Текст книги "Фонарик Лилька"

– Ну тихо, а?

Тут у меня забурчало в животе, и мы вместе прыснули. Она отстранилась, расправила мою последнюю салфетку и высморкалась. У меня снова забурчало, и она хихикнула. Салфетка вздыбилась над её носом.

– Хохочет она, – деланно возмутилась я, – я с утра поесть не успела!

– Ой, у меня остался бутерброд, с колбасой, – сказала она, поднимаясь с сумки, – будете?

– А то!

Я взяла у неё бутерброд, разделила на две части, но Лиля покачала головой. Я поняла: не может есть. Не может, пока это не решится. Но и я тут не могла сидеть до вечера и вспоминать, как мы в школе с этим боролись.

Тем более я обычно была в компании тех, кто крутился на крыльце, поджидая. Сама никого не трогала, но и меня с детства никто не задирал. Мамка догадалась меня в шесть лет на тхэквондо сдать, и, хотя мне ни разу не пришлось в жизни навыки применить, слухи, что я могу и в глаз дать, почему-то ходили. Я только сейчас оценила мамкин поступок. Нелегко ей, наверное, было. В нашем Пушкине нравы не такие свободные, как в Москве, и наверняка её соседки осуждали за то, что девку на такие пацанские занятия водят. Жалко, что я все навыки растеряла. Может, тогда не так страшно было бы в подъезд заходить.

– Лиль, слушай, – я откусила бутерброд и глянула на часы, – пора мне на работу. Давай… давай потом подумаем, что нам с этим всем делать? А сейчас просто выйдем, и я тебя до дома провожу. Они не посмеют к тебе пристать, пока я рядом.

Она поразмыслила, кусая губы, а потом кивнула, к моему большому облегчению. Я встала, дала ей руку, и она поднялась со старушечьим кряхтением.

Когда мы вышли из школы, девчонки стояли уже у школьных ворот. Они «зеркалили» друг друга: стояли, улыбаясь и отставив ногу в сторону. Увидев нас, зашептались. Улыбки стали ещё шире, но они опустили головы, пытаясь их скрыть. Как бы пытаясь, конечно. Я думаю, они хотели бы, чтобы мы их заметили. Я поглядела на Лильку, чьи руки прыгали, не попадая в карман куртки, и подумала, что пары моих слов хватит, чтобы…

Но я обещала ей.

– Спокойно, – негромко сказала я и взяла Лильку под локоть. Другую руку сунула в карман. И тут же скривилась от отвращения: салфетка в кармане умудрилась развернуться, и я вляпалась в мягкую липкую дрянь, которую сняла с перил. В этот момент одна из девчонок надула пузырь и лопнула его. Большой. Розовый.

В моей голове что-то замкнулось. Я шагнула к девчонкам.

– Слушайте… Насчёт жвачки… На перилах… Если это вы…

В эту секунду Лилька вырвала локоть из моих рук и, споткнувшись и неловко перепрыгнув через только что спиленную ветку тополя, бросилась вон со школьного двора.

Девчонки переглянулись с выражением деланого ужаса и, развернувшись, затопали в другом направлении. До меня донёсся их сдавленный хохот.

– Лиля! – в отчаянии крикнула я. – Лиля! Подожди! Я же не… Постой!

Глава 7
Мама

Когда я возвращалась, солнце скрылось и поднялся ветер. Я запахнула куртку, дёрнула замочек молнии. Раздражённо ткнула в кнопки мобильного.

– Алло?

– Почему ты не подходишь? – напустилась я на Лильку. – Откуда мне знать, может, тот маньяк тебя караулит у школы, балда!

– Какой маньяк? – прошептала она.

– Какая же ты бестолочь, – вырвалось у меня. – Ты не поняла, что этот урод, который с тобой утром сидел на скамейке, имел на тебя виды?

– Откуда вы знаете, он же ничего не говорил, – торопливо сказала Лиля.

– Ладно, – устало сказала я, – хочешь бегать – беги. Хоть на все четыре стороны.

– Галя, простите, я потом перезвоню, мне мама звонит по второй линии, – умоляюще проговорила Лиля.

Она нажала «отбой».

Ладно, плевать! Что я, в самом деле, связалась с этой истеричкой! Тоже мне Робин Гуд. Помчалась спасать эту глупышку. А ей не нужно, чтобы её спасали. Что ей нужно? Да, вот интересный вопрос. Что ей от меня нужно?

«Моя» писательница сидела у окна, говорила по мобильному. Увидела меня, помахала рукой. Столик перед ней был пуст. Значит, и правда – ждала меня.

«Вот и отлично! – сердито подумала я, переодеваясь в подсобке, – займусь теми людьми, которым действительно нужна я. И у которых понятные запросы». Я швырнула куртку на лавку, парой рывков причесала волосы, нацепила фартук, вышла к стойке. Писательница уже стояла с противоположной стороны.

– Умираю от голода, – весело сказала она. – Пожалуйста, как обычно.

– Раф, тост с тунцом и… и трюфель? – уточнила я.

– И цедру в горьком шоколаде!

– Простите…

Я улыбнулась, протягивая руку за деньгами и карточкой нашего кафе. Она тоже улыбалась, но я успела поймать выражение недоумения на её лице. «Подумаешь! – проворчала я мысленно, подходя к кофейному аппарату с чашкой. – Ну выскочило у меня из головы, какие она любит конфеты. Я что, обязана обо всех всё помнить?»

Аппарат зашипел, обжёг мне пальцы кипятком. Плюётся. Бывает с ним такое. Но почему именно сейчас?

Я покачала головой, взяла пачку молока. Она выскользнула из рук, и я еле успела поймать её, прижав бедром к стойке. Несколько капель вылетели, упали мне на джинсы.

«Лёвка!» – прошипела я, но он не услышал, с ним в этот момент кокетничала девушка, указывая на банку кофе с надписью «Грешное наслаждение». Впрочем, я сама была виновата: знаю же, что Лёвка часто хватает всё мокрыми руками. Просто забыла. Хорошо, что пачка молока, а не бутылка с вишнёвым сиропом. В конце концов я справилась с заказом и крикнула в зал:

– Ваш раф, тост с тунцом и конфета го-то-вы!

Сияющая писательница подошла за заказом. Я улыбнулась, взяла щипцы и принялась аккуратно раскладывать на блюде круассаны, которые кто-то из ребят побросал как попало.

Немного погодя я подняла голову и столкнулась со взглядом писательницы. Она смотрела на меня в упор и не улыбалась. «Сочиняет», – решила я и отвернулась. Но что-то грызло меня. Я выхватила поднос у Заринки, которая как раз собиралась обойти зал, и отправилась сама за посудой. Вот на моём подносе две креманки, ложка, трубочки. Я всё ближе и ближе к писательнице. Вот я у её стола. Раф стоит на самом краешке. Нетронутый!

– У вас что-то забрать? – упавшим голосом спросила я.

– Да, – холодно ответила она, – кофе.

– Да? С ним что-то не так?

– Холодный. Несладкий.

– Что? – испугалась я и чуть наклонила от неожиданности поднос.

Креманки звякнули друг о друга и съехали вниз. Я вовремя выровняла поднос и прошептала:

– Не может быть. Простите. Я переделаю. Можно?

– Спасибо, не нужно, я уже ухожу, – сказала она, поднимаясь, – времени нет. До свидания.

Она поднялась, накинула пальто и вышла. А я так и стояла посреди зала и смотрела ей вслед. Потом медленно вернулась за стойку. Сгрузила креманки. Снова взяла пачку молока. Поднесла к раковине, капнула каплю на запястье. Холодное. Как? Как это может быть, что я не проверила…

Я вернула молоко на место и поняла, что больше не могу сдерживаться. Лариска и Лёвка болтали, ничего не замечая. Я закрыла лицо руками и выскочила в подсобку. Там бросилась на лавку, укрылась под полами чёрного пальто и заплакала. Не рыдала, конечно, в голос. Просто всхлипывала и кусала губы, выплакивая и вчерашний клуб, и валенки «борова», и жвачку на перилах, и холодное молоко.

А когда выплакивать стало нечего, я утёрла щёки рукавом, потому что салфеток больше не было, и нащупала в кармане джинсов мобильный.

Сначала я слышала гудки, а потом мама подошла, и я услышала свой голос. В смысле, я начала говорить, и это было очень странно, как будто говорит кто-то вместо меня.

– Мам, привет, слушай, мы тут поговорили с Серёней про свадьбу. И решили пока не жениться. То есть он так решил. Дурак, да? Правда?

Я еле сдержалась, чтобы снова не расплакаться.

– Погоди, погоди, – говорит мама, и я представляю себе, как она в этот момент трясёт головой, – не понимаю, как это? Он сам заговорил про свадьбу и сам же сказал: «Её не будет»? Что это нашло на Серёжу нашего, Галюнь? Заболел, что ли? Может, сглазили?

– Нет, мам, – вздохнула я, – он сам не говорил. Я предложила. Пожениться. Он отказался. Да, я знаю, что я сама во всём виновата, и никто меня не тянул за язык, в общем… плохо мне, мам. Кофе вот не получился. Первый раз в жизни, наверное.

– Детонька, доченька! – восклицает мама. – Галюша… Бедная моя… Не расстраивайся, детонька, ну, может, и к лучшему. Может, оно и хорошо, что сама разговор завела. Хоть выяснила. А то так тянулось бы бесконечно. И ты б зря надеялась. Ты только там не огорчайся. Может, возьмёшь пару дней и приедешь? Хоть покормлю тебя. Борщик как раз сварила. Отоспишься… а?

Я слушаю маму в недоумении. Если честно, я была уверена, что мне влетит по первое число за то, что сама предложила парню жениться. Мама у меня, как говорят, старой закалки. Из тех, кто постоянно парится на тему «что же люди подумают». Мы в седьмом классе написали письмо директору, чтобы он математичку заменил. Чем-то она нам не нравилась, хотя толком уже и не помню чем. Я подписала. Математичку заменять не стали (не зря я, наверное, не помню, видно, пустяковый был повод). А мама всё переживала, что «люди увидят», что «люди подумают», и ругала, что я «полезла в активисты». Вот и сейчас я ждала выговора за активизм. Вместо этого мама всё причитала, что Серёж у меня будет ещё сто сотен и что я её любимая и дорогая доченька. Я решила, что она какой-нибудь фильм посмотрела или кто-то ей историю рассказал душещипательную. Короче, под впечатлением. У неё было так: посмотрит фильм про подростков какой-нибудь жалостливый и потом говорит папе: «Ох, Коль, вот как у них всё, у детей-то… А то только и орём на нашу-то. А нельзя. Понимания не хватает им». И меня, пятнадцатилетнюю, по голове гладит. Папа, который в этот момент обычно приколачивает какую-нибудь полочку, говорит шепеляво, зажав во рту гвозди: «Ремня им всем не хватает, а не понимания!» И мы с мамой смеялись, а мама заключала: «А всё-таки вон у них как всё-то».

Папа у меня рукастый. Он даже может себе сапоги сшить из кожи, не говоря уже о всяких полочках и ловких замочках, которые он сам придумывает, хитрых приборчиках и удобных табуретках. Я тоже рукастая, в него. Мои руки любят с вещами работать. Любят насыпать, смешивать, взбалтывать, наливать, украшать. Но папа недоволен тем, что меня «руки кормят». «Голова должна кормить, – слегка окая, выговаривает он мне, когда я приезжаю на мамин борщик. – Или руки с головой, на худой конец». Объяснять ему, что без головы даже американо не сделаешь, не говоря уже об айриш кофе, – бесполезно. Я и не пытаюсь. Всё-таки на первых порах они за мою комнату бабе Клаве платили.

– Папе только не говори, – прерываю я мамин поток переживания и сочувствия, – он его прибьёт же. Приедет и прибьёт. Подключит к чему-нибудь высоковольтному в кабинете физиотерапии.

Мама невесело смеётся, а потом вдруг говорит:

– Галюнь! А может… Ну её, Москву эту? Давай, может, домой? У нас же кафе прямо рядом с домом. Сдалась тебе эта Москва… Пусть Серёга её один покоряет. Мы с папой тебя ждём. Давай, а? Всё равно не поступаешь.

– Мама!

– Да ничего, ничего, – поспешно добавляет она, – это не я… это папа переживает.

«Как же, папа», – подумала я.

– Ладно, мамуль, спасибо, что послушала… Пора мне на работу.

Моей клиентки в зале уже не было, и я спокойно доработала до вечера. Вру, конечно. Не спокойно. Я очень переживала за испорченный раф. Но приступов слёзных больше не было, и на том спасибо.

Вечером, когда я подходила к подъезду, меня охватило привычное напряжение. Прежде всего – осмотреться. Никто не идёт сзади. Никого у входа. Лучше, если бы за мной брела какая-нибудь пухлая тётка с громкоголосой псиной, но на нет и суда нет. Обойдёмся.

Я набрала несколько цифр кода, дёрнула на себя тяжёлую дверь и замерла: в подъезде, в предбаннике возле лифта, судя по звукам, кто-то возился. Я не двигалась, прислушиваясь. Гремит ли этот человек ключами, собираясь открыть почтовый ящик? Спускается ли? Или, наоборот, собирается уехать на лифте?

Но таинственный кто-то не планировал ни выходить на улицу, ни уезжать на лифте, ни подавать какие-то ещё признаки того, что он является жильцом дома и имеет полное право возиться в подъезде. У меня застучало – сначала в сердце, потом в ушах, и я не выдержала. Отпустила дверь и отступила.

Достала телефон и в отчаянии уставилась на экран. В таких ситуациях я всегда звонила Серёне. Как бы он ни был занят, он всегда говорил со мной, пока я входила в подъезд, пока поднималась к себе, пока искала ключ в сумке и пока открывала дверь квартиры. В общем, всё время, пока я боялась.

А сейчас?

Я отступила на пару шагов назад. Огляделась: может, хоть какая-то мамашка ведёт детей с прогулки? Никого – ни справа, от автобусной остановки, ни слева – с детской площадки. Я задрала голову, сама не знаю зачем, не Карлсона же с неба я ждала, и вздрогнула: в окне на третьем этаже мелькнуло бледное лицо. Мелькнуло и пропало, но я сказала негромко:

– О!

И нажала на телефоне кнопку повторного вызова:

– Ну и в чём дело? – спросила я, когда услышала робкое «алло». – Что за фокусы?

– Извините, – сдавленно проговорила Лиля, – простите. Я просто… Не знаю.

Повисла пауза. Я успела подойти к подъезду и нажать на кнопки. Но надо было продолжать разговор – самое страшное-то было у меня впереди.

– Лиль, слушай, честно скажу… Я не знаю, как тебе помочь.

– А вы хотите? – спросила она.

– Ну ты и чучело! – не сдержалась я. – А кто тебя утром от борова спас?

– От какого?

– От настоящего, балда! – возмутилась я, а у самой сердце ёкнуло – вдруг это он в подъезде возится?

– Короче, – продолжила я, справившись с волнением, – чем тебе помочь?

Я поднялась по ступенькам и глубоко вдохнула, готовясь шагнуть в предбанник перед лифтом.

– Вы сказали, что можно купить лифчик…

Я зажмурилась, прижимая трубку к уху.

– А вы… вы знаете, где они продаются? И, если знаете, вы со мной можете туда сходить?

Я шагнула и открыла глаза. Возле почтовых ящиков стояла уборщица в синем, заляпанном белой краской халате. Собирала бесплатные рекламные листовки в чёрный шуршащий пакет.

Я выдохнула, в ушах у меня по-прежнему стучало, но сердце больше не бухало.

– Да, Лиль…

– Да? Правда? А где?

– Что – где? – очнулась я.

– Ну где его можно купить?

– Кого?

– Я вам уже сказала! – плачущим голосом проговорила она. – Вы что, меня не слушаете?

– Прости, – пробормотала я, нажимая кнопку лифта, – наверное, связь пропала. Тут бывает… в подъезде. Так что нужно купить?

– Бельё. Мне. Бюс… короче, лифчик.

– Так маму попроси!

– Она не хочет. То есть это папа не хочет, говорит, мне ещё рано. А она его слушает.

– Ну, если твои родители считают, что рано…

– Пожалуйста! Пожалуйста!

Я задумалась, нащупывая в кармане ключ. Вообще соглашаться неправильно. У девочки родители есть. Они все эти штуки должны покупать. И решать, нужны они ей или нет. Я-то при чём? Вообще посторонний человек. Но тут я вспомнила, как меня мама сегодня пожалела. Должна была отругать, а пожалела. И подумала, что иногда очень хочется…

– Ладно, – сказала я, оборвав свои размышления, – давай сходим в торговый центр.

– Ура! Галя! Когда? Правда?

Договорившись с Лилей о времени и месте, я убрала телефон, захлопнула дверь, а потом прислонилась к ней спиной и сползла с закрытыми глазами. Не только Лилю сейчас с головой накрыло чувство благодарности. Да… Не только её.

Глава 8
Лифчик

Стоило нам войти в центр, который напоминал наш пушкинский рынок, на нас тут же набросились две тётки. Одна в шубе до пят («Купите шубку, девочки, недорого!»), другая – в длинном алом платье («Вам на выпускной наряд нужен? Смотрите, какие у нас красивые платьюшки! Все размерчики есть!»). Я поморщилась, взяла Лильку под локоть. Противные всё-таки эти тётки-продавцы. Ну да ладно, доведу её до нужной витрины, а там пусть сама разбирается с «размерчиками».

Но киоска с бельём всё не попадалось. На витринах стояли чайники, кастрюли, ёмкости, чтобы греть еду в микроволновке, были разложены маникюрные принадлежности, резиночки-заколочки, детские ботинки и панамки.

Замерли мы с Лилькой перед развалом с толстовками. Зелёные, серые, синие – все были украшены смешными надписями. Правда, я быстро разочаровываюсь: какую надпись ни возьми, или глупость оказывается, или старая шутка. Лиля, наоборот, шевелит губами, хихикает, дёргает меня за рукав, а потом вздыхает.

– Не пыхти, – советую я, – за сто рублей не купишь тут ничего.

– Почему за сто?

– Ты ж сказала, что у тебя шестьсот, а бюстик рублей пятьсот будет стоить, думаю. Вот и останешься с сотней.

– Вот бы где-то выиграть миллион, – мечтательно тянет Лилька, – я б купила себе что хочу.

– А кто тебе сейчас не даёт покупать что хочется? – спросила я, но тут же прикусила язык.

Ей же родители не дают покупать то, что хочется. И денег карманных она получает немного. Это я зарабатываю и даже, бывает, мамке денег привожу. Она, правда, говорит, что не тратит их, а откладывает, а потом мне вернёт через несколько лет в целости и сохранности. Я экономлю, но знаю: если очень захочется, могу себе всё, что хочу, купить. Даже юбку от «Дольче и Габбана», например. Просто мне жалко три зарплаты на это тратить. А у Лильки выбора нет. Просто не может себе купить, и всё. Мне всего девятнадцать, но как быстро забывается зависимость от родителей…

– А вам родители много денег давали в школе? – спросила Лиля.

– У них самих много денег никогда не водилось, – ворчливо ответила я. – Откуда? Мама – медсестра, массаж делает, папа – врач ЛФК в поликлинике. Ну, по полтиннику в неделю было у меня.

– А вы на что их тратили?

Перед моими глазами вдруг вспыхнула сцена: мы от тёти Сани возвращались, она в Арсаках живёт, это дальше по Ярославской дороге ехать надо, и мама предложила, чтобы они с папой домой пошли, а я – в магазин забежала за хлебом. И дала мне денег ещё, просто так. Купи, мол, дочка себе что-то. Может, наклейки с «Барби» или что там у вас в моде.

А я пошла и купила себе мороженого. Пять стаканчиков вафельных. И, сидя на скамейке, съела все пять один за другим.

– И у вас горло не заболело? – с восторгом спросила Лиля, когда я ей рассказала про мороженое.

– Нет, что удивительно, – сказала я. – Понимаешь, я просто дорвалась. Мне в детстве запрещали мороженое. Топили его в кастрюле, чтобы поплыло, и только тогда давали есть. Я ангиной часто болела, и каждый раз приходилось антибиотики пить. Ну, мамка, конечно, волновалась и старалась моё горло беречь. Папа её всё пугал рассказами про то, как антибиотики организм разрушают. Врачи, что поделать…

– Как же вы не боялись заболеть, пока столько стаканчиков ели?!

– Боялась, конечно. Но уж больно хотелось. Прямо башню сносило, как мороженого хотелось. Говорю ж, дорвалась. Так что, может, и хорошо, если мы с тобой купим тебе бюстик. А то будешь на них все деньги переводить, как подрастёшь. И ничего себе даже купить другого не сможешь – только весь дом будет лифчиками завален.

Мы смеёмся, а потом Лиля говорит:

– А мороженого потом купим?

– Не говори «гоп»! – сурово обрываю я её. – Вон справа развал, пошли туда!

Мы подошли к витрине, на которой горками были разложены самые разные бюстгальтеры: и кружевные, и простые, спортивные, и однотонные, и разноцветные. И вот когда я увидела все эти лифчики, тут-то до меня и дошло. Что на них не написано «подходит для худенькой девочки 11 лет». Что нужно будет сказать какие-то цифры. И ещё показать свою осведомлённость. А я же…

К счастью, неподалёку стоял автомат с кофе.

– Чего-то в горле пересохло, – небрежно сказала я, – пойду сделаю себе капучино. А ты пока выбирай. Не люблю я эту дрянь химическую, но чего-то захотелось кофейку…

Я не успела сделать и шагу, Лилька цепко схватила меня за руку ниже локтя.

– Галя! Подождите! Вы… вы куда?!

– Я же сказала тебе – за кофе!

– Нет, нет, не бросайте меня!

Лилька подволокла меня к прилавку. И они обе, и Лилька, и полная женщина, торгующая бельём, черноволосая, с красным ободком, как какая-то Кармен, уставились на меня. Нашли тоже командира.

– Галь, – сквозь зубы проговорила Лиля, – чего говорить-то?

– Ну спроси, есть ли твой размер, – еле слышно ответила я.

– А какой?

– Я откуда знаю?!

– А у вас какой? Можно же просто меньше, чем ваш, попросить…

– Я… Я не…

– Вы не знаете? – потрясённо спросила Лиля, разворачиваясь ко мне.

– Мне нужно в туалет! – не выдержала я и метнулась в ту сторону, где были нарисованы две фигурки – мужская и женская.

В узкой кабинке, изрисованной маркером, я достала мобильный телефон. Быстро нажала на кнопки. «Абонент недоступен». Это что ещё за фокусы?! В городе Пушкино нет метро! Где она может быть?!

В дверь постучали.

– Это я, – послышался жалобный голос Лили.

Я промолчала, снова нажимая на кнопки. Ничего, если дозвонюсь, шёпотом спрошу. Позора не допущу.

Снова – «недоступен». Снова постучали.

– Да сколько можно?! – проорала я.

Лиля ответила всхлипыванием. В третий раз не дозвонившись, я распахнула дверь.

– Ну что, что ты ревёшь?

– Я боюсь…

– Чего ты боишься? Ну не знаем мы твой размер. Померяешь один, другой, третий. Вот и определимся!

– Вот я и боюсь мерять, – проревела Лиля. – А вдруг мерять там надо будет? Прямо за прилавком?

– Да брось, что за чушь? Наверняка у них примерочные есть! – возмутилась я, но сама при этом похолодела: а вдруг и правда когда покупают лифчики, то за прилавком переодеваются?

– Так, пошли, – не выдержала я, схватила Лильку за руку и выволокла из туалета.

– А вы вспомнили свой размер? – плаксиво спросила Лиля.

– Да не могу я его вспомнить! Потому что не знаю!

– Как?!

– А так!

– А как же вы…

– Да никак.

– Вы его не носите?

– Ношу! Слушай, Лиля, – я не смотрела ей в глаза, – давай я тебе объясню, в чём дело, но ты никаких вопросов после объяснения задавать не будешь? Вообще не будет никаких высказываний с твоей стороны! Обещаешь? Ладно. Мне бельё поку… то есть дарит мама. По праздникам! Всё!

Это было ужасно. Просто какое-то жуткое унижение – признаваться одиннадцатилетней девочке, что я, хотя и живу одна, и зарабатываю, и даже решилась на замужество (счастье, что она ничего не знает про это!), ничего не знаю про размеры бюстгальтеров. Но и врать я не могла. У меня с враньём плохо. Мне родители всю жизнь правду говорили и меня приучили. Мне никогда не врали в поликлинике, что «эта тётя тебе делать ничего не будет». Объясняли честно: «Будет больно, но нужно просто потерпеть». Я, конечно, орала сначала, но потом папа как-то тихо спросил: «Было бы лучше, если б мы тебе соврали?» Я умолкла сразу же.

Лилька молчала, и я искоса глянула на неё. Она жевала кончик косы и о чём-то думала.

– Ну? – не выдержала я. – Чего ты молчишь?

– Вы же сами сказали: никаких высказываний…

– Ладно! Всё! Пошли! Чем быстрее мы закончим, тем лучше!

Я подтащила её к прилавку и произнесла три слова, которые вызывали у меня страшное смущение, но обойтись без которых было невозможно:

– Нам нужен бюстгальтер!

– Обеим? – деловито отреагировала Кармен.

– Нет! – вздрогнула я. – Спасибо. Только ей. Только мы размера не знаем…

– Ну это мы сейчас выясним, – успокаивающе сказала Кармен. – Подойди сюда, котёночек!

Мне не понравился этот «котёночек», но перед продавщицей белья я застывала, как перед анакондой. Она была царицей в совершенно незнакомом мне государстве, и, поскольку я не знаю правил, мне следовало помолчать.

– Подними лапки, опусти лапки, молодец, – приговаривала Кармен, ловко обхватывая Лильку сантиметровой лентой, потом отпуская и снова обхватывая. – Ну вот и определились. Вас померить?

– Не надо!

– Ну, может, вы за компанию с подружкой купить хотите…

– Спасибо, не надо! – Я почувствовала, что ещё секунда – и я или в обморок упаду, или заору.

Лилька нахмурилась, шагнула ко мне и погладила по руке.

– Не надо её мерить, – тихо вступилась она за меня, – ей мама бельё покупает и знает её размеры…

– Лиля, – прошипела я, но Кармен, удивлённо улыбнувшись, кивнула и повернулась к Лильке.

– Ладно, давайте с фасончиком разберёмся, девочки.

Она деловито закопалась в стопках лифчиков.

– Дать вам с микрофиброй?

Лилька посмотрела с тревогой на меня.

– Может, с пушапом? – продолжила продавщица. – Или с микропушапом!

– Выбирай! – сердито сказала я Лильке.

– Мне бы серый, – пробормотала она, – или… чёрный.

– У-у, – протянула Кармен, – а чего цвета такие скучные? Давай цветастенькое дам? Лето на носу!

Я сглотнула. Мне хотелось прийти на помощь Лильке. Но я почему-то оробела перед Кармен. Боялась её почти так же, как пустых подъездов. Она знала то, о чём не знаю я. Поэтому мне было очень не по себе. Наверное, так робеют передо мной те, кто понятия не имеет, чем американо отличается от глясе.

Но Лилька всё же как-то справилась с выбором. Кармен довела нас до примерочной, втолкнула обеих в кабинку, задёрнула занавеску.

– Давай пока сфотографируемся шутки ради? – предложила я, достав телефон.

На самом деле я тянула время, прислушиваясь к удаляющимся шагам Кармен. Мне было неловко присутствовать при примерке, но спорить с ней тоже не хотелось.

Лилька обрадовалась. Наверное, тоже тянула время. Я быстро щёлкнула нас с ней и выскочила из кабинки.

Правда, через некоторое время Лилька снова позвала меня: застегнуть. Я поморщилась, но выбора у меня не было. Она стояла, крепко прижимая свой детский лифчик к груди, испуганно глядя на своё зеленовато-белое отражение в зеркале.

– Как-то тесно, – прошептала Лилька, когда я щёлкнула замком и отступила.

– Ой, да не врите! – послышался голос Кармен за моей спиной.

Она отодвинула меня и подскочила к Лильке.

– Давай я тебе лямочки распущу! Давай-давай! Придумает тоже – тесно. От горшка два вершка, а умничает. Ну, они все такие. Моя тоже туда же… Я ей говорю: «Ну куда тебе розовые кружева», а она: «Все носят, все носят…»

Болтая, она хваталась за лямки и что-то с ними делала, но я смотрела на Лильку. Её лицо в зеркале позеленело ещё больше, рот скривился. Она закусила губу и зажмурилась.

– Перестаньте, пожалуйста! – не выдержала я. – Прекратите! Мы сами справимся!

Она, конечно, умная и всё такое. Но Лильку сейчас вырвет от переживаний, она что, не видит? Я почти вытолкнула Кармен из примерочной.

– Спасибо, – прошептала Лилька, так и не открывая глаз. – Так противно, когда… Это проходит?

– У кого-то проходит, у кого-то – нет, – буркнула я. – Мне, видишь, до сих пор противно. Ну что, берём этот?

Кармен встретила нас с поджатыми губами. Но я твердила про себя, что сейчас мы расплатимся и уйдём, расплатимся и уйдём, и больше никогда не увидим эту противную тётку. И правда – Лилька расплатилась, и мы ушли, почти убежали. Не попрощались, конечно. Кармен, получив деньги, тут же уселась и, раскрыв журнал с судоку, уткнулась в него.

Ладно.

На улице светило солнышко, и я с облегчением подставила лицо его лучам. Тоже зажмурилась, только не как Лилька – с ужасом, а с облегчением. Испытание было пройдено.

Сама не знаю, чего я так испугалась этой Кармен. Просто как-то противно. Тебе нужно купить такую важную, можно сказать, личную деталь гардероба. А для этого нужно, чтобы тебя общупала с сантиметром в руке какая-то противная тётка. Может… может, я всё-таки ещё не совсем взрослая, раз меня это пугает?

– Галь, а вы где-то учитесь? – спросила Лилька.

– Я работаю.

– То есть вы уже закончили учиться?

– Я закончила школу, – сказала я, еле скрывая раздражение, – и потом пошла работать. Сразу после школы.

– А почему вы никуда не поступили? – с любопытством спросила Лилька, размахивая ярко-розовым пакетом.

– А ты прямо уверена, что куда-то поступишь? – фыркнула я.

– То есть вы пробовали, но не получилось?

– Да не пробовала я, Лиля! Я не пробовала! – воскликнула я. – Мне это не нужно, понимаешь?! Как вы меня все достали! Стой, куда идёшь, дорога!

Я схватила её за руку и дёрнула назад. Вовремя я это сделала: пешеходам загорелся красный, и машины рванули с места, как ракеты.

Я уставилась на светофор, бормоча вслух секунды, которые оставались до зелёного. Послышалось всхлипывание. Я закатила глаза.

– Ну Ли-иля! Ну ты чего?! Ну ладно, прости, что заорала, просто это больное место, мозоль у меня…

– Я не из-за этого, – всхлипывала она, – я… из-за лифчика… он мне мал!

– Мал?! – поразилась я. – А зачем ты его купила?!

– Не зна-аю… Я испугалась. Этой…

Зажёгся зелёный, но не для нас. Мы стояли, как два истукана, и смотрели друг на друга.

– И что теперь делать? – тихо сказала я.

– Не зна-аю… Больше у меня денег нет.

Лиля стояла, опустив голову, а медвежонок на её шапке с укором смотрел на меня.

Я чуть не заплакала. Мне страшно не хотелось идти к Кармен. Хотелось отобрать розовый пакет и треснуть им Лильку по башке за то, что втянула меня в это мероприятие.

– Если хотите, накричите на меня, – не поднимая головы, сказала Лилька.

– Вот ещё! – возмутилась я. – Я и не собиралась на тебя кричать! Тебе что, родители не говорили, что каждый имеет право на ошибку? Что не ошибается только тот, кто ничего не делает.

Я напряглась, пытаясь вспомнить какой-нибудь мем, подходящий к случаю. На мой взгляд, мемы лучше доносят мысли, чем эти стандартные фразы, но Лильке хватило и стандартных. Ну да, она же меньше меня на свете живёт, и то, что мне кажется заезженным выражением, для неё – вполне свежо.

В общем, я представила, что моя гордость – это бумажный листок, сложила из него мысленно журавлика в стиле оригами и швырнула куда подальше. Взяла эту балдищу за руку и поволокла обратно к рынку. А что ещё мне оставалось?

Если кто и получил удовольствие от процесса замены одного лифчика на другой, так это Кармен. Мы с Лилькой стояли с жалобными лицами, как ходоки в некрасовском «Парадном подъезде» (Лилька вдобавок ещё и шапку мяла), а Кармен с царственным видом забрала у нас пакет, заменила в нём бюстик и вернула обратно. Мы прошептали какие-то слова благодарности и поплелись к выходу.

– А мороженого купим? – прошептала Лилька у самого выхода. – Заслужили мы?

– Конечно, заслужили, – встрепенулась я.

– Ура! – обрадовалась Лилька. – Я куплю сама! Тебе какое?

Кажется, сама она не заметила, как перешла на «ты». Заметила я. И решила, что она это сделала вовремя. Когда мы покупали бюстгальтер, то вели себя как взрослый и ребёнок. Но замена нас уравняла. Стеснялись мы абсолютно одинаково. Это было странное ощущение – быть с Лилькой на равных. Она ведь всё время смотрела на меня снизу вверх. «Странное, но любопытное», – решила я и подкрепила свои доводы порцией шоколадного пломбира в вафельном стаканчике.