Текст книги "Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)"

Валерия Калужская
ИСТОРИЯ ЛИЗЫ И РЭЙНАРДА ХАННИГАНОВ, записанная со слов самой Лизы Ханниган

Лиза – это я. В смысле, я – Лиза Ханниган, это мое имя. А Рэйнард Ханниган – мой родной брат, точнее, брат-близнец, а не муж, как кто-то говорил. Наверное, это потому, что мы совсем не похожи друг на друга, но это всё из-за того, что… Ладно, лучше начать по порядку.

Я – Лиза Ханниган, а Рэйнард Ханниган – мой брат-близнец. Мы родились здесь, в столице, где-то на нижних уровнях проклятого Ист-Энда, знаете, там, где сплошные фабрики и заводы? На верхних уровнях, говорят, даже и жить неплохо, там ветер и дождь, там чище, но снизу, скажу я вам, настоящая преисподняя. Всё сплошь кирпичные стены, ржавый металл, грязные стекла, мусор и вечная смесь пара, тумана и дыма с этих заводов, и фабрик, и, как говорят, и ритуалов всяких, которые творят незаконно в заброшенных домах. Вот этот-то смог и есть самое худшее. Дышать им, конечно, невозможно, но дыхание – это же еще не единственное, брат говорил, всё впитывается через кожу, поэтому и люди там… ну, разные. Уроды, проще говоря. А уж что за твари водятся в темных подвалах, я и рассказывать не буду: всё равно не поверите. В общем, не очень-то уютное местечко для счастливого детства, скажу я вам, но выбора нам никто не давал.

Наши родители там и работали, на одном из заводов. Точно не знаю, отец как-то начал мне объяснять, что они там делают, но я всё равно ничего не поняла. Рэйнард, наверное, понял, он всегда соображал лучше меня, ну а я просто знаю, что какой-то завод – и всё. Мне, вообще-то, и не так интересно это было, скажу я вам.

Так вот, родились мы похожими, как две капли воды. Лицами, в смысле. Мама говорила, что когда мы спеленатые лежали в колыбели, она нас и не различала даже, и дело тут не только в респираторах. Но если распеленать, то, конечно, сразу видно было, кто где. В смысле, у меня же руки не было, левой. Не совсем, конечно, предплечье было, а дальше – ничего, ладошек нам три штуки на двоих досталось. Брат мне потом объяснял, что это из-за того, что родители прожили всю жизнь в своем проклятом Ист-Энде, и через их кожу впитывался этот смог. Не знаю, наверное, так и есть, брат у меня всегда много знал.

Родители наши, Агата и Лэйк Ханниганы, погибли, когда нам было по шесть лет. Что-то там, на заводе, у них случилось, магическое. Я не знаю, что там на самом деле произошло, но не могу поверить в то, что такое могло случиться, если механизм из строя вышел. В общем, скажу я вам, выглядело это всё странно, и завод разрушился чуть ли не по кирпичикам. Я уже плохо помню, что там было и как, но не взрыв это был, честное слово. И светилось, и мерцало причудливо, и дыму разного было больше, чем обычно. Да что там говорить… Ритуалы. Точно. Я их и сейчас-то не понимаю и боюсь, а уж тогда, в шесть лет, и подавно. Вот Рэйнард, наверное, лучше всё понял, да и вам бы объяснил.

Так вот, после того как родители погибли, нас с братом отправили в приют. Вот тут нам и повезло, и не повезло разом. Это как посмотреть. Потому как оставили бы нас где-то в проклятом Ист-Энде, и всё пошло бы иначе, но всю жизнь ходить с респиратором – это то еще счастье, скажу я вам. Я маму в лицо за шесть лет видела трижды, когда она респиратор переодевала, а папу – так и вообще ни разу, наверное, он при нас не переодевался никогда. Я иногда думаю, как они вообще друг в друга влюбились, если даже лица толком и не увидеть за этими респираторами?.. Ладно папа, он хоть рыжий был, как и мы с братом, мы же ирландцы, а вот мама из толпы рабочих с завода ничем не выделялась…

Вы меня простите, что отвлекаюсь постоянно, но я так давно тут сижу, и всё это время ни с кем не разговаривала, вот и несу всякие глупости, никак наболтаться не могу! Рэйнард бы, конечно, всё лучше объяснил… Так на чем я остановилась?

Отправили нас с братом в приют, на самую окраину Лондона, почти за городом, можно сказать. После проклятого Ист-Энда это место просто сказкой казалось, чисто там и тихо, и смога нет – ну просто красота, скажу я вам! Вокруг зелень, трава, деревца и синее-синее небо! Когда я целый день без респиратора проходила, подумала, что вот уж везение так везение, в таком месте оказаться! Назывался он «Сиротский Приют Умывающихся Слезами Сестер-культисток Шаб-Ниггурат».

В шесть лет это и не название, а так, просто буквы какие-то. Откуда нам, детишкам, знать, что это такое? Приют и приют. Кормят, спать укладывают, до обеда – уроки, после обеда – работа всякая: за садом следили, на кухне помогали, стирали в прачечной. С братом видеться разрешали каждый день, хоть мальчики и девочки по отдельности жили – мне большего и не надо было!

Сестры-культистки эти, конечно, мне сразу немного чудными показались, но я в Ист-Энде такого насмотрелась, что особо не удивлялась и не раздумывала. Лица они закрывали и ритуалы всякие по ночам проводили в Храме и на заднем дворе, вот и все необычности. Сейчас многие ритуалы проводят, а лица… мало ли, что им Шаб-Ниггурат приказывает. Они нас, конечно, учили всему о Темной Козе Лесов с Тысячей Младых, но не настаивали, вот я большую часть мимо ушей и пропускала.

Правда, боялась я сестер-культисток немного. У них имен не было, все просто «сестры-культистки», так мы к ним обращались. Или повернется она к тебе, вроде слушает, а лица-то не видно, и не знаешь, какое у нее выражение, что там она себе думает и слышит ли тебя вообще. А из-за их костюмов с закрытыми лицами все голоса звучали одинаково, глухо так, поэтому я даже и не знаю, сколько сестер-культисток в приюте было, кто-то уходил, кто-то приходил. Может, они каждый день новые были, а может, одни и те же. Сестры-культистки не были злые, заботились о нас. В целом, неплохо там было, в приюте, скажу я вам.

А когда нам по десять лет исполнилось, всё и началось. Иногда после обеда нас не работать отправляли, а к сестрам-культисткам в Храм. В обычное время никого из детей в этот Храм не пускали, только с сестрами-культистками, вместо работы. По-разному бывало, то каждый день нас туда таскают, то на месяц вообще о нас забудут. Мне нравилось туда ходить, это вам не посуду мыть и не грядки копать. Сиди себе спокойно или лежи, слушай песни сестер-культисток, руками двигай, как скажут. Главное, глаза не открывать.

Мне, скажу я вам, страшно любопытно было, что же с нами там творили такое, но глаза я так и не открыла. Потому что Джипси Партридж однажды исчезла. Ее так же увели вместо работы в Храм, а через полчаса вдруг вопль страшный раздался.

Скажу я вам, никогда я такого вопля не слышала. Человек так кричать не может. Я знаю, как девочки в приюте от страха визжали, когда мышь увидят или паука. Когда страшно, я и сама вскрикнуть могу… От боли еще ревут иногда, тоже бывает. Но тот вопль – он ни на что похож не был. Как будто ужас, и еще ужас, и в сотню раз больше ужаса, и вся боль мира – вот что это за звук был. Я тогда, помню, в саду была, репу полола, и когда этот вопль услышала, вся задрожала, и эти самые сорняки из руки посыпались. Я даже голову поднять боялась, так и сидела на грядке, глядела в землю и не шевелилась. Не знаю, сколько времени я так просидела – может минуту, а может, два часа. А всё потому, что в этом вопле, от которого у меня волосы дыбом встали, я узнала голос Джипси Партридж. Почти невозможно было узнать, этот крик даже на человеческий похож не был, но Джипси была моей самой близкой подружкой, поэтому я, наверное, и догадалась, почувствовала, что это она кричала.

А вечером Джипси в спальню не вернулась. Я два дня терпела, а потом спросила у одной из сестер-культисток, куда Джипси пропала. «Она открыла глаза», – вот что мне ответили, и я больше ничего не спрашивала. И стоило только подумать в Храме о том, чтобы глаза открыть, как в ушах сразу звенеть начинало – вспоминала я тот ужасный крик – и скажу я вам, всё любопытство тут же и пропадало.

Когда я бывала в Храме, то чувствовала: у меня внутри что-то начало меняться. Если поначалу меня в Храм водили, я просто высиживала там нужное время, думая о своем, и всё, то теперь, понемногу, я начала видеть разное. Странные это картины были, немного страшные, а главное, туманные, неясные. Я никак понять не могла, чего же я боюсь, если даже объяснить не могу, что вижу. Но стоило только сестрам-культисткам начать вокруг меня свои ритуалы делать, как я словно засыпала, и в голове у себя видела непостижимые места и смутных загадочных существ, всё такое мрачное и… как бы это сказать? Угрожающее. Как будто я муравей, а человек надо мной ногу занес. Раздавит и не заметит.

Рэйнард рассказывал, что тоже видит всякие картины, но я не знаю, такие же они были или нет. Мы так и не сумели друг другу описать то, что видели, а ведь мы близнецы, друг друга с полуслова понимали. А то и без слов. А тут – никак. Как будто наш разум нас же и спасал, и мы забывали большую часть того, что увидели в Храме, а потому только размытые тягостные ощущения и оставались.

А потом еще кое-что начало меняться. Кое-что – это моя левая рука. Я говорила уже, что родилась с культей, запястья и всего остального у меня не было, а тут вдруг стала я замечать на конце руки какие-то наросты, как будто что-то из-под кожи пробивается. Вот тут-то я забеспокоилась и кинулась к сестре-культистке, которая у нас вроде врача была. Думала, что заболела чем-то или покалечилась, хотя боли не было. А сестра-культистка мою руку посмотрела и объяснила, что всё в порядке, волноваться не надо, а только если вдруг что-то изменится, то сразу к ней бежать. Я сказала, боли не было? Это поначалу боли не было! А потом до того невыносимо стало, скажу я вам, что я выла по ночам и подушку грызла, и не плакала только потому, что уже нечем было, слезы закончились. А эти наросты под моей кожей, они всё разрастались, увеличивались и двигались иногда. Это меня сильнее всего и пугало, что они сами по себе двигаются! И в один день они кожу прорвали и вылезли наружу.

Видите эти щупальца? Вот это они и есть. Вы лучше не присматривайтесь, я сама-то не сразу привыкла, хотя сейчас всё уже зажило, не так отвратительно. А тогда еще и кровь сочилась, и слизь какая-то, и вообще… Плохо, скажу я вам, это выглядело. Зато не было у меня ладони – а вместо нее выросли щупальца.

Я тогда подумала, что это всё из-за проклятого Ист-Энда и его ядовитого смога, который мама кожей впитывала. Там и не такие чудики попадались.

И стала я замечать, что Рэйнард тоже меняется. Только я-то явно преобразилась, слепым нужно быть, чтобы щупалец не увидеть, а с братом моим не так было. Только я, наверное, и могла уловить эти перемены, до того они были незаметные. Вроде черты лица те же – а человек другой. Выражение лица другое. Взгляд другой. Я снаружи менялась, а он где-то внутри. Правда, потом это и внешне проявилось, так медленно, что и не заметишь, а только с каждым днем мы всё меньше и меньше друг на друга походили. Думаю, не будь меня рядом, никто бы и не заметил, что Рэйнард так меняется. Вот поэтому-то мы раньше были как две капли воды, а теперь совсем не похожи, даже как будто и не родня.

Но главное у брата, конечно, не снаружи, а все-таки внутри было. Где-то там, в мозгах, всё менялось. Он о чем-то непонятном говорить начал. Я его с самого детства не всегда понимала, он умнее меня был и разбирался в таких вещах, в которых я совсем терялась, но тут дело было не в этом. Сидят, например, на лавочке в саду Айзек Белмонт и Мелани Хаммонд, болтают, ничего такого удивительного или особенного, даже за руки не держатся. А Рэйнард вдруг говорит: «Она ему нравится». Как, спрашиваю его, узнал, откуда? А брат в ответ: «Чувствую». А через неделю Айзек и Мелани уже и за руки держатся, и яблоками друг друга кормят. Я сначала думала, что Рэйнард просто так меня дразнит. Подумаешь, сказал ему Айзек, что влюбился в Мелани, а брат и решил подшутить. Но только чем дальше, тем больше брат такого рассказывал, что объяснить уже не получалось. То про старших ребят, которые с нами и не общались никогда, а то и про сестер-культисток. Глянул на одну как-то и говорит мне: «У нее сын был, но умер из-за этого культа. А она всё равно здесь. Я так чувствую». Уж, наверное, это не она сама ему шепнула! А брат не врал, это я всегда чувствовала, скажу я вам, мы же все-таки близнецы.

Я вам всё за пять минут рассказала, но на самом деле, это целых пять лет длилось. С того времени, когда я у себя с рукой неправильности заметила, до того, как у меня предплечье щупальцами обросло, а Рэйнард стал сам на себя не похож, а главное, стал «чувствовать», что у людей в головах.

Но такое со всеми нами там творилось. У Бекки Холбрук, моей второй подружки, глаза стали белые-белые, как молоко, а губы сморщились и стали до того тонкие, что их и не видно было, зубы постоянно торчали, будто она всегда скалится. А у Саймона Крайтона, который мне нравился… В общем, перестал он мне нравиться, скажу я вам. Кажется, только у моего брата больше изменений внутри, чем снаружи было. Но мы не задумывались, отчего это и почему. Просто так было, и всё.

А однажды Рэйнард меня увел в дальний уголок сада, усадил на траву и начал рассказывать, что он «почувствовал». Я ему сразу поверила, не только потому, что он никогда не врал, но на самом деле я и сама что-то такое подозревала, в глубине души догадывалась.

Что все изменения эти – из-за Храма и сестер-культисток.

Еще Рэйнард рассказал, что это только начало. И если всё будет продолжаться дальше, то я тоже стану сестрой-культисткой. Это мне уже не понравилось.

Против самих-то сестер-культисток я ничего не имела, но проходить всю жизнь с закрытым лицом, да еще и неизвестно что на этом лице – это то еще счастье, скажу я вам. Я бы и в Ист-Энде так ходила в респираторе, но если уж я оттуда вырвалась, то не собиралась так глупо всё заканчивать.

И мы решили убежать.

Это я первая придумала, но я и подумать не могла, что Рэйнард согласится! Брат мой всегда был правильнее, чем я, запреты никогда не нарушал, старших слушался. А тут вдруг – сбежать из приюта! Но сейчас я думаю, может быть, он не всё мне рассказал, что сам «почувствовал»? Если я должна была стать сестрой-культисткой, то кем же он? Братьев-культистов я никогда не видела…

Угадывать можно без конца, но правда в том, что мы улизнули. Сговорились, встретились ночью на крыльце – и сбежали. Это просто было, сестры-культистки по ночам собирались для ритуалов на заднем дворе, так что мы прямо через главные ворота вышли, и вперед по дороге. Не знаю, когда нас хватились, и хватились ли, но на всякий случай мы первую неделю прятались днем, а выходили только после заката. У нас с собой было немного еды, так что можно было не беспокоиться. А потом мы как-то и забыли о приюте, нас так никто и не нашел.

А ночевали мы в трущобах, прямо на улице. Знаете, что хорошо в трущобах? Там всюду люди, на каждом свободном клочке улицы люди, а поэтому всегда тепло. От людей тепло, прямо жарко. Кто-то гуляет, кто-то работает, кто-то живет – и весь этот человеческий суп вокруг тебя постоянно варится, ни секунды одиночества и покоя. Мы неплохо устроились, между красным кирпичным домом и старым сараем собрали себе какое-то гнездо и жили там. Правда, когда еда из приюта закончилась, надо было что-то решать. Рэйнард пытался работу найти, но вы сами знаете, это еще сложнее, чем все магические ритуалы за раз. Иногда нам удавалось что-то заработать, но денег хватало разве что на пару ужинов, и то скудных.

Сейчас мне терять уже нечего, так что могу честно рассказать: я начала подворовывать. Точнее, воровали мы вместе, но это я придумала. Рэйнард, он не такой, он сам никогда бы не стал. Он честный и правильный всегда был. Даже когда я заработать хотела… ну… как девушка… он мне строго-настрого запретил. Сказал, что лучше сам с голоду подохнет, но мне этим заниматься не даст. Только поэтому в те времена, когда совсем туго приходилось, мы воровали. Вот тут я добрым словом вспомнила приют и культ Шаб-Ниггурат, потому что щупальца мне очень помогали в этом деле, скажу я вам! Это же совсем не то, что ладонью в карман залезть! Одно маленькое щупальце никто и не заметит, а кошелек уже у меня! Рэйнарду гораздо хуже удавалось, он слишком порядочным был, но зато всегда следил, чтобы нас не поймали. Он же «чувствовал», понимаете, да? Так мы всё лето и прожили, а в начале августа мне удалось устроиться на нормальную работу, посудомойкой в бар. Платили там, конечно, копейки, зато можно было забирать с кухни еду, так что, когда листья на деревьях начали желтеть, мы уже неплохо жили.

А как осень пришла, стало холодать, и оказалось, что в трущобах не так много людей, как я думала! По ночам совсем плохо, холодно, и надо было что-то придумывать. Но денег на жилье нам бы точно не хватило, даже на крохотную комнатушку. И тогда брат меня за руку взял и просто по улице повел. Сказал ему довериться, а я ему и так доверяла больше всех на свете. А он шел такой сосредоточенный, серьезный, вел меня куда-то, мы уже из трущоб ушли, почти до самого Вест-Энда добрались. А это такой район, скажу я вам, нас бы оттуда вышвырнули только за то, что одежда была не очень чистая и модная! Ну да вы знаете, конечно. Так вот, где-то на окраине Вест-Энда Рэйнард вдруг остановился и говорит: «Теперь мы здесь жить будем».

Я сначала думала, что пошутил он. Стоим мы перед здоровенным таким домом, у нас весь приют был меньше, чем эта громадина. Нам всех наших денег хватило бы разве что на один камень из фундамента, да и то вряд ли. Но Рэйнард уверенно в ворота зашел, через сад прошагал и заднюю дверь открыл, а я за ним прошмыгнула.

Вот так мы и оказались в доме Виктора… Как его там, я фамилию и не запомнила, немецкая, что ли, какая-то? Брат постоянно говорил, что это смешно и что есть книжка про доктора Виктора, с похожей немецкой фамилией, но я эту книжку не читала, так что шутки не поняла. Брат понемногу об этом докторе Викторе рассказывал, то, что «почувствовал», что уж тут правда, а что – нет, я знать не могу. Хотя Рэйнард, брат мой, никогда не врал, так что всё правда, наверное.

В общем, этот доктор Виктор сын богатых родителей и тоже сирота, как мы. Только он постарше нас, правда, примерно раза в четыре. Дом этот ему от родителей достался вместе с наследством, да только доктору Виктору деньги нужны не были, ему только наука была интересна. Целыми днями он в своей лаборатории пропадал, даже спал там, выходил только за едой, да и то не каждый день. Так понемногу он друзей растерял, а потом и слуг выгнал, так что когда мы с Рэйнардом его нашли, жил он в своем огромном доме совсем один.

И мы стали жить с ним. Точнее, он о нашем существовании даже не догадывался, брат за этим следил внимательно. Я этого доктора Виктора и не видела-то ни разу, даже не знаю, как он выглядел. А то если бы он нас заметил и выгнал, замерзли бы мы на улице до смерти, и никакие щупальца бы не помогли, скажу я вам! Заняли мы пару самых дальних от лаборатории комнат, устроились там хорошенько, о большем и мечтать не могли.

Я говорила, что мы воровали, и вы, наверное, думаете, что мы что-то из дома доктора Виктора брали, но это не так! Ни единой нитки я там не тронула, а даже наоборот, мы иногда доктору незаметно еду на кухню подкладывали, когда он совсем с головой в свои эксперименты уходил, а то он бы с голоду умер. Доктор этот, когда чем-то занят был, ничего вокруг не замечал, скажу я вам, ни дня, ни ночи, даже если бы я у него сплясала перед носом – и то, думается мне, бровью бы не повел! Мы, кстати, и за фюллером его следили, а то доктору же не до таких мелочей было. А то крысы и кошки в округе уже закончились, а в таком огромном доме и фюллер здоровый, скажу я вам, так что, если бы не мы, то быть доктору Виктору следующим. Но Рэйнард лишние щупальца пообрубал, и фюллер нас больше не беспокоил. Так что мы, выходит, доктору даже пользу приносили.

Так вот, жили мы в доме доктора Виктора, не мешали друг другу. Я всё так же работала в ресторане и хозяйством занималась, а Рэйнард подрабатывал от случая к случаю, а в свободное время сидел под дверью лаборатории доктора и как будто прислушивался. Я потом догадалась, что ему так проще «чувствовать» было, когда он ближе находился.

Как-то брат взялся рассказывать о том, что он там у доктора Виктора «почувствовал», но я мало что поняла. Рэйнард сказал, что доктор науку с магией мешает – это вроде ясно. То есть я, конечно, и не подозреваю даже, как можно науку и магию вместе соединить, но сама идея понятна. А вот дальше глупости какие-то начались, скажу я вам. Рэйнард сказал, что доктор Виктор хочет Богов уничтожить. Мол, они на нас влияют, а это плохо.

Вот это-то мне и не ясно. Солнце на небе тоже светит, на нас как-то влияет, но с ним же не борется никто? Солнце есть, и Боги есть. Это моему уму непостижимо было совершенно. Брат что-то объяснял, но, по-моему, всё равно глупость какая-то получается.

Так мы зиму и прожили втроем: я, брат и доктор Виктор в своей лаборатории. А когда дело к весне пошло, снег таять начал, всё и началось.

Рэйнард однажды от лаборатории доктора вернулся хмурый какой-то, задумчивый, губы кусал, лоб морщил. Я его не расспрашивала, захочет – сам расскажет. Он долго мне ничего не говорил, неделю, а то и две. Потом обмолвился коротко, мол, доктор Виктор большой эксперимент готовит, опасный, вот брат и сомневается, не случится ли чего плохого.

Я только плечами пожала, я-то в этих экспериментах ни капли не понимала, но все-таки и мне волнительно стало. Раз Рэйнард не находил себе места, значит, и правда что-то нехорошее затевалось. Я несколько раз брату предлагала, давай уйдем из дома этого, на улице уже теплее, как-нибудь выкрутимся, но он головой качал и просил подождать. Я и ждала, а что оставалось? Но, скажу я вам, с каждым днем мне всё тревожнее делалось.

Рэйнард ходил мрачный, как туча, и, в конце концов, сказал мне, что решил: «Ты, Лиза, уходи, а я останусь. Если у доктора что-то пойдет не так, я должен быть рядом» – вот что он сказал тогда, слово в слово. Я запомнила. Вот таким был Рэйнард, не мог доктора одного оставить, несмотря на то, что он нам никто и зовут никак.

Да только как я могла уйти, если мой брат остается?! Мы же с Рэйнардом близнецы, друг друга без слов понимали. Никак нельзя мне убегать. И я осталась в доме доктора Виктора.

Вот двадцать первого апреля всё и случилось. Доктор Виктор несколько дней до того готовился, даже из дома надолго уходил, брат говорил, что за покупками для своего эксперимента, который будто бы прогонит Богов. Только Рэйнард так говорил об этом, что я чувствовала, что брат в успех этого эксперимента не верил. Знаете, с тоской так говорил, с печалью. Пожалуй, он уже тогда по-своему «почувствовал» или просто догадался, чем всё кончится, только мне говорить не хотел, чтобы не расстраивать. И в тот самый день, двадцать первого апреля, пытался меня куда-нибудь из дома отослать, но я тоже не совсем уж глупая, так что не ушла.

К вечеру доктор Виктор вернулся, заперся в лаборатории и начал готовиться. Рэйнард мне велел сидеть в нашей комнате. Я спорить не стала, так и сделала. Брат меня обнял, сказал грустно: «Посмотрим, чем меня наградил культ. Аи, Шаб-Ниггурат!» – и ушел к лаборатории.

Я в другом крыле дома была, но все-таки слышала кое-что. Шум негромкий, но гулкий, как будто какой-то большой и тяжелый механизм работает – сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, разгоняясь. Затем доктор Виктор начал что-то кричать, но я слов не разобрала. Но, знаете, он не так кричал, словно бы от страха, или боли, или еще чего неприятного. Скорее, наоборот, скажу я вам, радостно он кричал, и ритмично, словно бы песню пел или стихи читал. Я так думаю, это какой-то ритуал был, брат же рассказывал, что доктор науку с магией соединяет.

Мне жутковато сделалось. Такое чувство появилось неприятное, словно кто-то за спиной стоит и на меня смотрит. И сколько я ни оглядывалась, сколько из комнаты в комнату не ходила – никуда это чувство не девалось. Я уже и спиной к стенам прижималась, а всё равно как будто кто-то подглядывает, а я не вижу, кто.

Затем еще хуже стало: словно темнота какая-то в доме появилась. Смотрю перед собой, а вижу чуть дальше собственного носа. На улицу выглядываю – сумерки там, каждое деревце в саду рассмотреть можно. А в комнате свет включен, только лампа как будто сквозь закопченное стекло светит, тускло, бледно, да еще и мигает. А доктор всё свои стихи выкрикивает.

А потом мне дышать стало тяжелее, и щупальца мои будто свинцом налились, руки не поднять. Стою, к стене прижавшись, воздух хватаю, как рыба на берегу, и рукой шевельнуть не могу.

И слышу шорохи. Или шепоты. Звуки какие-то в голове. И вдруг вспоминать стала те картинки, что видела, когда сестры-культистки меня в Храм водили. Полгода я и не думала о них, а тут вдруг одна за одной пошли. И всё кошмарнее и кошмарнее с каждой секундой, скажу я вам… И никуда они не уходили, не удалось мне их забыть, как бы я ни хотела.

Я хотела рассказать, что видела и слышала, да вот беда, слов не хватает. Я даже брату объяснить не смогла, да и он мне тоже. Думаю, для того, что мы там себе в голове видели, вообще слов человеческих не существует. Это что-то не отсюда, не из этого мира, поэтому и не объяснишь.

И когда я эти звуки услышала, и картинки в голове у меня завертелись, я совсем перепугалась, хотела бежать к брату и уводить его из этого дома. Плевать мне стало и на холод, и на бедность, и на доктора, только бы живыми остаться.

Кое-как я от стены оторвалась, меня трясло, словно в лихорадке. И вдруг слышу: изменилось что-то. Доктор всё свои стихи кричит, только теперь не радостно, а что-то другое у него в голосе слышится. Страх там был, и отчаянье. И с каждой секундой всё больше и больше.

Знаете, что я тогда вспомнила? Вопль Джипси Партридж.

Я к лаборатории кинулась, чтобы брата скорее увести, и пока по коридору бежала, голос его услышала. Как будто он тоже какие-то стихи ритуальные читал. Ни слова разобрать не могла, бежала, сама напугана была, и кровь у меня в ушах стучала так, что я и топота своего бы не заметила.

Только всё равно я не успела. Накрыло меня словно волной холодной, всё вокруг в темноту погрузилось, и я там же в коридоре упала, чувств лишилась.

А очнулась уже здесь. Говорят, повезло мне, что я живая и в своем уме осталась, но это как посмотреть, скажу я вам. Лучше бы я там умерла сразу, в этом проклятом доме доктора Виктора.

Потому что теперь они говорят, что это я их убила: доктора и своего брата. Они сначала думали, что он не брат мне, а муж, потому что мы совсем не похожи, но это потому что… Да я рассказала уже. Вот она вам, вся история Лизы и Рэйнарда Ханниганов.

Потому что теперь они говорят, что мы вместе запрещенные ритуалы проводили, и что-то не так пошло, а я убежала, и поэтому Рэйнард и доктор погибли, но я бы так никогда со своим братом не поступила! Я так думаю, что доктору задуманное не удалось, а брат мой попытался всё исправить, но не смог. А может, и смог, раз я жива осталась.

Но мне, скажу я вам, это не интересно. Даже если я всё это суду расскажу, даже если мне поверят, даже если выпустят из тюрьмы – как я дальше жить буду? Неужели я смогу без брата?

Неужели смогу, если каждую ночь, как только закрываю глаза, я слышу шорохи, и шепоты, и страшные нечеловеческие вопли, и вижу непонятные и угрожающие картины из Храма Умывающихся Слезами Сестер-культисток Шаб-Ниггурат?!