Текст книги "Очерки о биологах второй половины ХХ века"

Еще почти 10 лет после кончины Милицы Николаевны Любимовой, соратницы и жены Владимира Александровича, он успешно руководил институтом. Всего он руководил Институтом 25 лет! Он скончался летом 1984 г. на 90-м году жизни. После похорон жены, с января 1975 г. и до конца жизни, Владимир Александрович ежедневно в 10 утра приезжал в Институт и оставался на работе как минимум до 14 час., активно работая в своем кабинете, принимая сотрудников, заседая на ученых советах, тщательно готовясь к выездам за границу, хлопоча о разных научных программах, финансах и людях. В декабре 1974 г. ему исполнилось 80 лет, но до конца своих дней (почти до 90 лет) он сохранял ясную голову, работоспособность и юмор. После его кончины директором Института и достойным преемником на этом посту стал А. Д. Мирзабеков.

Александр Антонович Краевский в лаборатории. Снимок 1979 г.

Неофициальным, но очень важным стимулом для науки в Институте в 70-е годы было соперничество «нуклеинщиков» (лаборатории В. А. Энгельгардта – Л. Л. Киселёва, А. А. Баева, Г. П. Георгиева, А. Д. Мирзабекова) и «белковиков» (лаборатории А. Е. Браунштейна, Р. М. Хомутова, М. Я. Карпейского, Е. С. Северина). Подспудным стимулом этого соперничества было желание попасть в рубрику «Важнейшие достижения Института» ежегодных отчетов и получить валютное финансирование от вице-президента АН СССР. В 60-е годы вице-президеннтом по Секции химико-биологическх наук был академик Н. Н. Семёнов, затем он подал в отставку и в течение одного года вице-президентом был академик А. Н. Белозёрский (он скончался на этом посту), затем вице-президентом АН СССР стал молодой академик Ю. А. Овчинников, который после смерти его учителя академика М. М. Шемякина также стал директором Института биоорганической химии (ИБХ), бывшего ИХПС. Этот институт был нашим соседом: мы располагались с ним в одном главном здании и также делили флигель.

У многих научных сотрудников ИМБ были хорошие профессиональные, а иногда и дружеские контакты с сотрудниками ИХПС-ИБХ, многие контакты восходили еще к временам студенчества в МГУ и в других вузах. Было также значительное число совместных работ – всё как должно быть в демократичном научном мире. Однако Энгельгардт и сотрудники института побаивались поглощения нашего института соседом, ибо порядки в ИХПС-ИБХ были более жёсткие, чем у нас, и ничего подобного энгельгардтовской. интеллигентной демократии – не было и в помине. Не знаю, создал ли в своём институте этот «командирский» стиль первый директор ИХПС-ИБХ М. М. Шемякин или он возник при директоре Ю. А. Овчинникове, но знакомые сотрудники его института завидовали нам.

Цитирую слова А. Д. Мирзабекова (из книги воспоминаний). «Весь институт, в значительной мере, нёс на себе отпечаток личности Владимира Александровича. Наиболее ярко это проявлялось в капустниках, где сотрудники демонстрировали почти профессиональные артистические способности. Но главным в этих представлениях была острота сатиры. Доставалось многим, в том числе и самому Владимиру Александровичу, и такая смелость всем нам казалась совершенно обычной и естественной. Один такой капустник был поставлен на 70-летие Владимира Александровича[18]18
  Мне кажется, что это был «капустник», посвященный 80-летию В. А. Энгельгардта в 1974 г. – примечания автора.


[Закрыть]. На юбилей съехалось много гостей, в том числе из Великобритании, Франции, ФРГ и других стран. Они были поражены демократичностью и дерзостью капустника и заявили, что такая широкая, как мы сейчас говорим, «гласность» едва ли получила бы одобрение руководства их институтов. Самому Владимиру Александровичу особенно пришлась по вкусу пародия на учёный совет. В этой сценке Энгельгардт, выслушав мнения всех выступавших, выражал полное с ними согласие и затем… утверждал прямо противоположное решение. Это было, конечно, утрированием. Но все прекрасно знали, что Владимир Александрович умел добиваться претворения в жизнь своих решений, используя для этого всегда корректную и искусную форму».

В конференц-зале Института молекулярной биологии. На переднем плане М. В. Волькенштейн и Б. П. Готтих. 1973 г. (Из архива автора).

Институтский молодёжный вечер в кафе «Молодёжное» 7 марта 1962 г. На эстраде – А. А. Баев и Л. А. Остерман (с микрофоном). (Из архива автора).

Эти капустники ставились раз в 5 лет ко дням рождения В. А. Энгельгардта. Упомянутый выше капустник состоялся в 1964 или в 1974 г. Мне больше всего запомнился последний, состоявшийся в декабре 1979 г. по случаю 85-летия В. А. Энгельгардта. Очень весело проходила репетиция капустника. Мы собрались в конференц-зале в субботний день, а играть капустник предстояло в ближайший понедельник. Накануне репетиции заглянула ко мне в лабораторию Люда Минченкова. Она была заместителем М. В. Волькенштейна по Лаборатории физики биополимеров, но ко мне обратилась как автор текста капустника (я, правда, всегда подозревал, что её творчество не обходилось без помощи её мужа – Валерия Иванова, известного в научных кругах юмориста), заглянула и попросила меня сыграть маленькую роль: изобразить М. В. Волькенштейна в традиционной для этих капустников сцене заседания учёного совета. Роль была простая и короткая, я согласился и получил большое удовольствие от процесса подготовки к спектаклю. Репетировали весь субботний день, спорили, ругались, повторяли сцены. Режиссёрами обычно бывали либо Ю. В. Морозов, либо Г. Г. Завильгельский (кажется, в этой роли в 1979 г. был Г. Завильгельский). Сюжет был прост: существует «Головная научная организация», а именно совхоз «Емельяновский»

Капустник, посвященный 85-летию В. А. Энгельгардта. Декабрь 1979 г. (Из архива ИМБ РАН).

Московской обл. и его московский филиал – Институт молекулярной биологии Академии наук. Во главе совхоза – Генеральный директор, «тёртый калач», с отчеством Парткомыч, а во главе московского филиала – чудаковатый старичок и фамилией, напоминающей фамилию Энгельгардта. Директор совхоза (актер Г. Завильгельский) – «Царь и Бог», сидящий в кресле, в кабинете. Он просвещал научного сотрудника, приехавшего отбывать трудовую повинность в совхозе: «Ну что ты… прёшь на Георгиева как ледокол на айсберг? У тебя и труба пониже и дым пожиже…извини, конечно, от флотской службы осталось… хотя одевается этот Георгиев – бррр!». Боцманом на Черноморском флоте служил до поступления в Институт в 1959 г., ветеран Института слесарь Володя Чуканов, а в дни, когда игрался капустник, Владимир Васильевич Чуканов уже был заместителем директора по общим вопросам (и очень хорошим!) и под его личным наблюдением был построен жилой барак в реальном совхозе «Емельяновский», Озерецкого р-на Московской обл., куда по разнарядке Октябрского РК КПСС г. Москвы посылали нашу молодёжь для «шефской» помощи на неделю или две летом и осенью. Избежать этой участи ни одна лаборатория не могла («железный» Готтих следил беспощадно), а какого «рекрута» лаборатория пошлёт – это дело лаборатории, но спрос – с завлаба.

А моя роль в капуснике? Мне нужно было произнести лишь пару фраз (в образе М. В. Волькенштейна), но надо было сначала найти этот образ. «Когда Я боролся с Лысенко, Я говорил…», – произнес я в образе Волькенштейна, дальше слов не помню, но помню, что образ я нашёл: надо было «якать», оттягивать вниз нижнюю квадратную челюсть и «значительно» глядеть на слушателей, мысленно требуя от них восхищения, а для этого делать «весомую» паузу. Я сам так решил, зная манеры М. В. Волькенштейна. Мне говорили потом, что сыграл я удачно, «А как реагировал Михаил Владимирович?», – спросил я у милой Эли Минят, сидевшей в зале сзади Волькенштейна. «Он хохотал, а Стелла Осиповна (его жена) каждый раз при выпадах в его адрес с восторгом говорила ему: “Миша, опять про тебя!” и глаза их обоих сияли».

По настоящему этим капустником был задет только В. В. Чуканов. Он, простой человек, не привык к интеллигентским «штучкам», и многие из нас потом объясняли ему, что профессиональные артисты и литераторы, люди богемы, ещё хлеще иронизируют друг над другом и не умирают от этого. Кажется, он что-то стал понимать после дружеских разговоров, но переживал очень.

У людей моего поколения были естественные товарищеские отношения с обслуживающим персоналом Института, особенно с сотрудниками механической мастерской, со стеклодувами. Мы были ровесниками и одновременно пришли работать в институт. Разница была лишь в образовании и роде занятий, но со многими (в том числе с Чукановым) мы были «на ты», а с такими ветеранами как слесарь Юрий Российский (по прозвищу «Россия») и электросварщик, а потом – начальник участка ультрацентрифуг Олег Мазной, мы до сих пор встречаемся как с хорошими приятелями молодости.

Однажды ветераны-учёные Института отозвались на просьбу ветеранов механических мастерских: рассказать им популярно, чем занимается институт, что это за «молекулярная биология». По крайней мере, одна такая лекция для них была прочтена, но инициатива заглохла. Рабочим стало не интересно: всё же это было выше их понимания, да и быть хорошим популяризатором может далеко не каждый научный работник.

Возвращаясь мысленно к первым годам работы Института, следует упомянуть о двух ключевых фигурах тех лет и отдать дань их памяти: то были два заместителя В. А. Энгельградта в 1959–60 гг. – по научной работе Иван Алексеевич Уткин и по общим вопросам Иван Александрович Клочков. Но, неизбежно, и с большим удовольствием следует рассказать и о третьей фигуре, еще одном ветеране, «знаковой» фигуре Института – Б. П. Готтихе.

Иван Алексеевич Уткин родился в 1922 г. где-то в деревне, закончил во время Великой Отечественной войны Военно-ветеринарную академию в Саратове и был, как военный ветеринар, оставлен работать при этой академии, затем закончил аспирантуру в Институте экспериментальной биологии АМН СССР под руководством профессора С. Я. Залкинда. Ему повезло: его руководитель, – авторитетный гистолог и цитолог – никогда не «кланялся» О. Б. Лепешинской (которая работала в том же институте) и другим лжеучёным, имевшим государственную поддержку. Иван Алексеевич получил хорошее биологическое образование ещё до расцвета лысенковщины.

Иван Алексеевич с жадностью усваивал всё новое в науке, кроме того, он обладал хорошими организационными способностями, и когда-то в начале 50-х годов был назначен директором Сухумской медико-биологической станции АМН СССР (Сухумский обезьяний питомник). При нём это учреждение было превращено в Институт экспериментальной патологии АМН СССР. Он стал первым директором этого института, а учёным секретарём при нём в Сухуми был другой выпускник аспирантуры ИЭБ АМН СССР, Николай Павлович Бочков – будущий первый директор Института медицинской генетики АМН СССР, а потом – вице-президент АМН СССР, тоже прекрасный организатор.

И. А. Уткин. 1960 г. (Из архива автора).

Начиная с 1956 г. в сухумском институте регулярно проводила работу по радиационному мутагенезу у обезьян выездная бригада из лаборатории генетика, члена-корреспондента АН СССР Н. П. Дубинина. Уткин и Бочков познакомились благодаря этому с проблематикой радиационной генетики.

Когда В. А. Энгельгардту потребовался умелый, образованный и надёжный (да ещё и партийный) заместитель директора по научной работе для поднятия на ноги молодого ИРФХБ, то друг Энгельгардта, академик АМН СССР Л. А. Зильбер, много сотрудничавший с сухумским институтом, горячо рекомендовал ему И. А. Уткина. Иван Алексеевич в 1959 г. стал заместителем директора ИРФХБ. К этому времени он защитил докторскую диссертацию о влиянии гуморальных и нервных факторов на митоз в эпителиальных тканях у мышей. Диссертация была утверждена в 1960 г. И. А. Уткин в то время был молод, ему было 38 лет. Как сказала мне его коллега по аспирантуре, а потом сотрудница его лаборатории в ИРФХБ О. И. Епифанова, Иван Алексеевич был к тому времени «тёртый калач», прошел серьёзную школу руководителя на периферии, но в Академии наук СССР чувствовал себя новичком. Осваивался и, будучи исключительно добросовестным и порядочным человеком, очень старался и делал всё (по провинциальному) серьёзно, без «столичной лёгкости».

На работу в ИРФХБ в свою Лабораторию экспериментальной цитологии и цитохимии в апреле 1960 г. меня принимал именно И. А. Уткин. Я начал деятельность в его лаборатории с освоения биологической модели (митозы в роговице глаза мыши) и методов, которыми работал сам И. А. Уткин. Это было его безоговорочное требование. Методы исследования митоза на этой модели, которые я освоил под его контролем, существенно помогли мне в дальнейшей работе.

Затем я попросил Ивана Алексеевича командировать меня на конференцию по биофизике и радиобиологии на Урал, на биостанцию Миассово к Н. В. Тимофееву-Ресовскому. Иван Алексеевич тоже заинтересовался этой возможностью и также захотел поехать на эту конференцию. Захотела поехать на эту конференцию и старший научный сотрудник нашей лаборатории О. И. Епифанова. Уткин не отказал и ей, но решил, что трёх человек от одной лаборатории командировать в далёкую командировку на много дней – неэтично (!) и неэкономно и отказался сам, а нас двоих – послал. Конференция проходила на берегу чудесного уральского озера. И программа конференции, и состав участников были интересными, начиная с «самого» Н. В. Тимофеева-Ресовского. Часто ли встречаются такие научные руководители и начальники, которые отказываются от приятных возможностей, уступая сотрудникам?

Иван Алексеевич очень серьёзно относился к работе своих сотрудников, к их (т. е. – нас) развитию и совершенствованию в работе, требовал еженедельно читать новые научные публикации (что непрерывно делал сам). Он много и организованно работал в лаборатории и в дирекции, писал летом обзорную статью о молекулярных механизмах митоза. Затем наступила осень 1960 г., время составления годовых планов и отчётов. Я уже писал о том, как придирчиво с самого начала наш учёный совет относился к планам и отчётам, и Уткин – новый человек в вопросах исследования нуклеиновых кислот, белков, ферментативного катализа – стремился познакомиться с этими проблемами. Он много работал над совершенствованием своих знаний, старался соответствовать уровню сильных сотрудников института, биохимиков, химиков, физиков, имевших более совершенное образование в этих вопросах, чем он – выпускник ветеринарного вуза 40-х годов.

О. И. Епифанова. Фото 1960 года.

В декабре 1960 г. состоялся первый философский семинар Института – обязательное мероприятие «политико-воспитательной работы» тех лет для всех научно-исследовательских институтов, неукоснительно контролируемой райкомами КПСС. И. А. Уткин, как член КПСС и заместитель беспартийного директора института, нёс за этот семинар персональную ответственность. В жёсткой (по сравнению с провинцией) Москве, в среде академиков Большой академии, как её называли по сравнению с Академией медицинских наук, Иван Алексеевич ещё не успел адаптироваться и, будучи от природы скромным человеком, думал, что от него требуется что-то особенное, т. е. оставался ещё немного провинциалом. Он две ночи готовился к своему докладу на этом злополучном философском семинаре (должен был присутствовать представитель райкома КПСС, и это И.А. волновало). После выступления на этом семинаре он ещё одну ночь готовился к научному докладу на Всесоюзной конференции в своем бывшем Институте экспериментальной биологии АМН СССР и все три ночи пил кофе. Он сделал и этот доклад, но по дороге с конференции упал в обморок на улице около метро Сокол и долго лежал у стены здания. Прохожие считали, что молодой, светловолосый человек (ему исполнилось лишь 39 лет) с усталым лицом – напился, и никто не оказал ему помощи. Когда, всё же, приехала «скорая» и повезла его куда-то, у него остановилось сердце, и Иван Алексеевич скончался, не доехав до больницы[19]19
  Профессор Б. В. Конюхов, который был на этой конференции, рассказал другую версию. И. А. Уткина нашли в проходном дворе: он хотел сократить дорогу к метро, и приступ случился там, где бывает мало прохожих.


[Закрыть].

Потеря И. А. Уткина, порядочного, умного, творчески растущего человека, была потерей для Института и лично для В. А. Энгельгардта.

Учёным секретарём при И. А. Уткине стал молодой 28-летний кандидат химических наук Борис Павлович Готтих, выпускник Химфака МГУ. Он был отличным учёным секретарём. После кончины И. А. Уткина некоторое время (около года) заместителем Энгельгардта по научной работе был Я. М. Варшавский, но он не устраивал Энгельгардта, и Владимир Александрович призвал на этот пост Б. П. Готтиха. Этот выбор оказался очень удачным.

Борису Павловичу тоже надо было совершенствоваться. Но он по своей природе был собранным и организованным человеком. Теперь, когда он приближается к своему 80-летию, профессор, доктор химических наук Б. П. Готтих, помимо того, что он много лет руководил творчески работавшим коллективом своей лаборатории, давно уже считается классиком руководящей и административной работы в Академии наук. Когда пишутся эти строки, он – всезнающий и всё умеющий сотрудник Отделения биологических наук РАН, и продолжает активно работать в аппарате Президиума РАН.

А молодой «замдир» Готтих в первые 10 лет после назначения на этот пост держал в руках все управленческие нити в Институте. Он придерживался формальных правил при решении многих стандартных задач управления, но иметь дело с ним было легко: его правила были определёнными и неизменными, и всегда можно было предвидеть его реакцию и ответ на многие вопросы. Но нестандартные вопросы он тоже решал хорошо и нередко без формализма. Помню, как-то я, как заместитель заведующего лабораторией, согласовывал с ним цифры повышения окладов сотрудникам нашей лаборатории. «Ну этой сотруднице можно оставить оклад 105 рублей. У неё – хорошо оплачиваемый муж», – сказал он. «Нет, Борис – сказал я, – она развелась, кроме того её мама, с которой она живёт – пенсионерка». «Это меняет дело», – реагировал он и, молча, написал циф ру 120 руб. А в те годы это была заметная разница! Я был свидетелем того, как он умел не допускать развития конфликтов между старшим и младшим поколениями, пользуясь логическими аргументами. Можно сказать, что залогом успеха его деятельности была логика, объясняя которую людям, он умел доказывать обоснованность своих решений. Обижаться на его решения, конечно, было можно, но логика управления, основанная на академических и прочих трудовых правилах, почти всегда была на его стороне, и это всё решало.

Почти весь 1972 г. Б. П. Готтих провёл в аппарате ЦК КПСС, работая над созданием первого постановления ЦК КПСС и Совмина СССР о развитии в СССР молекулярной биологии, а главное – над подробным Приложением к этой программе исследований по всей стране, с перечислением всех институтов, лабораторий и даже групп, и их руководителей, разделов работы и конкретных «заданий». Это была огромная и, в условиях тогдашней полной централизации управления, – очень важная для развития науки в СССР деятельность. Б. П. Готтих хорошо справился с ней. Конечно, он создавал программу не один, и отнюдь не считался главным её автором, но он был ключевым исполнителем подготовки этого текста, особенно – подробного Приложения. По мнению многих это была образцово составленная и удобная, в отношении финансирования и управления, программа.

Когда объём работы в Институте вырос, и Институт стал насыщаться дорогостоящим и уникальным оборудованием, которым нужно было, к тому же, рационально управлять в условиях дефицита оборудования и претензий на него конкурирующих лабораторий, единственному заместителю директора по науке стало трудно справляться с большим объёмом работы. Это особенно ощущалось после того, что Готтих почти год не занимался институтскими делами из-за работы над упомянутой Всесоюзной программой. Стала очевидной необходимость для В. А. Энгельгардта иметь второго «зама» по научной работе. Б. П. Готтих попросил назначить вторым заместителем директора по научной работе кандидата, а потом доктора химических наук Е. С. Северина, и Энгельгардт так и сделал. Это было в 1973 (или 1974) г.

В число героев периода становления Института необходимо включить его хозяйственных и технических работников. Известно, что заниматься экспериментальной наукой без надёжной технической базы невозможно. Среди хозяйственников были действительно ценные люди.

Иван Александрович Клочков был первым заместителем директора ИРФХБ по хозяйственной части, «по общим вопросам», как стали называть эту должность позже. В 1959–64 гг. на нём лежала главная ответственность за реконструкцию здания и за всё сложное хозяйство нового института. И он, уже немолодой, полный человек с отдышкой работал и работал, и ушёл на пенсию, когда ему стало совсем невмоготу. Он опирался на коллектив механических мастерских, электриков и сантехников Института. Они, ребята, пришедшие из армии, делали своими руками очень много для реконструкции здания, а Иван Александрович очень их любил, поощрял и защищал. Он и лаборантов нам подбирал: пригласил на работу в Институт целую группу выпускниц средней школы, лично знакомых ему, и большинство из них оказалось хорошими и толковыми лаборантами. Некоторые из них поступили на вечерние отделения в МГУ и другие вузы. Моя лаборант, Тамара Васильевна Боровкова, «завербованная» дядей Ваней, как она его звала, стала потом кандидатом наук в Институте гематологии АМН СССР. Я специально привожу этот пример для характеристики стиля академического института 60-х годов: те, кто «обжигал горшки», тянулись к знаниям и росли. Препараторы и лаборанты, пришедшие прямо из школы, получали высшее образование. В. В. Чуканов – слесарь высокого разряда, стал начальником механических мастерских, потом закончил Нефтяной институт им. Губкина по специальности «Приборостроение и автоматизация», выполнил дипломный проект по автоматизации «…выделения и очистки аспартатаминотрансферазы», как он с гордостью сам выговаривал это название. После этого он стал главным инженером Института, а потом и заместителем директора по общим вопросам, достойным воспитанником И. А. Клочкова.

После Клочкова и до Чуканова заместителем директора по общим вопросам был П. П. Гамынин, человек профессорского вида, в золотых очках. При нём его подчинённые во главе с Чукановым расширили и оборудовали для прохода людей технический тоннель из главного здания Института (дом 32) во флигель (дом 34) и тем избавили нас от необходимости бегать зимой по улице, по морозу, из одного здания в другое – чаще всего раздетыми. Постройка этого тоннеля была серьёзным вкладом в работу соседних Институтов (ИМБ и ИБХ), ибо некоторые лаборатории обоих институтов, а также редакции журналов, научные советы, бухгалтерия ИМБ, мастерские ИБХ располагались во флигеле, в доме 34.

После строительства тоннеля под надзором П. П. Гамынина было построено пятиэтажное здание в виде пристойки к дому 32, в которой разместилось несколько лабораторий.

Встреча коллег-ветеранов института. Слева направо Г. Гурский, Ю. Богданов, А. Суровая, А. Жузе, Е. Твердохлебов, Т. Цилевич. Примерно 1999 г. (Из архива ИМБ РАН).

И ещё один важный аспект технической работы вспомогательных служб Института: была организована квалифицированная группа техников – электронщиков и механиков, изготавливавших лабораторную технику: перистальтические насосы для коллекторов фракций и сами коллекторы, чинивших спектральные и электронные приборы и т. п. У этой группы было квалифицированное научно-техническое руководство в лице кандидата технических наук Л. Б. Каминира, которому помогал его сотрудник Э. Крейндлин.