Текст книги "Мезенцефалон"

САМОГОН

Самогон гнать довольно легко. Ну, скажем, не сильно трудно. Я на своем веку несколько раз это делал – не скажу, что сильно напрягаясь. На разных аппаратах. Один даже был моей собственной конструкции. Из подручных материалов. И, пожалуй, стоит о нем рассказать.

Но сначала – и это правильно – надо рассказать о браге.

Для тех, кто не знает (таких в России, мне кажется, не наблюдается, но вот специально для этих, которые не наблюдаются, я и говорю). Так вот, для тех, кто не знает: это – полуфабрикат для самогона. Исходный, так сказать, продукт. Жидкость, содержащая алкоголь. В градусах если, то примерно пятнадцать-восемнадцать. Точно никогда не мерил.

Брагу можно пить и так, но не всех видов. Отдельные… эээ… сорта вообще пить невозможно, несмотря на явно присутствующий в них алкоголь. Например, брагу из кормовых дрожжей. Это родственники обычных дрожжей, но настолько далекие, что употреблять их желает только крупный рогатый скот. Ну, или еще какая домашняя животина, не сильно избалованная дорогим комбикормом. Скоммуниздить мешок-другой кормовых дрожжиков в деревне – раз плюнуть. Во всяком случае, в далекое советское время мы даже не напрягались.

В общем, фасовали его в то время в бумажные крафт-мешки, нагружали в вагоны и отправляли по деревням, дабы скотине немного меню разнообразить. А тут мы. И тоже хотим. Но не жрать. А использовать по-своему, по-научному.

Из обычных дрожжей брагу ставить – ума не надо. Любая бабушка или дедушка подскажет, сколько и чего сыпать. На счет кормовых опыта ни у кого в деревне не было, но на то мы и ученые, чтобы опыты проводить. Пара-тройка экспериментов на малых объемах дала нам нужное соотношение. А потом – фляга алюминиевая сорокалитровая, в нее вода кипяченая охлажденная, эти самые экзотические дрожжи и сахар. Закрываем. Ждем. Крышка, хоть и на резиновой прокладке, негерметична, поэтому через несколько часов слышатся радостный писк и шипение.

В деле изготовления браги есть один нюанс, связанный не с технологией как таковой, а с психологией того, кто ее, эту брагу, ставит. Где-то через сутки-двое (а это рано, господа, ей-богу) у всех причастных к этому действу возникает желание попробовать продукт на предмет годности. Как правило, тот, у кого больше здравого смысла, уговаривает недоумков не прикасаться к фляге ни при каких условиях. Как правило, недоумки, невзирая на предупреждения, всеми правдами и неправдами пытаются продегустировать булькающую жидкость. Это противостояние возникало всегда, насколько я помню. Причем иногда побеждал здравый смысл, иногда наоборот. Тут ведь как, с точки зрения микробиологии. Пока во фляге избыточное давление и посторонних микробов нету, внутри идет только нужный нам тип брожения, при котором сахар превращается в спирт и никак иначе. Открыв же флягу, плюс погрузив в играющую брагу свою поганую кружку, недоумок привносит в эту систему невероятное количество самых гнусных в мире бактерий.

В результате дегустатор получает понос с изжогой (брага-то не готова!), а система, заразившись, начинает гнусно и неотвратимо болеть. Пока умрут посторонние микробы, с удовольствием нагадив, пока опять дрожжи возьмутся за дело, пока опять не образуется избыточное давление – пройдет время. В общем, в идеале лучше вообще не открывать флягу (или что там у вас) неделю. А определить, что все отыграло, очень просто. Давление, упавшее до обычного, атмосферного, скажет нам, что все – финиш. Процесс закончен. Больше держать смысла нет. А есть смысл ужраться продуктом до поросячьего визга, потому что сорокалитровая фляга на четверых (у нас почему-то всегда так получалось) содержит больше алкоголя, чем эти… (условно – люди) в состоянии употребить.

Но это что касается обычной, классической браги. Что касается изделия из кормовых дрожжей, то в этом случае никакие недоумки внутрь лезть не спешат. Потому что бухать кормовую брагу невозможно. Вкус, запах и послевкусие не имеют никакого отношения к питию как таковому. Это голимая отрава во всей красе и никак иначе. Собственно, я всего один раз видел, как человек выпил кружку кормовой, но это было привидение по прозвищу Шакал, поэтому к остальным это отношения не имеет. И не пытайтесь. И не мечтайте. Это все должно уйти в самогонный аппарат.

Так вот. Как-то в середине лета, занимаясь наукой в деревне по приказу сверху, я почувствовал неистребимую скуку и желание как-то размяться. Умное в деревне обычно в голову не приходит. Набор деревенских развлечений незатейлив, зато вечен. Нажраться, подраться, поорать песни, сплясать чего-нибудь непристойного – и на сеновал с девками. Почему в этот список никогда не входит театр, картинная галерея или, скажем, английский клуб – не знаю. В деревне это никому не приходит в голову. Не пришло и мне.

Рядом с базой жил дядя Саша. Личность на всю деревню значимая по многим причинам. Например, у него не было нижней челюсти. Вот вы спросите – как это? Совсем не было? Ну, когда он ее отстрелил – не было совсем, да. А потом в больнице собрали какие-то косточки, свели в треугольничек, сваяли некое подобие челюсти, да так и загипсовали.

Дядя Саша с тех пор выглядит довольно комично, но главное – он жив. А нехуй с таких длинных ружей стреляться! Он же как думал: картечью в подбородок, из макушки мозги на потолок – и все. Ага. Как говорится, хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Ружье длинноватое попалось. Гнездился дядя Саша, гнездился, упер ствол в подбородок, позу принял – по его понятиям – правильную. Нажал на спуск – и челюсть, не будь дура, и выскочила. Картечь, что тут поделаешь. Слишком он сильно голову запрокинул. Оттого траектория получилась идиотская. Второй раз тяжело раненный самоубивец не стал стреляться. Как-то ему одного раза хватило. И совершенно разумно запросил помощи. Ну, тут прибежали, отвезли, на операционный стол положили и задумались. Такое, в общем, не каждый врач за свою карьеру видит. Как поступать – не совсем ясно. Поэтому винить за получившийся шедевр хирургии вряд ли уместно. В общем, к внешности дяди Саши надо было привыкнуть. А еще надо было привыкнуть, что этот же дядя отсидел то ли восемь, то ли девять лет за убийство. Я привык. В жизни ведь общаешься обычно с теми, кто рядом. Привыкнуть можно ко всему.

Но это я лирично отступил, а тема-то у нас другая. Про самогон. Так вот, прихожу я раз к дяде Саше и говорю: поскольку лето и делать нечего, давай-ка у тебя флягу кормовой в бане поставим, а потом и выгоним.

– А аппарат? – поинтересовался он.

– Аппарат сам сделаю, – сказал я и пошел на свалку сельхозтехники, которая имеется в каждой уважающей себя деревне.

Там, конечно, траки от тракторов меня не интересовали совершенно. Искал я трубку для змеевика. Тогда, в советское время, никто не думал, что цветной металл – это ценность. Все знали, что это мусор и не более. Потратив час, я нашел какие-то две длинные – судя по всему, латунные или медные – трубки, совершенно, кстати, новые, и покрашенные кирпичного цвета краской. Вернувшись на базу, я уже в кухне позаимствовал такой жестяной бак с кранчиком, литров на двадцать, для охладителя, шланг в сарае и флягу там же. В крышке фляги я просверлил отверстие, ввернул туда штуцер и пока запечатал. Полдня я гнул, стучал, крутил и заворачивал. Трубка из цветного металла была теперь классически свернута в спираль внутри бака и выходила снизу через отверстие бывшего кранчика. Шланг я насадил на верхний конец. В общем, все. Старая как мир конструкция. Примитивная и надежная.

Мешок (что, в общем, сильно, до хера даже) кормовых дрожжей у меня валялся с весны. Как говорится, на всякий случай. Сахар пришлось закупить в магазине и частично выгрести у дяди Саши из кухонного стола. Отмерив, сколько нужно, засыпали ингредиенты во флягу, залили водой и плотно закрыли крышку. Подготовительная часть, пролог, так сказать, был закончен. Флягу отнесли в баню и отправились каждый по своим делам.

Когда двое – люди терпеливые, то любое дело становится чрезвычайно серьезным. Поэтому никто из нас двоих не пытался вскрыть флягу раньше времени. Мы просто время от времени контролировали шипящий, пищащий и булькающий процесс чисто визуально, не прикасаясь и не меча икру. Ровно через неделю шипение, писк и бульканье прекратились.

Притащив с базы аппарат, я затеял в бане окончательную сборку. В общем, ничего теперь технически сложного не было. Флягу на печку, в штуцер – шланг, который в свою очередь уже намертво насажен на змеевик, а в жестяной бак – холодную воду.

Решили гнать ночью. Вернее – как стемнеет. Днем дров натаскали, банку трехлитровую отмыли для готового продукта, а вечером я к дяде Саше заявился на ночную смену для производства родимой, нетленной.

Пошел дождь. Я сидел на грубо сколоченной табуретке в бане перед печкой в трусах и курил. В маленькое окно равномерно стучали капли. Было жарко. А как еще должно быть ночью летом в натопленной бане? Правда, дверь я открыл настежь, но это мало помогало. Фляга на печке наконец нагрелась, и пар, насыщенный алкоголем, попер в змеевик. Первую каплю я получил через час. Потом капли застучали в банку часто, потом образовалась небольшая струйка. С дровами я переборщил, поэтому пришлось заниматься регулировкой температуры вслепую и как попало. Но из змеевика капало исправно. Прошло часа два или три, и банка почти наполнилась мутноватой жидкостью. Ну, скажем, литра два с половиной у нас теперь было.

Когда я вышел из бани с банкой, было уже хоть глаз коли, и теплый дождь облапил меня с головы до ног. Поставили мы с дядей Сашей банку в холодильник и разошлись до утра, приняв на грудь по рюмочке на предмет чисто попробовать.

К утру, как мы увидели, родимая отстоялась. Внизу самогонка была почти прозрачная, но сверху образовался слой сивушных масел толщиной в два пальца. Зеленоватого цвета. Отрава, одним словом.

Сивуху мы пытались слить, но она тут же опять размешалась с самогонкой так, что поймать ее стало невозможно. Плюнув на это дело, мы с утра нарезали всяких овощей на закуску и начали бухать. Вообще, была разумная мысль профильтровать. Через уголь активированный, например. Но было лень. Лето. Делать нечего. И сильная на алкоголь, господа, жажда. Рюмка за рюмкой. Выпили мы где-то половину и, заглянув внутрь себя, я понял, что пьян – безусловно, но как-то странно. Уже на следующий день, когда я по-нашему, по-научному пытался анализировать, я понял, что просто тупо отравился – и все. Но тогда, в разгар выпивона мне просто казалось, что мир несколько перекосился. Вместе с моими мозгами. Забегая вперед, хочу сказать, что такую самогонку пить вообще нельзя, если вам дорого здоровье. Но мне оно было тогда не дорого, как, впрочем, и сейчас, и как, впрочем, большинству людей во все времена. Уж так мы все устроены. Не жалеем себя. Да. Причем как-то странно не жалеем. Выборочно. Избирательно. Жрать что попало – жрем, потом бегаем по врачам и их же обвиняем. Вообще клянем всю, понимаешь, медицину. Типа – неправильная она. Копим болезни, переводим все, какие есть, в самую злоебучую хроническую форму – и всё одно ведем убойный, несовместимый с жизнью образ существования. Так было – так, вероятно, и будет всегда.

В общем, половину мы с дядей Сашей выпили, и у нас отказали мозги. Они поплыли или стали аморфными – не знаю. Я вдруг вспомнил, что дядя Саша – убийца. Простой такой советский убийца, понесший в свое время заслуженное наказание, но я не помнил, чтобы он когда-то выражал по этому поводу хотя бы легкую тень сожаления. Или даже недоумения. Ну, вроде как все в порядке. Ну, убил. Ну, отсидел. Давай-ка еще по одной. Вообще это странное опьянение, вызванное кормовой самогонкой, нанесло нашим мозгам какой-то глючный урон, и по углам кухни вдруг забегали какие-то тени. В конце концов мы с дядей Сашей, допив эту хрень, тупо поругались-подрались и разошлись по разные стороны деревни искать на жопы приключений. Каковые, конечно, не замедлили появиться. Сказать, чем я занимался остаток дня, вечер и ночь, не могу до сих пор. Но утром морда была в царапинах, желудок в коме, а голова в тисках из нержавеющей стали. Больше я кормовую самогонку не пил и никому не советую, хотя, я думаю, один хрен ее пить будут. Ибо жалеть человек себя так и не научился.

Через много лет – уже в другой деревне и уже на принципиально новом уровне – мы с друзьями гнали другую самогонку. Все дело в комплектующих и опыте. Тут ведь как. Если есть научно-исследовательский институт, то есть и химическая лаборатория. А если есть лаборатория, то есть и специальные, из химического стекла, приборы для выгонки самогона. Самый главный прибор – это, конечно, дистиллятор. Стеклянная такая труба, внутри которой другая, причудливой формы, по которой проходят пары чего нужно, а омывается эта внутренняя лучше всего из холодного крана водопровода. Получается максимально визуальный процесс. Так что очень легко контролировать. Ну, еще колбы – пяти-десятилитровые, пластиковые трубки, термометры и спиртометр для убедительности. Все это можно добыть в любом почти научно-исследовательском институте, если обожать девушек и уметь говорить чего нужно. Либо просто уметь тырить, но это уже вопрос другой морали – не советской, чуждой нам всем вместе, а равно и врозь. Короче, я никогда не любил ничего воровать, ибо и так всё давали, при правильной постановке вопроса. А вот если не давали… Впрочем, речь о самогонке.

Так вот, ученые, которые в этой деревне откровенно скучали, привезли с собой из города много химического стекла и немедленно стали ставить неожиданные для руководства института опыты, совершенно не связанные с основной работой. В первую очередь лаборанты поставили по всем правилам микробиологии три стеклянных двадцатилитровых бутыли браги, оснащенных клапанами сверху, чтобы не было посторонних процессов. А через неделю это все пошло в перегонку.

У ученых все было необычное. Даже электрические плитки. Маленькие такие, с регуляторами. Венгерские, если не спиздеть. И что самое интересное – регуляторы у этих плиток работали. Плавненько и точно. Хоть садись – жопу грей, хоть клади котлеты – жарь. Но для правильного самогоноварения ученые постановили – температуру в 80 °C держать насмерть и по этому поводу не экспериментировать. Ибо если меньше, то не испаряется спирт, а если больше, то кипит вода и получаются помои. Помои ученые не употребляют принципиально уже несколько веков.

Но маленькие плиточки включали не сразу. В первую очередь шла в ход советская плитка с закрытой спиралью, на которую ставилась большая фляга. Туда выливалось все, что круто созрело, и при тех же восьмидесяти градусах, но не так уж точно, выпаривалась в колбу жидкость, которую уже можно бухать, если бы вокруг были не ученые, а, скажем, сантехники. Или, к примеру, дворники. Жидкость была уже убойной (проверялась на местном участковом), но мутной до неприличия. Как говорят водолазы, нулевая видимость. То есть ни пса не прозрачная.

Товарный вид и качество продукту придавали так. В колбу высыпались дополнительно два химически чистых вещества. Активированный уголь (С) и марганцовокислый калий (K₂ MnO₄). Видимость и так была нулевая, а тут становилась и вовсе ни в Красную Армию. Совершенно черная жидкость начинала булькать. И из дистиллятора в германский литровый флакон капала жгучая слеза. Когда флакон заполнялся, он натурально светился изнутри кристальной свежестью и чистотой и имел устойчивый синий отлив.

Спиртометр определял что-то около семидесяти градусов. Иногда чуть больше. Иногда чуть меньше.

Дальнейшая судьба напитка уже зависела от настроения ученых. Иногда для цвета бросали во флакон шоколадную конфетку – она растворялась, и получался типа коньяк. Иногда корки мандариновые. Иногда лимон. Но чаще – вообще не портили амброзию и профессионально ею напивались.

Самогон и его полуфабрикаты встречались на моем пути как-то вскользь. Не любил я их и сейчас не люблю. Просто если вспоминать, то в голове возникает вязкая муть из всякой подножной и помоечной дряни. Брага из всевозможных дрожжей, из томатной пасты, из гороха, из картофеля, из сахарной пудры, из каких-то фруктов и овощей, вообще из черт знает чего. Потом это все или перегоняется, или не перегоняется. Тут уж как пьющий человек настроится. Либо дальше творит, либо сразу потребляет.

Полезность или вредность самогона я обсуждать не намерен. На мой взгляд, пить это все будут вечно. А на кой тогда обсуждения? Это как обсуждать воздух. Он бывает чистый или нечистый. Но им все равно будут дышать. Потому что он нужен каждые несколько секунд.

Сказать, что самогон нужен, как воздух, скажете вы, – это ты сильно круто загнул. Согласен. Но это у людей, волею судьбы избавленных от самогона. Если бы вы, дорогие мои, родились среди него, под знаком его, в парах его и в мерзости-радости его, то ничего другого вам бы не осталось. Воздух и есть. Не можете же вы представить себе Новый год без шампанского. Вот так вот и любитель перегоняемого напитка не может себе представить жизнь без сивушных масел и змеевика.

СИЯНИЕ ПЬЯНЫХ АНГЕЛОВ

«У пьяных свой бог». Ну, в народе так говорят. Вот вроде понятно, а смысл-то какой брезжит! Бог-то один. Один-одинешенек. А откуда Свой, то есть Другой взялся? И уже мурашки по спине. Значит, и не Бог вовсе?

Ну, напрягаться не надо. Не Бог, конечно. Ангел. У каждого свой ангел. Он и спасает дурака. Дичайшие ситуации я видел за свою жизнь. Неправдоподобные. Тонут, горят, взрываются, на железо пьяные падают. И – живут после. Паноптикум какой-то.

А тут вот на днях в соседнем подъезде мужик картину вешал. Кувырк с табуретки – и шесть сантимов какой-то чугунной декорации себе в голову. Только рот успел открыть. И такое удивление на лице – что за херня типа? Ни печали соответствующей, ни досады. А просто – что за херня? Изумился парень насмерть.

Но то – трезвый. У них всякое бывает. А Колька со второго этажа упал прямо в окно, когда курил и заснул. Упал на асфальтовую отмостку, и видеть его никто не видел, ибо он за куст сирени свалился.

Утром проснулся – и тот же вопрос: что за херня типа? Где я?

И начинается тут Великая Загадка Пьяного Человека. Не решенная по сию пору. Почему эти сукины дети не мрут, как все?

Академики говорят – у пьяного мышцы полностью расслабляются. Мало того, он не координирует своих действий. Не готовится к плохому. Поэтому, когда, к примеру, падает – он, как медуза, падает, расслабленно. Или как коврик. Вы много ковриков разбитых падением видели? Я тоже ни одного. Но это-то понятно. Это физика, и против нее не попрешь.

Сэнсэи говорят, у пьяного гармония с внешним миром и примирение с миром внутренним. Оттого он ни с чем не конфликтует и, мало того, все, с чем он соприкасается, приобретает плюшевый характер детской обслюнявленной игрушки. Ну вот, например, кирпич. Летит прямо в голову. Долетает. Видит – цель пьяная в говно. И падает на землю, слегка только подправив жертве макияж. А почему он не разбивает алкашу все на свете? А потому что кирпич плюшевым становится. Соображать надо, говорят сэнсэи. Налейте-ка нам еще по стакану – пора медитировать.

Объяснений много. Еще у пьяных, говорят физиологи, нет нормального человеческого шока и нормальной человеческой реакции на раздражители. Поэтому ты ему бац – а ему фиолетово. Помню, в экспедиции рублю дрова столярным топориком. Вы вот все в жопу городские и интернетовские и не знаете, что столярный топорик бреет. Вообще им дрова, конечно, не рубят – это нонсенс. Но это мой топорик, я что с ним хочу, то и делаю. Рублю. Мимо проходит Миша Боголюбов. Уже одна фамилия его значит, не правда ли? В плепорцию. То есть – пока стоит. Но, видимо, не надолго. А дальше следует финт мелких событий. Я рассекаю последнюю чурочку и вонзаю топорик в рядом лежащее бревно, чтобы перекурить. В это же самое мгновение Миша ставит ногу почти на то же место. И это почти приводит вот к чему. Топорик по траектории все же вонзается в бревно. Но при этом на лету рассекает ему самую что ни на есть вену. Ну, вот: разуйтесь, встаньте – видите, набухла? Здоровая такая, толстая, как карандаш. Вот ее я и рассек.

И – фонтан крови, само собой.

Вот что должен делать в таком случае трезвый человек? Упасть в обморок, заорать, подпрыгнуть. Помолиться, в конце концов. Посмотреть мне в самую, однако, сетчатку глаза. В общем, как минимум, испугаться.

Ага. Два раза.

Миша просто с интересом посмотрел на фонтан и сказал примерно следующее:

– Н-да. Надо к Ленке за спиртом идти.

Вот при чем тут Ленка? При чем тут спирт? Где тут логика?

Фонтан вверх побил-побил и иссяк. Мишка сел на бревно, лопух какой-то сорвал, пальцем прижал к ране и добавил:

– Или пусть сюда несет, что ли?

В общем, торжество духа. И никакой трагедии. Без никаких последствий.

Потом этот Мишка (тракторист он был и разгильдяй, каких мало) выпал в соответствующем виде со своего боевого трактора «Беларусь» прямо, казалось издаля, под заднее огромное колесо. Трактор воткнулся в сельский клуб и заглох. А Мишка хряпнулся на землю и уснул. Колесо проехало по энцефалитке распиздяя, не задев его совершенно. Ну, и где справедливость, спросите вы?

Справедливость, однако, есть.

И заключается она в огромном, невероятном количестве ангелов, спасающих наши души и до смерти, и даже после нее.

Крылья.

Вот принято считать, что у ангелов белые крылья… Ну и что это за ангел? Это бройлер какой-то, утка птицефермовская, гусь совхозный.

Настоящий ангел должен быть с иссиня-черными крыльями. Я лично после семи бутылок вижу именно такого.

Описываю.

У него нет глаз. То есть есть, конечно. Но упаси тебя господи глянуть в них. Глаза выжжет не хуже, чем сваркой.

Нет тела. Оно скрыто под черными бесформенными одеждами. Мне почему-то кажется, что под одеждами тоже ничего нет. Одна пустота.

Нет ног. Он не ходит. Когда он передвигается, создается впечатление, что он просто скользит в воздухе. Впрочем, вся эта ботва тоже под одеждами.

А вот голова есть. Она угадывается. И волосы есть. Они струятся по плечам и ниже. Но это все ерунда.

Огромные, убийственной черноты крылья. Перо к перу. Блестящие, с металлическим отливом перья. Они острые на концах. Они еле слышно шелестят в покое, а когда ангел распахивает свои мерцающие крылья, пытаясь охватить полмира, – они издают шорох смерти. Почти звенящий. Крылья завораживают. На них и только на них можно смотреть в этот миг. Они распахиваются, деля весь мир на две половины. Одна половина перед ним – где вы. И одна половина за его спиной – где только тени. Как летает ангел, я не знаю. Не видел. Мне кажется, когда он делает всего один только взмах, начинается ураган. Не зовите ангела. Просто, когда вам плохо, представьте, что за вашей спиной стоит ангел с огромными крыльями. Его крылья на какой-то миг станут вашими. И вы взмахнете ими один только раз. И начнется ураган. Шорох смерти.

Один священник мне сказал, что это ангел на самом деле. Но только тот – падший. Демон то есть. Вечно одинокий скиталец. Вечно отринутый. Бездомный.

Откуда я знаю? Где я его увидел? Как я понял, что это он?

Вопросы эти бессмысленны. Выпейте за день семь бутылок водки. И вы увидите кого угодно. Если останетесь живы. Если.

Останетесь. Живы.

Что, в общем, сомнительно. Тут, значит, смех в зале. Смейтесь, смейтесь, чего вы?

Не хочется? И мне не хочется. Но надо.

Жизнь-удивительная штука… Радостей мало, смеху много.

Дайте мне гитару, сейчас я вам заебеню!

Так вот. Пьяные ангелы. Или ангелы пьяных. Они будут всегда.

Почему, спросите вы?

Потому что у людей все одно есть время смерти. Оно нам назначено. Нам его протатуировали где только можно. На лбу, на ладонях, на языке. Не видит его только ленивый. Не знает о нем только анацефал. Из чего следует, что все мы сплошь ленивые и долбоёбы.

И вот – алкаш. До дня смерти ему – как до Луны пешком. Ну, лет десять, скажем. А делает он все, чтобы классно завернуть боты, скажем, сегодня.

Ага. Кто ж ему даст? Кто ж ему позволит? Перечеркнуть Божий промысел и все такое! А как все начнут без высшего разрешения помирать – что ж тогда будет?

Бардак.

И потому – ангелы. И белые. И черные. Носятся над землей и спасают недоумков. Вопреки физике. Химии. Вообще элементарнейшей логике. И здравому, сука, смыслу! Спасают не лучших (но не лишних, прошу заметить!) представителей рода человеческого во славу гармонии и чуть ли не вопреки матери-природе. Отчего и рождается поговорка о том, что у пьяных свой бог.

А жизнь это раз за разом подтверждает.

82-й год.

Серега Дудин или как-то так фамилия – не помню точно. Малина студенческая. Пятый этаж, двухкомнатная квартира. Танцы-шманцы, выпивон. Эпицентр лета. Окна все настежь. Серега спит на широком подоконнике в совершенно анабиозном состоянии. Одет он уже не вспомню во что, но на ногах шлепанцы. Один бок он во сне отлеживает и решает перевернуться. Немая сцена. Потому что вот он был. А вот его нет. Крика тоже нет. Несемся к окну. До самого четвертого этажа – мощная разлапистая крона старого карагача. И больше, откровенно говоря, ни хрена не видно. Несемся вниз. Все, конечно, понимают, что толку нет. И не будет. Но, во-первых, – интересно. Во-вторых – ну, типа, жаль. Немного, откровенно говоря, совсем немного, но жаль. Потому что безобидный был Серега и жить не мешал.

Дальше картина японскими фломастерами. Яркими такими. На втором этаже встречаемся с Серегой. В одних штанах. Царапины через всю харю, а равно и по всему торсу, босиком.

Улыбается.

– А эта… Тапки не видали, мужики? И что? Не ангел разве пролетал? Да самый настоящий!

84-й год.

По городу течет речка-говнотечка в самом прямом смысле этого слова – то есть практически канализационная кишка мегаполиса. Над ней кое-где мостики. Над ней же кое-где трубы. Разного назначения. И вот одна труба, диаметром сто пятьдесят миллимов, идет вдоль мостика, над самым гнусным местом этой, с позволения сказать, реки. Внизу – две дохлые собаки, ил, состоящий наполовину из говна, и куча гниющего мусора. Берега речки довольно крутые и все поросшие густым-прегустым тальником. Висит труба, чуть прогнувшись, пролетом примерно метров десять. Ну и пусть бы висела. Двести лет. Кому она нужна. Но не все так просто. Та самая контора, которая эту трубу протянула, видимо, что-то там просчитала и решила, что ходить по ней нельзя. А никто и не думал по ней ходить. До тех пор, пока эти идиоты не нарубили арматуры кусками и не наварили ее поверх этой трубы, чтобы, значит, подонки не вздумали по ней гулять. Получилась такая колючая анаконда. Или сильно растянутый еж.

Вот и развлечение для подонков. По голой трубе пройти – на хрен она нужна. Неинтересно. А по колючей? О! А внизу говно. О! А на спор? Экстремальное развлечение. Адреналин и все такое.

Ну, пацаны и стали там пробежки устраивать. Через день, да каждый день. Ну, раз в неделю, знамо дело, в говно кто-нибудь валился. Это всенепременно.

Но это пацаны. А тут, значит, студенты пятого курса. Степенные, почти специалисты. Только пьяные очень. И видят они такой народный аттракцион в исполнении подрастающего поколения. И по трансцендентальной, то есть неизвестной им самим причине, один студент спорит на бутылку водки, что тоже пройдет, аки тверёзый.

Ударили по рукам. Камикадзе еще сотку принял для куражу и пошел. В белых джинсах, в белой рубашке, в босоножках и белых носках. Голубь мира, ептыть.

Но тут одна промашка. Под тринадцатилетними уродами труба себя сносно вела. А под стокилограммовым преддипломником опасно стала прогибаться и даже раскачиваться. До середины дошел стьюдент – и не удержался. Сначала он спотыкается и падает мордой вперед на арматуру. Арматура, не будь дура, протыкает ему щеку. Руки он рефлек-торно вперед выставил, в трубу уперся, и как-то живот с грудью у него не пострадали. Это хорошо. Но босоножка застревает в другой арматуре. Намертво. Стьюдент аккуратно вытаскивает железяку из щеки. Капает кровища, и вообще становится весело. С трудом артист народного цирка встает. Ему делать все равно больше нечего. И падает уже назад. На задницу. Арматура немедленно вонзается в ягодицу, причем глубоко. А труба все раскачивается и гнется. Стьюдент встает опять, железяка выходит, и из дырки льется опять же кровища.

И что интересно – помочь, в принципе, нельзя. Как тут поможешь? Цирк продолжается. Сто килограммов пьяных малотренированных мускулов идут дальше. Теперь им еще сложнее. Кровь стекает прямо на трубу и становится склизко. Через ровно метр стьюдент валится снова. Протыкает уже, наконец, живот, и ему становится откровенно хреново. Встает. Опять падает назад, протыкая опять ту же ягодицу (а ведь мог другую!). На этом страдалец решает шоу заканчивать. Не вставая, он валится с трубы, разворачивая себе многострадальную жопу арматурой. И падает в ил, наполовину состоящий из говна, а на вторую половину из самых злющих бактерий в мире. Нет, высота там была небольшая. Метра три. И ил мягкий. И вообще утонуть там невозможно. Но вот выкарабкаться… Еще полчаса, как партизан, стьюдент выбирался, вытаскивая себя чуть ли не за волосы. Поочередно засасывало то одну ногу, то другую, текла кровища и както все сразу забыли, что он был в белом. Он и сам забыл. На берег вылезло чудовище. Пьяное, окровавленное, потерявшее человеческий облик чудовище, и сразу потребовало водки – на том основании, что на тот берег оно все-таки попало. Водки ему дали. И вызвали «скорую». Как оказалось, вовремя. Щека – хуйня. И даже жопа, оказалось, хуйня. Она, кстати, быстрее всего зажила. А вот живот… что-то не совсем туда арматура попала.

Но и в этом дурацком случае ангелы были начеку. Иначе и быть не может. Ибо не пришло время.

86-й год.

Стройка какой-то херни. Кстати, тоже про железяки история. Знаете, что такое ленточный фундамент? Это когда варят, грубо говоря, периметр из арматуры, ставят опалубку и заливают бетоном. Все просто. А арматурные штыри, пока не зальют, торчат вверх. Варил сварщик в котловане такой периметр. Штыри воткнул, к ним поперечные собрался приваривать, в общем, идет работа. Курить пошел, а тут и обед. И на хуй все. А в бытовке, значит, аванец пропивают. И выходят два другана поссать. Радостные такие уже. Мимо котлована надо пройти к сортиру. Туда идут нормально. Обратно один на ходу сигарету подкуривает, оступается и летит вниз. Спиной на штыри. Приземляется уже с зажженной сигаретой, точно попадая между всех железяк, и даже испугаться не успевает. Лежит внизу на мягком грунте между штырей и курит. А что еще делать?

Не орать же благим матом. Все ж таки гегемон.