Текст книги "Мысы Ледовитого напоминают"

6. Пётр как реформатор

Итак, по подсчётам Милюкова, за время правления Петра сбор податей вырос (в пудах чистого серебра) втрое, притом, что население сократилось процентов на двадцать с лишним. Вымирание подтвердил, но без аргументации, ещё Ключевский (см. Прилож. 4), а утроение налогов обосновано было много позже: «С учетом падения курса рубля в 2 раза, налоги возросли в среднем на душу в 3 раза» [Анисимов, 1982, с. 278]. Отсюда и двинемся в нашу тематику.

Милюков под гос. хозяйством имел в виду только администрацию и сбор налогов, он не коснулся собственно хозяйства – промышленности, сельского хозяйства и транспорта. Так что его вывод служил лишь отправной точкой для исследований народного хозяйства России в общепринятом ныне смысле.

В этом смысле особый интерес являет глава «Крепостническая экономика» книги [Анисимов, 2009а]. Там читаем о «пагубных последствиях победы подневольного труда в промышленности», повлекших «отставание страны от развитых стран Европы» (с. 268). Эти последствия не раз описаны с разных сторон. Наиболее интересно их описание теми, кто всё прощал Петру, веря в его величие. Таким был, например, историк Николай Костомаров (см. Прилож. 5). Однако рьяные поклонники Петра напрочь не видят в его делах ничего пагубного для страны (см., напр., Прилож. 6), так что две истории Петра живут, друг о друге как бы не зная. Притом истина никак не желает лечь посередине.

Зверства и нелепости деяний Петра настолько заслоняют известным мне критикам Петра (да и мне самому) горизонт познания (о нём см. Прилож. 7), что встаёт вопрос: возможна ли вообще здравая оценка его дел? К счастью, тезис Милюкова задаёт выход из затруднения. Он видится мне вот каким. Следует выяснить, что было в тот век сделано, что из этого сделано при правлении Петра, что развилось далее, а что, наоборот, заглохло. Затем уже надо пробовать определить роль в этом Петра лично – где она была содействием развитию страны, а где наоборот. Задача огромна и требует усилия многих, однако наша цель существенно скромнее: нужно понять, как правление Петра отразилось на будущих экспедициях, а они – на способах освоения Арктики.

После раннего увлечения Поморьем (1693–1702) Пётр невзлюбил его, а затем, как и первую жену Евдокию, возненавидел – видимо, за обычный северянам, как и Евдокии, вольный дух, каковой преследовался Петром чем дальше, тем злее. Поздними указами он прямо-таки добил Север, о чём см. далее.

В понятиях привычной истории флота и науки ход событий петровской эпохи нельзя не только всерьёз осознать, но и просто описать (так, упомянутые в Приложении к Очеркам 3 и 4 жестокие петровские экспедиции выходят у наших историков Арктики чем-то вроде экстрим-туризма), а привычная политическая и хозяйственная история, наоборот, вовсе не касается экспедиций. Поэтому всё величие участников Великой Северной экспедиции (ВСЭ), о чём будет речь в Очерке 4, вот уже почти 300 лет остаётся в тени. Чтобы оценить это величие, необходимо погрузить деяния наших героев в тяготы и ужасы эпохи.

* * *

Любопытно, как Ключевский, будучи уже знаменитым историком, переходил от бездумного восхваления Петра (в чём повторял своего учителя, сановного Сергея Соловьёва[61]61
  «Соловьёв был очень озабочен приёмом великого князя и объяснением ему “Петровского” павильона на выставке, сопровождая его в мундире придворного ведомства, со звездой и лентой Белого Орла» (Корсаков Д. А. // Вестник Европы, 1906, № 9, с. 270).


[Закрыть]) к позиции Милюкова, своего ученика. Желающему проследить это, предложу Комментарии к его Курсу [Ключевский, т. 4], здесь же замечу, что Ключевский видится мне в вопросах Новой истории (где не был специалистом) более мастером афоризма, нежели анализа. Вот некоторые его афоризмы.

Петровская реформа «это было скорее потрясение, чем переворот»; петровские «благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием»; при Петре «молодёжь приучалась смотреть на школу как на тюрьму или каторгу, с которой бежать всегда приятно»; «ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги»[62]62
  В этом Пётр брал пример с Ивана Грозного. Стоит добавить: «Хищные “птенцы гнезда Петрова”, вырвавшись на волю, насмерть заклевали друг друга, и в этом чувствуется рука Немезиды» [Рыженков, с. 37].


[Закрыть]; «промышленность после Петра не сделала заметных успехов, внешняя торговля как была, так и осталась пассивной в руках иноземцев; внутренняя падала» [Ключевский, т. 4, с. 202, 203, 224, 232, 310]. Все они прямо касаются нашей темы.

7. Итоги петровского правления

С позиции «истина посередине» можно обсуждать, например, военную деятельность Петра. С одной стороны, завоевания налицо, а это считалось в те времена благом. С другой – неясно, нужны ли были стране они, кроме выхода к Балтике, и оправдывают ли они весьма жестокое (даже по тем временам) разорение Петром как завоёванных стран, так и собственной родины. Можно оценить подобным образом и управленческие способности Петра: с одной стороны, они велики и несомненны, с другой – столь же явен конфуз с Морской академией и многими прочими начинаниями. Можно спорить также о роли петровских реформ для развития хозяйства [63]63
  Авторы, видящие в Петре великого реформатора, пишут, однако: «Вердикт относительно того, ускорил или замедлил он развитие капитализма в России, всё ещё не вынесен» [Хьюз, с. 420]. Или: «Цена, которую страна и народ заплатили за три войны – со Швецией, Турцией и Персией, оказалась непомерно высокой. Попросту говоря, Пётр разорил собственную страну ради создания новой армии» [Анисимов, 1998, с. 55].


[Закрыть] и искать желанную середину.

Но главные итоги правления Петра, с которыми нам придётся столкнуться в Очерке 4, были совсем иные, и в них середины не видно, ибо всё свидетельства гласят одно. Назову пять таких итогов – 1) возрождение рабовладения[64]64
  При Петре крепостных стали продавать без земли и в одиночку (разбивая семьи), что сам Пётр назвал неслыханным нигде в мире злодейством, но узаконил. Петровские заводы обслуживались крепостными рабочими – сословием, которое создал Пётр. В чистом виде рабство (предельно жестокое) являл собой созданный Петром галерный флот – архаизм, от которого Запад уже начал в начале XVIII века отказываться


[Закрыть] как основы государства, 2) утверждение бюрократии как единственной социально активной силы и разгром всей иной общественной жизни, 3) насаждение небывалой жестокости как нормы[65]65
  Резкое нарастание жестокости при Петре признавали даже те историки права, которые видели в нём великого реформатора (см. Прилож. 7). Так что традиционное оправдание Петра «жестоким веком» лживо.


[Закрыть], 4) введение доноса как формы успеха и просто выживания в обществе[66]66
  Самым ужасным для разрушения нравственности было введение в 1721 г. обязательной исповеди всего населения с обязательным доносом священника властям.


[Закрыть] и 5) самопоедание как основа экономики.

Из них как следствие вытек упадок страны, отчасти преодолённый в следующие триста лет, но во многом оставшийся невосполнимым, что прискорбным образом видно в наши дни. Добавим к этому сокращение населения при Петре на четверть, если не больше.

Флот военный

Но флот? Разве не бесспорное достижение Петра? Да, военный флот создан при нём, и, в частности, ВСЭ состоялась на судах военных. Попытка идти на кочах (из Архангельска) провалилась.

Для нашей темы это важно, ибо ВСЭ шла на судах военных.

До Петра у России, по сути, не было морского флота – ни военного, ни торгового, хотя был промысловый. Правда, был обширный речной флот, как промысловый, так и торговый, причём последний всегда был вооружён для защиты от речных пиратов. При первых Романовых на Дону и Волге строилось много мелких военно-транспортных судов, но собственно военный корабль – «Орёл», был один [Тушин, гл. 2]. Он построен голландцами на Оке при Алексее Михайловиче для охраны волжских купеческих судов. «Орёл» предназначался и для выхода в Каспийское море, но лишь спустился в 1669 году по Волге до Астрахани, где оказался не у дел. Город был взят полчищами Степана Разина, имевшего большой флот – знаменитые струги. Один «Орёл» выступить против них никак не мог, в обороне не участвовал (пушки с него были сняты для обороны крепости) и, вероятно, не был Разиным даже замечен как военный корабль.

Винить голландских офицеров и мастеров вряд ли стоит, однако сами они, по всей видимости, свою вину чувствовали: один из них, Йоганн Стрюйс, парусный мастер, в своей книге писал, что «Орёл» был сожжён повстанцами[67]67
  Он не раз видал в Астрахани пьяные оргии Разина и поведал миру об утоплении персидской княжны (назвав её царевной). Он видал её и записал: «это была милая, остроумная дама, всегда хорошо относившаяся к нему (Разину – Ю.Ч.). Увы, она стала жертвой его жестокости» [Голландцы…, с. 55]. Самого утопления Стрюйс не видел.


[Закрыть]. Так с тех пор и принято считать, хотя историк флота Юрий Тушин давно уже нашёл два документа, согласно коим «Орёл» так и сгнил, не использованный. Любопытно, что находка никак на пишущих не повлияла, кроме недавней заметки Татьяны Жадновой, журналиста (Морской сборник, 2012, № 11).

От Петра же остался на Балтике огромный военный флот: 36 линейных кораблей, 16 фрегатов, 70 галер и более 200 иных судов (НБЕ, т. 4, стл. 884). Он изгнал Швецию из числа тогдашних великих держав, но для блага России требовалось иное – только выход на Балтику. Он состоялся бы в те годы при любом активном правителе (например, при Софье), и для удержания позиции флот был нужен, но лишь тот, что достаточен для обороны и торговли. Пётр, однако, думал иначе:

«Новый флот уже мог сражаться с противником, но царя охватил кораблестроительный азарт – ведь он был корабельным плотником. Была развёрнута огромная программа по строительству парусных гигантов… но они строились в спешке, с нарушением технологии, из сырого леса. К 1720 году Россия имела 31 линейный корабль, а Швеция только 11 […] Через несколько лет после смерти Петра… корабли вышли из строя – попросту сгнили» [Нефёдов, с. 112].

К тому же флот был заперт в тесной Балтике и основная его часть сгнила, как и «Орёл», без употребления. Так, при Анне Иоанновне в 1733 году числилось 37 линейных кораблей, но воевать со Швецией смогло из них 16 (см. Очерк 4). Галер было очень много, но 3 наличных галерных роты могли обеспечить гребцами всего 3 галеры [П-2, с. 335] (при Петре же преобладали гребцы-каторжане, быстро погибавшие; их поставляли непрестанные уголовные и политические процессы – это похоже на сталинские великие стройки). А ведь для строительства этого флота Пётр оставил Россию без строевого леса. Подробнее см. [Длуголенский; Казаков; Петрухинцев].

Что касается черноморского флота, то для его постройки были начисто вырублены миллионы десятин леса – во сто раз больше, чем требовалось. Южные леса вообще исчезли, уступив рукотворной степи, в каковой юг России с тех пор и живёт, а реки Воронеж и Дон были забиты гниющими брёвнами, мешавшими судоходству ещё и через 250 лет [Казаков]. Сам же черноморский флот и его базы Петру пришлось в 1711 году приказать уничтожить, чтобы спасти самого себя от плена в ходе Прутской катастрофы.

Когда мне эти сведения попали в руки, поначалу не верилось: слишком велика нелепость, слишком велика Россия – так быстро леса не изведёшь. Но занятия историей ВСЭ (о ней см. Очерк 4), убедили, что всё, увы, верно. Так, например, через семь лет после смерти Петра I, в Петербурге собралась Воинская Морская комиссия и пришла к выводу:

«А самых больших кораблей нам строить трудно, понеже лесу для строения больших кораблей в здешнем государстве не слишком довольно» [П-1].

И сформулировал этот вывод (русским стыдно слушать) англичанин – вице-адмирал Томас Сандерс. То есть: в маленькой Англии леса для огромного флота хватает, а в огромной России нет. Действительно, корабельного леса в северо-западной, средней и южной России почти не осталось, и флот пришлось ограничить средними и малыми кораблями, а само строительство перенести в Архангельск, заброшенный, кстати, тоже по указу Петра [П-1, с 19]. Там можно было использовать лиственницы вместо дубов, почти нацело уничтоженных в Эстонии и средней России действиями царя-реформатора. Дубовые рощи остались за Волгой, в Казанской губернии, а наладить перевозку брёвен на Балтику в должном количестве, к счастью, так и не удалось.

Флот гражданский

Кроме военных, появилось при Петре множество увеселительных судов для знати (одним из них позже командовал Челюскин в чине мичмана), зато торговый и промысловый флоты пришли в упадок. Трудно сказать, что нанесло им больше зла – повальная мобилизация моряков в военный флот, принудительное соединение судовладельцев в «кумпанства» или запрет плавать на обычных русских судах[68]68
  Слов нет, поморские кочи и лодьи, неспособные лавировать, были в начале XVIII в. анахронизмом, и менять их на суда западных типов было надо, но не путём запрета, а созданием новой судостроительной базы, о каковой царь не озаботился. Строить в массе «новоманерные» суда было некому, негде, не из чего и не на что.


[Закрыть]. Особой бедой Севера был запрет внешней торговли через Архангельск. Хотя многие свои нелепые указы Пётр вынужден был отменять, хотя продолжали их отменять и его преемники, но разгром гражданского флота состоялся и преодолён был лишь через полвека, при Екатерине II.

Торгового флота Пётр не создал вовсе. Прочесть об этом нелегко, поскольку приходится вычитывать факты реальной истории в потоке восхвалений, какие поют Петру за создание им торгового флота. Еще 140 лет назад историк северного флота Степан Огородников начал с восхищения:

«всеобъемлющему уму Петра Великого предоставлено было дать России и русской торговле направление блистательно прочное» [Огородников, с. 15–16],

за которым изложил ход дел, отнюдь не блистательный и совсем непрочный. Увы, служилый историк может писать правду только так.

Степан Фёдорович Огородников

В третий и последний раз Пётр был в Архангельске в 1702 году, после чего увлёкся созданием Петербурга, а с Архангельском поступил примерно так же, как с первой женою, с Евдокией. В итоге в год появления Петра в Архангельске (1693) туда пришло 49 торговых судов, затем их бывало до 233 (но число русских среди них ни разу не превысило тринадцати), а в год его смерти (1725) пришло всего 19 [Огородников, с. 15]. Жаль, что об этом не пишут.

Постепенно Пётр вообще запретил торговать через Архангельск, город зачах, а архангельская верфь (Соломбала), до того процветавшая, еле выживала, строя купцам «новоманерные» промысловые суда вместо запрещённых привычных (лодьи, кочи и т. п.). Еле выживала потому, что после запрета рубить крупный лес (кроме как для флота военного) верфь должна была получать дозволение на каждую партию леса (притом только некрупного) от царя лично, а тот, воюя, отвечал не всегда и не сразу. Другим отраслям было ещё хуже.

Недавно архангельская аспирантка Мария Павшинская проследила чехарду петровских указов о Севере, последний из которых (апрель 1722 г.) требовал от купцов возить в Архангельск продовольствие и всё остальное «токмо для нужд местных жителей, а не для отпуска за море» [Павшинская, с. 118], словно жители могут удовлетворять свои нужды, не работая.

Историк торгового флота Николай Репин в своё время писал:

«Торговое судостроение в Соломбале продолжалось до начала 20-х годов XVIII в…. и в XVIII в. не возобновлялось. За это время на казённой верфи было построено полтора десятка торговых кораблей. В новой столице правительство не предпринимало попыток строить коммерческие суда». Таким образом, русская торговля «не была реализована ни на Севере, ни на Балтике» [Репин, с. 45].

Словом, Пётр не только убил всё, что создал в молодости на Севере, но и разорил то, что было до него. После смерти реформатора всё пришлось начинать заново – запомним это для

Очерка 4. Подробнее о гражданском флоте при Петре I см. [Овсянников и Ясински; Огородников; Павшинская; Репин].

К сожалению, из недавних руководств по истории гражданского флота России взять практически нечего. Что же касается иных руководств, то их авторы доходят и до прямой лжи о петровском гражданском флоте. Например:

«Партикулярная верфь, где строились небольшие суда для жителей Петербурга. Необходимость в речном флоте существовала из-за того, что в строящемся городе мостов ещё не было» (Голомолзин Е.В. Неизвестный Петербург. СПб., 2014, с. 105).

На самом деле было наоборот: казённая Партикулярная верфь была построена в 1716 году (для снабжения речными судами центральных учреждений и нескольких представителей петербургской знати) вовсе не потому, что в городе «ещё не было мостов». Наоборот, Пётр запретил строить постоянные мосты для того, чтобы заставить жителей заводить лодки, причём требовал только парусные суда западных образцов. На партикулярной верфи

«"оныя суда… были деланы по образцу европейскому. Его величество повелел довольно таких судов наделать и всем знатным господам безденежно раздать", „а для лучшего обучения определил ездить местным жителям в воскресные дни для гуляний… всем вместе, т. е. целым флотом“» [Пыляев, с. 236].

Полезное в принципе начинание быстро обратилось, как водилось у Петра, в репрессивное учреждение, выдававшее лицензии лишь «новоманерным» судам, на коих устраивались принудительные «гуляния», порою опасные. Наоборот, на Севере, где такие верфи были остро необходимы, их не строили.

«Все флаги в гости будут к нам» – восторженно писал Пушкин ещё до того, как занялся Петром по документам, и был, сам того не зная, прав: внешняя торговля шла почти целиком силами чужих флотов, с огромными убытками для России. Редкие российские торговые вояжи велись на военных судах, коим иногда случалось продавать на чужбине пушки, чтобы вернуться домой.

Наконец, без гражданского флота нет возможности всерьёз развивать и военный: в других странах при начале войны матросов мобилизовали в военный флот из гражданского, а в России было неоткуда [П-2, с 268]. Вот вам и петровский капитализм, и петровская модернизация.

Северо-восточный проход

В описанных условиях можно бы ожидать полного отсутствия всяких действий России по разведанию СВ-прохода, по крайней мере, в конце правления Петра, но это не так. Последние 11 лет жизни данный вопрос его занимал, и порою весьма. Вопрос освещён в Приложении к Очеркам 3 и 4, а здесь скажу только вот что. Началось с того, что в мае 1713 года он получил от своего лондонского морского агента Фёдора Салтыкова совет (см. [Берг, с. 24]):

«Велеть построить корабли на Инисейском устье и на иных реках, понеже оной реки устие позади Ледовитого моря, и в Сибири от Енисеского устия до Китаи все надлежит Вашему владению оной морской берег. И теми кораблями, где возможно, кругом Сибирского берега велеть проведать, не возможно ли наити никаких островов, которыми б мочно овладеть под Ваше владение. А ежели таковых и не сыщется, мочно на таких кораблях там купечествовать в Китаи и в другие островы, такожде и в Европу мочно отпускать оттуды леса, машты и доски, смолу и тар [дёготь], понеже там изобилство великое, а здесь в Европе зело в том великая нужда и дороговизна, и в том будет в государстве прибыль великая».

Уже здесь мы видим основную идею будущей ВСЭ – исследовать арктическое побережье не одним кораблём из европейского порта, а серией кораблей, одновременно идущих из разных российских рек. Позже Салтыков предлагал также искать торговые пути в Индию и Китай по верховьям сибирских рек от Иртыша до Амура, для чего послать и туда экспедиции. Предложения Салтыкова подробно рассмотрены в 4-10, здесь же нам интересна реакция Петра.

В его кругу идеи Салтыкова сразу же стали живо обсуждать. Английский капитан Джон Перри, покинувший Россию в 1715 году, успел отметить:

«Я сам не раз слышал, как Царь выражал своё намерение послать людей с целью снять верную карту страны, как только наступит мир и он будет иметь досуг заняться этим исследованием, чтоб определить, есть ли возможность кораблям проходить мимо Новой Земли (Nova Zembla) в Татарское море (Tartarian Sea) на восток от реки Оби, где можно было бы строить корабли для отправления к берегам Китая, Японии и проч.». И далее: «Царь предполагал посылать разных лиц с поручением исследовать, нет ли чрез него какого-либо пути сообщения, хотя сам он был такого мнения, что путь этот не существует, и говорил, что, по его соображениям, эта страна, вероятно, в этом месте соединяется с Америкой, и что эта часть света была населена в те времена, когда не было ещё тут такого множества льда и холод не так сильно свирепствовал около полюсов» [Перри, с. 41, 46].

Есть и другие свидетельства обсуждения полярной темы в кругу Петра (напр.: СИРИО, т. 40, с. 17–18), но нет никаких данных о реальной посылке экспедиции на Север. По-видимому, царь действительно «был такого мнения, что путь этот не существует». Совсем иначе откликнулся он на южные и восточные замыслы Салтыкова. Пётр вполне воспринял его идею о поиске пути в Индию через верховья сибирских рек. Он неоднократно отдавал приказы сибирскому губернатору Матвею Гагарину относительно обследования Сибири и её рек, и Гагарин превосходно их исполнял. Но он ещё и присваивал казённые суммы. Делали это в петровском аппарате едва ли не все (историки делают исключение для генерал-прокурора Павла Ягужинского, о ком мы вспомним в Очерке 4), однако именно Гагарин, как уже сказано в п. 4, попал в застенок, а затем на виселицу.

Став в 1711 году сибирским губернатором, Гагарин ещё до пожеланий Салтыкова весьма дельно и деятельно включился в задачу поиска новых земель. Он направил на северное, восточное и охотское побережья Сибири несколько поисковых групп, включавших пленных шведских специалистов.

В 4-10 рассказано то немногое, что известно о вдохновителе этой огромной работы – то был казачий полковник Яков Агеевич Ельчин, возглавивший в 1716 году по распоряжению царя Большой Камчатский наряд [Сгибнев, 1868]. Наряд собрал ряд географических сведений и обеспечил первое плавание из Охотска на Камчатку (до этого туда ехали из Якутска сухим путём через Анадырский острог, очень долгим, дорогим и опасным), о чём тоже см. 4-10.

Увы, после исчезновения Ельчина и Гагарина в застенках, почти все их достижения были утрачены. Чуть ли не единственное, что осталось, это речной путь из Якутска в Охотск и за ним морской путь из Охотска на Камчатку, которым с тех пор пользовались все, включая героев Очерка 4.

Забавно, что ключевая часть этого пути – нартовая дорога от Юдомского Креста до реки Урак, давно заброшенная, изображена на ныне используемой карте как действующая (воспроизведена в Прилож. 11 к Очерку 4).

Войны

В завоеваниях Петра принято видеть его важный, если не главный, успех. Не раз писали (в том числе Милюков), что войны были целью жизни Петра в большей мере, нежели средством. Ведение войн было единственной политической страстью Петра, ради которой он, по Милюкову, затеял (и лишь отчасти провёл) свои реформы. Кончив очередную войну, он не сокращал войско, как в других странах, а расселял его по деревням, ещё более утяжеляя жизнь крестьян. Главное же, он начинал этим войну со своим народом, обращая солдат в оккупантов, обязанных помогать властям в сборе непосильных налогов.

У нас любят вспоминать петровские победы, никогда не касаясь подробностей. Вот совсем небольшая победа – взятие крепости Ниеншанц, что была на месте Охты, пригорода Петербурга. С этого началась история Петербурга, и странно вроде, почему Ниеншанц не показывают туристам. Оказывается, Пётр уничтожил его, а население обратил, словно хан кочевой, в рабство. И

«строительные материалы из разрушенных домов пошли на постройку петербургских зданий. После взятия Ниеншанца большая часть жителей уведена в плен. Незамужние женщины, по словам Вебера, поступили в услужение к царице и придворным дамам и впоследствии времени выданы замуж. В 1714 году поселились в Ниеншанце новые жители, высланные по указу Петра из других городов». (До этого место 11 лет пустовало, а рядом строилась новая крепость.) «Земляными работами занимальсь пленные шведы», которые «получали только пищу а вольные (согнанные со всей России русские, татары и прочие – Ю. Ч.) и плату по три копейки в сутки. По недостатку землекопных орудий и других инструментов, большая часть работ производилась голыми руками, и вырытую землю люди носисли на себе в мешках или даже в полах платья» [Пыляев, с. 9–10].

Как и в деле царевича, тут больше желания унизить, чем добиться какой-то пользы. Как видим, Сталин, повинный в чудовищных депортациях, лишь повторял Петра (и Ивана Грозного).

Стоит добавить, что все петровские войны были захватническими, в отличие от войн его предшественников, которые бывали также и оборонительными. Даже Полтавское сражение (отражение вторжения шведов) было следствием вторжения Петра в шведскую Прибалтику. Часть её он в самом деле завоевал (и чудовищно разорил – см., например, Прилож. 5), зато принято молчать о том, что все его южные войны, наоборот, оказались неуспешны.

Они повели к гибели миллиона, если не больше, людей, разорили несколько миллионов, и всё это оказалось зря: в 1711 году Пётр, в итоге Прутского похода, отдал и южные земли, и флот туркам (см., напр., [Казаков, 2007]).

Любят вспоминать Полтавскую победу (где, кстати, на сотню с лишним русских пушек пришлось всего четыре шведских), но не любят – применённые в ней заградительные отряды, заимствованные из Пруссии и составленные Петром из казаков и инородцев [Казаков, 2007]. Не вспоминают также о тысячах шведских пленных, отправленных в Сибирь.

Кстати, о них вспомнил сам Пётр – когда предлагал Витусу Берингу искать моряков и корабелов в Сибири, а не возить из европейской России. Но к тому времени, после долгой каторжной жизни, из огромной массы «сылочных» шведов осталось уже совсем мало годных к службе, и поиск не дал желаемого.

Не любят вспоминать и Прутский провал. А ведь в 1711 году на реке Прут в Бессарабии Пётр I поступил так же, как до этого Карл XII под Полтавой – оторвался от тылов и снабжения, чем погубил всю кампанию. Даже хуже – Карл сумел бежать, а Пётр попал в окружение и, спасая себя лично, отдал всё остальное. Да и это удалось только благодаря твёрдости духа его новой жены, Екатерины и успеху дипломатии Петра Шафирова, вице-канцлера (впоследствии царь отправил своего прежнего спасителя на эшафот). Вырвавшись из плена, Пётр отправился в Германию – женить сына, несчастного Алексея.

Не принято вспоминать и Персидский поход 1722–1723 годов, хоть и был он победоносным (Персия потеряла всё Каспийское побережье). Пётр полагал поправить им финансы страны, но вышло иначе: поход привёл их к ещё большему разорению, поскольку доходы от захваченного оказались ниже расходов на поход. Да и сама война с Персией, традиционным союзником в борьбе с Турцией, была недальновидной. Последний год жизни Пётр провёл (страдая почками) в унынии и озлоблении (см. далее, с. 310, сноску 4).

Завоёванное разоряло казну, и персидские земли пришлось через 10 лет отдать персам. Сколько народу, включая детей, погибло в мучениях при тамошней смене власти мусульман на власть христиан и обратно, Богу известно.

Вестернизация

Люди либерального направления мысли главной заслугой Петра I дружно называют вестернизацию России, то есть её приобщение к западной цивилизации. Вот самый свежий образец:

«Если бы Пётр I не сделал Россию частью европейского мира, то не было бы не только Толстого и Тургенева. Не было бы и столь любимой нашими патриотами Российской империи. Её бы просто не существовало.

Московская Русь… заняла бы на геополитической карте мира примерно то же положение, что древняя и отсталая Персия… Украина была бы частью Большой Польши или Великой Литвы. Нашим патриотам не пришлось бы страдать по Крыму: в Крыму бы жили татары; Смоленск бы принадлежал полякам; газовые месторождения в Уренгое разрабатывала бы

Великая Швеция, а граница с индустриальной сверхдержавой Японией, в начале XX века ударившейся в поисках природных ресурсов в бурную колонизацию, проходила бы где-нибудь по Уралу.

Именно Пётр Великий привил на русский дичок европейский культурный сорт, точнее – перепривил, потому что первая прививка была сделана викингами, но потом татары срубили дерево почти под корень. Так бы и росло оно после татар – с пьянством, с опричниной, с невежеством…, если бы не Пётр.

После него мы стали носить европейское платье, после него женщины вышли из теремов, после него поэты стали сочинять "оды" и "эпитафии"…, учёные поехали учиться в западные университеты, и после него родилось в российском дворянстве совершенно неведомое дотоле и центральное для Европы слово "честь". Дворянское слово "честь", в результате которой новые Иваны Грозные – Пётр III и Павел I – получили не опричнину, а табакерку в висок» (Латынина Ю.Л. Если мы не Запад, то кто мы? // Новая газета, 2014, № 101, 10 сент., с. 19).

Этот набор необдуманных фраз не стоил бы цитирования, если бы не его источник – наша последняя свободная газета, в общем, достаточно культурная, и её самый смелый и, казалось бы, достаточно культурный автор. И ещё: если бы этот странный (мягко говоря) набор фраз не был анонсирован самой редакцией на первой полосе газеты как гвоздь её 101-го номера.

Об этом тексте подробнее см. Прилож. 6, а здесь нужно, коль скоро редакторы подобное анонсируют, сказать об источниках российских реформ. О них написано много, не только о западных источниках, но о и восточных.

Джеймс Биллингтон

Американский историк Джеймс Биллингтон в 1966 году кратко и содержательно напомнил западному обществу, что реформы начались в России задолго до Петра, что они были в культурном отношении глубже у его отца и сестры (окружавшие их писатели и художники исчезли при Петре), а у него сугубо практичны и даже примитивны: «Как и Пётр, Анна с подозрением относилась к любой интеллектуальной деятельности, которая не имела непосредственной практической ценности». Они, по Биллингтону, продолжали линию Ивана Грозного и дальнейших царей («Беспощадное усиление контроля государства над традиционными интересами церковников и феодалов»), а Тайная канцелярия Петра «по духу сходна с опричниной». Из писателей процветал лишь Феофан Прокопович, «первый в длинном ряду русских церковников, готовых служить идеологом государственной власти, использующей христианство как своё орудие». А «культуру» своих буйных пиров Пётр брал не столько у передового Запада, сколько у отсталой Польши [Биллингтон, гл. 2].

Историк-новатор Сергей Нефёдов подробно пишет в первом томе своего двухтомника о турецком характере русских административных реформ Ивана III и Ивана Грозного. Он напоминает, что Османская империя была тогда страной-лидером, что она первая ввела в широкую практику огнестрельное оружие и рациональную администрацию, служившую примером для многих стран, включая европейские. Что именно Турция, а не Европа, была для русских царей образцом для первой модернизации России.

Сергей Александрович Нефёдов

Примерно ту же картину, что в России при Петре, мы видим до него в османской Турции. Сулейман Великолепный (правил в 1520–1566 гг.) сходен с Петром I не только тем, что могущества империи достиг за счёт рокового перенапряжения сил страны, но и тем, что в то время в Турции религиозно-сословная власть уступала место военно-бюрократической (см., напр.: Иванов Н.А. Организация шариатской власти… [Феномен… 1993]).

Характерно, что 90 лет после Сулеймана в Турции длилась нелепая «власть гарема»: султаны были, в основном, слабы и за них правили их матери, боровшиеся за власть с главными наложницами. Параллель с «Бабьим царством» в послепетровской России напрашиватся. Но вернёмся к Нефёдову.

Во втором томе он отмечает главное для нашей темы – что Пётр I полагал реформы Ивана Грозного образцом для собственных действий [Нефёдов, с. 101]. Однако о реформах Петра Нефёдов пишет уже без турецких параллелей. Оно и понятно: Турция стала отставать, она больше не была лидером (с нашей нынешней позиции, но не обязательно для Петра), обращаясь в обычную восточную деспотию. И Нефёдов в своих выводах формулирует:

«регламентация деятельности сословий является достаточно обычным явлением в этатистских монархиях – в частности, в государствах Востока. В этом контексте „закрепощение“ (всех сословий при Петре I, включая дворянство и духовенство, – Ю. Ч.) не представляет собой чего-то уникального, отличающего Россию от других стран Востока, хотя, конечно, отличало её от стран Запада» [Нефёдов, с. 110].

Добавлю: в самом деле, гвардия как государство в государстве, полное подчинение священников и церковных учреждений царю, замена власти землевладельца властью чиновника (и дворянской чести – чванством начальника) – всё это неотъемлемые черты восточных империй. Если выписать свойства западных чиновников-дворян и китайских чиновников, что сделал китаист Сергей Владимирович Волков в сб. [Феномен…, 1993], то петровское дворянство, в то время сплошь чиновное, больше похоже на китайское, чем на западное. Об этом см. также другие работы С. В. Волкова по истории Востока и России.