Текст книги "Фонарик Лилька"

Глава 11
Разговор во «Вконтакте»

Ночью вдруг полил дождь. На улице – тепло, а в доме – просто оранжерея, батареи жарят вовсю. Баба Клава счастлива: молоко скисает даже быстрее обычного. Я же валялась на кровати без дела, валялась, потом не выдержала – залезла во «Вконтакте». Вообще все друзья, с которыми я общаюсь, у меня на «Фейсбуке». Там же и вся информация по работе. Приглашения на семинары бариста, объявления о разных конкурсах и фестах.

«Вконтакте» – это пережиток прошлых времён, напоминание о бурной школьной жизни, когда день без нового мема, повешенного на стенку, без того, чтобы с пеной у рта отстаивать свою точку зрения в какой-то группе, казался зря прожитым. Но там были все одноклассники, все школьные друзья, в том числе и из параллельных классов. Мне очень хотелось с кем-то похихикать и пококетничать, чтобы стряхнуть с себя эту мартовскую полусонную хмарь, липкое болото, в котором самым топким и опасным местом была мысль, что Серёня теперь может встречаться с кем-то ещё.

Онлайн был Вадик по прозвищу Каракатица, с которым я просидела до восьмого класса за партой (потом появился Серёня) и Отарик. Вадик работал в Пушкине на автомойке и мечтал завести свой бизнес, Отарик поступал на врача уже второй год. Родительские деньги позволяли ему всё, и без конца поступать, и как-то обходить армию. Мама требовала от Отарика только одного – чтобы готовился к поступлению. Отарик её убедил, что готовятся все только на компьютерах, информацию там ищут, читают научные статьи, а уж проверять каждую секунду, сидит Отарик во «Вконтакте» или читает статьи, времени у мамы не было – сама работала врачом в самой крутой платной пушкинской клинике.

Отарик мне сначала нравился, а когда он вдруг подарил мне алую розу на Восьмое марта – разонравился. Дело было не в Серёне, который как раз возник на горизонте (хотя и не подарил ничего на праздник, весь день перешучивался с Веркой Сергеевой), а просто не понравилось, что Отарик так быстро сдался. Но Отарик по-прежнему был в меня влюблён.

– Наконец-то! – написал он вместо приветствия. – Куда пропала?

– Привет, – написала я ему, польщённая.

Надо же, никогда не думала, что Отарик онлайн будет вызывать у меня такую радость.

– Привет, Галя! – написал Вадик, и я присвистнула.

Вот как получается! Я, значит, всем нужна. А сижу-грущу-мучаюсь зачем-то.

– Я давно у тебя хотел спросить одну вещь, но ждал, когда ты выйдешь онлайн, чтобы поговорить с тобой лично, – писал Вадик.

Даже если бы его имя не было указано в диалоге, Каракатицу всегда можно было узнать по занудству, с которым он излагал мысли и расставлял знаки препинания. И по фразам, которые часто повторял. За медлительность и занудство он и получил своё прозвище.

– Правда, это общение нельзя назвать личным, – продолжал Каракатица.

«Потому что интернет искажает мысли», – закончила я мысленно.

– Потому что интернет искажает мысли, – дописал и Вадик.

Я хихикнула, но ответила в том же тоне.

– О чём ты хотел меня спросить, Каракатица? – написала, а потом стёрла последнее слово и выслала.

– Это очень важный для меня вопрос, я подумаю, как его лучше сформулировать, – ответил он.

Я закатила глаза, прошептала «зануда» и открыла диалог с Отариком. Тот уже успел настучать смешную историю про маму, которая заходит в комнату, чтобы проверить, занимается ли он. Он же сразу пытается открыть какой-нибудь научный сайт, но, если забить в поисковик любое название части тела человека, вылезают всякие скабрёзные сайты, и мама пару раз чуть не ловила его.

– Взрослый человек, а занимаешься ерундой, – написала я ему, еле сдерживая смех.

Вдруг мне пришло в голову: мама Отарика – очень умная женщина. Она наверняка знает, что её сын весь день сидит в соцсетях. Наверняка на самом деле она даже довольна, что он торчит во «Вконтакте», а не болтается неизвестно с кем по подъездам. Так что проверять-то она проверяет, но даже если видит сайт со словами «Да-да, детка, да», то уходит довольная. А Отарик – лопух.

– О! Слушай! Мне кажется, я разгадала секрет твоей мамы, – написала я Отарику.

– Привет, – возникло вдруг в соседнем окне, и я вздрогнула.

Серёня.

Ладони взмокли, сердце затукало где-то в горле. Я сглотнула. Вытерла ладони о футболку.

– И тебе – привет…

Мне вдруг захотелось, чтобы он видел – у меня всё прекрасно! Я счастлива без него! Ни капли не страдаю! Жизнь у меня бьёт ключом!

Я бы наврала, что встречаюсь с кем-то, но вот беда – Серёня всегда мог понять, вру я ему или нет. Ну, может, он и не спросит. Тогда главное – выдержать тон. Убрать эти многоточия, а то с ними я похожа на Каракатицу.

– Как ты?

– Норма. А ты?

Я напряжённо смотрела на экран. Это были очень простые слова. Но каждое, даже союз «а», было наполнено тайным смыслом.

– Я ок.

Меня всегда раздражало, что он так коротко пишет. Сначала я делала ему замечания. Потом в отместку сама стала писать коротко. «Хор». «Отл». «Норма». Но он всегда умудрялся ответить ещё короче. Я ему – «норма», а он мне «ок».

Возникла пауза. Я подумала, что похоже, будто мы стоим на тонкой ледяной изморози и дрожим, страшась ступить вправо или влево.

– Как ребята? – спросил он.

Серёня отступил назад, на берег. Что ж, правильно. Так спокойнее.

– Лёвка ок, готовится. Лариска тоже.

– Она вроде в нашу академию поступать будет?

– Угу, – ответила я, любуясь своим кратким ответом.

– Скажи ей, пусть не идёт на международную экономику, я тут зачёт завалил на днях. Это реально невозможно никакими мозгами понять.

– Да, в международной экономике я бы тебе ничем не смогла помочь, – написала я.

Он ответил смайликом. Я тоже тепло улыбнулась. Мы оба вспомнили, как начали общаться. Он сел рядом случайно – Верка, с которой он сидел, заболела, а ему надо было списать алгебру. Я поделилась тетрадкой, а когда заметила, что он даже переписывает с ошибками, предложила:

– Хочешь, объясню?

Верка меня потом долго упрекала, что я отбила Серёжку. Но я действительно хотела просто объяснить ему алгебру. Мне он особенно не нравился, казался каким-то суровым и мрачным. Его могла расшевелить только Верка, но они дружили с детсада, и она как-то умела рассмешить его. Серёжка мне потом сказал, что он никогда не был влюблён в неё.

Правда, это всё было сильно потом. Мы полгода занимались алгеброй у меня дома. Только алгеброй, а вовсе не тем, что приписывала нам Верка, отсевшая к Отарику и громко хохотавшая, даже если он не шутил.

Я влюбилась в его затылок. Хорошо это помню. Он наклонился, чтобы завязать шнурки на кроссовках. И в полутёмном коридоре я увидела, как смешно, словно у воробья пёрышки, торчат волосы у него на затылке. Неожиданно для себя я протянула руку, но тут же одёрнула себя. Он ничего не заметил.

Серёжины волосы не давали мне покоя. Мне хотелось дотронуться до него. Но я видела, что его по-прежнему интересует только алгебра. Я же – словно вылупилась из яйца. Всё было теперь по-другому. Везде перед моими глазами стоял Серёня, и к чему бы я ни прикасалась, мне казалось, я прикасаюсь к нему. Я постриглась, проколола несколько дырок в ухе, начала собирать мемы. Мне хотелось стать интереснее, привлекательнее для него. Но вышло странно: как-то на самостоятельной по алгебре я просидела, грызя ручку и разглядывая Серёнины руки, и провалила работу. Он написал. Ну, в утешение мне досталось объятие после уроков. Прямо на глазах у всего класса.

Но мы долго шутили, что, если бы не я, Серёжка бы не поступил в свою академию. Правда, моя мама не выносит этих шуток. Понятное дело. Ему, мол, помогла поступить, а сама…

– Слышала? У Таты с Толиком ребёнок будет, – написал тем временем Серёжка.

Я раскрыла рот.

– Правда?! Я её видела в позапрошлые выходные! Она ничего не сказала!

– Мне Толик сказал.

Я покачала головой. Надо же! Толик был Серёниным другом, на пару лет старше. Татка – наша одноклассница! Мы всегда прикалывались, когда приходили к ним в гости, искали у них предметы быта на букву «Т», чтобы всё было гармонично – и имена хозяев, и мебель. А теперь они… У них…

– Молодцы, что ж, – медленно набрала я.

– Ну не знаю. Татке придётся академ брать. Смысл был на химфак поступать?

– Возьмёт и вернётся. Или не вернётся. Свет клином не сошёлся на вашем высшем образовании. Зато, когда ей будет тридцать, у неё будет взрослый ребёнок.

Мы говорили о Татке и Толике, но ясно было – на самом деле мы говорили о себе. Так всегда бывает: обсуждаешь с кем-то чьи-то отношения, а на самом деле, внутри, думаешь о себе. А я? А у меня будет ребёнок?

– Взрослый? – прицепился к словам Серёня. – Ему будет одиннадцать!

– А ты считаешь, что одиннадцать – это малыш? Смотри-ка!

И я выслала ему единственную нашу общую с Лилькой фотографию из примерочной рынка.

– Кто это?

– Мой ребёнок.

– Угу.

– Прости, что только призналась.

– Да хорош. Где ты её взяла?

– Удочерила.

И не сдержавшись, добавила:

– Ты ж меня бросил. А мне хотелось семью. Решила начать не с мужа, а с ребёнка.

– Тебе никто не даст удочерить ребёнка!

Я фыркнула. Почему он не отшучивается? Повёлся, что ли?

– Серёня, ну такова жизнь. Бросил – смирись.

– Я тебя не бросал!

– А как это называется?

– Слушай, просто нам ещё рано отношения оформлять. И ребёнка заводить тоже рано. Поверь мне, я с Настькой насиделся уже. Реально тяжело с детьми.

– Одно дело с племянницей сидеть, а другое дело – со своим!

– Да одно и то же! Тяжело. Но я не только поэтому считаю, что рано.

Наверное, он хотел, чтобы я спросила: «А почему?» Но я молчала.

– Сказать, почему? – не выдержал Серёня. – Хочешь, скажу, почему я тебя, как ты говоришь, бросил?

Я затаила дыхание. Неужели правда скажет?

– Галь, ты всё время всем недовольна. Тебе всё всегда не нравится. Ты всё норовишь переделать по-своему. Меня это пугало всегда. И я не уверен, что мы готовы к тому, чтобы жить вместе.

– Ты о чём? – потрясённо спросила я. – Что мне не нравится?

– Да всё! Квартира, которую я снял! Свитер, который я себе купил! Тебе даже друзья мои не нравятся.

– Почему не нравятся?!

– Откуда я знаю – почему. Вот смотри: я тебя спросил, как ребята, а ты меня – спросила?

Я молчала, потрясённая. Отвела взгляд от диалога. Обнаружила, что и Отарик, и Вадик ушли. Оба оставили обиженные сообщения. Вопрос от Вадика был таким: «Как ты думаешь, если я приглашу Ларису Липатову на концерт „Ночных снайперов“, она согласится?» Мне хотелось написать: «Нет!» У меня всё плохо, так и Лариска обойдётся без счастья. Но я приписала: «Не знаю». Это было честно.

Что ответить Серёне – я не знала. Да, я иногда пыталась ему помочь. Что-то советовала. Но никогда не думала, что мои советы он воспринимает так болезненно. Словно я им командую.

«Не буду я никем командовать, – пробормотала я, – больно надо. Пусть все без меня справляются. Мне вообще плевать».

– Ладно, прости, я не должен был тебе этого говорить, – написал Серёня.

Ага, «прости», ага, «не должен». Шандарахнуть по башке со всей дури, а потом миленько улыбнуться – «прости».

– Всё нормально, – наконец выдавила я, – прости, мне надо идти.

И вышла из «Контакта». Хорошо, что я вернула ему его «прости». Мне оно без надобности.

Я подкатила стул к окну. Упёрлась локтями в подоконник, положила голову на сцепление рук. Долго смотрела, как мелко и дробно сыпет дождь, и думала: почему меня так задели Серёнины слова… Да, я и правда часто вмешиваюсь во что-то, пытаюсь переделать по-своему, как он сказал, но мне всегда казалось, что люди довольны, что я им помогаю. Он сам был доволен! А если бы я не забрала Лильку с собой! Чем бы закончилась её встреча? Лариска, Лёвка, все ждут, что я решу их проблемы. Но я никогда не думала, что Серёжу это раздражает.

Больше всего меня расстраивало то, что он не говорил мне никогда об этом. Не говорил, а злился про себя. Это было ужасно обидно. Как будто танцуешь с человеком на дискотеке, душевно так танцуешь, выкладываешься, а он тебе пишет потом: «Ты так смешно двигаешься!» Чувствуешь себя идиоткой.

Вот и сейчас. Я ощущала себя последней дурой. Хотелось плакать мелко и дробно, в такт дождю.

Я зарылась под одеяло, спрятала нос в подушку и зажмурилась. Мне хотелось только одного – чтобы закончился этот вечер и начался новый день. Я всегда верила в новый день.

Утром меня разбудила эсэмэска. Серёня. «Она не твоя дочка! Её зовут Лиля, а её родителей – Евгения и Егор. Нашёл её у тебя в друзьях вк».

Мне хотелось плакать, ведь я ждала от него совсем других слов. Но я улыбнулась. Дурак. Повёлся всё-таки! Приятно.

Глава 12
Стрекоза

Дождь к утру перестал, но утро было мутно-зелёным, как сыворотка бабы-Клавиного творога. Весна, называется. Нос не хочется из-под одеяла высовывать, не то что на улицу идти. Но надо, надо вытаскивать себя за волосы из мрачности.

Я отложила телефон и пошла в ванную, но мысли поплыли по коридору за мной. Как там он сказал вчера? «Всё по-своему хочешь переделать».

– Да пошли вы все! – буркнула я, сплюнув.

Облачко пены от пасты улетело в водосток. Я завернула ручку крана, посмотрела на себя в зеркало. Да, правильно. Пусть все валят. И Серёня. И Лариска. И Лёвка.

Встану завтра за прилавок. С другой стороны будет наплыв клиентов, как всегда по воскресеньям. У Лариски глясе не получится, у Лёвки – матча заварить. «Галь!» – позовут. А вот шиш-то. Без меня, чуваки. Без контроля моего.

– Бу-у, – из комнаты.

Потом опять. И ещё раз. Лилька. Бомбардирует эсэмэсками с утреца в субботу.

«Эта тоже контроля хочет, – подумалось. – Докладывает о своих делах, чтобы я была в курсе, чтобы я ей всё объясняла. Чтобы я ответственна была за всё. А потом подрастёт и заявит: „Ты меня контролировала, фу на тебя!“»

Вырублю я этот телефон. Пусть пишет себе.

А эсэмэски прямо валом шли. Точно как посетители кафе в день святого Валентина. «Пожар, что ли, у неё?» – раздражённо подумала я. Взяла телефон, открыла последнее сообщение.

«Она уже вышла, идёт к тебе».

– Кто? – опешила я.

– Дилидон! – это уже из прихожей.

– Я открою! – крикнула я бабе Клаве.

Сама лихорадочно эсэмэски листаю в обратном порядке.

«Прости, я сказала ей, что ты поступаешь, я боялась, что иначе она не согласится».

Следующая эсэмэска зависла.

Я тыкнула, мыкнула, пшикнула. Ладно. Открыла дверь.

Не знаю, как у других, а у меня – когда вижу кого-то, то сначала обращаю внимание не на определённые черты, не на глаза, не на волосы, а у меня просто как бы образ сразу в мозг впечатывается. И оттуда, из мозга, сразу вопрос: «Зачем она явилась?! Чтоб я ей дома у себя раф сварила?»

А она стояла и на меня смотрела сквозь очки, такие здоровенные, от солнца, словно её мозг не то что вопросов насчёт меня, даже просто идей никаких не посылал. Потом очки сняла. И улыбнулась вдруг, как ослик с букетом из мультика. «Это мне? А за что? Просто так?!»

– Здравствуйте, – наконец выговорила, – так это вы.

«Писательница», – наконец вспомнила я, как я её называла. Нет, я не тормозила, просто странно было её у себя на пороге видеть.

– Я очень рада, что это вы, – добавила она, – жалко, Лиля мне не говорила, что вы работаете в кафе. Да, она сказала: «Галина». Но я не сообразила, что это именно вы. Я вообще-то шла отказываться… Хотя Лиля очень настаивала. Но теперь я понимаю, что соглашусь. И рада, что вы уже согласились.

– На что? – опешила я.

Кто её знает, может, она сумасшедшая? Узнала в кафе мой адрес, притащилась. Но при чём тут Лилька?

– Я мама Лили, – недоумённо сказала «писательница», – меня зовут Евгения. Лиля разве не предупредила, что я зайду?

Я покосилась на телефон.

– Я ей сто раз говорила, что надо не эсэмэски слать, а звонить, – нахмурилась Евгения. – Извините. Можно я войду?

Я кивнула, посторонилась. Потом решила её обойти, чтобы проводить в свою комнату, но она тоже сделала шаг, и мы неловко столкнулись. Я снова шагнула, но и она опять сделала шаг вперёд, и мы опять столкнулись, и она тогда уже засмеялась и отступила. Я улыбнулась, а сама с досадой подумала: «Ну чего она лезет, знает, что ли, куда идти?» Я направилась к своей комнате, но успела заметить, что она протянула руку к подзеркальнику бабы-Клавиному и пальцем провела.

– Вот, заходите!

Она вошла, нацепила очки и первым делом на палец посмотрела. Потом на мемы на стенах. Прочитала парочку, брови приподняла. Потом оглянулась, вроде как место ищет, чтобы сесть. Стул у окна был, где я его и оставила, когда на дождь вчера смотрела. Но она не задержала на нём взгляда. Может, потому что на нём мои носки висели. Чистые носки, между прочим. Ну да, с разводами темноватыми, но это потому что руками стираю, кто мне тут машинку даст? В ней только творожные тряпки достойны стираться, по твёрдому бабы-Клавиному убеждению.

Меня начал раздражать её скользящий изучающий взгляд. На ней была зелёная рубашка и зелёные джинсы, разных оттенков, хорошо сочетающиеся, но в компании с огромными очками они делали её похожими на стрекозу. И руки на груди сложены, как лапки.

Я пошевелилась, и она наконец посмотрела на меня и снова улыбнулась, на этот раз – заискивающе.

– Извините. Изучаю обстановку, – выложила она. – Лиля просто очень просится на эти три дня к вам. Но мне кажется…

Она посмотрела на мемы, на носки, на кружку от чая у компа, в которую был вставлен стаканчик от йогурта, пошевелила пальцем, которым пыль протёрла на подзеркальнике, и закончила:

– Но мне кажется, у вас негде спать. Второму человеку.

– Вы хотите, чтобы Лиля ночевала у меня?! – поразилась я.

Она фыркнула.

– Да, простите, мне следовало этого ожидать.

– Чего?

– Что Лиля, как всегда, меня обманет. Она сказала мне, что уже договорилась с вами о том, что или вы с ней будете ночевать в нашей квартире, пока мы с мужем будем в отъезде на майских праздниках, или она будет ночевать у вас. Она сказала, что подружилась с соседкой, которая её старше и которая готова побыть с ней вместо бабушки три дня, пока мы в командировке. Понимаете, мы с мужем работаем над тем, чтобы Лиля перестала нам врать. У нас уже было несколько неприятных случаев, когда мы ловили её на вранье. И мы стараемся доказать ей, что хотели бы, очень хотели ей доверять. Хотя эта история с соседкой показалась нам с мужем странной, мы сказали, что верим ей. Но я, разумеется, сначала должна познакомиться с вами. Вот я и пришла. А тут – вы.

– А тут – я, – механически повторила я.

Мне показалось, что я провалилась в какой-то странный артхаусный фильм, а может, участвую в театральной постановке, но в любом случае – это всё какой-то бред.

– А может, продолжим разговор у нас в квартире? – вдруг предложила стрекоза Евгения.

– Мы можем продолжить, – медленно сказала я, – но…

«Но я не буду ночевать с вашей дочкой», – вот что я хотела ей сказать. Но почему-то не сказала. Может, потому что у меня не было ни одной причины для отказа, достойной того, чтобы её озвучить. У меня не было «экзаменов на носу», «бойфренда ближе к ночи», «срочной работы». У меня было только нежелание. Я не хотела ночевать с Лилей в квартире этой стрекозы и её мужа. Я хотела бы, чтобы меня оставили в покое. Вот что мне было нужно. Но как часто люди слышат то, что другие хотят или не хотят? Да вообще не слышат. Все прислушиваются только к обстоятельствам. А у меня не было ни больной собаки, ни грудного младенца.

Можно было просто сказать «не хочу». Но Евгения – упорная стрекоза. Всегда чётко знает, что ей нужно (а мне в ней это когда-то нравилось, ужас!). Уговорит.

– Но вы же меня совсем не знаете, – закончила я с безнадёжной интонацией.

– Не знаю, – легко признала она, – я же и говорю: я шла посмотреть на вас, поддавшись на Лилины уговоры. Но теперь я уверена, что с вами можно оставить моего ребёнка. О! А это что?

Она шагнула к подоконнику, потрогала шишечки вербы.

– Как здорово! – восхитилась она.

«Дурака валяет, – заподозрила я, – пытается меня задобрить?»

– Что тут здоровского, обычная верба в стакане, – пожала я плечами.

– Нет, но сама идея, как это оригинально! – сказала она со значением.

«Пытается найти во мне хоть какие-то плюсы, – догадалась я, – ну-ну!»

– Что ж, пойдёмте к нам.

Она направилась к двери, я за ней, совершенно не понимая, что со мной происходит. Где прежняя командирша Галя, которая легко ставит на место кого бы то ни было? Которая никогда и никому не позволяет брать себя в оборот?

Мне пришло в голову, что Серёня вчера пробил дырку в моей надутой самоуверенности и теперь мне приходится плыть по течению за странной зелёной стрекозой. А может, дело в самой стрекозе. Может, она из тех людей, которые командуют командирами? Из тех, кто всегда добивается своей цели?

«Уж она бы заставила Серёню на себе жениться», – мелькнула у меня горькая мысль. Мне стало обидно. «Нет, это не она, это я хочу и иду, – упрямо подумала я. – Просто любопытно посмотреть, как Лилька живёт. Чего у неё там со стенами».

Дверь нам открыл дядька, черноволосый с проседью, в тёмных джинсах и тенниске.

– Вот, я привела Лилину подругу, – сказала Евгения.

– Очень рад с вами познакомиться, – дядька протянул мне руку. – Егор.

Евгения ему ещё что-то сказала, он засмеялся, она тоже, оба глянули на дверь, за которой, наверное, Лилька была, потом ещё что-то сказали друг другу, и я поняла: обычная, абсолютно обычная семья, тёплая, с нормальными родителями, а вовсе не такими тиранами, какими их Лилька выставляет. «Мама – то, папа – это», «стены наезжают»… Врёт она всё. А, ну да. Евгения же сказала, что она врёт всё время. Значит, мне тоже врёт? М-да, вот так сюрприз.

– Ладно, я побежал, мне надо в сервис, резину на летнюю поменять, – сказал Егор и крикнул: – Лилёк, одевайся, скоро вернусь!

– Ладно! – крикнула она из комнаты, к нам не вышла.

– Ну, пойдёмте в гостиную, – сказала Евгения, перебив моё «знаете, я пожалуй…».

Квартира у них обычная была, модно обставленная всякими штучками в стиле хай-тек. Металлическая полукруглая люстра и прозрачный, полностью из стекла шкаф. Я села на кресло, тоже модное, обтянутое чёрной блестящей материей, но жёсткое.

– Лиля! – крикнула Евгения. – Что с эссе? Написала? Давай посмотрю, а то папа из сервиса вернётся, и нам нужно будет ехать.

Дверь открылась, к нам вышла Лилька. Я не узнала её. То есть узнала, конечно, но выражение лица у неё было совсем другое, необычное. Какое-то замершее. Смотрела в одну точку перед собой. В руках тетрадка. Молча подала её матери.

– Что надо сказать? – напомнила та, пробегая глазами по строчкам в тетрадке.

– Здравствуй, Галя! – сказала Лилька, всё по-прежнему глядя в одну точку.

– С какой стати – «здравствуй»? – возмутилась Евгения. – Галя тебя старше.

– Здравствуйте, Галя.

– Хорошо.

Евгения пробежала глазами то, что накарябала в тетрадке Лилька, а потом взяла ручку со стеклянного столика и аккуратно вычеркнула каждую строчку. Серьёзно. Каждую. Сколько их в разлинованной тетрадке? Двадцать? Ну вот она все двадцать перечеркнула.

«Зачем так делать? – поразилась я. – Почему не просто крест-накрест всё зачеркнуть?»

– Не пойдёт. Никакой логики, ошибок миллион. Переделай.

«Красиво, ничего не скажешь», – подумала я.

Лилька никак не отреагировала. Молча забрала тетрадку, повернулась и ушла.

– И дверь в свою комнату не закрывай! – сказала мать ей вслед. – Я хочу видеть, что ты работаешь над эссе, а не сидишь во «Вконтакте».

Евгения повернулась ко мне.

– Вы поняли, да, Галя? – сказала она. – Дверь в её комнату всегда должна быть открыта. Вы всегда должны видеть, чем она занимается. Это важно. Знаете, я уже поняла, что вам не нужно сейчас ничего о себе рассказывать. Факты меня не интересуют, это формальность. Я вас уже знаю много лет. Ну, не много. Сколько я уже занимаюсь переводами и сижу в вашем кафе? Два года. Ну что ж, достаточный срок. Так что потом расскажете, умеете ли вы готовить и знаете ли, чем лечить сопли. Сначала послушайте про ваши обязанности.

Мне вдруг стало невероятно смешно. Смех стал щекотать мне горло, потом спустился ниже, побежал по спине, и мне захотелось передёрнуться всем телом и расхохотаться в лицо этой стрекозе. Она что, не в себе? Я не собираюсь становиться Лилькиной няней даже на три дня!

– Ест она очень мало, контролируйте, чтобы обязательно в рационе овощи были. Спать она ложится в одиннадцать. Контролируйте! – продолжала тем временем Евгения. – А самое главное…

Она вынула из карманчика рубашки крошечный блокнот, тоже зелёный (ну просто Изумрудный город, ёлки, а она – не Евгения, а Гудвин, Великий и Ужасный).

– Вот. Это пароли от её ЖЖ и сайта «Вконтакте». Проверяйте всё каждый вечер, особенно «Контакт». Вы должны быть в курсе всех её переписок, всех разговоров. Если что-то покажется очень подозрительным, звоните мне. Обязательно читайте её подзамочные посты в ЖЖ! В двенадцать у неё хорошая фаза сна, крепкая, можно усесться и прочесть. В принципе, там ничего такого особенного она не пишет, в основном про обычные девичьи терзания, но нужно держать под контролем каждый вздох.

– Вы серьёзно? – спросила я.

Смеяться мне расхотелось. Почему-то захотелось плакать. Я спросила её «вы серьёзно?», но на самом деле имела в виду: «Вы с ума сошли?»

Она поняла, что я имела в виду. Поджала губы.

– Знаете, – сказала она, – я не хочу потерять ребёнка. А она может потеряться. Знаете, что она может сделать? Она может уйти из дома. Один раз она уже такое провернула. Если бы вы знали, что испытывает мать, когда забивает в «Гугл»: «поисковый отряд „Лиза Алерт“ – связаться».

Она сидела с прямой спиной, уставившись на меня. А я смотрела прямо на неё. Если бы в этот момент за окном пролетали инопланетяне, то они, наверное, решили бы, что у нас идёт обмен информацией глаза в глаза. Но у нас не шёл такой обмен. Она думала и толковала о своём. А я думала о том, что всё-таки Лилька не врёт. Что её родители только кажутся нормальными, обычными. Ходят, улыбаются, макают, наверное, печенье «Юбилейное» в чай, а может, маслом его мажут. В гости ходят, поздравляют друг друга с Новым годом, за тройки пилят. Но на самом деле они хотят «контролировать каждый её вздох». Больные совсем. Окончательно и бесповоротно. Мне вдруг стало понятно, что у Лильки с лицом было такое. Она прямо как маску надела и ходит в ней по дому. Защитную маску. Защиту от наезжающих стен.

И это называется «мы с мужем работаем над тем, чтобы Лиля перестала нам врать»! Да-а…

Я смотрела на стрекозу, которая со встревоженным лицом рассказывала, как искала Лильку по скверу, и думала: они хоть представляют себе, эти родители в теннисках и зелёных рубашках, что такое, когда ты не можешь сам ни-че-го – ни выбрать, что есть на обед, ни решить, на какие отметки ты будешь учиться, ни даже написать спокойно фразу где угодно, хоть во «Вконтакте», хоть в тетрадке, и быть уверенным, что никто не узнает об этом. Как живёт бедная Лилька? Что у неё в голове?

Тут до меня дошло. Вот зачем судьба устроила мне этот зигзаг! Я же решила перестать всё контролировать. А Лильке явно не повредит отсутствие проверок. Вот и прекрасно.

– Хорошо, я согласна, – перебила я Евгению, и брови у неё поползли наверх точь-в-точь как тогда, когда она меня увидела в первый раз.

Видно, ей этот вопрос уже казался решённым.

– Что касается оплаты…

– Нет, не надо, – твёрдо сказала я, – я зарабатываю.

– Это понятно. Но мы с мужем хотим оплатить вам эти дни, – сказала она не менее твёрдо. – Вы должны понимать, что это важно для нас… психологически. Если человек получает деньги за то, что делает, это гарантия того, что он всё сделает правильно.

– Это смешно, – честно сказала я. – Это правда смешно и дико.

Повисла пауза. Потом она улыбнулась, сначала неловко, потом – уверенно.

– Я поняла вас. Извините.

Сердце у меня сжалось. В ней на секунду мелькнуло то, что мне в ней нравилось всегда. Прямота, что ли, искренность. Мелькнуло, и снова всё закамуфлировалось зелёно-стрекозиным.

– Я ещё вас хочу предупредить, – сказала она, понизив голос, – храните деньги где-то в таком месте, о котором Лиля не знала бы.

– В смысле?! – поразилась я.

– Вы знаете… У меня недавно пропала тысяча рублей, – поджав губы, сказала Евгения, – в конверте было несколько тысяч. Конверт лежал на столе.

– Лиля взять не могла.

– Я тоже так думала. Я спросила у неё. Она… как-то странно отреагировала. Убежала.

– Ну конечно! Она же обиделась!

Меня просто будто разрывало изнутри. Неужели она не понимает, что обидела Лильку своим вопросом?! Вот почему она ушла тогда из дома… Теперь мне всё окончательно стало ясно.

– Ну ладно, – чуть неловко сказала Евгения, которой явно хотелось переключить тему разговора. – Может, вы расскажете о себе? Что вы умеете готовить, кроме кофе?

– Творог! – не сдержалась я. – Домашний! Из молока из «Пятёрочки»! Варю! Пахнет! Объеденье!

Евгения дёрнула головой, обернулась. За её спиной хихикала Лилька, которая неслышно подкралась и стояла, прижав к груди тетрадочку, одна половинка которой была аккуратно расчёркана красными линиями.