Текст книги "Грешник"

Глава 19

Самым сложным было разобраться в том, что происходит. А может, она это сразу поняла? И сложно было смириться? Утрясти в голове? Да. Наверное, так. Она боялась. Так сильно боялась, что закрывала глаза на очевидные факты. Лежащие на поверхности факты, которые Наташа отказывалась замечать. Сделать так – признать, что твое прошлое было ошибкой, что ты обманывалась во всем. Даже в собственных чувствах. Или опять же – сама в них не веря, закрывала на то глаза.

Трусиха!

Громов пошевелился. Наташа приподняла голову, вдруг осознав, что у него, наверное, затекло все тело. Но он не позволил ей отстраниться. Накрыл затылок огромной горячей рукой, и ей ничего не оставалось, как вернуться в прежнее положение. Опустить голову на крепкую рельефную мощную грудь. Он этой грудью как стеной её отгораживал. От всего плохого, от любой боли и малейшего дискомфорта. Она не могла этого не заметить. Он постоянно был начеку. И он был всем, о чем она только мечтала. Спокойным. Волевым. Заботливым. Самодостаточным и терпеливым. Время, проведенное с ним, было самым счастливым. Наташе давно не было так хорошо. Или даже никогда не было. Так спокойно, так тихо, так… звеняще-радостно. Может быть, это неправильно! Но… ей было нужно на кого-то опираться. Ей был нужен кто-то, ради кого ей бы хотелось выбираться наружу! Тот, кто не стыдился бы её и любил такую, как она есть. Странную, нелепую, диковатую…

Кирилл таким не был. И, наверное, осознав это в какой-то момент, Наташа снова замкнулась. А дальше все только усугублялось. Их недопонимание. Её одиночество, спасаясь от которого она невольно уходила в себя, отдаляясь от мужа все дальше и дальше. Наташа не винила Кирилла в том, что он бежал в объятья других… Умом она понимала, что это было неизбежно. Она вообще так много об этом думала… Пыталась найти ответ, когда, в какой момент все испортилось? Когда однажды муж отстранил ее руки, назвав навязчивой? Когда он раз за разом одергивал ее на людях и стыдливо отводил взгляд? Или когда вообще перестал звать с собою? Но правда была в том, что они изначально были не парой. Кир не мог дать ей того, в чем она на самом деле нуждалась. Не мог положить себя на алтарь любви. Потому что он сам в ней нуждался. В нем не было той силы, той бесконечной стойкости, которая бы позволила любить другую, не такую, как все, девушку. Он думал, что это легко, но оказался совсем не готов к действительности. Просто переоценил свои силы. Это не делало его плохим. Это делало его неподходящим. Их брак был ошибкой. Однако Наташа никогда бы себе в том не призналась. Просто не нашла бы сил. Тогда бы ей пришлось что-то менять. А она терпеть не могла перемены.

А потом это несчастье… и он. Тот, кто, подобно лакмусовой бумажке, проявил истину. Обнажил суть. Тот, в ком она увидела своего. Единственно верного. Достаточно сильного. Несгибаемого. Того, кто никогда бы не пошел на поводу у чужого мнения. Того, кто скорее бы глотку перегрыз обидчикам, чем под кого-то прогнулся. Защитник. Воин. Стена. Безусловный мужчина.

– Ты почему не спишь?

– Не спится…

Они позволили себе объятья. Ничего больше. Просто вот так… лежать рядом. Один только раз. Понимая, что за этим не последует ничего, кроме расставания. И может быть поэтому так драгоценны были эти минуты. Глеб поднял руку, погладил ее длинные волосы. И Наташа ощутила, как перекатываются его огромные мышцы под ее щекой.

Желание.

Острое, греховное, пряное…

Не дающее спать вот уже которую ночь.

Томление, природу которого Наташа тоже поняла не сразу. Её тело откликалось на Глеба. Она хотела его. Мечтала о нем. Фантазировала… Если бы он знал, что происходило в её голове, какие желания пробуждались… как бы он поступил? Почему-то Наташа была уверена, что не растерялся бы.

Улыбнулась широко. С наслаждением втянула его аромат. Что-то темное, страстное, жаркое. Мужское… Чуть сдвинула ногу и зажмурилась резко! Потому, что он был каменно тверд.

– Испугалась?

– Нет… – шепнула, обжигая дыханием обтянутую трикотажем грудь.

Нет… не испугалась. Она горела… И жадные языки пламени лизали каждый миллиметр тела. Дыхание сбилось. Наташа понимала, что это неправильно… для кого-то неправильно, да. Но не могла отказать себе в этой малости. Ему отказать… Хотя бы так! Хотя бы просто представить, как это могло бы быть. Оставить себе хоть что-то. Урвать у судьбы маленький кусочек счастья.

Дышать им. Его касаться…

А потом… потом, да. Она поступит правильно. Отдаст всю себя, если надо, чтобы спасти Кирилла. Не бросит его и не уйдет. Потому что это неправильно. Каким бы он ни был – он был с ней. Вытаскивал после смерти матери. По-своему заботился. В конце концов, он ее муж. Пусть и не перед богом, но она давала клятву. И она любила… сильно его любила. Но совсем не так, как полагалось жене.

– Кирилл не плохой… – прошептала она. Пальцы, поглаживающие волосы, на секунду замерли и снова возобновили движение.

– Я его совсем не знал.

– Я это поняла. Это… не от вас зависело? Правда?

– Хочешь узнать, сбежал ли я от ответственности?

– Нет. Знаю, что не сбежали бы. Просто… Не знаю, зачем спросила.

Замкнулась! Захлопнулась… В мгновение. Наверное, глупо, но такая уж она. Любое слово может поколебать уверенность. Но Глеб будто не заметил этого. Коснулся губами волос, прижал к себе чуть сильнее, прежде чем ответить:

– Ты права. Это зависело не от меня. Мне нельзя было обзаводиться семьей. Близкими. Ларка… Она на свой нос все сделала. Ну, и забеременела. А я не мог принимать участие в жизни ребенка. Даже, если бы хотел.

– Почему? – пальчики Наташи очертили его бицепс, прошлись по контуру татуировки.

– Я служил в одном секретном подразделении. Оно было настолько засекреченным, что… Не знаю, как тебе объяснить. Таких групп три на всю страну было. А нас, по отдельности, как будто не было, понимаешь?

– Чем вы занимались?

– Всем понемножку. Разведкой, проведением диверсионных мероприятий, штурмовых и поисково-спасательных операций, например, освобождением заложников. Если какой-то серьезный военный замес, мы прикрывали основные силы армии. Отвечали за наведение артиллерийского огня, обеспечивали связь в районах боевых действий. Да много всего…

Наташа сглотнула. Он говорил такие страшные вещи. Говорил обыденно, не превознося себя. Не кичась. Озвучивал голые факты, которые вряд ли вот так, запросто, кому-то рассказывал. А она… ничуть не была удивлена. Как будто всегда это знала. Впрочем, так, наверное, и было. Исходило от него что-то такое… мощное. Не бывает на пустом месте такого. Это опыт. Может быть, даже опыт за гранью. Пальцы наткнулись на чуть вмятую точку. И будто холодом обожгло. Дрожь пронеслась по телу.

– Эй, что такое?

– Тебя могли убить…

И накрывает. Затаскивает в пучину волной…

– Нет. Никогда.

– Почему? Почему ты так в этом уверен?

– Потому что я не для этого родился, глу…

Он хотел сказать «глупая», но оборвал себя, опасаясь её обидеть. Но она не была глупой и сразу это все поняла. Улыбнулась такой деликатности. Ну, и кто из них глупый? Он, потому что боялся ее обидеть там, где ей обижаться и в голову бы не пришло? В конце концов, это правда. По сравнению с ним – она глупенькая малышка. Но почему-то впервые в жизни её это нисколько не покоробило. Напротив. Грудь раздувала гордость. Что её выбрал такой мужчина!

– А для чего? – спросила, не в силах вернуть на лицо серьезность.

– Чтобы быть с тобой.

Наташа приподнялась. Широко распахнула глаза и уставилась на Глеба. Ее начинало потряхивать. Как будто внутри один за другим волной пронеслась серия крошечных взрывов. Она открывала и закрывала рот, в котором вмиг пересохло. Сердце колотилось, как сумасшедшее, отдавая звоном в ушах. Мучительная нежность прокатилась телом.

Наташа разрывалась между любовью к одному мужчине и чувством долга к другому. Ей хотелось кричать. Не столько от собственной боли, сколько от той, что невольно причиняет ему… Тому, кого она так сильно любила.

В животе шевельнулась малышка. Глеб улыбнулся. Прижал ладонь. Он просил просто быть в его жизни. Но… насколько это правильно? Быть… предъявлять права, когда сама ты принадлежишь другому. А если нет – как без него жить? Немыслимо. Страшно… Так страшно, что умереть хочется, стоит только представить жизнь без него. Жизнь, в которой не ждешь его после работы, не сидишь рядом с ним у телевизора, или не наблюдаешь за тем, как он строит для нее дом… Жизнь, в которой он – все для неё. Всё… вообще.

– Кирилл не плохой, – повторила зачем-то. Может быть, убеждая себя, что поступает правильно, – ты сейчас столкнулся с не самой его красивой стороной, я понимаю… Но он не плохой. Просто… запутался, наверное.

– Наверное, – согласился Громов, хотя его голос прозвучал не то, чтобы уверенно.

– Мы поженились, когда у меня умерла мама. Иначе… вряд ли бы я решилась на этот шаг. А тогда просто не знала, как мне жить. Я, наверное, за него, как за спасательный круг ухватилась. Кирилл вообще очень добрый. Веселый. Мне с ним было легко… Не так, как с тобой, но легче, чем со всеми остальными. Он очень меня поддержал в то время. Я ему за это всегда буду благодарна. Однажды… он просидел возле меня три дня. Когда я ветрянкой заболела. Представляешь? Даже на работу не ходил. Делал бульон из ролтона и поил меня с ложечки. Заставлял пить лекарства и мазал меня зеленкой. Я была похожа на пришельца…

Наташа долго говорила. Рассказывала истории из жизни Кирилла. Как будто знакомила Глеба с ним. Или оправдывала собственное намерение оставаться с мужем столько, сколько это потребуется, хотя оправдываться-то и не нужно было. Её идеальный мужчина и так все понимал.

А потом она уснула. В его сильных руках, уткнувшись носом в колючую щеку. И спала долго, крепко – впервые за долгое время. Наташа даже не слышала, как шевелилась малышка, и, на удивление, не бегала в туалет.

Утро ворвалось в их жизни громкой телефонной трелью.

Громов улыбнулся Наташе глазами, освободил руку и нашарил на тумбочке телефон. Свел брови в одну линию. Прижал трубку к уху, а свободной рукой погладил ее по теплой со сна щеке. День, который они себе позволили, подходил к концу. Они еще цеплялась за отголоски прошлого, а оно ускользало сквозь пальцы, и не оставалось ничего. Лишь память.

– Да, Лара… Как… Очнулся? Мы едем!

Он отложил телефон и так на нее посмотрел…

– Кириллу лучше? Он пришел в себя?

Наташа заплакала, того не замечая. Не зная даже, от чего… Чувства смешались в странный коктейль. В нем и облегчение, и надежда, и страх…

– Пришел… – просипел Громов.

Наташа вцепилась в его руку. Сжала, что есть сил. От избытка эмоций ее вновь стало потряхивать. Она не справлялась. Летела в пропасть на оглушительной скорости. В ушах гудело, как будто она между двух движущихся товарняков стояла. И этот грохот все нарастал. Наташа терпеть не могла громкие звуки. Она обхватила голову, прячась от них. Но ведь звук шел не извне. Он звенел в ее голове, все громче и громче…

– Наташа! Наташа! Я здесь. Я здесь, маленькая! Все хорошо! Ты слышишь меня? Ну же! Посмотри… Посмотри не меня! Все хорошо… Хорошо!

Кажется, ее подхватили на руку и куда-то понесли. В кухню? Она не понимала. Она то ли плакала, то ли скулила, то ли мычала в голос. И жадно, сопровождая процесс громким хрипом, глотала воздух. И падала, все глубже падала в пугающую неизвестность.

Кажется, он посадил ее себе на колени.

– Как сделать, чтобы это прошло? – Она не знала! Не знала… Смотрела на него безумными глазами и нервно трясла головой. – Что делала мама? Что делала твоя мама, когда ты волновалась?!

– П-пела… – с трудом проталкивая звуки через спазмированное горло, прохрипела Наташа.

Глеб закрыл глаза. Прижал ее голову к собственной шее и запел.

 
Flock of birds…
 

Глава 20

Певец из него был никакой. Он вообще пел впервые. Вот так… кому-то. Да и похрен. Честно. Он бы и станцевал, если бы это понадобилось. В балетном трико… если бы от этого ей стало лучше. Как много «если»…

Громов так испугался. Никогда её такой не видел. Знал. Читал. Но все равно не был готов к этому… приступу. Иначе не назовешь. Наташу трясло, как на электрическом стуле. Но время шло и брало свое. Постепенно она начала успокаиваться. Напряженные плечи обмякли. Вцепившиеся в его футболку пальцы разжались. Она обессиленно прижалась лбом к его подбородку.

А он все пел. И пел… пока окончательно не осип.

– Извини, – прошептала Наташа.

– Да брось. Ты как? Тебе хоть немного получше?

Девушка молча кивнула.

– Может быть, останемся дома?

Опять покачала головой. На этот раз отрицательно. Еще через несколько минут встала.

– Мне нужно в туалет.

Такой уж она была. Называла вещи своими именами. Такой он ее любил.

– Конечно. Иди. Я потом тоже быстро в душ схожу. И поедем…

В больнице их встречала всклоченная Лариска:

– Где вас так долго носило?!

– Пробки, – отрезал Громов, не считая для себя необходимым что-то ей объяснять. – Как это случилось? Что говорят врачи? Ты видела его?

– Видела. Он просто открыл глаза…

Наташа рядом громко всхлипнула.

– М-можно… м-не к нему? – запинаясь, спросила у Громова.

– Он сейчас отдыхает! – оборвала Лариска.

– Н-но… я хочу к нему… Хотя бы на минутку…

– Хочет она, – горько хмыкнула Лариска и, кажется, хотела что-то еще сказать.

– Так, давай-ка отойдем… – Глеб беспокойно покосился на Наташу, но убедившись, что та вроде бы держит себя в руках, пошел к лифтам, нисколько не сомневаясь, что Ларка последует за ним. Он привык, что за ним всегда следуют. А приказы не обсуждают. В данном случае – это был приказ. Холодный. Бескомпромиссный.

– Ты чего на неё опять взъелась?

– Да не взъелась я, – устало пробормотала Лариса. – Просто… Вот насколько её хватит, как думаешь? Хочу увидеть, говорит… А увидит? Поймет, в каком он состоянии? И через сколько убежит?

– В каком? – спросил Глеб, вмиг уловив самое важное в потоке извергаемого Ларкой бреда. Она действительно совершенно не знала Наташу. Иначе ей бы в голову не пришло нести подобную чушь.

– В тяжелом, Глеб… Он дышит, но… Ни говорить не может, ни толком пошевелиться, – голос женщины срывался, губы дрожали.

– Нас предупреждали о том, что реабилитация может быть долгой, – напомнил он.

– Ты не понимаешь… Он… совсем не тот. Это не Кирилл…

– Он только пришел в себя, после более чем четырёхмесячной комы!

– Я знаю! – заорала она.

В глубине коридора Наташа вскинула голову и посмотрела в их сторону.

– Тише, Лар… Не нужно её волновать. И тебе волноваться не нужно.

– Не волноваться?! Он как овощ… Мой сы-ы-ын о-о-овощ… Мой маленький сыно-о-ок…

В тот момент Лариса сломалась. Она рыдала и рвала на себе волосы, выла, как дикий зверь, и металась по коридору, распугивая людей. Пока Громов не прижал ее силком к себе и не встряхнул, что есть силы.

– Все, Лара! Все! Этим ты ему не поможешь.

Да и чем ему помочь? Даже месяц спустя Громов не смог бы сказать. Если быть откровенным, для самого Кирилла было бы лучше умереть. Еще тогда. В самом начале. Не потому, что Глеб желал ему смерти, надеясь устранить соперника. Нет… Просто это была не жизнь. Ни для кого из…

Все это время Глеб много думал о любви. О той любви, которой он не знал до Наташи. И которой она его научила. И продолжала учить каждый прожитый день. Любил бы он ее так сильно, восхищался бы ею, проникался и вовлекался в её женскую суть, уступи она его напору? Сдайся? Он не знал. Скорее всего, да. Он ведь сразу в ней утонул. Тут без вариантов. Просто… То, какой она была… Как умела любить, как никто, наверное, не умел… это все для него усугубляло.

Нет, не сказать, что Громов принял ее выбор со спокойной душой. Он злился порой. Он не понимал… и понимал её самоотречение. Столько лет защищая свою страну, по большому счету идя каждый раз на смерть, он много лет жил по тому же принципу. Но у него было оружие, каска и бронежилет. А у нее… лишь обнаженное сердце.

Громов просто хотел, чтобы она себя поберегла. Не надрывалась так сильно, в попытке вернуть мужа к жизни. В конце концов, к его услугам были лучшие врачи, и не было никакой необходимости рвать жилы. А Наташа… спуску себе не давала. И если бы не Глеб, который регулярно напоминал ей о необходимости поесть, прогуляться, выйти на свежий воздух… она бы навечно себя похоронила в палате мужа.

Даже Ларка начала волноваться.

– Глеб, это ненормально. Ей нужно…

– Жить?

– Да! А она с ним все время. Рассказывает что-то, как будто он понимает. Смеется… плачет… Массажи сама учится желать. Скажи, зачем, если для этого существуют специалисты? Вчера опять нашла у нее какие-то медицинские справочники. Что она надеется там вычитать? То, чего не знает завотделением?

Почему-то в тот момент Глеб разозлился. Может быть, усталость взяла свое. Ведь у всего бывает предел. И у Глеба Громова тоже. Он хмыкнул:

– Странная ты женщина, Лара. И так тебе не так, и эдак…

– Я, наверное, к ней несправедлива была?

– Наверное, – не стал отрицать мужчина.

– Ладно… Я домой. Сил никаких нет. И машина в ремонте…

– Я подкину. Наташа все равно еще тут будет сидеть, пока отделение не закроют…

Вот такая их новая реальность. Больница… У них есть лишь вечера. И тишина. Слова под запретом. Под запретом касания. Все осталось в том дне… Законсервировалось, застыло, как мед на донышке банки. Иногда начинало казаться, что и не было ничего. И они синхронно вскидывали взгляды, ища в глазах друг друга истину. И тут же отворачивались, то ли в облегчении, что ничего между ними не поменялось, то ли в ужасе, по этой самой причине. Любить и не сметь даже коснуться… Зная, что тебя тоже любят… Худшей пытки на свете нет. И неизвестно – когда эта пытка закончится? И закончится ли вообще, тоже не зная.

– Зайди хоть на кофе… – позвала Лариса, – похудел весь. Осунулся.

– Уж кто бы говорил… – не то чтобы удачно пошутил Глеб, нерешительно постукивая пальцами по рулю.

– Пойдем… Посмотришь, как мы жили… Ты же ни фотографий не видел, ни кубков его и медалей… Вообще ничего.

Глеб бросил взгляд на часы.

– Ладно. Только ненадолго.

– Тебе еще не надоело с Наташкой возиться? Ты с ней, как квочка.

– Нормально. Ей без поддержки никак.

– Я могу забрать ее к себе, – в который раз предложила Лариска, нажимая на кнопку лифта.

– Лар… она же не чемодан.

– Ладно-ладно. Я о тебе забочусь.

Громов вздохнул. Лучше бы она о Наташе заботилась. Но вслух ничего говорить не стал.

Квартира у Лариски была добротная. В старом доме с высокими потолками.

– Ты только не пугайся. Я с этими событиями порядком засралась. Обычно здесь нет такого бардака. Пойдем. Вот его комната… Я здесь ничего не убирала. Как было – так и есть. Как чувствовала…

Голос женщины под конец ослаб. Будто надломился. Она достала с полки толстый синий альбом и протянула Глебу.

– В основном, конечно, все фотки в компьютере. Но здесь такое… самое-самое.

Громов сглотнул. На самом деле, слушая Наташу, которая и правда все время разговаривала с Кириллом, ему казалось, что он неплохо его узнал. Ведь они с Наташей были знакомы с самого детства. Покойные родители Лариски жили на той же улице, что и Наташа, а Кирилл проводил у них много времени. Сотни историй из жизни сына…

– Да ты альбом с собой бери в кухню. Я хоть бутербродов тебе сделаю…

Глеб кивнул. Мазнул взглядом по стоящим на полке кубкам.

– Танцы?

– Да… А теперь, вот, не потанцует…

Голос Ларки снова дрогнул. Глеб отложил альбом и подошел на шаг ближе.

– Лар…

Она заплакала. Обхватила полы его пиджака и заплакала. Привычным движением Глеб похлопал женщину по спине.

– Ну, все… Все… Как-то да будет.

А потом он почувствовал это… Ее поцелуй на своей шее. Жаркий, жадный, отчаянный. Чужие руки оторвались от пиджака и скользнули вверх по груди, обхватили шею. Чужой рот прижался к губам. Острые ногти царапнули кожу. Глеб отстранился, не позволяя углубить поцелуй. Но Ларка, как будто этого не заметила, снова потянулась к нему, застонала утробно.

– Нет, Лара… Слышишь? Нет. Это не выход.

Она замерла, осмысливая его слова. Опустила голову. Глеб отступил еще на шаг. Ларка обхватила себя руками.

– Вот как… Теперь я не про твою честь, выходит?

– Не в этом дело, Ларис. Просто сейчас тобой движет отчаяние. Завтра ты бы проснулась и пожалела о случившемся. Я этого не хочу.

– О моих чувствах заботишься? – прошептала, поворачиваясь к нему спиной.

– Разве это плохо?

– Уходи.

Глеб ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Долгое время он жил на взводе. Женщины у него не было вот уже… скоро полгода. С тех пор, как он увидел Наташу, и другие перестали для него существовать, возбуждать, вызывать желание. Легко бы было поддаться. Но он не хотел. Однажды решив для себя ждать Наташу столько, сколько потребуется – он ни на йоту не отступал от своего решения, хотя чем дальше – тем становилось труднее.

Доехав до больницы, Громов припарковался и пошел к крыльцу, но в последний момент оглянулся. Наташа сидела на скамейке между куцых клумб. Резко поменяв траекторию движения, Глеб направился к ней. Еще издали заметил, что она чем-то взволнована. Это выдавали хаотичные движения рук и застывший, стеклянный взгляд. Не представляя, чего ему ждать, Громов сел рядом. Осторожно коснулся пальцами острого подбородка, привлекая к себе внимание.

– Что случилось?

– Кириллу стало хуже. Врачи говорят, что после всего у него нарушилось правильное взаимодействие органов и систем, и они отказывают…

С лица его рука переместилась на ее беззащитную шею. Чуть надавил, привлекая Наташу к себе. Ее живот коснулся его. Он уловил первую неправильную судорогу, но не придал ей значения. Коснулся губами макушки, понимая, что это запрещено, но не зная, как еще ему утешить Наташу.

– Нас ведь предупреждали, что так может быть…

Она промолчала. Тряхнула головой. Медленно отстранилась.

– Вы пахнете духами Ларисы Викторовны, – прошептала, глядя куда-то в сторону.

– Правда? Я подвез её домой. Наташ… слышишь? Не было у нас ничего. И не может быть…

Не глядя на Громова, Наташа встала со скамьи. Поморщилась, скривила губы. А он ничего не понял. Не верит ему, что ли?

– А может, лучше, чтоб было? Намучились вы со мной, Глеб Николаевич…

– Ну, ты что? Что за глупости ты говоришь?

– Не хочу быть собакой на сене… Это неправильно. Но потом представляю вас с другой… и жить не хочется.

– Не будет никакой другой! Все. Хватит. Едем домой, я сказал.

Громов решительно двинулся вперед, не зная, как еще положить конец этому глупому разговору. Ну, как – глупому? Замечания Наташи на первый взгляд звучали вполне логично. Но только не для него самого. Какая логика в том, чтобы от нее отказаться? Ради чего? Зачем? Сколько потребуется – столько и будет ждать. Не сможет уже без неё, не захочет. Не променяет ни на одну другую женщину. Они чужие, не для него. Это ведь так очевидно, неужели Наташа этого не чувствует? Всего его, как открытую книгу читает, а то, что на лбу большими буквами написано – не видит в упор?

– Наташ, ну, что ты там? – оглянулся и замер. Она не торопилась идти за ним. Стояла посреди раздолбанной дорожки между пестрых клумб циний, упершись ладонями в колени. А между ног растекалась лужа.

Он рванул к ней, успел подхватить в тот самый момент, когда Наташа уже покачнулась. Поднял на руки, прижал к груди, ощущая, как сокращается ее живот.

– Еще рано, Глеб… Еще очень рано!

– Ну, ничего… Ничего. Мы справимся. Сейчас быстро домчим до роддома. Здесь в двух кварталах всего, – бормотал он, пересекая быстрым шагом стоянку. Но Наташа его не слышала. Она повторяла это бесконечное «рано» и смотрела, будто сквозь него, потемневшими от боли глазами.