Текст книги "Закрытие Америки"

Я сообразил, что под глистами Пома разумел нечто большее, чем паразитов, – это и болезнетворные микробы, вирусы и вообще всякая ментальная грязь. Церемония Айяуаски предполагала полное очищение.

– Поясни, Пома, как это я разговаривал на кечуа – я же не знаю языка.

– А ты и не разговаривал. Это Айяуаска в тебе разговаривала.

Снимая с себя в клочья изорванную индейскую одежду, я обнаружил, что во многих местах она испачкана кровью, а в мешочке-shuspas не было ни одного листика коки.

Ещё какое-то время я оплакивал цивилизацию инков. Признаюсь, я до сих пор у неё в плену. На Атауальпу я зла не держу – что было ожидать от узурпатора?! Но для меня осталось загадкой, почему, находясь на краю пропасти, он оставался таким невозмутимым. Умение владеть собой или недальновидность? Могу ещё предположить, что у него были свои представления о Рacha (пространстве-времени), он знал наверняка, что иллюзия, которую мы называем реальностью, не исчезает, а только меняет пространственно-временные координаты. В каком-то из миров проявится Рachaсuti (циклически возвращаемая эпоха), повторится неисчислимо и его краткое царствование. Чем больше я смотрю на женщин Южной Америки, тем больше в том убеждаюсь. Гляньте-ка, шуршат подружки по бульварам – кузовок книзу, животик вперёд, носки в стороны, а ляжки так и трутся, так и трутся друг о дружку…

Цивилизация инков не исчезла вовсе – новая Тауантинсуйу набухает, вынашивается для будущего рождения. Залог тому эти бедра – надёжная опора свода мечты, манящей войти обратно и забыться в жутковато-сладком младенческом сне Золотой Империи.

ИЛЛЮЗИИ АННАПУРНЫ

Ботинки уже болтались над пропастью, готовые к свободному полету. Судорожно метнулся прочь от зияющего провала, сдуру крепко боднул скалистую стенку – тотчас в голове прояснилось: карниз, где я устроился ночевать, все-таки узковат, к тому же уклон…

Это была самая ровная площадка, которую я только мог найти ночью, валясь от усталости. Идти дальше было опасно, меня уже вело под тяжестью рюкзака, а тропа упрямо задиралась вверх и становилась все уже, норовя сойти на нет.

Сел, прижавшись спиной к скале. Чуть приподнявшись над Аннапурной, ярко и холодно светила луна, серебрился купол снежной вершины, голубовато подсвечивались языки ледника, черные глухие склоны обрывались в долину Марсъянди.

Меня трясло. Еще и от холода. Напялил на себя все, что было, включая дождевик.

Судя по тому, что меня еще сопровождали кедры, я находился на высоте не более четырех тысяч метров. Усеянная хвоинками земля покрылась изморозью – ледяная горка, по сути, – ничто не мешает скатиться вниз. Хотя до обрыва около метра, к тому же уклон не критичный. Ладно, полежу, понаблюдаю. Где лег, ровно там и лежу – законы физики и здесь никто не отменял. Окутало теплом, полезная вещь – дождевик, полиэтиленовая пленка, образуя прослойку воздуха, хорошо греет.

Стоило только задремать – как вновь оказался на самом краю карниза. Меня явно кто-то подталкивал!..

До рассвета таращил глаза, вглядывался в заросли можжевельника, где сгущалась тьма, в пушистые лапы кедра – вот они качнулись под луной при полном безветрии… Пытался разглядеть неведомое страшилище, что так настойчиво покушалось на мою жизнь. И если бы увидел йети, я бы не сильно удивился.

Непальцы ночуют в горах только в случаях крайней необходимости. В йети мало кто верит, хотя и рассказываются детям страшилки, как у нас про Бабу Ягу. Другое дело – демоны. Что Гималаи плотно заселены этими невидимыми сущностями, никто не сомневается, как мы, живя в панельном доме, не сомневаемся в существовании соседей. Заняться им в горах особо нечем, потому рады каждому путнику. Строить козни человеку их любимое занятие. Конечно, демоны, кто еще? Осталось только поверить в них.

Какое-то представление о здешних экзотических верованиях я все-таки имел, но был далек от этого всего и даже не крутил молитвенные барабаны, проходя мимо, хотя крутят все, даже те, кто не очень понимает, для чего это надо. Крутят так, на всякий случай.

А ведь меня предупреждали: «Оставайся ночевать – до следующей деревни тебе засветло не добраться». Но солнце стояло еще высоко, и я мог сколько-то пройти. Маршрут расписан по дням, и я едва укладывался в график. Меня все обгоняли, однако утром я был снова впереди – заканчивая дневной трек позже всех, первый вставал на тропу. Приехав в одном автобусе из Катманду, все одновременно и стартовали из Балбалью. В пути, случалось, ночевали в одной лоджии, познакомились. Подготовленные ребята: два парня из Рио, три австралийца, молодая пара из Вьетнама, группа из Чехии. В одно время со мной двигались по тропе больше десятка треккеров. И где они? За полдня никто не обогнал, и никто не встретился, если не считать голубых баранов, пробежавших верхом. Тропа едва намечена. Не эти ли бараны ее протоптали? Одолеваемый сомнениями, я наметил высоту, чтобы осмотреться и решить, идти дальше или повернуть назад. Зигзагами преодолевая крутизну и еще не добравшись до намеченной точки, я увидел белевшее в ложбинке яйцо – купол чхортена. Хороший знак, хотя чхортены или, как их еще называют, ступы, могут быть где угодно, не обязательно у деревни. К примеру, высоко в горах, у пещеры, где затворничал какой-нибудь святой.

Невдалеке паслись яки, пощипывали траву прангос.

Даже если учесть, что яков можно встретить и на значительном расстоянии от жилья. Но вот резиновый шланг, тянувшийся от ручья, из которого напористо лилась вода, был неоспоримым свидетельством человеческой деятельности. Действительно, вскоре я увидел полутораэтажный с террасой наверху фермерский дом, лепившийся к вертикальной стенке.

Посреди двора стоял стол и лавки. Непальцы от заработка не отказываются, рады предложить туристу ночлег и еду. У очага хлопотала женщина. «Намасте!» – поздоровался я. На мои простые вопросы: где тропа и правильно ли я иду, она лишь повела рукой. Тропа, в самом деле, проходила посреди двора – иначе истолковать ее жест было нельзя. Большего я от нее не добился, а на вопрос: «Как насчет ти-масалы?» что-то прошамкала беззубым ртом и скрылась за дверью, ведущей в просторный хлев и зимнюю жилую комнату. Вскоре вернулась со стаканом тибетского чая. Перцу, соли, молока и масла было положено в чай от души, так что, выпив несколько стаканов, я, можно сказать, плотно позавтракал.

Оглянулся назад: где-то в преисподней глубине взблескивала змеистая речка, горы дыбились к самым небесам. Череда снежных вершин одна за другой терялись в перспективе, солнце еще не пробило морозный воздух, по склонам четырнадцатиглавой Аннапурны стояла утренняя дымка, но сами вершины очерчивались с поразительной ясностью. Начало моего пути растворилось в запредельной дали. Самому не верилось, что я, крошечно несоразмерный с этими величественными творениями природы, столько прошел.

За длительным подъемом – спуск. Я бодро скатывался вниз, самодовольно полагая, что попутчики остались позади. Прошел седловину – и снова вниз.

Обычная история: поднимаешься в гору – и спускаешься с нее. Жалко терять высоту – столько сил потрачено, чтобы подняться. При восхождении на вершину все понятно: поднялся, спустился – и ты герой! Горный трек как-то ближе к жизни, да это и есть сама жизнь. Так вот оглянуться… Было, и не раз – выкладывался, чтобы достичь какой-то высоты. Карабкался из последних сил, достигал чего-то… и скатывался вниз, чтобы начать все сначала. Долбил науки, пробовал делать что-то руками. Брался за одно, другое… Иногда забирался на такие кручи (скорее, так казалось), что захватывало дух, голова кружилась… Вверх – вниз, вверх…

И вот опять внизу.

Зато дышать легче, ниже трех тысяч метров я недостаток кислорода не ощущаю. И пейзаж веселее: косматые кедры, изумрудная травка, цветы… Такого я еще не видел: огромное, ветвистое дерево вспыхнуло передо мной миллионом алых роз, яркие, чистые благоуханные цветы рдели на вечно-белом фоне снежного склона. Была мечта увидеть рододендроновое дерево, потому и подался в горы в апреле, когда оно цветет, но все равно – полная неожиданность. Мог и не встретить, это фантастическое растение селится на определенной высоте и далеко не везде, так что мне несказанно повезло. Дерево, еще одно… целая роща! Сбросив рюкзак и оглядевшись, я в изумлении подумал, что так, должно быть, выглядит рай, мне захотелось здесь остаться. Построить шалаш и жить. А если умереть, раз на то пошло, то здесь, а не где-нибудь.

Прыткий ручеек скакал по камням, кружился, завораживающе журчал. Я приглядел удобный омуток, чтобы напиться и пополнить запасы воды, сунулся со своей фильтр-бутылкой – и схватился было за лиану, свисавшую над водой. Она вдруг изогнулась перед моим носом, по рубчатому ее кончику прошла волна, сопровождаемая электрическим треском – я отдернул руку – лиана обернулась хвостом змеи.

Я смотрел на змею, она на меня, ее игольчатый взгляд из-под красных век-шторок пронизывал так, что я не мог пошевелиться. Полоски, тоже красные, продолжались на голове, и создавалось впечатление, что змея плачет кровавыми слезами; обо мне, конечно, уготовленной жертве. Пребывая в столбняке, я продолжал разглядывать ее, вернее, впитывать, и не только глазами, каждая моя клеточка проникалась игольчатой изморозью страха, занемело подреберье, сердце с трудом толкало стылую кровь, готовое окончательно замереть. Это была гремучка – не та, что видел в Африке, примитивно серая и откровенно злобная – иная, гималайская, особая, она готовилась к встрече, ждала меня, чтобы встретить во всеоружии своего смертоубийственного совершенства.

Она смотрела на меня, я – на нее. И так длилось долго.

– Не удивлюсь, если это сама царица нагов.

Рядом образовался мужчина, по виду тибетец, завернутый в грубую шерстяную ткань винно-красного цвета.

– Что?.. Что вы сказали? – я не сразу вышел из столбняка.

Как смертельно опасный перевал, надо было преодолеть страх перед рептилиями, коренившийся глубоко под кожей, в генах, только для того чтобы открыть глаза и разглядеть ее. Чем дольше я на нее смотрел, тем больше она притягивала меня. Цветные замысловатые арабески на шкуре таили зашифрованный смысл и особый ритм, как нельзя лучше подходящий гармонии окружавшего ее вполне райского рододендронового леса.

– Красивая, – сказал я, переступив уже некую черту вполне осознанно, – воды хотел набрать – и вот… загляделся.

– Надеюсь, достопочтимая Нага-Натха будет не против, – широко улыбнулся он мне, и прежде чем взять у меня фильтр-бутылку, простерся перед змеей и что-то быстро заговорил по-тибетски.

Очевидно, змеи, в отличие от меня, понимали местные наречия. Во всяком случае, гремучка скользнула с камня на ветку рододендрона – о, чудны твои творения, Господи! – ветка не дрогнула, не прогнулась под ее тяжестью; рожденная ползать, она парила над цветами – и ни один листик, ни один лепесток не шевельнулись, будто ей было высочайше дозволено пренебречь гравитацией, фундаментальным законом нашей конечной вселенной.

И еще раз в самое сердце ужалив взглядом, она царственно удалилась.

Я поблагодарил путника, спросил, как его зовут и куда он идет.

– Дава, – протянул он сухую, крепкую ладошку.

– Что означает твое имя?

– Понедельник или луна, что тебе больше нравится.

– Мне нравится и то, и другое, тем более что сегодня как будто понедельник и луна, я обратил внимание, полная.

– Да, это так. Однако не исключено, что завтра будет вторник и луна пойдет на убыль.

– Но это же не значит, что завтра ты поменяешь свое имя?

– Завтра?.. И не подумаю. Хотя имя Мимар – Вторник – ничем не хуже.

Вскоре мы остановились на привал, и Дава, глянув на меня, как на великомученика, спросил:

– Зачем тебе такой большой рюкзак?

Этот вопрос мне уже задавали, и мне прискучило на него отвечать.

– Открою тебе всю правду, Дава. Дело в том, что я – шерпа, то есть портер, первый белый портер, прикинь. Зарабатываю тем, что переношу грузы.

Дава посмотрел на рюкзак, потом на меня. Очевидно, сравнение было не в мою пользу.

– Э-э, шерпа! – похлопал он меня по плечу, схватил мой рюкзак и легко забросил его себе на загривок.

– Нет, дорогой, так не пойдет, это мой крест! Я должен нести!

– А это тебе зачем? – взялся он еще за штатив.

Штатив и камеру я отстоял. У него же самого был совсем небольшой узелок, который он приспособил поверх рюкзака.

В самом деле, зачем нормальному человеку в горах штатив? Затем, чтобы снимать нормальное видео. Начало маршрута ознаменовалось тем, что снял план, в котором я, этакий тертый перец, стоял на тропе и рассказывал о своем впечатляющем маршруте: мне предстояло обойти вокруг массива Аннапурны, совершить радиалки к пещере Миларепы, к самому высокогорному в мире озеру Тиличо, преодолеть перевал Торонг-Ла, спуститься к Муктинатху и далее… Но уже на следующий день у меня просто не оставалось сил на то, чтобы расставлять треногу, настраивать камеру. Я уже подумывал о том, чтобы где-то оставить чертову железяку и заодно провести ревизию в рюкзаке, выбросить набор сменных объективов и еще кое-что, но не решался – давила жаба.

Я принял Даву за обыкновенного садху, каких немало скитается по Гималаям, но вскоре понял, что квалифицировать его нужно, скорее, как продвинутого йогина. Поначалу он невпопад обращался ко мне то на непали, то на тибетском.

– Слушай, гайд, говори по-английски, – просил я его.

Он говорил по-английски, но слишком быстро, я не всегда догонял, о чем он. Как я понял, Дава шел в монастырь, который находился где-то в районе Муктинатха; там, в Нижнем Мустанге, вблизи священного для индуистов и буддистов места, гнездились в горах помимо знаменитого Ранипауа еще несколько монастырей.

На пути к Муктинатху надо было преодолеть перевал Торонг-Ла, другой дороги на моих картах не значилось, поэтому не было сомнений, что нам по пути. Впрочем, он заметил, что туристы по этой тропе не ходят, есть другой, более легкий путь, но раз уж я отклонился в сторону, возвращаться не стоит, так или иначе до перевала я дойду.

Никогда меня не подводили ноги, а тут чувствую, предательская слабость в коленках. Мне было трудно успевать за ним, хотя я шел налегке, а он нагруженный.

– Сколько тебе лет? – спросил я его.

– А сколько дашь?

Я затруднился с ответом. Небольшого роста, как и все тибетцы, не сказать, что крепкого телосложения. Шелковистые черные волосы каскадами ниспадали на плечи, черные усы, тоже черная от корней пышная борода белоснежно пушилась на конце шерсткой дивного зверька. Возраст на его скуластом лице никак не отпечатался.

– Где-то около сорока.

– Пусть так, – согласился он.

– А на самом деле?

Он приостановился, потер лоб, будто силясь что-то вспомнить.

– На самом деле, это не имеет никакого значения… Видишь ли, мы с детства приучены путешествовать в горах и таскать грузы.

И опять после подъема спуск.

Вечером мы остановились на ночлег. На этот раз площадка была достаточно ровная, и опасности скатиться не было. К тому же располагали к себе заросли можжевелового стланика: так вот упасть и уснуть в объятиях его мягких, раскидистых лап.

Найдя несколько ячьих кизяков, Дава запалил костерок. Затем сделал из можжевеловых веток метелку, сунул ее в огонь, и когда она задымилась, окурил меня, себя и полянку, где мы устроились.

– Теперь я могу надеяться, что демоны оставят меня в покое? А то мешают спать, сволочи!

– Не говори так, они могут обидеться.

– Признайся лучше, что твое средство не сильно надежное. Известно ли тебе что-нибудь более радикальное?

– Самое действенное средство – мантра. «Ом мани падме хум», – пропел он. – Это одна из самых древнейших и сильных мантр. К тому же она универсальна: обуздывает гордыню, рассеивает неведение и запутанность, устраняет препятствия.

Я заварил чай, Дава достал цзамбу (шарики, слепленные из жареной ячменной муки), у меня еще завалялись в рюкзаке лепешки-чапати. И этого было достаточно, чтобы подкрепиться. Демоны в эту ночь не докучали, спал как убитый. Не исключаю, что благодаря стараниям Давы и ароматному можжевеловому дымку.

Проснувшись, увидел Даву, сидящего со скрещенными ногами, – ушел в медитацию. Пока он там ходил, я вскипятил чай.

В Гималаях принято пить чаю много и не спеша. Надо еще и поговорить, без разговора чай на ветер.

– Зачем ты здесь? Что ищешь в горах? – приступил с вопросом Дава.

– Восемь лет назад я летел в Индию и с борта самолета впервые увидел Гималаи. Страна Снегов, белое пространство в 650 тыс. км². Тогда я подумал: все же немалая часть планеты, а я ничего про нее не знаю. Белое пятно. Есть ли жизнь в Гималаях, задался я вопросом? И вот я здесь. Такая у меня работа, Дава, – закрашивать белые пятна.

– Ну и как продвигается твоя работа?

– Конца не видно… Чем больше крашу, тем больше остается белых пятен.

– Тогда в чем смысл?

– Смысла нет, зато какой кайф!

– Ради кайфа?

– Исключительно. Вот увидел рододендроновое дерево – получил кайф.

– Крась, что тебе еще остается?! Хочешь, подкину работы?

Гималаях 150 видов рододендрона, – он говорил, хитро улыбаясь, как бы намекая, что можно и не принимать всерьез сказанное.

– У нас в России тоже растут рододендроны, ну не такие, конечно…

В свою репортерскую юность бродил по полыхающим сиреневым сопкам. Помню, пели: «Где-то багульник на сопках цветет…» Это про рододендроны, на Дальнем Востоке они растут кустами. В вагончиках у строителей БАМа всегда благоухала охапка цветов, даже в трескучий мороз. Поставишь голые ветки в вазу с водой, и они – как по волшебству – распускаются розами.

– Видел, как цветут голубые маки? Обязательно сходи в Долину Цветов.

– В этот раз не получится. Это же где-то в Индии? Не близко, да и виза нужна.

– Да, в штате Uttarakhand. А видел ли ты, как цветет зопник?

– Полагаешь, стоит посмотреть? Где растет? Далеко ли?

– Где, где… Виза не потребуется, – Дава замолчал, подбирая слова, – под твоей зопой. – Он сказал «ass», словцо более емкое, чем наш простонародный аналог, что означает: и «задницу», и «мудака», и «невежду». Действительно, я сидел на мягких морщинистых листьях зопника, а позади меня тянулись зеленые стебли, с ярусами готовых уже распуститься фиолетовых соцветий. – Эх, ты, а говоришь, ботаник! – потешался Дава. На его желтом фейсе светилась восхитительная улыбка торжествующего интеллекта, обидеться на него не было никакой возможности.

– Не говорю. Мне много чего интересно. Вот сейчас подумал о змеях…

– Тебе, как серпентологу, я бы советовал спуститься вниз, в джунглях Читвана у тебя будет возможность познакомиться с самыми знаменитыми нашими гадами, такими как крайт, кобра, гадюка Рассела. Они будут рады встрече с тобой.

– Сам подумай, какой я серпентолог…

– Тогда кто ты?

Похоже, Дава затеял со мной игру в духе «Кто Я?» Ее советовал практиковать свами Рамана Махарши, живший в южной Индии, в

Тируваннамалаи, близ священной Аруначалы. Однажды, сидя ночью на вершине этой горы, я впервые обратился к себе и задал вопрос: кто Я?.. И затруднился с ответом. Нет, ребята, и вы не торопитесь отвечать. Можно сказать, конечно: я – директор, я – студент, я – профессор, я – путешественник, я – богач, я – нищий. И это будет всего лишь одна какая-то часть вашего Я. Многие отожествляют себя со своим телом. Но если ты говоришь «мои руки, мои ноги, моя голова» – значит ты – это не они, а что-то другое. Рамана Махарши клонил к тому, что ты и тело и даже ты и ум – не одно и то же. Попробуй отдели и ухвати этот атман. Он, как вода в горной речке, бурлит меж камней, чтобы соединиться с океаном, оставляя на поверхности лишь сиюминутную пену. Если будешь честным с самим собой, отвечая на вопросы, то своего Я не обнаружишь, всякий раз оно будет ускользать от тебя, уходить на глубину в океан Существования. И тогда возникнет вопрос: возможно ли вообще его определить как отдельный и неделимый атом Существования? Вряд ли, потому что границы между тем, что ты считаешь своим Я, и окружающим миром нет.

– Хочешь, чтобы я сказал одним словом? Ладно, я – коллекционер, коллекционирую впечатления.

– А говоришь, серпентолог…

– Ты говоришь… Просто пришло в голову, что змеи по-своему красивы.

– Красивы, как иначе, ведь Господь сотворил рептилию по своему образу и подобию.

– В самом деле?.. А у нас в церквях малюют старика с бородой… Даже не знаю, во что поверить. Нет, я, как человек просвещенный, склоняюсь к научной точке зрения. Почему бы не взять за основу учение старика Дарвина?!

– Когда жил ваш Дарвин? Полтора века назад. А нашему учению по меньшей мере 15 тысяч лет. Но открою тебе великую тайну: оно о том же. Господь Кришна приходил на Землю множество раз, прежде чем мы его узнали в человеческом обличье. Схождение и божественное воплощение Господа мы называем экспансией. Однажды он пришел в облике Матсья Аватары, Господа Рыбы. В другой раз явился как Курма Аватара, Господа Рептилии. Следующая ступень эволюции – так тебя учили в школе – млекопитающие; согласно этой ступени Кришна воплотился на благо Земли в образе Варахи Аватары, Господа Вепря.

– Допустим, экспансия. Тогда скажи, откуда приходят аватары? Откуда приходит Кришна, откуда приходит Бабаджи? Знаешь ли ты это?

– Я знаю это: откуда все приходит и куда все уходит.

– Ну и?..

– Из шуньяты.

– Из пустоты?.. Как это возможно?

– Пустота – не означает отсутствие… Ни один предмет, ни одно существо на земле не обладает собственным содержанием, есть только причинно-следственные связи, есть только текучая энергия Существования, творящая иллюзию образов и миров.

Историю философии я изучал в университете, курс лекций читал преподаватель Звиревич, и он, надо отдать ему должное, сумел заронить у меня интерес к плутовству ума, силящегося осмыслить порядок мироустройства. Но мы с Давой были в разных весовых категориях: Дава имел степень геше, по нашим понятиям – доктор философских наук, а я все еще оставался студентом. Но дело даже не в учебе. Прослушай тысячу умных лекций, углубись в изучение древних трактатов, открой и усвой, наконец, Писание, толк будет небольшой, потому что все это измышления людей, вторичный продукт. Я давно забросил книги как отраженное понимание мироустройства, полагая, что божественные откровения надо искать в самой жизни, в творениях Создателя.

– Нет, – сказал я, – это слишком сложно для меня. Я еще мало прошел, мало видел, и сущность пустоты для меня непостижима.

– Это так, – подтвердил он, – если бы ты постиг шуньяту, то стал бы ты Буддой.

– Ну не дано… Буду надеяться, в какой-то из следующих жизней мой ум будет более восприимчив, так что говорить обо мне рановато… Другое дело, Макс Планк, удалось ли ему проникнуть в природу пустотности? Что ты думаешь?

– Я ничего не думаю.

Предположив, что он впервые слышит это имя, я выложил все, что знал о нобелевском лауреате. Он выслушал без особого интереса и заключил:

– Будда говорил «шуньята», Макс Планк и его последователи – «квантовое поле», разница в терминологии. Прошло 25 столетий, а проблема осталась, и она в том, чтобы осознать то, что было сказано однажды.

– Ладно, отложим эту проблему как неразрешимую, лучше скажи: приход Господа Иисуса Христа – тоже экспансия?

– Именно так. Воплощение Господа Преман Аватара, что означает – Добро и Любовь.

– Интересно, кто следующий? Со времен Христа и по сей день люди ждут второго пришествия. Будет ли оно?

– Будет. Обязательно будет. И третье, и десятое…. И сто восьмое…

– И с чем придет новоявленный мессия сейчас, когда гибель человечества как никогда вероятна?

– Что есть жизнь? Жизнь – это дыхание. Пока человек дышит, он жив. Дыхание прекратилось – закончилась жизнь. Вдыхаем кислород – выдыхаем углекислый газ – так мы устроены. А растения устроены иначе: поглощают углекислый газ и выделяют кислород. Мы и деревья – единый организм, не так ли? Если бы человек понимал это, разве бы он поднял топор на дерево? Понимание единства всего живого – вот что сейчас должно спасти человечество.

– Понимать – понимаем, но не осознаем…

– Тогда сиди и осознавай, а я пошел.

– Куда? – не понял я. Но Дава уже сидел, скрестив ноги.

– Гуд бай! – я снова занялся чаем.

К полудню Дава открыл глаза, какое-то время взгляд его был отстранен; приходя в себя, он огладил голову, грудь, плечи, стряхивая невидимые язычки затухающей энергии.

– Ну, где был? Что видел?

– Один путь, по сути: Сат-Чит-Ананда, Существование-Сознание-Блаженство. Если ты достаточно ушел в себя, другие дороги не манят.

– А я, видишь ли, наоборот, иду куда подальше, однако, заметь, не исключаю и даже надеюсь, что конечным пунктом будет все-таки Блаженство! Тут наши дороги, как ни странно, сходятся.

– Это так: что нирвана, что сансара – одно и то же. Для постижения пустотности важна полнота сознания, правильно делаешь, что расширяешь его. Путешествуй. Только мой путь короче и проходит по более живописным местам.

– Детский вопрос: как это можно идти, скрестив ноги, и видеть, закрыв глаза?

– Сядь, скрести ноги, закрой глаза…

– Садился уже… Всякая ерунда в голову лезет… В трамвае обхамили, счет за квартиру пришел, интернет медленный… Я не в состоянии справиться со своим умом.

– Значит ли это, что не ты выбираешь, о чем думать?

– Верно то, что о каких-то вещах я бы не хотел думать. Но как с этим бороться?

– Бороться бесполезно. Такова природа ума. Он обеспокоен выживанием, в нем постоянно перемалываются твои страхи, твои радости и огорчения.

– И нет способа избавиться от этого мусора?

– Для этой цели заведи мусорное ведро. Определи для него место. И выясни, наконец, кто в твоем доме хозяин: ты или ум. Попробуй от него отдалиться и посмотреть сверху, как смотришь ты из окна самолета на цепи Гималайских гор.

– Можно попроще, без этих твоих аллегорий? Что все-таки делать?

– Сядь, скрести ноги.

– Садился уже, сказал!..

– Снова сядь. Вдохни, выдохни… Расслабься, успокой ум, не надо с ним спорить… Спина ровная, внутренний взор сосредоточь на третьем глазе. Не задирай голову… И не опускай… Не знаешь, где твой третий глаз?! Вас в школе не учат анатомии? Ладони кверху, указательный и большой пальцы соединены… Видишь, какое ясное, чистое небо… одно только облачко, не надо глядеть на него и думать о нем ни к чему, пусть себе плывет, отпусти его… Стервятник кружит, ты для него просто бифштекс, к сожалению, еще не готовый к употреблению, однако он терпелив, ждет, надеется… Его проблемы, тебе нет до этого дела, упала на руку капля дождя, предвестник грозы – ну и ладно, сколько уже было дождей и гроз, было – не было… Любую мысль, любое ощущение отпускай. Отслеживай дыхание, это тебе поможет очистить ум. Сейчас он у тебя похож на зеркало, покрытое пылью. Шамбхави махамудра – простая, но исключительно эффективная медитация. Наш мозг хранит всю историю эволюции, все экспансии Господа. Область третьего глаза – это опыт рептилии. Задача в том, чтобы включить в работу весь мозг, а не только кору полушарий… Достигшему просветления йогину доступен весь опыт вселенной, от точки взрыва, ее расширения до точки схлопывания. Медитируй каждый день два раза по двадцать минут, глядишь, лет через тридцать ты приблизишься к моему уровню самадхи.

– Сам-то ты долго практиковался, прежде чем достиг своего уровня?

– У меня получилось спонтанно.

– Спонтанно мне подходит. Как это?

– Мой опыт тебя ничему не научит.

– Ну, мало ли…

– Почему бы нам не заварить ти-масалы, – Дава допил, что оставалось в кружке. Пока я занимался приготовлением очередного чая, он сидел молча и закрыв глаза. – Нас в семье было трое братьев, старший Лобсанг помогал отцу работать в поле, младший Джордже был отдан в монастырь, а я, едва мне исполнилось четырнадцать, в поисках лучшей доли уехал в Катманду. Мой дядя давно жил в городе и помог мне устроиться в магазин помощником продавца. Упорства и трудолюбия мне было не занимать, и мои старания были замечены хозяином, через три года мне было доверено управлять крупным магазином, все складывалось как нельзя лучше, и пора уже было подумать о женитьбе. Городские девушки обращали на меня внимание, но ни с кем я не хотел связывать свою судьбу, они мне казались распущенными, попавшими под влияние западных нравов. Все чаще я подумывал о соседской девочке Геле, с которой я играл в детстве. Скопив достаточно денег, я присмотрел квартирку в Тамеле, взял отпуск, накупил подарков и приехал, чтобы, как полагается по нашим обычаям, сделать предложение.

Мама встретила меня на пороге, будто ждала. Тотчас я высказал ей свое намерение, попросив немедленно идти свататься. Обрадовавшись моему заявлению, она сказала:

– Ты всегда был разумным мальчиком. И правильно, хватит тебе уже мотаться на чужбине, оставайся в родном доме, ты и Лобсанг будете хорошими мужьями Геле. Должна тебе сказать, она уже полгода как вошла в наш дом и проявила себя с самой лучшей стороны, невестка работящая и покладистая. Я тебе писала, разве ты не получал моего письма?..

– Что-то я не понял, – остановил я Даву. – Твой брат женился на Геле, а твоя мама предлагает тебе стать ее вторым мужем?

– Что особенного, такое и сейчас случается у нас в глухих деревнях. Давняя традиция. Дело в том, что по нашим законам земля достается старшему брату. Младшие остаются не при деле. И это разумный выход сохранить в целости земельный надел и закрепить его в пользовании семьи. Братья-отцы, у них общие дети.

– Что-то такое слышал, полиандрия…

– Именно так.

– Извини, но напрашивается вопрос: как в таком случае братья делят ложе общей жены? Составляется график? Не возникает ли споров?

– Когда один из братьев входит в комнату жены, он оставляет у порога свои ботинки. И этого достаточно.

– Высокие отношения… Тлетворному Западу не понять. И ты женился?..

– Мама сказала: почему ты не подойдешь к Геле и не поздороваешься? Во дворе сидела женщина и лущила горох, но я не признал в ней Геле. Она так изменилась. А ведь в моих мечтах она девочкой так и оставалась. Нет уже той Геле, пока я был на чужбине, здешняя жизнь протекла, как вода в реке, неизменной она застряла только в моем уме. Были планы забрать ее в Катманду, продолжить карьеру и завести собственное дело.

Представь себе, мои воздушные замки разрушились в одно мгновение. А ведь я веровал в себя, в свой особый талант доводить до победного конца любое дело, на какое бы ни замахнулся, – и тут такой удар… Но получилось так, что благодаря этому удару я стал тем, кто есть на самом деле.

Обязательно побывай в нашей деревне, посмотри на кедр-натху. Очень большой, самый большой в Гималаях, отец и Господь кедров он возвышается над всеми деревьями, видно его издалека. Я приходил к нему в дни моих детских печалей и находил под ним успокоение. И вот я снова пришел к нему, уже взрослым, уставшим от кармы, несчастным и безутешным. Сидел на мягкой хвойной подстилке, смотрел на Аннапурну – и не видел ее, перед глазами непроглядная ночь, что являло мой кошмар как нечто истинное и непреложное. Я думал о том, чтобы подняться на гору, дойти по гребню до снежной вершины и там остаться, обратившись в кристалл бесчувственного льда. Вместе с искоркой света в моем сознании я ощутил теплую волну – эманация тончайших голубых энергий исходила от обнимающих меня могучих кедровых лап, от мягких и нежных хвоинок; стало вдруг покойно на душе, будто я забылся на коленях у мамы, в уютной защищенности от забот и тревог.