я точно не вызывала. Это фонарик, видишь? Обычный фонарик!

Она показала мне «кнопку SOS».

– Ну, он не очень яркий, правда, – сказала Лиля, – поэтому я в него Ларискиным светила. Круто вышло, да?

Я привалилась к её худенькому плечу и закрыла глаза.

– Я чуть не умерла, – выговорила я, – мне никогда в жизни не было так страшно.

– Он ушёл, его больше нет!

– Маньяк какой был? – заволновалась Татьяна Геннадьевна. – В полицию надо звонить, девочки! Прямо сейчас!

– Нет, Лиль… Когда ты пропала.

Лилька издала сдавленный звук.

– Галь… слушай…

Она всхлипнула и прижалась губами к моим волосам.

– Прости, я… я вообще не из-за тебя убежала! Наташка с Катей не пришли, но я не из-за них! Я бы тебя дождалась дома, Галь… Но это, понимаешь… Из-за конверта.

– Потом болтать будете, в полицию звонить надо! – перебила Лильку Татьяна Геннадьевна и вдруг вскрикнула: – Ах ты, я ж творог не выключила, небось всё уже на плиту вылилось!

Она заковыляла к квартире, а Лилька, прижавшись ко мне, продолжила торопливо шептать:

– Понимаешь? Я вроде как и не помнила об этом. Ну сделала и сделала. Забыла вроде. А оно под кожей сидело. Как клещ, знаешь? Голову ему оторвали, а он всё равно под кожей. И как ты сказала, что я… ну это. В общем, мне так прямо плохо стало. Хотелось в угол забиться. Мне стыдно перед тобой было. Галь! А ты не знаешь… как перестать быть воровкой? Можно же как-то.

Я вздохнула полной грудью. Всё старое уходило, приходило что-то другое, и это другое требовало заняться им немедленно. Если бы я могла, я бы улыбнулась. Старые воспоминания пока ещё сковывали мои губы, мои щёки, мой взгляд. Но говорить не мешали.

– Или вором нельзя перестать быть? – нервно повторила Лиля.

– Можно. Надо признаться. И быть готовым выслушать то, что тебе скажут.

– А прощения надо просить? – спросила деловито Лилька и в этот момент так смешно, по-детски наморщила нос, что я всё-таки улыбнулась.

Эпилог

Его поймали. Этого дядьку. Оказалось, что он сбежал из сумасшедшего дома.

– Настоящего сумасшедшего дома, – повторила Лилька, и мы с ней вместе подивились тому, что вроде бы ходишь-ходишь по городу, знаешь, что в нём есть музеи, театры, клубы, библиотеки, школы, больницы, но вот что есть дом для людей с умственными отклонениями или нарушениями психики – не приходит в голову. А он есть. Даже не очень далеко от нас находится. Три остановки на метро в сторону центра.

Родителям Лилька призналась. Сразу, как приехали. Обрадовала, так сказать. Но папа вообще никак не отреагировал. Взяла и взяла. «Мало карманных даём», – решил он.

Но Евгения, конечно, спуску Лильке не дала.

– Если я брала еду без спроса, мои родители называли это воровством, – холодно сказала она. – Как ты думаешь, что они сказали бы про конверт?

– Мам, я…

– Зачем тебе были нужны эти деньги?

– Бельё купила, – помогла я Лильке, – понимаете, ей очень хотелось лифчик купить. Вот она и взяла без спросу. Хотя это неправильно.

– Но почему ты мне не сказала? – продолжила Евгения, посмотрев на Лильку. – Пошли бы и вместе купили.

– Я боялась, ты не разрешишь… Папа сказал, мне ещё рано.

– Почему не разрешу, что я, такой тиран? – вдруг спросила Евгения.

И снова в ней проглянуло то, что всегда мне нравилось: естественная прямота. «Сделать вам кофе?» – «Нет, пусть Галя сделает». Она никогда не стеснялась говорить правду. И сейчас вдруг смело сказала правду про себя. Может, правда, пошутила…

Мы с Лилькой промолчали.

Евгения нервно хмыкнула.

– Слушайте, в любом случае это не повод!

– Мам, прости, – жарко заговорила Лиля, – я крепко-крепко теперь знаю, что больше не буду. Понимаешь, это похоже на клеща. Очень неприятно. И даже больно.

Я видела, что Евгения борется с собой. С той собой, которая вычёркивает Лилькины эссе, заставляет её открывать дверь, знает все пароли. Мне пришло в голову: она и правда выглядит тираном, особенно в глазах психованной Лильки, но такое чувство, словно она не знает точно, как должна вести себя мама, и на всякий случай ведёт себя строго. Очень строго. Чересчур. (Хотя, когда Лилька пропала, некоторые методы Евгении мне очень захотелось одобрить. И вообще, Лилька – вовсе не зайчик.)

Но та Евгения, искренний тон которой мне всегда нравился, как будто просекла: сейчас какой-то важный момент. Момент, когда можно вернуть Лилькино доверие…

– Лиля меня очень выручила, – вступила я, – вчера, в подъезде…

Евгения в большом смятении выслушала о наших приключениях. Выражение лица её менялось постоянно. Она поглядывала на Лильку то строго, то со страхом, то с волнением, то с недовольством, то снова со страхом. Она качала головой, цокала языком. А Лилька слушала меня, слушала и вдруг прижалась к матери. И та медленно, будто неуверенно, обняла её.

Лилька улыбнулась. И принялась то вставлять в мой рассказ какие-то замечания, то перебивать, обращаясь к матери:

– Ну я тебе про это потом расскажу… Ой, и про это тоже, обязательно расскажу, мне знаешь как обидно было, когда Наташка сказала…

Я смотрела на них обеих и думала: хорошо всё-таки, что Лилька – не дочка мне. Больше мне не казалось, что я чем-то лучше её матери. После ночного происшествия многое перестало мне видеться в розовом свете. Так что я рада, что Лилька – не моя дочка, а моя подруга…

А наверху, там, где решётка, мы с Лилькой сделали небольшое убежище. Постелили коврик, который Татьяна Геннадьевна собиралась выкинуть, а я вовремя перехватила. Прикрепили крючок, такой, липкий, на который в ванной полотенца вешают. Повесили на него Ларискин фонарик. И решили, что, если кому-то из нас захочется подумать в тишине и прохладе, будем туда приходить.

Однажды у нас фонарик украли. Лилька возмущалась на весь подъезд:

– Вот свиньи! Вот паразиты!

Я молчала. Лилька в конце концов осеклась. Вспомнила, видно, то, о чём молчала я.

– Может, он кому-то очень был нужен, – сказала я.

– И что теперь делать? – спросила Лилька, борясь с гневом в голосе.

– Повесим новый. И табличку заодно. Где написано будет, для чего тут висит фонарик.

А я, как ни странно, стала к психологу ходить. Нет, не как в американских фильмах, где кушетки и всё прочее. Просто к родителям в поликлинику хороший психолог пришёл. Как-то я приехала к ним «на борщик», а мама всё не нахвалится на этого нового психолога.

– А запиши меня тоже, – вдруг попросила я, а потом на родителей глянула и добавила: – Хватит мне уже темноты бояться.

Тётенька и правда очень славная оказалась. Правда, избавиться от того, что меня всю жизнь пугало, не сразу получилось. Но мы работаем вместе…

Хотя кое-что изменилось почти сразу. Я записалась в библиотеку.

Вот кто теперь недоволен, так это Серёня!

– Почему ты не можешь торчать в библиотеке по будням? – возмущается он, когда, вместо того чтобы идти в кино, ему приходится ждать меня в пустынном зале в окружении книжек.

– Потому что я работаю, – терпеливо отвечаю я.

– И что, это обязательно? Каждые выходные тут сидеть?

– Нет, Серёнечка, не обязательно. Но мне очень хочется!

– Но ты ведь даже не поступаешь!

Это правда. Я не поступаю. В этом году – точно. Но, может быть, когда-нибудь…

Эта история кое-что поменяла в нас с Лилькой. Она вот как мне сказала: «Знаешь, когда он ушёл, испугавшись фонарика, я себя такой сильной почувствовала, что сразу перестала маму бояться… И Наташку с Катей… Вообще всех. В тот момент я и решила всё маме рассказать».

А мне после похода к психологу вдруг стало интересно научиться разбираться в людях. Правда, пока я только изучаю книжки по психологии. Но, возможно, когда-нибудь доберусь и до людей…

– А замуж? – жалобно спрашивает Серёня, вклиниваясь в мои размышления. – Замуж ты за меня выйдешь?

– Обязательно, – твёрдо отвечаю я, – сразу, как только почувствую, что готова.

Он слегка обижается, но потом, нагруженные книжками, мы едем ко мне, и я варю ему раф. Серёня вдыхает ванильный пар, исходящий от сливочного кофе, и перестаёт дуться. Пьёт кофе, листает одну из книжек, которые мы притащили. Когда он увлекается настолько, что явно не оторвётся и не скажет недовольно: «Ну что ты уткнулась в мобильный, поговори со мной», я достаю телефон, крышка которого перетянута скотчем, и пишу:

«Привет, фонарик! Как прошёл твой день?»

Весна – лето 2013