Текст книги "Мадам Гали – 3. Охота на «Сокола» (F-16)"

– Хорошо, если ты хочешь, я расскажу, как это происходит. Главное – иметь подлинник. Он у нас есть. Подлинник – уже половина успеха. Кстати, дорогая, ты застраховала икону? Сделай это как можно быстрее. Далее, всегда найдется художник, который сумеет написать лик даже лучше, чем сам мастер. Нам же требуется качественная копия, которую невозможно отличить от подлинника ни эксперту, ни прибору. Прежде всего, ищем старую доску и краски, состав которых идентичен краскам, которыми писали древние мастера. Это сложно, но вполне решаемо с помощью достижений современной химии. Ты же знаешь, что у вас в России достаточно старых досок, но с безвозвратно утраченным изображением: валялись в сараях, на чердаках, в подвалах заброшенных домов. Много лет верующие люди в России прятали иконы, а дети и внуки забывали о них. Сколько икон выбрасывали на улицу, когда разрушали ваши церкви и храмы! Я знаю случай, когда прекрасная икона, вырубленная в двадцатые годы из иконостаса сельского храма, много лет служила мостиком через ручей. Вот такие доски – наш материал. Как состарить краски? Существует специальная технология, но зачем, дорогая, я стану утомлять тебя скучными подробностями.

Наконец – продажа копии. Безопасность сделки я гарантирую. Ты согласна?

– Да, – решительно произнесла Гали. – Но, только поделимся справедливо – мои шестьдесят процентов, твои – сорок.

Когда суммы сделки обозначаются шестью нулями, Роже никогда не торговался.

Через три дня Роже позвонил.

– У меня есть кое-что интересное для тебя, дорогая. Не выпить ли нам кофе на набережной Анатоля Франса, потом заедем ко мне, идет?

В библиотеке Роже на столике эпохи позднего Ренессанса лежала стопка русских журналов «Нива» за 1911 год.

– Смотри сюда, дорогая, – и Роже раскрыл тот, что находился сверху. – Хроника придворных событий в фотографиях. Александра Федоровна, великие княжны Татьяна и Анастасия – красивые девочки. Стоп-стоп, а это что такое?! На снимке – крупным планом их величества император Николай II и императрица Александра Федоровна в просторной каюте на яхте «Стандарт». А в верхнем углу каюты, онемевшая от изумления Гали, увидела… свою икону. Боже, значит она каким-то необъяснимым образом, интуицией чувствовала, что в ее руках ценность, действительно принадлежавшая семье Романовых. Было от чего сойти с ума.

– Неплохо смотрится, верно, дорогая? – улыбнулся Роже.

– Где ты это нашел?!

– Напечатал, милая, – скромно ответил любовник.

– Но как?!

Гали отказывалась что-либо понимать.

– Ты не заметила, но страница с фотографиями искусно перепечатана и не менее искусно возвращена в журнал.

– А бумага?

– В старых типографиях всегда можно найти образчик любого сорта бумаги начала двадцатого века. Старить ее гораздо легче, чем холст.

– Печать, шрифты. Их тоже можно найти? – не унималась Гали.

– В принципе – да. Но в нашем случае – страничка как раз подлинная. Ее, правда, пришлось на время изъять, чтобы с помощью достижений науки и мастерства фотографа поместить на снимок маленькую деталь. Журнал станет убедительным доказательством не только подлинности иконы, но и ее принадлежности императорской фамилии. И это, дорогая, послужит гарантией, что покупатель иконы никогда не станет афишировать обладание такой реликвией.

– Почему же?

– Человек, которому я продам икону, вернее, копию – миллионер из Ливана, христианин и приверженец византийской церкви. Икона «прабабушки Ольги» нужна ему, как святыня. Никакие коллекционеры и «Сотбис» не увидят «наше сокровище».

– Допустим. Но для чего ты, дорогой, возился с «Нивой»?

– Умница. Когда ливанец заполучит икону, я покажу ему журнал, взятый на пару дней у старого друга. Это будет дополнительным подтверждением подлинности иконы.

– Ты гений, любимый, и заслуживаешь небольшого поощрения. Гали толкнула Роже на диван и не торопливо стала расстегивать брюки….

Сидя в московском такси Гали тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Сейчас она поедет к маме! Тем более, что в той новой, крохотной, (но отдельной!) квартирке, она еще ни разу не была.

Гали часто звонила в Москву. Голос матери отзывался в ее сердце щемящим чувством родного и близкого, но навсегда утраченного прошлого. Неожиданно для себя, Гали сделала малоприятное открытие. То, что раньше приводило ее в восторг и восхищало: красота парижской архитектуры, музеи, памятники, уютные кафе, запах кофе и свежеиспеченных круассанов, вылизанные тротуары, улыбчивые лица – все это стало вызывать раздражение.

Ей вдруг захотелось оказаться в арбатских переулках, вдохнуть коктейль необыкновенных запахов детства…

Гали боялась признаться себе, что все то, от чего она с таким невероятным упорством пыталась убежать, сейчас магнитом тянет к себе. Она успокаивала себя: «Ведь у меня и мысли нет вернуться. Я просто хочу увидеть мать, сестру…»

Порывшись в записной книжке, Гали нашла новый мамин адрес. Далековато, конечно, от центра, к которому она привыкла. Что ж, и на том спасибо, что хоть дали отдельную квартиру. Так Комитет отблагодарил ее за участие в операции, о важности которой она могла только догадываться. Гали не могла знать, что в результате КГБ имел возможность читать французские шифртелеграммы практически во всех европейских столицах мира.

Гали тронула водителя за плечо:

– Вы знаете, я передумала. Едем не в «Националь», а в Новые Черемушки:

– Мне-то что. Деньги ваши.

Через полтора часа, заехав по дороге в «Березку» на Профсоюзной – Гали никогда не приходила к маме с пустыми руками, они добрались до Новых Черемушек. Среди безликих домов не так-то просто было отыскать нужный. Наконец Гали поднялась на четвертый этаж серой хрущевки, и нажала кнопку звонка рядом с обитой дерматином дверью.

Зашаркали торопливые шаги. Гали почувствовала, как сжалось сердце… Даже не стараясь унять дрожь в голосе, она крикнула:

– Мама, это я!

Дверь распахнулась, и Софья Григорьевна в нарядном шелковом халате всплеснула руками:

– Доченька! Бог ты мой, откуда ты? Даже не позвонила! Ну разве так можно?

– Мама, я… не успела…

Порывисто обнявшись, они замерли на пороге. Софья Григорьевна запричитала:

– Да ты проходи, проходи, что же мы тут, в дверях… Ой, а похудела-то как…

Гали осторожно ступила в прихожую. Все тут было маленькое, не новое, но очень уютное. Мама так мечтала о своей отдельной квартире. И вот теперь ее мечта сбылась.

Узенький коридорчик вывел в опрятную кухню. Тут все сияло чистотой. Новенькая плита, на которую Гали дала маме деньги – сверкала белоснежной поверхностью, словно на ней ни разу и не готовили.

Софья Григорьевна заметно волновалась, суетливо ставила чайник, доставала тарелки. Внимательным пристрастным взглядом, какой бывает только у матерей, она оглядывала взрослую дочку. Похудела, и впрямь похудела. Волосы острижены как-то по-новому, да и цвет уже другой. И вроде бы хорошо выглядит дочка, глаз не отвести, но что-то неспокойно ей. «Ох, Галочка, как-то у тебя жизнь складывается?» – с неясной тревогой думала мать.

Гали склонилась над столом, разгружая сумку. На цветастой клеенчатой скатерти появились деликатесы. Балык, две палки сырокопченой колбасы, стеклянные банки с этикетками «Икра кетовая» и «Икра зернистая», крабы, коробка с тортом «Прага»…

Софья Григорьевна растерянно смотрела на дочь.

– Что ты, Галочка, ну, зачем ты тратилась? У нас все есть…

– Знаю я, что у вас есть. Мама, ну перестань. Ты хоть чеки истратила?

– Да, Изольдочка сходила в «Березку».

– Понятно. Изольда сходила, – неодобрительно пробормотала Гали. Сестры не очень-то дружили, и Софья Григорьевна давно смирилась с этим.

Изольда откровенно завидовала сестре. Гали, похоже, надежно осела в Париже, ездила по свету, жила в свое удовольствие. Изольда изо всех сил старалась показать, что не больно-то ценит Галкины успехи, но правда прорывалась наружу. И поэтому сейчас Гали очень обрадовалась, что не застала сестру дома.

– А Изольда все там же работает, платят ей мало, правда, но она стала кое-что продавать…

Мама испуганно осеклась, но Гали все поняла.

– Значит, продает тряпки, которые я вам в подарок привожу?

– Да. Ты только не ругай ее, доченька, она же как лучше хочет.

– Да, неужели я вам денег мало перевожу? И сколько она там выручит, копейки, да еще с милицией свяжется. Никогда она не умела такими делами заниматься, поздно и начинать!

– Ладно тебе, Галочка, не кипятись…

Вот значит, как. Изольда устроилась неплохо. Ну, если у этой дурочки будут неприятности с милицией, она, Гали, и пальцем не пошевельнет, чтоб ее выручить. Нельзя же быть такой чокнутой!

Мама тем временем нарезала хлеб, уложила его горкой на плетеной корзиночке, которую Гали помнила еще с детства, и, наконец, поставила перед дочерью тарелку дымящегося борща.

– Покушай, Галочка! А то ты у меня такая худенькая…

Гали улыбнулась… Мамам всегда кажется, что их дочки выглядят изможденными жертвами голода. И убеждать в обратном бесполезно, а уж о диетах говорить – боже упаси!

Неторопливо текла их беседа. Гали рассказывала о своем доме, о светской жизни в Париже и о своих странствиях по свету. Софья Григорьевна слушала, подперев подбородок рукой, смотрела на дочь сияющими глазами. Она гордилась своей девочкой, радовалась, что в жизни у той все складывается. Вот только…

Помолчав, она осторожно спросила:

– Доченька, а как твой муж? Вы с ним не собираетесь… Мне бы так хотелось внуков! Гали вздохнула. Ну как объяснишь маме, что семейная жизнь у нее далека от идеала? Маме невозможно рассказать правду. На первом месте у Софьи Григорьевны всегда была семья. «Я вас двоих одна растила, и ничего, справилась, а жизнь-то посложнее нынешней была», – всегда говорила она. Оставшись без мужа, Софья Григорьевна не думала о своем женском счастье, а всю энергию молодой сильной женщины вложила в дочерей, в Галочку и Изольду.

А теперь ни та, ни другая никак не порадуют ее внуками.

Изольда, может, и обрадовалась бы и мужу и детям, но личная жизнь у нее не складывалась. Она, конечно, не красавица, но и не такие замуж выходят. Все ее подруги давно обзавелись семьями. Да и Изольда могла бы жить иначе. Но, характер у нее с детства был испорчен завистью. Эгоистичность и постоянное недовольство обиженного ребенка, сформировали характер Изольды. Редких ухажеров, которых ей дарила судьба или случай, отпугивала безапелляционность Изольды. Она словно бы отыгрывалась на людях за собственные неудачи.

Софья Григорьевна видела, что дочери нелегко. Но помочь ей ничем не могла. Стоило лишь заговорить, попытаться мягко образумить ее, как та срывалась в крик: «Галочке, значит, можно мужиками крутить, а мне нельзя?!» Была еще одна очень серьезная причина, которая оставляла очень мало шансов для Гали забеременеть. Мама об этом ничего не знала. Об этом не знал никто, кроме Гали и еще …

* * *

В семнадцать лет окружающий тебя мир кажется прекрасным, добрым, фантастически интересным. Даже если ты живешь в коммуналке, и у тебя всего одно приличное платье. Стоит только вырваться на улицу, уехать с друзьями в Парк Горького, в Сокольники или на Ленинские горы. Там можно провести весь день весело и занятно. И для этого не нужно ничего: ни организованных школьных мероприятий, ни концертов на открытом воздухе, ни массовиков-затейников. Достаточно того, что светит яркое летнее солнце, вокруг много свободного пространства, наполненного светом, теплом и ощущением того, что ты молода, красива и радостна. Когда устаешь от шума и гвалта компании, можно незаметно исчезнуть и остаться одной. И погрузиться в грезы, растянувшись на песочке. Стоит только закрыть глаза, расслабиться, отпустить внутренние пружинки, – и ты отчетливо услышишь шорох травы, и легкий шум листвы, и крики птиц, и, как будто издалека, доносящийся гул огромного города. Восприятие окружающего мира становится острее, и ты можешь почувствовать лапки севшей тебе на бедро стрекозы, которая, немного покрутившись на месте, устраивается поудобнее и замирает, иногда опуская хвост, которым щекочет тебя. И ты не шевелишься, боясь ее спугнуть, и благодаришь ее за доверие. И ты начинаешь чувствовать жизнь своего тела. Какие-то токи пробегают по спине вдоль позвоночника. И ты почти перестаешь чувствовать вес своего тела. Оно как бы теряет свои границы и сливается с остальным миром. Возникает ощущение легкости, невесомости, как будто тело парит над землей. Иногда перед глазами появляются какие-то картины: ты видишь знакомых и незнакомых людей, себя – на улицах каких-то незнакомых городов, слышишь чужую непонятную речь, и на тебя никто не обращает внимания, как будто тебя никто не замечает…

А иногда, ты оказываешься в каком-то волшебном саду, наполненном ароматом тропических цветов. Опускающееся в море солнце, отбрасывает длинные фиолетовые тени от зарослей кустарников, окружающих беседку, в которой ты сидишь. И ты чего-то ждешь, еще не зная чего. И ты видишь прекрасного юношу, идущего по дорожке. И сердце твое начинает трепетать, тело охватывает истома. Он подходит к тебе, берет тебя за руку и долго смотрит влюбленными глазами. И что-то говорит, но ты его не слышишь. Ты чувствуешь токи, идущие от его руки и из его глаз. Он садится рядом с тобой, обнимает и нежно целует тебя. И последний луч утопающего в море солнца, золотит верхушку кипариса, единственного свидетеля любовных игр…

У Гали было несколько компаний сверстников. В последнее время увлеклась высоким, смуглолицым, голубоглазым Давидом, который был старше ее года на три. Ее привлекали его независимость, самостоятельность, чувство какой-то внутренней свободы. Отец его работал в Госплане, ездил на служебной черной «Волге» с водителем. Мать была членом Союза советских художников. Красивая грузинка стремилась, как могла, оградить сына от коммунистической идеологии. У Давида всегда водились деньги. Учился он в Плехановском институте народного хозяйства, где отец часто выступал с докладами и лекциями. Давид давно заметил искреннее восхищение, которое сквозило в глазах Гали. Если ей удавалось потанцевать с ним, она прижималась к нему всем телом и закрывала глаза. Иногда Давид собирал пирушки у старшего брата Георгия, который жил один в двухкомнатной квартире. К тридцати годам Георгий успел три раза съездить за границу по протекции отца и развестись с женой, брак с которой считал студенческой глупостью. Во время частых отъездов Георгия в командировки хата была в распоряжении Давида, который жил со своими родителями. Порой пирушки затягивались далеко за полночь, а то и до утра. Когда подвыпившие пары разбредались по кроватям и диванам, Гали готова была убить Давида, который, не обращая на нее никакого внимания, уводил в спальню свою очередную пассию. Гали была самая молодая из приглашаемых девиц, и ее к 11 часам вечера старались выпроводить домой. Правда, перед этим она должна была вымыть всю посуду, убрать мусор и навести относительный порядок. Собственно для этого Давид ее и приглашал.

В тот вечер Гали, убравшись, решила принять душ. Из-за шума воды она не заметила, что кто-то приоткрыл дверь в ванную и сквозь щель наблюдает за ней. Это был Георгий, неожиданно вернувшийся раньше намеченного срока. Гали закрыла кран, взяла полотенце и стала вытираться. Красота обнаженной девушки, стоявшей к нему спиной, возбудила грузина. Поспешно бросив на пол плащ, пиджак он открыл дверь и схватил Гали сзади. От неожиданности она вскрикнула. Увидев Георгия с полуспущенными брюками, вытаращенными глазами и вздыбленным членом, она завизжала так, что зазвенели стекла. Прибежавшие на крик собутыльники, сообразив, в чем дело, покатились со смеху, и быстро разошлись заканчивать прерванную групповуху. Гали, натянув платье на мокрое тело, понеслась по лестнице вниз, не дожидаясь лифта.

Давид и Георгий являли собой полную противоположность друг другу. Георгий был небольшого роста, лысоват, с короткими волосатыми пальцами и брюшком, которое вылезало из брюк. Обрюзгшее от частого употребления горячительных напитков лицо и глаза навыкате запомнились Гали на всю жизнь. Всю дорогу домой ее трясло. Окончательно она пришла в себя только на следующий день.

Прошло несколько дней. Гали стала забывать происшествие. Но, однажды рано утром раздался телефонный звонок. Телефон висел в коридоре, и трубку снимал тот из жильцов, кому было не лень выйти из комнаты. Потом, он или она, что есть мочи, кричал имя жильца, которого спрашивали по телефону. Звонил Давид. Голос его был грустным.

– Ты знаешь, мне так надоели шумные компании. Давай сходим с тобой в кино, здесь рядом с моим домом, а потом посидим у меня, послушаем Дюка Элингтона. Больше никого не будет. Да, мой брат… просит передать тебе извинения, он не хотел тебя напугать… Просто ты очень красивая, и он не совладал с собой.

– А он что, тоже будет?

– Нет-нет. Он вернется очень поздно, а может быть, и вообще останется у друзей. Его приятель защитил диссертацию, и они отмечают это событие в ресторане.

«Господи, неужели ты услышал ее молитвы?»

– Конечно, давай пойдем в кино и послушаем Дюка.

Сидя в темном зале, Гали едва следила за тем, что происходит на экране. Шел итальянский фильм «Утраченные грезы», в главной роли звезда 60-х годов Сильвана Пампанини.

Гали прижималась к плечу Давида и изредка бросала на него взгляды. В середине фильма, когда Сильвану соблазняют на заднем сиденье автомобиля, Давид положил руку на бедро Гали и стал ее нежно гладить. Она почувствовала, что в голове зашумело, как от глотка шампанского…

Дома Давид предупредительно помог снять пальто, усадил Гали в ее любимое мягкое кресло, которое всегда было занято другой, приготовил кофе, включил музыку. Гали была на вершине блаженства. Неужели это все происходит с нею? Может быть, она видит это во сне, или в тех грезах, наяву, которые ее иногда посещали? Давид поставил танцевальную музыку и увлек Гали на паркет. Медленный слоу-фокс, звуки саксофона, красивое тело Давида рядом. Она закрыла глаза. Все остальное было как во сне. Губы Давида, его руки, сжимающие ее грудь… Она отдавалась этим объятиям с наивным бесстыдством, радостью и надеждой. Ей хотелось его чувствовать внутри себя, сливаясь с ним в одно целое. Давид отпивал шампанское и поил ее из губ в губы. Это было впервые и очень приятно. Она отпивала пол глотка и возвращала шипучку Давиду.

Соблазнитель в танце увлек ее в полутемную спальню. Она так ждала этих мгновений, что боялась открыть глаза – вдруг, это всего лишь сон. Его горячие влажные губы исследовали каждую ложбинку, каждую складку ее тела…она давно была готова принять его. Как прекрасны были эти мгновения….

Последнее, что она чувствовала, прежде чем забыться легким сном – нежную руку любимого, лежащую на груди. Она проснулась от внезапно навалившегося на нее тела, которое ворвалось в нее с яростью дикого кабана. Но, это был не Давид! Георгий!!! Вырваться уже не было никаких сил. Гали показалось, что она теряет сознание. Грузин визжал и похрюкивал от удовольствия. Яростное сопротивление, попавшей в западню птахи, распаляло его еще больше. Через пол– часа, показавшаяся бедняге вечностью, гад, обливаясь вонючим потом, тяжело дыша, обессилевший, сполз с нее и попытался погладить по волосам.

Щелкнул выключатель, в спальне зажегся свет. В дверях, как ни в чем не бывало, стоял ухмыляющийся Давид, с бутылкой шампанского в руках.

– А вот и третий! – мерзко улыбаясь, прогундосил Георгий. Гали резко вскочила и бросилась с кулаками на предателя.

– Как ты мог? Ты все это подстроил! Какая же ты сволочь! Ненавижу!!!

Ее охватила волна обжигающей ярости. Гали вцепилась ему в лицо ногтями, укусила за шею и расцарапала грудь до крови. От неожиданности, Давид выронил бутылку. Защищаясь, отшатнулся назад и закрыл лицо руками. Резкий удар коленом в пах, бросил его на пол. Приподнявшийся на локте, Георгий получил удар пяткой в переносицу. Из сломанного носа на простыни обильно хлынула кровь. Он хрюкнул, ткнулся головой в подушку и беспомощно задергал руками. Гали рванула с его шеи массивную золотую цепь с Георгием Победоносцем. Схватив, валявшуюся под ногами бутылку Гали хрястнула его по затылку и бросилась к выходу. Удар пришелся по касательной, и это спасло горячего южанина от сотрясения мозга. Только на лестничной клетке Гали осознала, что стоит у лифта совершенно голая. Вернулась в квартиру за одеждой.

Очнулась Гали на следующее утро на скамейке в беседке в соседнем дворе. Тело болело, особенно нестерпимо – низ живота. Кажется поднялась температура. Засохшие струйки крови на бедрах сильно напугали ее. Еще гаже было на душе. Она не помнила, сколько часов просидела неподвижно. Было противно и мерзко. Тупая боль сидела в голове, как гвоздь. Нужно было дождаться, чтобы народ разбежался из гадюшника по делам. Еще лучше, если мама тоже уйдет куда-нибудь. Тогда, можно незаметно просочиться в ванную и смыть водой налипшую на нее мерзость. Гали прикрыла глаза и вновь куда-то провалилась.

Неожиданно, она услышала внутри себя спокойный женский голос: «Успокойся и приди в себя. Когда-нибудь, ты обязательно отомстишь тем, кто надругался над тобой. Но, не сейчас. Ты получила жестокий урок. С сегодняшнего дня ты не будешь верить ни одному слову мужчин. Ты не будешь верить ни их словам, ни клятвам, ни поступкам. Ты переживешь боль души и тела. Ты закалишь себя. Ты станешь сильной, богатой и независимой. Ты добьешься всего сама. Впереди тебя ждут еще более сложные и трудные испытания. Но, после каждого из них, ты будешь еще сильнее. Ты входишь в жестокую жизнь взрослых! Иди!»

С каждым словом в Гали вливалась, неведомая ранее, мощная очищающая струя энергии Она встала, выпрямилась и пошла.

Потом, живя во Франции, она видела много людей – мужчин и женщин, так любивших поговорить о чести, морали и нравственности. Эти люди выросли в богатых семьях, где самыми страшными трагедиями их детства была смерть любимой собаки или случайно разбитая ваза. Разговаривая с ними, Гали иногда, представляла этих людей в условиях московской жизни – не всегда добрые соседи по коммуналке, не всегда отзывчивая дворовая шпана, длиннющие очереди за любой мелочью… Они бы не выдержали и месяца такой жизни.

Гали засиделась у мамы дотемна. Но, несмотря на уговоры матери, ночевать не осталась.

Из Черемушек добраться до «Националя» оказалось совсем непросто. Гали поеживалась от холодного октябрьского ветра и думала, что нет, кажется, в жизни довольных своей участью людей. Вот и Изольда, с ума сходит от зависти? А впрочем, не стоит ее строго судить. Она видит внешнюю сторону жизни Гали. Конечно, тут есть чему завидовать. Откуда же сестре знать, что ей порой бывает так нелегко и сложно?! Гали махнула рукой проезжавшему мимо такси.

В гостинице, Гали взяла ключ от номера, поднялась. Устало раздевшись, она упала на постель и блаженно вытянулась. Мрачные мысли оставили ее, уступив место легкому фривольному настроению. Если бы Стив видел ее сейчас, соблазнительно раскинувшуюся, янки распустил бы павлиний хвост и стал кружить около нее в танце любви.

Отчетливо представив это, Гали улыбнулась. Однако странно – Стив не выходит у нее из головы.

Захотелось услышать его голос, но удалось это не сразу. Гали успела переодеться и поужинать поздно вечером, когда, наконец, ответил его домашний телефон.

– Привет, Стив! Как твои дела?

– Здравствуй, honey, очень рад тебя слышать. Я только сегодня вернулся из Бангкока. Завтра меня направляют повторно к медикам на комиссию. Чувствую я себя хорошо и уверен, что получу разрешение на полеты. Ужасно соскучился по небу… и по тебе.

– И я соскучилась, дорогой… Как твои дети?

– Дети в порядке. Как ты, что у тебя нового?

– Стив, милый, тебя очень плохо слышно. Ты не мог бы перезвонить мне сам в удобное для тебя время. Я буду ждать у телефона. Очень соскучилась. Целую!

Гали осторожно опустила трубку на рычаг. Они заранее договорились со Стивом, чтобы он перезванивал ей из автомата. Вдруг телефон Стива слушает армейская контрразведка?

Подумав, она набрала номер рабочего телефона Анатолия. Было уже слишком поздно, телефон ответил протяжными гудками. Тогда Гали позвонила ему домой. Трубку сняли не сразу.

– Алло, слушаю!

Спокойный женский голос, чуть усталый. Наверное, жена. Представляться было бы забавно: «Здравствуйте, Галина, это Гали». Ладно, не привыкать, видимо, жене майора КГБ к подобным звонкам.

– Добрый вечер. Я могу поговорить с Анатолием Ивановичем?

– Добрый, подождите немного, он сейчас подойдет.

– Толя, тебя к телефону…

Из-за закрытой двери ванной комнаты послышалось приглушенно:

– Кто там звонит?

– Женщина какая-то! Просит тебя к телефону.

Уже пару часов майор Барков сидел в темной ванной и печатал фотографии. Свет красного фонаря падал сверху, освещая стол, фотоувеличитель, разномастные коричневые кюветки с растворами, толстую пачку глянцевой фотобумаги. С бельевых веревок, протянутых над ванной, свисали рулонами ленты проявленных пленок. Сейчас Анатолий как раз полоскал в закрепителе снимок, придерживая его за белый краешек пинцетом. Сын, Аркашка, в летних шортах и босиком, тащил куда-то за шкирку упирающегося пса…

Фотографировать Анатолий начал еще в Высшей школе. Но серьезно увлекся этим лишь после рождения сына. Хотелось запечатлеть буквально все подвиги растущего чада, кормление кашей, купание в детской ванне на кухонном столе, у новогодней елки, на прогулке.

Ему нравилось не только снимать, но и проявлять, и печатать – смотреть, как медленно появляется на белом листе бумаги, опущенной под слой жидкости, смеющееся лицо сына…

Снимки у Баркова получались неплохие. В них были живость, непосредственность и радость.

Но, сейчас работу пришлось отложить. Подойдя к телефонному аппарату, стоявшему на кухне, он поднял лежавшую рядом трубку:

– Слушаю Вас.

– Надеюсь, представляться не стоит, Анатолий Иванович? – раздался в трубке шутливый голос Гали.

– Ты в Москве? Когда приехала?

– Я с Грифом говорила. Ну, скучает, понятное дело, тоскует без меня. Анатолий нетерпеливо переложил трубку из левой руки в правую:

– Ты о главном давай. Не тяни.

– Ну, так вот главное – он вот-вот будет допущен к… работе.

– Это очень хорошая новость. Прошу, намекни ему, чтобы он звонил только из города. Ты поняла? В телефонных разговорах с ним не называй его по имени. Нам очень важно знать, когда, число, месяц он сядет за свое «рабочее место». Жду от тебя хороших вестей. Завтра обязательно встретимся, нужно обсудить последние новости. У тебя на западном фронте все спокойно?

– На западном фронте без перемен. Пока.