Текст книги "Мезенцефалон"

ЦИКАДЫ

В начале августа у меня пропал сон. Будучи не первый, не десятый раз в запое, я знал, что рано или поздно эти проблемы начнутся. Плюс ко всему, у меня кончилось все – русская водка, казахский коньяк, все прочие дезодоранты с притираниями и деньги. Полностью. То есть как-то я залез в карман и нашел ровно десять копеек, да и то, как это ни смешно звучит, мелочью.

Даже в этом случае выход у меня был. В жизни ведь не только разочарования. Есть еще полные разочарования, разочарования аж пиздец, а также нежелание дышать в принципе. До всего этого мне было очень далеко. Поэтому я позвонил своему знакомому, который всю жизнь занимался старым компьютерным железом, начиная еще с тех времен, когда оно вообще появилось. Ему всегда можно было сдать любой, даже самый древний раритет с одним-единственным условием – не торговаться. Зато любой. Зато задарма. Ну и хрен с ним, с раритетом. От знакомого пришел юркий пацан, залез ко мне в кладовку, долго там шарился, чихал, потом выбрался оттуда с грудой железяк и горящими глазами.

– Тут неплохой наборчик! – сказал он.

– Вот что… – сказал я. – Сгоняй за водкой, а? – Пацан заколебался. – Там упаковка болванок CD-R. Технологическая. Сто штук. Она стоит семьсот рублей. А ты мне несешь «Гвардейской» на двести, плюс минералки запить, договорились?

Пацан кивнул головой и быстрее ветра приволок родимую.

Пока курьер составлял список – чего и сколько, я сорвал зубами железо, налил полстакана водки и, разбивая себе зубы, проглотил. Следом по пищеводу прошли два глотка «Карачинской».

– Ну, в общем, вот сумма, – подвел итог паренек и дал мне в руки список.

Строчки поплясали и успокоились. Я тупо фокусировал зрение. Мальчик понял это по-своему и добавил:

– Ну, вот за скази с контроллером можно еще добавить долларов тридцать. Поскольку комплект. А за внешний резак я бы добавил, но царапина на крышке… Ну, ладно, плюс десятка! И то босс меня четвертует…

– Не четвертует… – сказал я. – Ладно, согласен. Только рублями давай!

– Нет проблем. Мне так даже лучше.

Пацан ушел, и сразу позвонил экстрасенсорный телепат Китаец.

– Гы! – сказал он.

– Ползи сюда! – сказал я и повесил трубку.

Когда-то у Китайца были золотые руки, жена и двое детей. Жена и дети давно отвалились за ненадобностью, а две руки превратились в полторы. Что характерно, руки как бы были. Но на одной – и, что самое главное, на правой – не было большого пальца. Отчего она превращалась в инструмент выпить и закусить, но никак не работать. Циркулярка, в которую Китаец по дури залез, махом отсекла ему полторы фаланги. Как вспоминал пострадавший, в первые минуты боли почему-то не было. Кровища – да, хлестала во все стороны, а боли не было. Поэтому перед потерей сознания Китаец аккуратно намотал на конечность все тряпки, которые были в столярке, и подчистую допил весь разведенный спирт.

Говорят, в таких случаях надо искать палец, прятать его в холодильник и по телефону выяснять, где его пришивают. Но среди опилок и стружек найти палец оказалось невозможно. Даже местные собаки, допущенные в качестве индикаторов, ни хрена не обнаружили, кроме куска сыра. Так что с тех пор палец и Китаец пьянствуют по отдельности. Остаток фаланги поджил, обзавелся розовенькой кожицей, но хват, конечно, уже был не тот, и руки из золотых стали оловянными. Это раньше Китаец топором играючи хоть избу, хоть зубочистку срубал. Теперь же приходилось сильно напрягаться и учить левую руку, почти не способную к образованию.

Между мной и Китайцем никогда не было недопонимания. Скорее даже наоборот. Такая одновекторность, вообще не нуждающаяся в словах. Когда я был без денег, он меня поил. Когда он бы на мели, я рассчитывался. Когда ни у кого не было, мы завсегда удачно трясли третьего или что-нибудь пропивали. Иногда его дрель. Иногда мой принтер. В общем, когда рак-отшельник садит на панцирь анемону, то это называется симбиоз. Каждый уникален, и оба досыта пьяные.

В наших краях и окрестностях разведенный до водочного состояния спирт стоит двадцать рублей за поллитру. Не, не в магазине, что вы! В специальных, легко высчитываемых квартирах. Однако если вы придете первый раз, имея только адрес, то получите в лучшем случае по ебалу. Ибо живут там приличные, трезвые или почти трезвые люди, поднимающие брови в ответ на банальную просьбу подлечиться. Это общество светское, и вы обязательно и всенепременно должны быть представлены другим джентльменам из ближайшего окружения. Иначе просто выйдет секьюрити с таким вот кубанским подсолнечником и лениво даст в бубен.

Китаец припер такую амброзию, но мы ее пока поставили на подоконник, включили фильм и перво-наперво выпили всю водку. Потом еще раз сбегали и опять все выпили. Потом выпили его спирт, и Китаец ушел.

Прощаясь, он сказал:

– Гы!

– Ага, – ответил я и закрыл за ним дверь. Детский утренник удался. Вечеринка тоже. Осталось только заснуть… Цикады…

В Сибири их нет. Но каждая бессонница ими почему-то сопровождается. Раз я даже в токсикологии лежал, среди отравленных всякой дрянью. Там тоже были цикады. Я ночью вышел в коридор. Кто-то стонет. Кто-то орет. Но не под ухом, а где-то там. В другом измерении или отделении. В коридоре, на диванчике из пуленепробиваемого дерматина, сидел мужик и качался. В детстве я видел таких китайских болванчиков. Только болванчик качал головой. А мужик всей верхней половиной тела. Бессмысленно, непрерывно и молча.

– Что сидим? Укол ждешь?

– Не, – перестал качаться седой, толстый и неопрятный мужик, – просто сижу.

Глаза у него были мертвые. Такая крайняя степень то ли усталости, то ли безразличия.

– Водкой траванулся? – спросил я.

– Дихлофосом. А ты?

– А я аконитом. Настойкой. В дихлофосе ж нет спирта, на хрен ты его пил? А! – тут до меня дошло. – Суицид, что ли?

– Ага…

Ночью в клинике можно не думать о приличиях и не фильтровать темы. Вообще медицина располагает к откровенности больше, чем, например, ток-шоу.

– А ко мне тоже утром еврей приходил в белом халате, психиатр. Спрашивал, зачем я принял аконит. И есть ли у меня проблемы в личной жизни. Вот чудик… Да если ты живешь – ясен хрен, у тебя завсегда будут проблемы в личной жизни. Вот у тебя есть проблемы в личной жизни?

– Уже нет.

– Ну да… Нет человека – нет проблемы. Ты с какой палаты?

– С шестнадцатой.

– А… Там к вам какого-то буйного закатывали. Весь в бинтах.

– Уже увезли в хирургию. Он сначала травился, потом бритвой резался. Или сначала бритвой, потом травился.

– Ты что, не мог нормального яду купить?

– Так где ж его найдешь? Теперь вот дегтем каким-то ссу. Моча, как антрацит. А врач доволен – где, говорит, еще живого после дихлофоса найдешь… Диссертацию пишет.

– Теперь вешаться будешь?

– Не, меня уж научили теперь. Наркоман у нас лежал, так целый список мне дал, с пояснениями. Говорит – что по-дурному-то загибаться? Давай хоть с приходом, как положено. Опыт, говорит, у моих друзей большой. Друзей только уже нет, а опыт остался.

– А что не спишь-то?

– Да я уже месяц не сплю.

– Месяц? И как?

– Да никак. Привык уже. Иногда проваливаюсь куда-то. Это как обморок. Во сне же отдыхаешь. А после этого обморока сраного – только еще хуже. Сижу вот, цикад слушаю.

– Кого слушаешь?

– Цикад. Я на Черном море родился. Там их много. Орут по ночам.

Я поводил головой. И в полной тишине тоже их услышал.

– Ну, мужик, как говорится, мерси тебе огромное. Блядь, мне-то на хуй эти цикады!

– Да ты не волнуйся! Они только сначала мешают, а потом привыкаешь. Даже эти… отпускники к нам приезжали, сначала очень ругались, а потом вообще о них забывали.

– И я забуду?

– И ты… Просто перестанешь замечать. Цикады.

Я никогда не был на море. Я их не видел. Но они орут дурниной. Бывает, несколько лет их не слышу. А потом они приходят. Или прилетают. И – орут, орут, орут. В центре мозга. В самой его середине, где то ли сходятся, то ли расходятся два полушария…

Я запустил фильм, сходил за водкой в ночной ларек, что заняло не более двадцати минут, потом нарезал на кухне лук, посыпал его солью, захватил минералки, вернулся, налил, выпил… Фильм, разумеется, все еще шел, и на экране кого-то шинковали. Выпил еще. На экране говорили. Выпил. На экране началась перестрелка. Я видел этот фильм. В трезвой жизни… Выпил и посмотрел в потолок. Там ничего не было, кроме потолка. Вокруг люстры кружилась маленькая бабочка. Может быть, моль, но для моли крупноватая. Она залетела под плафон и больше не вылетела. Я усмехнулся.

Цикад можно ликвидировать четырьмя способами.

1. Выпить очень много и потерять сознание.

2. Выпить столько же, сколько всегда, но не спать до последнего. Организм в конце концов не выдержит. Начнется тремор, галлюцинации, тяжесть в ногах, резь в глазницах и песочные часы прямо в центре головы. Они будут крутиться, а потом экран станет черным.

3. Бросить пить хотя бы на несколько дней. На практике это недостижимо, но можно попытаться снизить дозу до минимума. Скажем, до чекушки в сутки.

4. Повеситься.

– Саша, ты здесь? – спросил я.

Никто не ответил. Я опять посмотрел вверх и как-то лениво представил…

Надо мной потолок, он же пол для соседа. Потом еще несколько потолков. Потом техэтаж. С трубами и прочими радостями цивилизации. Потом плоская крыша с мягкой кровлей. Несколько заржавевших антенн и пара новеньких спутниковых тарелок. Потом небо без звезд. Звезды, конечно, есть. Их просто не видно за облаками. За этими же облаками не видно самолетов, космических станций и НЛО. Но они тоже есть. А еще выше есть Луна с лагунами, гигантские планеты, бурлящее Солнце, дельта Кассиопеи, одиночные и спаренные галактики, альтернативные вселенные и прочие непредставимые с помощью человеческого мозга вещи… Вся эта херня битком набита цикадами, и они невыносимо кричат.

Вот что… Пока есть деньги, надо не тупить, а достать с балкона сорокалитровую флягу и приобрести спирта, сколько туда влезет. Рано или поздно эти мерзкие насекомые отравятся. И станет тихо.

Хотя можно еще повеситься. У ребят же получилось, а я чем хуже?..

Сто миллиардов цикад на мгновение замолчали и посмотрели в мою сторону.

– Ну? – спросила самая главная цикада.

– Хуй гну! – ответил я. И выпил.

ЖЕНЩИНА

Поздней осенью сорокалитровая фляга спирта (разбавленного, правда) кончилась. Последние капли мы с Китайцем выпили глубокой ночью, а утром он просто уронил емкость на бок, сунул голову в горловину и стал дышать парами, потому что выжимать из алюминия жидкость мы еще не научились.

Дышал он минут пять, потом вылез и сплюнул.

– Хуютень. Не торкает. Эх, блядь, язык бы подлиннее!

После этого он взял у меня шесть с половиной рублей крупными ассигнациями, по пути попросил милостыню у слепого нищего и минут через двадцать принес два флакона «Тройного». Стоил он девять рублей и продавался в одном, Китайцу известном, ларьке. Фонтан паленого спирта в соседнем подъезде временно перекрыли менты, а другой источник огненной воды искать было в лом. Так что на девятнадцать рублей получилось два флакона и рубль сдачи, который мы бережно положили на подоконник. Блестящий кругляшок с двуглавым орлом вселял надежду на светлое будущее.

Переход с напитков (даже самых гнусных) на всякие растирания и бытовую химию всегда означает определенный слом в принципах. Вернее, как в анекдоте, становятся похую все принципы. Это примерно как каждое утро ты подолгу выбираешь, какой галстук надеть, чтобы прилично выглядеть. Но потом тебя из офиса переводят на склад, ты вешаешь пиджак на гвоздик, суешь репу в ворот крупно вязанного свитера, и подбор галстука к сорочкам тебя перестает интересовать по определению.

Срамной стакан для одеколону стоял у меня под ванной с прошлого запоя. То есть уже прилично лет. Не то чтобы я его берег как зеницу ока, просто запихал и запамятовал. Кто не знает – такие стаканы не отмываются. Поэтому лучше его иметь, чем не иметь. Каждый раз в сервизы «Тройной» разливать – сервизов не напасешься. Еще там была пол-литровая банка для запивона. Все это добыл, намотав на себя килограмм паутины, и принес в комнату.

– Ну, за легкую промышленность! – сказал Китаец, выпил полстакана желтой микстуры счастья и запил ледяной водой из поллитровки. В этот день он почему-то был более многословен, чем обычно.

– Ну, за нее же! – сказал я, не сильно фантазируя, выпил следом и стал ждать эффекту.

Эффект появился почти сразу. Одеколон вдарил по мозгам и по желудку одновременно. Китаец поколбасился и лег морской звездой на пол.

– Похуй! – сказал он. – Медитировать буду. Ложись рядом, Бриг.

Я, не долго думая, тоже улегся.

– У меня жена замуж вышла, – сказал вдруг Китаец.

– Что? – не понял я.

– Ну, бывшая…

– А… Се ля ви… Поди, моя тоже выйдет…

– Я тогда молодой был, – не слушая меня, продолжал он, – горячий. С армии вернулся – орел. Медаль «За отвагу», все дороги открыты. Правда, тут вот, возле паха зацепило – но не сами яйца. Чуть бы выше – жены точно бы не было. И дочки, само собой, и сына. А так – только шрам остался. Да. Это сейчас хрен его знает, за что воюем. А тогда догадывались. Да. В школу пришел, вечер встречи выпускников. Я Зинку-то помнил – пигалица мелкая. Внимания не обращал никогда. А тут пришел – такая деваха стала, не идет, а пишет. Сразу не признал даже. Белый танец, все дела. Потом шлялись полночи, да какая там ночь в середине лета? Вроде только что глаз выколи было, а тут уже утро. Пух тополиный, туманчик как молоко. Парное. Да. Она говорит – девок у тебя, поди, не считано? Я говорю – какие девки при таком тяжелом ранении? А куда, говорит, тебя ранило? А, говорю, прямо туда. Отстрелило, считай, половину. Или даже больше. Сам аж язык прикусил, чтобы не ржать. А можно, говорит, посмотреть, я медсестра? Ну, смотри, говорю, раз медсестра. Да. В общем, пацан быстро родился. Да и дочка не задержалась при таком, ха, увечье. Потом я еще умудрился то ли два, то ли три курса какой-то херни закончить, но деньги нужны были срочно, а не после диплома. Бросил к ебени матери. Шабашил, вкалывал. Пол-области с мужиками изъездили, плюс еще две соседних. Машина, там, дача-хуяча, цветной телевизор. Это сейчас он в любом сельпо пылится. Раньше надо было в очереди стоять полгода. А мне какие очереди? Я за ночь два телевизора, а то и три мог пропить, если гуляли. А гулять стал, однако, больше чем надо. Ездить перестал, стал в городе паркетом заниматься. Тоже в кайф. Паркету-то море! На пару машину взяли шлифовальную да три года циклевали без перерывов. Вообще класс. Потом столярочку организовали свою. Двери пошли, окна, мебель резная. Сын в школу пошел – уже читать умел, а дочка раньше в музыкальную пошла, чем в обычную. Да. А потом черт меня дернул поруководить. Ну и делал бы руками, что ж в начальство лезть? Пиджак купил, галстук, барсетку, туда калькулятор положил и сотовый. Да. Вторая столярка появилась. Цех за городом уже договаривались покупать. Дел много. Людей много. С каждым выпей – поговори. Лесом стали заниматься – там вообще, пока договоришься – озеро выхлещешь. Охотничьи домики, сауны с девками и без девок, зоны отдыха стали строить. Пил уже каждый день. В смысле ночь. Днем некогда бухать, так утром только стакан сухого примешь и бежишь. Здоровья хватало до вечера дожить без меланхолии. А тут как-то приезжаю в столярку, а эти уроды циркулярку доламывают. Впихали туда полбревна, суки, она и переклинила. Я орать стал, выгнал всех, бревно вытащил, поправил все, пробовать стал – как долбанет по пальцу! Да. Палец не нашли… Собак даже подпрягли, но те только закусь какую-то припрятанную обнаружили. Я давай водкой дезинфекцию делать и всякое такое. Ко всему прочему на следующий день компаньон деньги перевел на оффшор и съебался с концами. Потом бандиты за долей пришли – они часть давали, без документов, естественно, но им они и не нужны. Дача-хуяча, машины, доля моя – все проебал. Но жив остался, чего, как говорится, и вам желаю…

– Я думал, ты всю жизнь в этих столярках провел, – безразлично сказал я.

– Да, в общем, так оно и есть… Не всегда только я там руками работал. Да. Ну, а как рассчитался со всеми подчистую, тут я вообще оторвался. И понимал, что пить нельзя, да словно на волю вырвался. Впрочем, так оно и было. Хоть под утюгом и не лежал, а все одно – приятного мало. Да. Где там у нас лечилово?

– Да вот, – я, не вставая, дотянулся и подал Китайцу флакон.

Он посмотрел его на свет, сел, хмыкнул, вылил в поганый стакан и, не морщась, выпил. Запивать не стал, занюхал только рукавом.

– Мне еще тогда хирург говорил… Да… Давай, мы тебе большой палец от ноги пришьем, работать сможешь. Но именно тогда не до того было, а именно сейчас у меня на это денег нет. Чтобы их заработать, мне нужен большой палец, а без большого пальца я их не заработаю.

– А, скажем, занять? – спросил я.

– Ха… – беззлобно и безразлично ответил Китаец. – Займи, хули…

– Ха… – с той же интонацией сказал я…

После «Тройного» пришлось проявить чудеса сообразительности. Китаец позвонил дальней родственнице, наврал с три короба про облитерирую-щий тромбофлебит и под это дело выцыганил у нее сорок рублей на лекарство. Название я придумал сам, соединив два слова из медицинского справочника. Далее мы пошли искать замену иссякнувшему фонтану дешевого спирта в соседнем подъезде. Через полчаса мы открыли другой, даже более выгодный источник, и остаток дня бухали на стройке, благо там все было под рукой.

После захода солнца Китаец пошел поссать и потерялся. Еще через полчаса пиздежа со сторожем о политике я пошел домой. Начиналось вечернее тягучее похмелье. Я шел, смотрел себе под ноги и мучительно вспоминал стихи образца тринадцатого года. Маленький… веселенький… нет, не так…

 
Маленький, зелененький,
Быстренький, веселенький,
Он волчком кружится.
Он огня боится,
Он в щели живет.
Он меня тревожит…
Кто же мне поможет?
Маленький, зелененький,
Он меня убьет…[2]2
  Борнис Савинков


[Закрыть]
 

…Дома я сел на пол спиной к дивану и стал слушать цикад. Кровь загустела. Воздух тоже можно было резать ножом. Сердце билось с каким-то хлюпаньем, которое больно отдавало в оба уха. В дверь позвонили, потом постучали, потом загремели ключом в замочной скважине, потом в комнату вошла Ленка.

– Ты почему не открываешь? – спросила она.

Я молчал.

– Язык проглотил?

Я молчал.

– Что тут вообще происходит?! Я молчал.

– На работу позвонила – там тебя давно уже нет. Сотовый не отвечает. Домашний не отвечает. Ты трубку тоже не берешь, что ли? Целый день звоню. Мне сказали, что ты запил. Вижу – не врут, сволочи. Немыто, не прибрано, про твою рожу я уж не говорю… Ты меня слышишь?

Я молчал, молчал и молчал. Потом сказал:

– Денег дай.

– Я тебе дам сейчас денег! Скотина! – Ну и пошла тогда на хуй! Я тебя не звал… – Да? Ты, урод, в почтовый ящик заглядывал? – она кинула передо мной кучу бумажек. – За телефон, за свет, за квартиру… Вот еще… Это вообще непонятно за что… Вот из банка… Ты там кредит, что ли, брал? Вот еще за квартиру! Я, между прочим, тут еще прописана! Что это за фляга валяется? Что это за флаконы по углам? Ты одеколон уже пьешь, животное?

Я встал, накинул куртку, натянул по плечи вязаную шапку и пошел к двери.

– Ну-ка стой, скотина!!! – взвизгнула она и дернула меня за рукав так, что я не удержался и упал. Падая, я неудачно зацепил все на свете, включая полку-вешалку, и вся эта хрень упала на меня. Как-то неожиданно я оказался под грудой старой одежды и шапок.

– Убью! – откуда-то сверху сказала Ленка и стала разгребать завалы искусственной кожи и настоящего синтепона. Освободив голову и плечи, она вцепилась мне в шею маникюром и тут же стала душить. Я взял ее за запястья и легко освободился. Потом сел, покрутил головой и привалился спиной к стене.

– Ты «Империю чувств» смотрела? – спросил я.

– Нет… – ответила она и села рядом.

– Руками тяжело душить… Лучше пояс от халата. Ремень тоже неплохо. Эээ… Витая пара пойдет, а еще лучше – коаксиальный кабель. В кладовке возьми… Там на весь подъезд хватит.

– Идиот… – всхлипнула она. – Что ты делаешь?

– Живу…

– Так не живут! Это свинство какое-то!

Она встала и пошла на кухню. Послышался сдавленный стон и звуки посуды. Потом зашумела вода из-под крана. Затем раздался звук открываемого холодильника и возглас «мама родная!». Потом долго шуршали бумага и полиэтилен.

Отвратительная вещь – вечернее похмелье… Ленка вернулась с двумя огромными пакетами мусора.

– Ну-ка, вынеси! – приказала она и тут же исчезла, бросив пакеты передо мной. – И не вздумай мне рассказывать про больную душу и внутренние противоречия с самим собой! – громко говорила она из кухни под звуки хлеставшей водопадом воды. – Терпеть этого не могу! Нет у тебя никаких душевных болезней! Нет у тебя никаких противоречий. У тебя вон – есть неоплаченные счета, засранная квартира, немытая харя… Еще у тебя есть друзья-дебилы, которые только и рады сесть на хвост и пропить все, что ты имеешь. Потом они, конечно, пропадут, когда кончатся деньги. Вот у тебя сейчас нет денег? Нет. И друзей нет. Все, ты никому не нужен. А я дура, что сюда пришла. Слышишь?! Ты мне ни тогда не был нужен, ни сейчас. Я вообще не понимаю, зачем сюда пришла!!! Очень, знаешь ли, люблю за другими дерьмо подтирать. Жить, бля, без этого не могу! Иди, скотина, мусор выноси, я тебе сказала! И запомни – нет у тебя никаких проблем! Вся твоя проблема – это ты сам! Ты, как кот паршивый, – без помоек жить не можешь! Ты вообще ничего не можешь, кроме как портить другим жизнь, а до кучи еще и себе. Но на других тебе насрать, потому что ты пуп земли и все тебе чего-то должны. Кто, бля, внимания, а кто, как я, – денег. Сколько я тебе денег должна? Как пить дать – для начала заплатить по этим вот бумажкам… Еще я тебе должна ласки, верности до гроба и неземной любви. Так вот, дорогой мой, ни хуя, как ты выражаешься, от меня ты не дождешься. Ни первого, ни второго, ни третьего… Есть нормальные, человеческие мужики! Почему мне попалось это говно, хотела бы я знать? Я же тебя терпеть не могла! На кой ты мне сдался?!

Я выкарабкался из кучи одежды, поднялся, вынес мешки с мусором, пропихнул их в мусоропровод (один проскочил, второй застрял – ну и хуй с ним), вернулся назад…

– Все знает, твою мать, все умеет!.. Ни хера у тебя нет, только амбиции… Скажи мне, солнце мое, чего ты за всю жизнь добился? Что такого ты сделал? Чем ты других лучше? Каждая тварь хоть чего-то хочет! Ты – чего хочешь??? Зачем я тебе была нужна? У меня был совершенно приличный жених! Ему тоже была нужна приличная жена. Я – такая, понимаешь? Ты все мне поломал… Что за, мать его, привычка такая – захватить, вперед выкарабкаться, раньше всех урвать, а потом бросить все псам на съедение… Знаешь, почему ты такой?

Я вошел в кухню и спросил:

– Почему?

Ленка стремительно мыла посуду.

– Для тебя первым легко стать. Единственным легко стать. Даже умным легко. А остаться ты таким не можешь – много сил надо, а ты слабый. Слабый и ленивый… Вот так… Импульс есть, а толку нет…

– Перестань…

– Что «перестань»? – Она бросила в раковину очередную посудину и повернулась. – Я неправду говорю?

– Правду… Дай денег, мне похмелиться надо…

– Аааа!!!! – Ленка закрутила кран, вытерла руки полотенцем и взяла со стола свою сумку. – Твою мать… Денег ему… На, скотина! – она достала сто рублей, невероятную в моем нынешнем состоянии сумму, практически неземное богатство, и положила на стол. – Стой! – вдруг подумала она. – Так, вот тебе еще пятьсот. Сейчас напишу, что нужно купить! – Достав из сумки блокнот и ручку, она молниеносно написала список, с треском оторвала листок и сунула мне в руки.

Уже через десять секунд меня не было…

Когда ты пьешь, то первые несколько недель совесть еще есть. Потом она как-то резко сдает. А еще через несколько месяцев все нравственные проблемы решаются очень быстро, без проволочек. Принцип один, как я уже упоминал, – похую все принципы. За бутылку водки легко продаются три родины оптом или одна мать в розницу, расчлененкой. Врется даже не легко, а спонтанно и рефлекторно. Так, походя и не останавливаясь, кот убивает бабочку и идет дальше по своим делам, тут же забыв об этом самом насекомом.

В запое вдохновенно занимаются любые деньги, которые вообще человек способен одолжить, – до завтра. В крайнем случае – до послезавтра… Или до получки, которая наступит ровно через полвека, минимум. Время не имеет смысла, как не имеет смысла человеческое страдание, как совершенно призрачной становится душа или еще какая-нибудь эфемерная, ненужная хрень. Говорят, у наркоманов это еще резче, но с ними я не общался. Другая ниша и другое зелье. Болтаясь по изнанке жизни, мы иногда с ними встречались, как встречаются на теле человека, например, две банды вшей – головных и лобковых. Но, поскольку вшам делить нечего, то они расходятся, не пересекаясь. Так и мы, едва удостоив взглядом покореженных приходом торчков, проходили мимо. Помню, как-то сидели в сквере, а на соседней скамейке долго, очень долго загорал один наркоман. Мы сходили за первой, второй, вернулись, опять шлялись, опять вернулись, опять пили. К вечеру, покидая скамейку, я увидел, что он умер. Вернее, на него обратил мое внимание Китаец. Он сказал:

– Я так думаю – еще днем отъехал… Да лень было проверять.

Я кивнул, и мы прошли, удостоив труп от силы секундным любопытством. А торчок все сидел, смотря прямо через крону дерева на звезды. А еще я вспомнил, как утром его привели, еще живого, лучшие закадычные друзья, посадили и пошли по своим делам. Они, я так понимаю, еще тогда поняли, что надо линять. У наркоманов обостренное чувство смерти. Как нюх у собак.

…Я прибежал в супермаркет, взял корзинку, проскользнул в торговый зал и стал лихорадочно по списку в нее все засовывать. Масло… Молоко… Колбаса… Вам какую, мужчина?.. Что значит – «какую»? Тут не написано, мать вашу, – какую. Тут написано – колбаса! Вон той херни дайте, она вроде из мяса… Хлеб… Вот, какой поближе… Сыр… Не, этот дорогой… Вот, пойдет… Яблоки… Ладно, хуй с ним, пусть будут яблоки.

Салфетки??? Это еще зачем? Вот дает Ленка! Конфеты… Зачем ей конфеты? Десяток яиц, пельмени… Ну, это ладно… Чай тоже… Зелень… Согласен. Все, быстро за водкой!

Сердце рвалось наружу… Я подскочил, схватил пластмассовую бутылку слабоалкогольного тоника, свинтил пробку и махом отпил половину. Постоял. Полегчало. Охранник посмотрел мне прямо в глаза через два ряда товаров. Я подмигнул ему. Он пожал плечами и отвернулся. В конце концов – это почти уже мой товар.

Теперь предстояло решить, как поступить. Сто рублей моих. Это две бутылки отвратной водки или одна нормальной. Но это и пять бутылок разбавленного спирта буквального вот за углом на втором этаже. А еще это одиннадцать флаконов «Тройного», только я не знаю, где его Китаец берет. А еще это вообще не поддающееся учету количество бытовой химии. Например, стеклоочистителя… Это трудная математика. Это жизненная математика. Ошибаться нельзя…

А еще Ленка попросила бутылку пива. Твою мать, что за марка такая? Тьфу… Пойду смотреть. Пиво нашлось, и стоило семьдесят рублей маленькая бутылка ноль тридцать три. Я с ума сойду от этих цен. Это ж упиться – одеколону… Эх…

Я решил купить очень плохой, но все же магазинной водки, а сдачу оставить на завтра. Допив в очереди пластиковую бутылку, я расплатился и в отличном настроении пошел домой. В кармане оставалось еще семьдесят семь рублей. Почти два дня жизни. А если найду еще рублей десять, то и на третий останется… Плюс Китаец явно что-то найдет. Тот еще сталкер. И будет нам счастье…

…Не понимаю. Не понимаю, как за те полчаса максимум, что меня не было, Ленка успела полностью привести в порядок квартиру. Даже повесила на место вешалку и сменила шторы.

В какой-то момент мне даже показалось, что ничего не изменилось. Что не было долгих месяцев ее отсутствия, что сейчас я подойду, привычно чмокну ее в щечку, и все пойдет как прежде… И не будет водки, цикад, тяжелых бессмысленных раздумий и постоянной тоски по хрен знает чему, необъяснимому. Вся моя жизнь… вся моя жизнь, как картина какого-нибудь душевнобольного – рисовать легко, объяснять трудно…

Я так и сделал – подошел и чмокнул ее. Нарисовал, то есть… Заебенил автопортрет с натюрмортом…

– Фу, – сказала она, – иди-ка в ванную…

– Я только выпью, – сказал я, прорвался на кухню, скинул пакеты и нашел в одном из них бутылку. Сорвав зубами пробку, я налил себе полстакана, потом подумал, налил три четверти, выдохнул в сторону и залпом выплеснул в рот. Водка привычно упала вниз и обожгла желудок…

…Взвинченные нервы, бессонные ночи, цикады, вгрызающиеся тебе под кожу, бубнение за стеной – все кажется, что говорят про тебя, вообще все вокруг только и ждут, чтобы ты потерял бдительность и повернулся к ним спиной. Они все до одного враги, они будут стрелять тебе в спину, буду стрелять в тебя спящего, будут стрелять, когда ты только на секунду расслабишься, а потом еще долго будут топтать тебя мертвого. За стенами комнаты ночи напролет кто-то включает магнитофоны и ленту за лентой прокручивает все твои разговоры за десять лет. За тобой охотятся все собаки, все голуби и все коты. Они только с виду шерстяные. Под тонкой кожей и искусственным мехом у них стальной скелет и телескопические глаза. Ты уже не можешь просто так выйти из подъезда. Тебе обязательно надо сначала послушать мир, прижавшись ухом к двери. Там шелестят шины машин, раздаются детские голоса, смех и перестук каблуков. И ты знаешь – это все видимость. Это кто-то так настроил фоновые звуки, чтобы ты не беспокоился перед смертью. Ты бы вообще не выходил на улицу, но нужен разбавленный спирт, который вчера еще тебе продавали градусов о сорока, а сегодня уже плюнули и всучивают градусов о тридцати в лучшем случае. Все против тебя – весь мир. Ты наточил перочинный нож. Это подвиг, потому что любое движение причиняет боль, а точить нож с помощью бруска надо долго. На это потребуется три часа и литр разбодяженного спирта. Но ты наточил его, протер до блеска и никогда не ходишь без него. Ты идешь по улице – руки в карманах, но одна рука до синевы напряжена и сжимает нож. Ты опасен, потому что опасны все. Стоит только кому-то пройти рядом, и ты уже готов всадить в него лезвие. Не дай бог кто-то возникнет незаметно из-за угла! Все смотрят тебе вслед, все слишком часто бубнят и говорят о тебе. Все говорят о тебе. Все. Все. Все на свете. Весь мир охотится на тебя. И ты знаешь, как с ним бороться. Надо убить весь этот мир первым. Надо успеть опередить его на полсекунды. Надо просто помнить – сзади никого нет. Старый друг из детства, уже мумифицированный, он так был прав, так был предан и так рано умер. Сзади никого нет, никто не поможет, ты один… Все, все, все… Все на этом свете – хищники, а ты жертва. Но если успеть первым, то, возможно, станет наоборот…