Текст книги "Мезенцефалон"

Вот откуда тяга к маскам животных. Мы все хотим быть орлами, тиграми, альбатросами, да что там благородные животные! Мы не прочь стать змеями, крысами, свиньями, ослами и козлами, да насрать кем! Кровоточащим смогом над городами планеты висит застывший крик: «Не могу больше!!!!!!!!» Насрать кем – лишь бы не человеком. Лишь бы не чувствовать двойственности. Лишь бы не селить в душе сомнений. Лишь бы жить десять миллионов лет, как птеродактиль, и не знать наркотического, бесконечно прекрасного, потрясающего, искрящегося слова – «САМОУБИЙСТВО»!

У животного есть жесткая врожденная инстинктивная программа поведения. У человека ее нет. Он выжил и стал пупом земли благодаря ИМИТАЦИИ поведения других животных. Когда имитации поведения реальных животных не стало хватать, он стал сочинять всяких драконов и грифонов и подражать уже им. А когда кончились драконы, то он все равно сочинял всякую херню, поскольку родилась потребность загружать свой мозг не существующими в реальной природе вещами.

Устройство и функционирование человеческого мозга с каждым годом объяснить все сложнее. А чего тут удивляться? Сюрреалист пишет картину между кофе и сигаретой, а потом критики глотки дерут – дескать, какая глубокая метафизика духа. Маньяк режет детишек, как курей, а психоаналитики ищут корень зла. Стреляет подросток себе в рот из папиного ружья, а следователь ломает бестолковку – почему.

А ведь дело-то не в хуевых картинах, трупах и смыслах жизни, а в том, что это будет ВСЕГДА. Исходя из двойственной и патологической природы самого человека как вида. Выхода нет в принципе. Мне, что ли, одному это в голову приходило? Да их валом, этих прозревших!

А почему будет всегда? Почему человек таков? Да потому, что мы – не в том аквариуме. Наш Создатель поместил нас то ли не туда, то ли не с теми. Мы чувствуем дискомфорт, а понять ничего не можем. Ищем смысл, а его сам создатель не ведает. Он же – художник. Рисует, кисти гнет, мазки накладывает, кофе пьет, сигареты курит. Ах, черт, не получилось! Вот ведь незадача. Ну ладно, вот сейчас здесь линию проведу. И вот здесь. А это – к свиньям собачьим. Это лишнее. Да вообще все лишнее. Нет, не получилось. Не судьба. А подать сюда второй экземпляр!

В этом НЕ ТОМ аквариуме человечество и сдохнет. И рыдать тут нечего. Се ля ви. Форс-мажор. Каприз принципиально непознаваемого существа.

Сдается мне, что не видит он разницы между человеком и животным. Для него это вообще не вопрос. Ну, как для нас – ясен хрен, что муравей устроен намного сложнее инфузории. Намного. Он еще и социален вдобавок. И что? Да ничего – насрать. Ну сложнее и сложнее. У квадрата тоже больше сторон, чем у треугольника. На одну. И тоже – насрать. Не та шкала.

У Бога тоже есть интерес. Интерес создателя. Азарт родителя. Сам процесс, как говорится, интересен. Я Его ощущаю и даже где-то верю в Его существование. Но мы на таких разных уровнях, что нет смысла в моей ВЕРЕ. Философия червя, не имеющего крыльев в принципе. Ограниченность мозга, не способного представить даже элементарные для Бога вещи. Взрыв или угасание Солнца для нас – катастрофа. Для Него – ничего. Скорее всего, и не заметит даже. Как мы не замечаем раздавленного нами муравья. А даже заметив, не испытываем никаких угрызений совести. Нехуй шляться где попало.

Для нас муравей, как и, в принципе, любое другое животное, – ниже не потому, что он проще или ущербней. Это свойство человеческого мозга – не понимаю, значит – не имеет смысла. Легко и просто.

Мы храним наши познания в форме записей. Любая бумага, книга, пленка, диск, перфокарта, скрижаль – это запись. Уже в этом мерещится отличие от животного. Животные не делают записей. А кто, собственно, сказал, что не делают? Отметки когтей, запаховые метки, следы на земле и так далее. Но не это главное. Огромная информация хранится непосредственно в животном, внутри него, в его генном материале и передается из поколения в поколение по бесконечной цепочке. Что, если человек просто не умеет читать эту информацию – тупой то есть? Ему нужны записи. Он совершенствует их формы, он гордится библиотеками, он сортирует архивы. Животное не понимает смысла книги. Но, может, и мы так же не понимаем смысла сохраненной животными информации? И никогда не сможем понять, как не сможем услышать семидесятикилогерцевый звук.

Любое тело, исчезнув, передвинувшись, оставляет после себя свой призрачный след. Эти слепки прошлого даже можно зарегистрировать, сфотографировать, одним словом, записать. Это уже делают некоторые исследователи. Лептонные образы и всякое такое. Так вот, некоторые животные видят их так же, как мы видим газету. Не все, но видят. Так и люди – не все умеют читать!

Мозг животного так же сложен, как и человеческий. В нем работают другие механизмы, нам неведомые. Душа животного так же сложна, как душа человека. Ее уносят другие ангелы, нам ненужные. Животное думает так же сложно, как и я, – со всеми ассоциациями, догадками и ОЗАРЕНИЯМИ. Его мысль так же не останавливается никогда, но из-за врожденной мудрости, продиктованной миллионами выживших предков, действовавших ПРАВИЛЬНО, животное не ищет пятый угол и черную кошку в черной комнате, и не объявляет себя пупом вселенной.

И только человек, с его кашей в голове, напяливает на себя корону животного мира. Пусть потешится ребенок – говорят животные и идут свои дела делати.

Излишнее любопытство, не проходящее никогда, тяга к новому и неизведанному, исчезающая у любого половозрелого животного, человеку свойственны в любом возрасте. Аксолотль недоделанный. Вечная личинка. Казус природы. И снова на память приходят буддийские монахи в своих пещерах. Может, они и стали настоящими людьми? Всезнание, всепрощение, абсолютное отречение от всего. И – возврат в животное состояние. В состояние ЦИСТЫ, ждущей изменения условий. Или в состояние АБСОЛЮТНОЙ ЦИСТЫ, НЕ ЖДУЩЕЙ ВООБЩЕ НИЧЕГО. О как! Человек в его высшей фазе! Не мешающий никому жить.

Так выпьем же за это, дабы отшибло у нас последние мозги, и да приблизимся мы, неправильные, к великому таинству разума путем наименьшего сопротивления во славу Господа нашего, забывшего нас еще миллион лет назад, и да станем мы недвижными, как камни, и как камни же – бессловесными, и да падет на Землю великое безмолвие ПЬЯНОГО БОГА, хотевшего как лучше, да не сумевшего объять своей же мудростью свою же Вселенную!

В этот раз мы выпили вдвоем с Китайцем. Физик храпел, сидя на ящике, опустив голову между коленями. Я встал.

– Ну и горазд ты пиздоболить! – сказал Китаец.

– Спит? – спросил я.

– Как суслик!

– Обыщи.

Китаец пьяно, но быстро вытащил бумажник, сотовый телефон, бросил на скамейку. Так. Денег четыре тысячи. Паспорт, документы… Это не надо. Сотовый тяжелый. «Самсунг» какой-то, и не бюджетный. Выключен. Видимо, сам отрубил, чтобы не мешали праздновать… Симку я вытаскивал минут пять, не сразу поняв механизм. Выкинул ее в кусты…

До остановки мы дотащили Сергея Львовича без проблем, всего пару раз уронив, да и то не в лужу.

– Бросим тут? – спросил запыхавшийся Китаец.

– Нет. Вон – такси. Тащим туда. Эй, шеф! Довези ученого! Нет сил уже таскать! Ага, перебрал… Вот, в паспорте адрес, погоди, гляну… Ага, туда. Сколько? Да ладно, не смеши, хули. Ну вот. Другое дело… Пятьсот – это по-божески… Бывай! Там проснется. Что значит – если не проснется? Ну, минералкой полей…

Такси исчезло за углом, мигнув поворотником, и стало тихо.

– Гы! – сказал Китаец. – Куда пойдем?

– Дай отдышаться! – мы сели под навес остановки. Людей там не было. Видимо, уже была конкретная ночь.

– Что делать-то будем? – забеспокоился Китаец.

Я встал, отсчитал половину денег, отдал ему и ушел со словами:

– Все. Не ходи за мной…

Жизнь похожа на крупный марафонский забег. В нем участвуют сотни, иногда тысячи. Но все равно, среди этой огромной толпы ты совершенно один… Количество людей только усугубляет одиночество. Ты ведь борешься только с самим собой.

И все эти локти, все эти разговоры на бегу, все улыбки, все обещания помочь – ничего не значат. Потому что в марафоне помочь невозможно.

Либо ты добежал, либо нет…

Но даже если добежал – это никому не надо, кроме тебя…

ТОРПЕДА

Интоксикация иногда калечит человека или даже убивает. Когда пьешь несколько дней, это неприятно. Когда пьешь несколько месяцев или лет, то организм вообще не способен резко остановиться. Каждое утро тебе надо растворить дикие молекулы, сформировавшиеся в твоих сосудах. Они, мне кажется, ветвистые или даже колючие, как мексиканские кактусы. Их много, они отвратительны, они сцепляются друг с другом, покрываются слизью и не дают жить. Я не знаю человека, который бы вытерпел многомесячное похмелье, не прибегая к хитрости. Или к медицине. Но все равно – даже если ты вызовешь врача с набором ампул, то он так же безо всякой фантазии будет растворять эти самые молекулы фантастического дерьма, родившегося в твоей крови. Просто у него другой способ…

Послушайте, алкоголики. Я, конечно, понимаю, что говорю в пустоту. Но я четыре (кажется) раза надолго бросал пить. Надолго – это не на месяц, это на два-три-четыре года. Срок, который можно реально учитывать. Многие из моих собутыльников так и не смогли прекратить. То есть я бросал, жил, работал, проходили годы, я матерел и обрастал приличными связями, снова запивал, связи отваливались, пипл отворачивался от меня, как от прокаженного, я приходил на те же малины, из которых ушел, скажем, три года назад… И видел, что за это время там ничего не изменилось. Вообще ничего. Даже граненые стаканы стояли там же. Даже плакат времен Брежнева висел на тех же трех ржавых кнопках. А где Кривой? Весной поминали… Год уж как… А Коля Гундосый? Откинулся, опять закрыли… А Ленка-партизанка? В дурке… «Моск» отказал. Еще бы он не отказал… При таких-то дозах. А Серый? Щас придет. Да ты садись – в ногах правды нет! А у тебя есть чего?..

Есть ли у тебя чего… Есть. Литра водки, бутыль минералки и пластилиновая душа. Она может, как в мультике, превратиться во что угодно.

Послушайте, алкоголики. Если все же будете бросать пить, помните, что врач вам не поможет. Он, сука, может постоять рядом и даже несколько скрасить одиночество. Но бросать он за вас не будет. Бросать (как и умирать) вам придется в одиночку. Потому что… ну, как сказать… объективно, что ли… По существу то есть. Венеролог доволен, что у вас сифилис, милиционер рад, что вы избили глухонемую старушку, а нарколог прямо-таки тащится от вашего хронического алкоголизма. Вы делаете их существование небесполезным. Дело тут даже не в деньгах… А в том, что на любое дерьмо найдется куча навозных мух…

Послушайте, алкоголики. Я говорю в пустоту, в черную дыру, в Марианскую впадину. Вы не слышите и не услышите. Вы не верите и не поверите. Вы не живете и не будете жить. Я сам такой и ничего человеческого во мне нет. Просто из миллиона раз монета падает на ребро или зависает в воздухе, а иначе хрен бы я вообще писал. Ради этого призрачного, фактически невозможного шанса я даю вам один рецепт, который мне лично помог четыре, кажется, раза. Вам, скорее всего, не поможет. Мало того, из своей клоаки и теплого говна вы даже не ощутите, что мир движется по спирали. Скажу больше – мне вас не жалко. Это первому закрываешь глаза и немного огорчаешься. Десятый уже не вызывает никаких воспоминаний, а сотого забываешь похоронить, но не забываешь помянуть.

Послушайте, алкоголики. Ни любовь, ни сострадание, ни материнские, или, там, отцовские чувства не заставят вас бросить пить. Родственники всех мастей – это всего лишь стаканы спирта, которые можно выдоить, если правильно прижать. Трезвые друзья, как бы они ни клялись в вечной дружбе, бросят вас, не желая светиться рядом с отщепенцем. Социум проедется по вам асфальтовым катком и закрасит получившееся пятно черной краской. Точно так же вы ответите всему миру. Ведь для вас весь этот мир – всего лишь озеро невыпито-го бухла.

Послушайте, алкоголики. Пока вы будете добродушно взирать на свет, ни хрена не изменится. Пока вы будете жалеть птичек, зайчиков, обосранных детишек, абстрактно голодающих негров в Африке (всю жизнь не понимал, глядя в экран телевизора, на хер мне их жалеть) или сентиментально плакать от тупого шансона – ни хрена не изменится.

Пока вы будете втроем обниматься перед флягой спирта и уважать друг друга, пока вы будете клясться друг другу в вечной дружбе, пока вы будете таскать невменяемых сотоварищей до обшарпанных дверей – ни хрена не изменится.

Послушайте, алкоголики! У вас только один выход – возненавидеть ВСЕ.

Себя, ближнего своего, природу, страну, Бога, мир, который Он придумал, и понять, что никто, никогда, ни за что… Не поможет вам.

Сзади – никого нет.

Только черные крылья твоего ангела.

Взмахни ими – и ты услышишь шорох смерти.

Никто к тебе больше не подойдет.

Никто не поможет.

Никто не будет любить тебя.

Никто не вытащит из теплого говна.

Кроме тебя самого.

Алкоголизм не лечится…

Как не лечится смерть.

Сделать так, чтобы дракон оставил тебя в покое, невозможно. Но если кормить его каждый день… В конце концов, обожравшись, он впадает в спячку. А дальше – только воля решает все.

Только воля.

Воля.

И ничего больше.

Что такое? Мальчик, ты поднес стакан ко рту и остановился? Не слушай дядю, дядя херню несет. Выпей. Когда ты через несколько лет будешь лежать в личиночной позе, тебе пригрезится дельфинья улыбка дракона. Ведь он никогда не спит…

А мне надо выживать.

Мне похуй все ваши сказки о здоровом образе жизни. Я своего дракона накормил на ближайшие три года. Воля и ненависть решают все.

…Сердце билось так, что отдавало в ушах. Я лежал в позе эмбриона, спиной к стене, лицом к табурету. На табурете стояла початая бутылка водки. Настоящей. Впервые за много месяцев я купил настоящей водки, чтобы окончательно бросить пить. Сейчас было два часа дня, и с утра было выпито грамм семьдесят пять. Невыносимо. Я потерплю еще пять-десять минут, и выпью еще грамм пятьдесят. Медленно. Мелкими глотками. Чудовищные молекулы в моей крови, похожие на мексиканские кактусы, начнут распадаться. И надо терпеть еще несколько часов.

В дверь один раз звонили, один раз стучали. Скорее всего – Китаец. Он понятия не имеет, что на несколько лет я исчезну из его жизни, как и он – из моей. Справедливости ради должен сказать, что не совсем. Раз десять он попадется мне навстречу, и я дам ему двадцать рублей. Десять раз – двести рублей. Но это будет потом. А пока я лежу. Простыня промокла от алкогольного пота. Больше всего болит голова. Но вообще невозможно отыскать органа, который бы не болел. Все, что хоть чуть-чуть живое, нудно, тошнотворно и постоянно ноет. И еще меня трясет. Иногда сильно, иногда слегка. А порой так, что приходится зажимать ладони между коленями и напрягать мышцы. И тогда я сильно вибрирую, как трансформатор. Потом отпускает. В сотый раз я гляжу на бутылку. И в сотый раз опять приказываю себе не брать ее…

Выходить из запоя очень просто. Примерно как бежать марафон. Терпишь – и все. Всего-то сорок два километра сто девяносто пять метров. В конце станет невыносимо легко. Так легко, что некоторые, слегка подумав, тупо теряют сознание. А то и отдают Богу душу. Тоже, знаете ли, не музейная редкость. В любом случае – экстремальный спорт. Для мазохистов. Как это Фрейд говорил? Инстинкт саморазрушения. На пределе возможностей. На грани жизни и смерти. Просто надо терпеть. Причем терпеть всю эту, понимаешь, дистанцию, и – ни присесть, ни прилечь, ни природой полюбоваться… Вся ж природа, господа, в этот момент находится прямо внутри тебя, как и весь мир. Снаружи – так, декорация.

Я лежал и лежал. Переворачивался, раскрывался, снова заворачивался, снова скручивался в бубел – как белка в упавшем на бок колесе. Очень, знаете ли, не лежалось в позе трупа. Очень. Тогда вообще начинало мять и корежить.

Я с трудом сел, откинул промокшее в половую тряпку одеяло и взял бутылку. Отвинтил с огромным трудом пробку. Кое-как налил рюмку, кое-как выпил совершенно мизерными глотками. Стало чуть лучше. Это примерно как если бы ты попал под гильотину и тебе отрубили только часть головы. В каком-то смысле – повезло.

Рюмка позволила мне встать и даже немного походить по комнате. Совсем чуть-чуть. От стены до стены четыре раза. Мокрая от пота кожа лоснилась. Стало холодно. Я достал из шкафа другое одеяло и завернулся в него. Пока оно не промокло, было даже комфортно.

Твою мать… Нельзя пить. И не пить нельзя.

Это даже не дилемма. Это какая-то херня. Буриданов осел уже бы охуел и повесился. Или это… отпиздошил бы Жана Буридана толстыми увесистыми копытами.

Впрочем, я бы тоже.

Нельзя пить.

И не пить нельзя.

Повыть, что ли? Я сел прямо на пол и улыбнулся. Сейчас все прогрессивное человечество хочет только одного – чтоб я опять забухал. Не полечился, не растворил свои кактусовые молекулы, а выпил вот эту бутылку залпом, потом еще одну и еще парочку для ровного счета. И чтобы так было завтра, послезавтра, через месяц и через год. Этого же хочет вся фауна с флорой, и даже вся неживая материя поголовно. Короче, весь мир хочет меня размазать по бетонке и смести веником. И, вообще говоря, это у него получится. Но не сегодня.

Вот что. Надо поотжиматься. Сердце, конечно, начнет выскакивать, зато кровь попадет туда, где уже год не бывала. А то и больше. Раз, два, три… восемь… Что, все? Десять, одиннадцать, пятнадцать… Нет, хватит. Сердце прыгнуло прямо в центр головы и решило немедленно выскочить через уши. Хватит.

Пожрать, что ли? Впрочем, ничего вкуснее засохших булок нет, а идти в магазин смертельно опасно. Ибо там на полках… Там на полках… Все бухло мира. Терпкие вина, освежающие коктейли, пенное пиво и горилка медовая с перцем. Все это обязательно прыгнет в пищевод и останется там навсегда.

Я бросал пить несколько раз. Не пил от двух до четырех лет. Это очень большой срок. За это время ты всегда чего-то добиваешься. Работа, зарплата, жена. Деловые связи, уважение, счет в банке, личное мнение. Много друзей и знакомых. Книги, компьютеры… немерено компьютеров! Бытовая техника, телевизор, музыкальный центр, костюм, десятки галстуков, обувь из кожи и световые пломбы в чищенных до блеска зубах. Домашние ухоженные животные…

Самый страшный день в твоей жизни – это когда у тебя появляется хобби. С этого момента ты даже не понимаешь, насколько ты смешон и искусственен. Хобби съедает тебя точно так же, как раньше съедала водка. Ты вдруг начинаешь собирать марки, играть на ложках или танцевать на лыжах. В большинстве случаев именно эта бессмысленность подталкивает тебя к тому, чтобы ты разбил очередное увлечение об тумбу и тут же начал бухать матросскими алюминиевыми кружками. Ибо жизнь, как говорит Зоткин, дана для того, чтобы развивать разум и не засирать ноосферу хуетой.

Что происходит в момент, когда у человека появляется хобби? Да просто на него откуда-то сваливается свободное время. Много свободного времени. Отчего совершенно понятно, что он не нужен самому себе.

Конец каждого трезвого цикла выглядит одинаково. У ТЕБЯ ВСЕ НОРМАЛЬНО. И, как в мультике, ты живешь хорошо и у тебя все есть. Добрый день, Юрий Алексеевич. Добрый день. Очень… очень приятно вас видеть… Всего хорошего… Можете рассчитывать на меня. Всегда рад!

Через месяц они все отвалятся, как короста. Я знаю это. Люди ведь не меняются. Вежливость не значит ничего. Это просто маска. Будут отворачиваться от тебя, как бы не замечая. Забудут имя. Перестанут звонить. Перейдут на другую сторону улицы. Это сделают девяносто девять из ста. Останется один.

Запои хороши тем, что ты узнаёшь истинное хайло человека рядом с тобой. Ни одна собака или кошка не изменит отношение к пьяному близкому человеку. Он им либо нравится, либо нет, но вне связи с бухлом. Если, конечно, не наступать специально на хвост, или если у собачки аллергия на перегар. А социум отвернется весь поголовно! Как от прокаженного. Побежит делать прививки и изолирует от тебя детей. Перечислит все твои действительные недостатки и придумает кучу несуществующих. С этого момента если где что стырили – это ты. Если где кому разбили бестоловку – это тоже ты. Если где кого изнасиловали – само собой – ты. Даже если ты в этот момент просто был без сознания, и у тебя от бухла неделю как не стоит.

А потом пройдет какое-то время, и ты бросишь пить. Весь пресловутый социум опять повернется к тебе бритым, наодеколоненным лицом. Ты тоже улыбнешься ему. И подашь ему руку.

Все это я видел много раз. И потому собакам я верю. Я даже кошкам верю. А людям – нет. Не стоят они того.

Тогда почему я улыбаюсь и подаю руку? Да потому что из миллиона раз монета падает на ребро или зависает в воздухе. Призрачная надежда. Лунные лагуны. Я вообще, знаете ли, люблю обманываться. Инстинкт саморазрушения.

Но сейчас это все лирика с истерикой. Сейчас надо терпеть и ждать. Терпеть и ждать. И кстати, где Зоткин? Почему его нет уже несколько месяцев? Ну что за хрень? От живых проходу нет, а единственного, нужного позарез, мертвого не дождешься…

Я бросаю пить.

Миллионы людей… Ну, не знаю – одновременно или нет, но точно – миллионы пытаются бросить пить. Так или иначе. Подавляющее большинство – хроники. И тут, господа, надо совершенно четко разделять «бросаю пить» от «лечусь от алкоголизма». Потому что если первое еще как-то обосновано, то второе никакого, даже призрачного смысла не имеет.

Это как лечиться от старости. Или от глупости. Или от виселицы. Или от солнечного света.

В далекое советское время тунеядцев и алкоголиков (это было почти одно и то же) засовывали по решению суда в лечебно-трудовые профилактории. Кого на полгода, кого на год. Вот дядю Витю моего, например, пару раз на год закрывали. ЛТП – не зона, конечно. Но и не санаторий. Нечто среднее. Дядя первый раз вернулся без татуировок, но с рандолевыми перстнями и финкой с наборной плексигласовой ручкой. К вечеру он был ни тятя, ни мама и безо всех этих сувениров. Другими словами, функция ЛТП заключалась не в лечении, а в изоляции антисоциальных засранцев. Второй раз Виктор до дому вообще напрямую не доехал, а появился через пару месяцев – краше в гроб кладут. Толком я так и не узнал у него, чем же таким-этаким лечили в профилактории хронических больных. Однако иногда всплывало слово «торпеда».

Классическая торпеда, может, нынче где и вшивается, но таковых подопытных я лично давно уже не встречал. Шрамы на жопе, конечно, есть у многих моих собутыльников, как и у меня самого. Причем половина этих шрамов, по сути – обманка. Ну, разрезали да зашили. Шовчик зарубцевался, и полная иллюзия, что там, под кожей, есть нечто, напоминающее личинку паразита. Вообще, фраза «вшили торпеду» безграмотна. «Торпедо» (а не «торпеда») – это вообще-то метод. Следовательно, вшить ее невозможно. Вшивают в полном смысле капсулу препарата эспераль (он же дисульфирам). Но если тебя лечат по методу торпедо, то могут вогнать и эспераль и вообще все, что угодно. Фантазия врачей безгранична, имя их неизвестно, а подвиг бессмертен.

Вся херня в том, что врачи прекрасно осведомлены о том, что ничего не лечат. Вернуть обмен веществ в правильное, доалкогольное русло невозможно. Мощь технологий направлена на то, чтобы человек какое-то время не пил – вот и все. Для этого годятся любые способы.

Кого-то торкает гипноз по Довженко. Это когда тебе, грубо говоря, нудным однообразным голосом объясняют, что врач есть бог с дьяволом в одном флаконе, поэтому ты его слушайся, и все будет гут. Действует только на полных кретинов без зачатков разума, причем с явным желанием подвывать хором. Но действует. Знал таких.

Кому-то помогает эспераль. Ну, как помогает. Ничего нет, кроме страха. Добрый дядя в белом халате впихивает тебе под кожу капсулу, после чего зачитывает длинный список возможных радостей после приема алкоголя. Список начинается с банальной головной боли и заканчивается летальным исходом. Но я реально никогда не сталкивался со смертельными случаями. Где-то слухи пролетали, но, грубо говоря, в нашей пивной никто боты не завернул. А вообще… Один мужик мне рассказывал, что его чуть ли не под дулом автомата привела к коновалу жена и приказала загнать под кожу капсулу. Неделю его отслеживали всем семейным кланом, а потом на секунду оставили в покое. Этого хватило, чтобы он по телефону получил от лучших друзей исчерпывающие инструкции, как правильно выйти из положения. К вечеру он уже был навеселе, а к утру в говно. Всего только почки-печень мало-мало отстегнулись и то – не насовсем.

Кто-то попадает под восточный пресс. Это, вообще говоря, вещь довольно страшная. У меня знакомый, после того как попал в руки улыбчивого китайца, потерял интерес к алкоголю насовсем и бесповоротно. Проходили годы, а он упрямо игнорировал бухло. Так прошло лет восемь. К сожалению, оказалось, что мужик потерял интерес еще и к жизни как таковой. На девятый год он начал заговариваться, на десятый разогнал самурайским мечом к ебени матери всю свою семью, сел в лотос и сидит в нем до сих пор. Не пьет, конечно.

А кого-то вместо семечек кормят таблетками те-турама, то бишь антабуса. Вообще, это родственники эспераля, а по сути – тот же хрен, только вид сбоку. Домохозяйки вполне могут закинуть тетурам в борщ любимым мужьям. Выпивает глава семьи за ужином рюмку родимой и начинает хрипеть, краснеть и хвататься за топор. То есть он не против умереть. Но на тот свет очень хочется захватить и жену и, самое главное, тещу. Такие случаи собутыльники рассказывали. Толку от этих таблеток нет. Их сплошь и рядом применяют с чем-нибудь еще, а не как главный калибр. Но настроение они могут испортить в два счета.

Самое, пожалуй, страшное средство, перед которым блекнет вся остальная химия, – хлорид суксаметония. Его еще называют листенон. Потому что после него в полной мере можно ощутить погребение заживо. Хотя мне почему-то приходит на ум другая, мать ее, метафора. Есть такие насекомые – наездники. Как только им приходит пора откладывать яйцо, они находят толстенную гусеницу (это вы), парализуют ее (это вас) своим жалом, запихивают в нору и усердно откладывают на нее, живую и неподвижную, свои яйца. Потом она (это вы) тупо поедается личинками, будучи не в состоянии даже пальцем пошевелить. Пардон, ложноножкой. При чем тут гусеница? А вот при чем. Алкоголик должен запомнить главное: водка – это смерть. Ни больше, ни меньше. В крайнем случае – кома до состояния гнилого овоща. Но как это сделать? Гы!.. Да наебать его, всего делов! Жертву возлияний кладут на кушетку. В руку втыкают шприц с листеноном. И говорят – сейчас тебе, болезный, спиртику на язык-то и капнем. Бывает, что дают просто понюхать. Разницы, как вы понимаете, нет. Потому что действует как раз не спиртик, а хлорид суксаметония. Ну точь-в-точь – насекомые-наездники. Не убавить, не прибавить! Ведь после препарата ты находишься в полном сознании, но не то что двигаться – даже дышать не можешь. Паралич всего на свете.

Безо всякого преувеличения тебя можно, не торопясь, жрать. Погребенные заживо… Но умереть тебе не дадут, потому что в другую руку вонзают атропин, который весь этот паралич снимает. И тут, если алкаш не слишком умный, зато очень впечатлительный, то формируется непреодолимый страх перед употреблением алкоголя. Удивительное дело – у некоторых при нечаянном приеме возникают точно такие ощущения. Это ж как надо засрать мозги человеку! Но в любом случае… Ощущение от листенона запоминается на всю жизнь, потому что это не что иное, как химический шок. А дальше… Либо ты веришь, либо ты не веришь.

Еще есть Анонимные Алкоголики. Закрытая организация типа масонской ложи, где они друг другу отсасывают на предмет того, кто из них больше был в пьяной жизни педераст, а теперь, значится, какой он весь из себя хороший, а вы, братья, – берите пример. Братья берут пример за щеку и оттягиваются по полной. Начинается твое восхождение с признания перед всей братвой, что «я – алкоголик». Не, не так. «Я – Алкоголик». И все хлопают в ладоши. Заебись, правда? Вся хрень в том, что это все работает, но после ты уже без них жить не сможешь. Хорошо это или нет, я не знаю. Для меня себя самого терпеть – и то усилие прилагаю. А уж толпу раскаявшихся «братьев» возлюбить – и подавно подвиг. А ведь среди этих новоиспеченных «родственников» ты проживешь остаток жизни… На хрен они мне обосрались!

Мой путь легче, спокойнее и главное – дешевле. Во всех смыслах. Любая разумная дорога – это компромисс…

Каждые три или четыре года я иду на Энгельса, семнадцать. Перед этим надо не пить три дня. Собственно, это и есть главное средство от запоя – не пить три дня. По большому счету, человек, столько не пивший, уже вполне может обойтись без Энгельсов и без Марксов. Но остается окружение. Стоит только выйти во двор, навстречу обязательно выпрется какая-нибудь горилла с горящими адским огнем глазами. У этой обезьяны завсегда в руках будет флакон спирта или бутыль водки. Животное с интересом выслушает твою байку о завязке и тут же предложит это дело обмыть. Причем это произойдет именно так. Вчера ты еще искал хотя бы пятьдесят грамм подлечиться, и никого не было. А сегодня ты бросил, и со всех сторон начали швартоваться желающие тебя опохмелить. И ты, конечно, опять срываешься. Потому что, кроме чисто физиологической потребности, у алкоголика вырабатывается чудовищная психологическая зависимость. Делать-то больше нечего. Как курильщик автоматически и не задумываясь пихает в рот ненужную, в общем-то, в этот момент сигарету, так и алкаш пьет потому, что все вокруг бухают, а другого, сука, бомонда на горизонте не наблюдается. Так что пить или не пить – это не вопрос. Вопрос – что делать, если не пить. Чем жить, если не поисками бухла. Как засыпать, если ты трезв. Куда идти, если не в гадюшник. На что тратить неожиданно огромные, просто невероятные деньги. У бросившего лакать они появляются. Не сразу. Но появляются. И их некуда девать.

Да что деньги. В конце концов можно приодеться. Купить телевизор, стиральную машину, а также холодильник и домашний кинотеатр. Все это благополучно будет стоять до следующего запоя. Мало того, выбирая бытовую технику, алкаш подсознательно выбирает вещь так, чтобы она улетела в два счета.

Деньги тут ни при чем. Вечером после работы мужик будет сидеть и смотреть уродские мультики. Или футбол, где наши в очередной раз проиграют ненашим. Или новости, где в сотый раз подряд страна не подготовится к битве за урожай. Или сериал про бандитов. Или ток-шоу про секс. Или чернуху про маньяков. И, в общем, он даже где-то будет переживать. По-своему.