Текст книги "Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени"

В XIX столетии британское господство в Южной Азии было решающим политическим фактором, определяющим состояние дел в регионе. Индия была центром военно-политического, а также экономического силового поля с обширным влиянием. Она служила военной базой, позволявшей контролировать весь Восток. Уже в 1801 году в Египте впервые были введены в бой войска индийских солдат – сипаев. Правительство Индии имело влияние на все, что имело отношение к безопасности морских путей, и чувствовало себя ответственным за присутствие Великобритании восточнее Калькутты. Торговля и миграция, оба процесса, подкрепленные введением парового флота и открытием Суэцкого канала, были важнейшими интеграционными факторами. Особенностью Индийского океана, по сравнению с другими морскими пространствами, было отсутствие новых европейских колоний-поселений, за исключением, пожалуй, Южной Африки, которая служила промежуточным пунктом в морских путешествиях из Европы и в Европу, но не развила при этом собственных экономических структур, базирующихся на ее приморском положении. Несмотря на постоянное, с 1880‑х годов, имперское присутствие и контроль над важнейшими островами и побережьем (в том числе в Персидском заливе, находившемся под европейским господством благодаря британскому протекторату Эмиратов), «мир» Индийского океана с демографической точки зрения оставался афро-азиатским водным пространством, которое непрерывно пересекали многочисленные путешественники, паломники и рабочие-мигранты. На рубеже XIX и XX веков именно они сформировали своеобразную транснациональную общность, которую во многих отношениях можно сопоставить с атлантической379379
  О различных формах мобильности см. подробнее: Bose, 2006.


[Закрыть].

Тихий и Атлантический океаны

В Тихом океане, наиболее обширном и самом богатом островами среди всех океанов, ситуация была иной. Девятнадцатый век принес в тихоокеанские просторы более существенные изменения, чем в мир Индийского океана. Тихий океан с давних времен являлся жизненным пространством подлинных морских цивилизаций, превосходно владеющих техникой мореплавания. В этом он подобен классическому Эгейскому морю, только растянувшемуся до исполинской величины. Почти половину тысячелетия, вплоть до середины XVII века, длился затяжной миграционный период, когда в ходе передвижений от острова к острову возникла широкая сеть контактов380380
  Kirch, 2000, здесь 293, 300, 302.


[Закрыть]. Тихий океан приобрел существенное значение для мировой торговли уже в 1571 году, когда испанцами был основан город Манила, который к середине XVII столетия уже насчитывал 50 тысяч жителей, сравнявшись по величине с Веной. Одним из сильнейших «двигателей» в процессе роста значения региона стала потребность Китая в серебре, добываемого в горных рудниках Анд и в Японии. В XVIII веке в воображении европейцев не существовало дальнего острова более очаровательного, чем Таити и подобные ему примеры «земного рая» в тропическом островном мире Тихого океана381381
  Классическая работа о Тихоокеанском пространстве: Spate, 1979–1988. Также труд исторического географа, к сожалению, не выходящий за рамки рубежа XVIII–XIX веков.


[Закрыть]. В то же время в Японии, которая сегодня играет огромную роль в тихоокеанском пространстве, полностью отсутствовал интерес к морю: оно не использовалось ни для путешествий, ни для торговли и даже в восприятии самых образованных японцев существовало только в качестве побережья собственной страны382382
  Yasuo Endo. Ein Meer namens Daitoyo. Das Konzept des Pazifiks aus japanischer Sicht 1660–1860 // Klein, Mackenthun, 2003, 201–222, здесь 210.


[Закрыть]. XIX век стал веком революционных изменений в Тихоокеанском регионе, затронув все прибрежные государства. Примеры тому: освоение европейскими эмигрантами Австралии и Новой Зеландии; заселение Калифорнии и постепенно всего западного побережья США; вступление Китая и Японии, которые в предыдущие эпохи игнорировали море, в заокеанские торговые отношения и интеллектуальные связи, подтолкнувшие, в свою очередь, новые процессы миграции; и, наконец, присоединение к международным сетям коммуникаций многих до тех пор изолированных островов, нередко с фатальными последствиями для их жителей, не обладавших достаточными биологическими и культурными силами для сопротивления383383
  К такому мрачному итогу приходит исследование Дерика Скарра: Scarr, 1990, 134–144.


[Закрыть].

При рассмотрении процессов в Тихоокеанском регионе историки до сих пор уделяли меньше внимания вопросам взаимодействия, чем вопросам «зеркальности» экономического развития прибрежных районов. Одна из причин лежит в отсутствии интенсивных транстихоокеанских передвижений, за исключением миграции рабочей силы из Китая в США. Даже частные поездки европейцев были редкостью. Особое внимание к экономическому развитию связано, кроме того, с историческим опытом второй половины XX века, когда Калифорния, Австралия и Япония в равной степени стали двигателями роста мировой экономики, хотя и не в результате тихоокеанского разделения труда384384
  Ср.: Flynn, 1999; Jones, 1993.


[Закрыть].

Тихоокеанский регион поднялся в статусе и стал частью первого мира, в то время как Индийский океан, будучи ранее привилегированным пространством торговли пряностями, чаем и шелком, снизился до статуса региона третьего мира. Наступление «Тихоокеанской эпохи» еще в 1890 году прогнозировал японский экономист Мандзиро Инагаки385385
  Korhonen, 1996, 41–70, здесь 44.


[Закрыть]. Индийскому океану такое же цветущее будущее, увы, не предсказывали.

В культурном отношении прибрежные страны Тихоокеанского региона имели еще меньше общего, чем прибрежные страны Индийского океана, где почти везде, даже в южно-китайских прибрежных анклавах, был распространен ислам. Соответственно, всюду, за исключением Южной Индии, Цейлона и буддистских стран Индокитая, он потенциально мог служить цементирующим элементом. В тихоокеанском же пространстве в лице Китая и западного побережья США предельные крайности соседствовали: самая древняя и самая молодая из крупных цивилизаций, две силы, каждая из которых претендовала на первенство в собственном регионе мира, – претензия, от которой Китай не отказывался даже в десятилетия своего глубочайшего упадка. В Тихоокеанском пространстве XIX века никогда не существовало одностороннего политического господства, как это было в случае с Индийским океаном, который на определенное время, по сути, представлял собой британские воды. Австралия рано превратилась в непокорную часть Британской империи и ни в коем случае не была исполнительницей воли Лондона. В целом вплоть до 1941 года ни одна иностранная держава не смогла занять главенствующего положения – такого, которое было бы сравнимо с позицией США, достигнутой ими в Тихом океане после Второй мировой войны386386
  Heffer, 2002, здесь 249–251. Вопреки узкому звучанию темы, заданной в названии книги, эта работа представляет собой историю Тихоокеанского региона Нового времени в целом.


[Закрыть].

Ни об одном морском пространстве взаимодействий, за исключением Средиземноморья, историки не знают больше, чем об Атлантике. Объемные тома были написаны об истории Атлантического пространства до Колумба и целые библиотеки – о последующих временах. Начало новой эпохи обозначил 1492 год, и с тех пор никто не сомневался в наличии тесного взаимодействия между Старым и Новым Светом. Но достаточно рано предметом споров стали движущие силы этих взаимных влияний, действий и противодействий, а также следствия возникающих взаимосвязей. Уже само европейское слово «открытие» по отношению к Америке вызвало острые споры. В XVIII веке креольские патриоты оспаривали евроцентристскую позицию, распространенную в историографии387387
  Основополагающая работа: Brading, 1991, 447ff. Там же разъяснение характера этого патриотизма.


[Закрыть]. В 1893 году Фредерик Джексон Тёрнер предложил собственную интерпретацию североамериканской истории как постепенного продвижения фронтира, поселенческой и цивилизационной границы, то есть того самого рубежа, на котором, с его точки зрения, сформировались специфические «американские» политические и социальные ценности. С тех пор Атлантическое побережье не является уже единственным порогом, у которого лежит предыстория и начинается история США. Еще одна точка зрения появилась благодаря книге «Черные якобинцы» историка и знатока игры в крикет Сирила Лайонела Роберта Джеймса. Уроженец Тринидада, Джеймс обратил внимание широкой общественности на революцию темнокожих рабов на Гаити (1791–1804). После выхода его книги в 1938 году дискурс о жертвах, безраздельно доминировавший в историографии работорговли и рабства в Атлантике, обогатился новыми темами. На сцену выступил живой, пульсирующий мир «черной Атлантики»388388
  Ср., в частности: Zeuske, 2004.


[Закрыть].

Что касается Атлантики, то и ее история как пространства взаимодействий интенсивно изучалась только по отношению к ситуации эпохи раннего Нового времени, так что картина атлантического пространства XIX и XX веков до сих пор вырисовывается не очень отчетливо389389
  Обзоры исследовательской литературы: Bailyn, 2005; Pietschmann, 2002 (в этой работе внешняя граница XVIII века совершенно обоснованно продлена до 1830 года); Armitage, Braddick, 2002 (здесь принципиально важны рассуждения на с. 11–27, 233–249). Самая взыскательная попытка теоретически обоснованного синтеза была предпринята социологом Джереми Смитом: Smith J., 2006.


[Закрыть]. В прямоугольнике между обеими Америками, Европой и Африкой проступили уже очертания таких явлений и процессов, как торговля людьми и товарами, насилие и идея свободы, связи революционных событий между собой и с образованием новых колониальных идентичностей. Некоторые национальные истории, например ирландская, обрели новый смысл после погружения в контекст атлантического и имперского пространства: так, история самодостаточного островного народа превратилась в историю пионеров глобализации, хоть и не всегда добровольных390390
  См. подробнее об этом работы Николаса Канни (Nicholas Canny) и его последователей.


[Закрыть]. Интеграция разных Атлантик – британской, иберийской и африканской – в одну общую историографию остается непростой задачей. В чем выражаются специфические особенности этих отдельных подсистем Атлантического пространства? Каким образом строятся их взаимодействия друг с другом и как они образуют единое целое?391391
  Уже существуют примеры «частичной интеграции». В частности, исследователям удалось определить границы северной и южной Атлантики на основе пределов действия правовых концепций в эпоху раннего Нового времени. См.: Gould, 2003, 24–37; Benton, 2002.


[Закрыть] Какова суть этого единства, если Атлантика, как и другие мировые океаны, не в состоянии служить единой природной площадкой, «сценой» истории, по выражению Карла Риттера, – в отличие от относительно однообразного экологического пространства Средиземноморского побережья? Этот и другие вопросы встают снова и снова. Как далеко простирается Атлантическое пространство внутрь континента? Доходит ли оно до Миссисипи, где сразу же начинается область влияния Тихого океана? На примере Семилетней войны, которая в Британской империи получила для американского театра военных действий название Франко-индейской, было показано, насколько тесно связаны между собой события, происходящие в центре Европы и далеко в Северной Америке.

Если исходить из широкого понимания прибрежной полосы, можно оперировать категориями «морское» и «континентальное» пространства. В чем состоит принципиальное различие между «морской», обращенной вовне, и «континентальной», ориентированной вовнутрь, Францией (Нант в сравнении с Лионом) или Испанией (Кадис или Барселона в сравнении с Мадридом)? Можно ли провести различие между открытой миру Новой Англией и ментально замкнутым Средним Западом? Не находится ли Сицилия в свете миграционной истории ближе к Северной Америке, чем к Африке? Не следует ли рассматривать Италию, по крайней мере в период с 1876 по 1914 год, когда 14 миллионов итальянцев переселились в Северную Америку, Аргентину и Бразилию, как часть Атлантического пространства миграции и образования обществ?392392
  Данные указаны в соответствии с: Bade, 2007, здесь 210.


[Закрыть]

В XIX столетии тенденции, охватившие Атлантику, существенно отличались от путей развития Тихоокеанского пространства. Все области Тихого океана переживали интеграционные подвижки; в то же время обе стороны Атлантики двигались в противоположном друг другу направлении, как в реальности, так и в ментальном представлении. Трансатлантическая работорговля, важнейшая форма взаимодействия в Атлантике раннего Нового времени, достигла пика в 1780‑х годах, после чего постепенно пошла на спад, значительно сократившись около 1840 года. После 1810 года потоки рабов двигались большей частью в направлении Бразилии и Кубы; США и британские острова в Карибском море вышли из работорговли393393
  См.: Curti, 1969, здесь 266 (илл. 266), 268 (Таб. 77).


[Закрыть]. Американский историк Айра Берлин выдвинул тезис о том, что жизненный мир североамериканских рабов существенно сузился уже в середине XVIII века. Прикрепленные к расширявшимся плантациям, они все реже могли поддерживать связи с большим атлантическим миром, который Берлин называет «космополитическим»394394
  Berlin, 1998, 95–97 (цитата на с. 95).


[Закрыть]. Вторым разделяющим фактором стало освобождение от уз европейского господства в Южной Америке: испанская Америка стала независимой от Испании в 1826 году, а Бразилия освободилась от Португалии в 1823‑м (хотя и под патронажем сына португальского короля). В результате былые имперские связи были прерваны. В то же время в доктрине американского президента Джеймса Монро в декабре 1823 года была провозглашена незаинтересованность США в близких отношениях с Европой. Возникнув в конкретных условиях внешнеполитической проблемной ситуации, «Доктрина Монро» стала символом американского разрыва с Атлантикой и новой ориентации США на западную часть континента. Если проследить дальнейшее развитие американо-европейских отношений вплоть до 1890‑х годов, то создается впечатление, что после серьезных расхождений, которые максимально обострились в 1860‑х годах, во время Гражданской войны в США и французской интервенции в Мексику, американцы и европейцы лишь постепенно начали искать пути сближения. Общему впечатлению о том, что в XIX веке пространство Атлантики по сравнению с тесными взаимосвязями революционной эпохи Sattelzeit не особенно сузилось, противоречат разве что колоссальный наплыв эмигрантов после 1870 года и технические инновации средств сообщений.

Континентальные пространства

Крупные континентальные пространства подходят для установления быстрых и интенсивных контактов в меньшей мере, чем моря. В условиях доиндустриальных возможностей транспортной техники преодолевать большие расстояния водным путем было быстрее и удобнее, хотя и не безопаснее, чем сидя верхом на коне или верблюде, в карете или санях, передвигаясь пешком – собственными ногами или на ногах носильщиков паланкина. Европа являлась исключением. Благодаря изрезанной, богатой естественными гаванями форме побережья и многочисленным судоходным рекам, прибрежный и речной флот играл здесь намного большую роль, чем где бы то ни было. Преимущества сухопутного и водного транспорта могли сочетаться в Европе таким редким образом, как это было бы возможно, пожалуй, только в Японии с ее побережьем протяженностью в 28 тысяч километров395395
  Подробнее об этом пишет классик современной японской историографии Ешихико Амино: Amino, 1995, 235–258, здесь 235. Он отмечает, что в Японии тем не менее так и не образовалась «морская» идентичность, подобная, например, британской, несмотря на схожесть географического положения обеих стран.


[Закрыть]. Неисчерпаемый и легко поддающийся идеологизации вопрос, на основе каких единых и специфических черт Европа сформировалась как самобытная и фундаментально отличная от других цивилизация, должен интересовать историков меньше, чем вопрос о внутреннем членении континента на несколько крупных пространственных единиц, границы которых редко совпадают с государственными. Один старый мотив европейского самоописания гласит: как ни одна другая часть света, Европа несет в себе единство многообразия. Но какому порядку следует это многообразие и как выделить составляющие его элементы? Гердеру и раннему XIX веку принадлежит триада «романское – германское – славянское», легшая в основу романтической истории европейских народов. Она оставалась востребованной вплоть до Первой мировой войны, использовалась в ее пропаганде, а затем была возрождена, на этот раз в крайней форме, немецкими национал-социалистами.

И наоборот: порядок объединения национальных государств в группы, образованные по региональному признаку, казалось бы, не создает никаких трудностей. Но даже относительно такого просто звучащего понятия, как «Скандинавия», которое упоминается уже в «Естественной истории» Плиния Старшего, возникают сомнения: насколько оно действительно может служить в качестве обозначения единого региона в ситуации XIX века. Принципиальное разграничение между Северной и Восточной Европой произошло только в XIX веке. С «Севера» Европы место России сдвинулось в сторону «полуазиатского» Востока. Еще Леопольд фон Ранке называл в своих исторических трудах «героями Севера» и шведского короля Карла XII, и Петра Великого. Предпосылки для развития скандинавской идентичности образовались после того, как Швеция была вынуждена окончательно отказаться от претензий на крупномасштабное господство в результате ликвидации Речи Посполитой в 1795 году и потери Финляндского княжества, которое в 1809‑м отошло к Российской империи. Возникшее около 1848 года движение скандинавизма, распространенное в узких кругах политиков и интеллектуалов, было не в состоянии перекрыть развивающиеся «национализмы» шведов, датчан и норвежцев. В Датско-прусской войне 1864 года шведы не проявили никаких признаков скандинавской солидарности. Норвегия, которую шведы в 1814‑м отобрали у Дании, стремилась к образованию собственного государства и к независимости, которой и достигла наконец в 1905 году. Финляндия, в языковом отношении обособленная, но привыкшая к шведскому как второму языку, существует в качестве независимого государства только с 1917 года. Представление о самих себе как о «скандинавах» в широких кругах возникло лишь после Второй мировой войны. Сегодня все четыре страны сами называют себя «северными», в то время как со стороны Финляндию также принято относить и к «скандинавским» странам396396
  См.: Lemberg, 1985, 48–91, в особенности 77 и далее; Kirby, 1995, 5; Mead, 1981, 9–13, 210–212; Fisch, 2002, 148.


[Закрыть].

Если уже при обозначении такого однородного по природным условиям региона, как Скандинавия, встречаются подобные трудности, то как же обстоят дела с концептуальной точностью и стабильностью других привычных названий? «Западная Европа» – понятие, включающее западную часть Германии, – возникло после 1945 года, в период холодной войны. В значении «Европа, лежащая западнее Германии» это выражение было бессмысленным до образования Германской империи в 1871 году и ужесточения противостояния между немецким и французским национализмом. Понятие «Западная Европа» предполагает наличие англо-французской солидарности, которой не существовало до начала Первой мировой войны. Внешнеполитическое сближение Франции и Великобритании началось только в 1904 году. Об общности конституционалистских демократических ценностей тоже не всегда можно было говорить: так, британский политический класс с большим недоверием относился к Франции времен правления Наполеона III, оценивая его власть не иначе как «деспотию». Отсюда следует, что по отношению к истории XIX века «Западная Европа» – понятие проблематичное. Другое выражение – «Центральная Европа» – изначально было политически безобидным плодом географических умов, призванным скорее выражать федеративный характер этого экономического пространства, чем обозначать Германскую империю. Однако позже оно было узурпировано великогерманской идеологией, претендовавшей на гегемонию, и интенсивно использовалось во время Первой мировой войны в военных целях397397
  О разнообразии существующих концепций «Центральной (Средней) Европы» подробнее: Schultz, 1989, 248–291; Idem, 2002, 343–377. Карта, наглядно демонстрирующая границы в соответствии с отдельными концепциями, содержится в книге: Dingsdale, 2002, 18.


[Закрыть]. Только после окончания холодной войны этот термин снова вошел в обиход в качестве обозначения Польши, Венгрии, Чехии и Словакии. В более широком смысле в список стран Центральной Европы с недавнего времени предлагается включать и Германию с Австрией, не поддаваясь при этом великогерманским искушениям398398
  Такое предложение выдвинул, в частности, Лонни Джонсон: Johnson, 1996.


[Закрыть]. На практике утвердилось скорее использование понятия «Центрально-Восточная Европа», имеющего выраженный антироссийский оттенок.

Венгерский экономический историк Иван Т. Беренд, в глазах которого XIX век был отмечен передовой ролью Запада и освещен его ореолом, считает, что следует говорить о «Центральной и Восточной Европе» (Central and Eastern Europe) в широком смысле. Вводя этот термин, он имел в виду обширный регион, простирающийся от Балтийского моря до северных границ Османской империи, который включал в себя и Дунайскую монархию, и европейскую часть России. В основе обзорного исследования Беренда, посвященного истории этого региона в 1789–1914 годы, лежит предпосылка, что именно в эту эпоху сформировалась характерная региональная идентичность и развился ряд других признаков, благодаря которым Центральная и Восточная Европа отличается от Западной Европы и остальных частей света399399
  Berend, 2003, xiv.


[Закрыть]. Кайзеровской Германии на этой ментальной карте Беренд отводит место в западной части Европы.

Дихотомия «Восток – Запад», представленная в труде Беренда, идет наперекор другой тенденции историографии, выразившейся ранее в попытке включить восточную часть Европы в проект общеевропейской истории, преодолевая западно-восточный антагонизм. Так, начиная с 1920‑х годов польский историк Оскар Галецки работал над изучением внутренней организации и культурно-географической специфики европейского пространства, занимающего пограничные территории вдоль оси Запад – Восток400400
  Halecki, 1957. В данном случае автор ссылается на немецкий перевод книги Галецкого «The Limits and Divisions of European History» (London, 1950). Среди работ, опубликованных после эмиграции в США на английском языке, особой популярности достигла и его книга: «The Borderlands of Western Civilization. A History of East Central Europe» (New York, 1952). – Прим. ред.


[Закрыть]. В начале 1980‑х годов венгерский историк Средневековья Ене Сюч придал новый импульс вновь развернувшейся тогда дискуссии о «Центральной Европе», введя в научный оборот концепцию трех «исторических регионов» Европы401401
  Szücs, 1990. (Русский перевод одноименного эссе был опубликован в книге: Центральная Европа как исторический регион. М., 1996. – Прим. ред.) Предыстория представления о «двух Европах» освещена в статье: Bunce V. The Historical Origins of the East-West Divide: Civil Society, Political Science, and Democracy in Europe // Bermeo, Nord, 2000, 209–236.


[Закрыть]. На примере Центрально-Восточной Европы были представлены новые размышления об «истории регионов»402402
  Ср.: Troebst, 2006.


[Закрыть]. Последовательно продуманная историческая география Европы XIX века, построенная на основе региональной пространственной организации, еще не создана.

Евразия

Наконец, существуют такие обозначения территорий, которые являются не чем иным, как чистыми конструкциями. К ним принадлежит термин «Евразия». «Азия» сама по себе есть европейское изобретение, и не менее выдуманным предстает название двойного континента Европа-Азия. В России термин «Евразия» является и являлся – начиная с 1920‑х годов и даже ранее – отчетливо идеологизированным понятием. Его идеологический потенциал связан отчасти с надеждой, что Россия всегда сможет разыгрывать «азиатскую карту» против козырей Запада, а также отчасти и с опасением отрицательных последствий промежуточного положения России между Западной Европой и Китаем403403
  Ср.: Scherrer, 2003, 128–151. Три основных понятия термина «Евразия» разобраны в статье: Schmidt-Glintzer, 2002, 185–199, здесь 189–192.


[Закрыть]. Но все-таки это понятие небесполезно уже по двум причинам. Во-первых, в XIX веке существовали группы людей, жизненный мир которых строился на связи этих двух континентов, они были ее воплощением и имели «евразийскую» биографию. К их числу в Азии принадлежали метисы (в Индии известные под названием «евразийское сообщество»). Прежде всего, это были потомки смешанных португальско-азиатских, а позднее британо-азиатских связей. В начале XIX века большинство евразийцев в Индии были детьми британских солдат, которые по причине скромного жалования и низкой репутации почти не имели шансов найти невесту европейского происхождения. В эпоху раннего Нового времени и даже вплоть до 1830‑х годов евразийцы пользовались признанием и азиатов, и европейцев. Обладая знанием двух культур и имея посреднические способности, они были незаменимой частью мировой колониальной системы. Социальный статус евразийцев-христиан был похож на статус армян и евреев. Во второй трети XIX века евразийцы оказались в критическом положении. Никто уже не мог сделать такой стремительной карьеры, как Джеймс Скиннер (1778–1841), полковник конной гвардии и рыцарь Командорского креста ордена Бани. К «гибридности» представителей этой группы стали относиться отрицательно, а их социальное существование в пространстве меж двух культур теперь оценивалось негативно. Шансы карьерного роста по колониальной служебной лестнице у евразийцев в то время стали ниже, чем у индусов, и постепенно ухудшались в течение столетия. Из-за бедности, как прямого следствия ограниченных карьерных шансов, они были исключены из господствующих слоев общества и находились в худшем социальном положении, чем представители обедневшего белого населения (poor whites). В свете европейских расовых представлений они стали считаться неполноценными. В то же время их сущность стал отвергать и зарождающийся азиатский национализм404404
  Hawes, 1996, 10f., 39, 152f., 168 (о Джеймсе Скиннере).


[Закрыть]. Евроазиатскими были также судьбы европейских колониальных семей. Биографии целых династий переселенцев и служащих были связаны с Азией, прежде всего в голландской Ост-Индии и Британской Индии405405
  Ср.: Buettner, 2004.


[Закрыть].

Сказанное выше касалось социальных и этнических аспектов понятия «Евразия». В качестве обозначения пространства взаимодействия название Евразия стало применяться недавно, в первую очередь при изучении истории позднего Средневековья и раннего Нового времени406406
  Fletcher, 1985, 37–57; Lieberman, 1999.


[Закрыть]. Европейцы чувствовали себя теснее связанными с Азией в те эпохи, чем в XIX веке. Жесткое и иерархическое по сути разделение, свойственное дихотомии «Запад – Восток», стало формироваться только после 1830 года407407
  Ср.: Osterhammel, 1998.


[Закрыть]. Объединение евразийского мира, хотя и временное, от Китая до Венгрии под эгидой Монгольской империи и ее государств-наследников уже вошло в стандартный набор тем мировой истории. После этого «Средневековья» в недрах азиатского континента на протяжении столетий продолжал существовать собственный мир, объединявший множество стран. Особенно важным связующим элементом оставался ислам, носителями которого в течение долгого времени были преимущественно тюркские народы408408
  В первую очередь: Findley, 2005, здесь главы 2–3. И кроме того: Wong, 2001, 5–41, здесь 18 и далее.


[Закрыть]. Во Внутреннюю Азию, бывший центр «евразийской экспансии», в целях колонизации шаг за шагом продвигались три империалистические силы: Российская империя, Китайско-маньчжурская империя династии Цин и Великобритания. Военная мощь монголов, которая пережила распад империи, начавшийся в середине XVI века, была раз и навсегда разрушена в 1750‑х годах цинскими войсками. К 1860‑м годам исламские ханства были заняты частично Китайской, а частично Российской империями. В XIX веке Евразия становилась все более и более разнородным пространством. Причины этого лежат в имперских завоеваниях и вмешательствах, в реорганизации территорий, в зарождающемся национализме, а также в процессах модернизации Западной Европы и Японии, которые обогнали переживавшие относительный застой азиатские территории между Москвой и Пекином. По мере усиления этой разнородности о каком-либо взаимодействии в промежуточных пространствах между империями уже не могло быть и речи. Мало что могли изменить в этом плане и такие исторические эпизоды, как японская оккупация части азиатского континента в 1931–1945 годах (которая коснулась в первую очередь района Внутренней Монголии и, по большому счету, не затронула Центральную Азию) или основание коммунистического блока, некоторое время, в 1950–1963 годах, простиравшегося от Эльбы до Желтого моря. «Евразийская эпоха», если позволить себе применить такую помпезную формулировку, началась во времена Чингисхана и завершилась когда-то в конце XVIII века. Для XIX века «Евразия» уже не являлась пространственной категорией первостепенной важности.