Текст книги "Мысы Ледовитого напоминают"

9. Третий путь

В своё время Окладников справедливо удивлялся [ИПРАМ, с. 39]:

«Самое замечательное… в том, что они следовали к своей цели не сушей и не реками, а морем».

Но так ли это? Ведь никаких следов корабля нет. Вспомним, что все первопроходцы Сибири выходили в Ледовитое море реками, откуда совершали свои открытия.

Если путь вниз по Хатанге оказался нашим героям закрыт непреодолимой силой (неважно, царёвой или разбойной), то уходить им оставалось только на север, в надежде таким путем выйти в Студёное море. Попади они в западную часть озера Таймыр, туземцы указали бы им Нижнюю Таймыру (этот путь в качестве возможного упомянул Белов [ИПРАМ, с. 46]), и путники никак не оказались бы у мыса Фаддея. Напомню, они вывозили мех и, попав в море, повернули бы на запад.

А вот в восточной части озера беглецам могли указать на одну из рек, текущих в озеро с северо-востока, и о них мы уже говорили в п. 5 как о возможных путях возвращения. Теперь пора подумать, можно ли было таким путем (по рекам восточного Таймыра) попасть к мысу Фаддея изначально. Вариант этот (юго-западный путь) выглядит несколько вычурным, но нам следует, хотим мы того или нет, его рассмотреть, коль скоро его нельзя счесть невозможным в принципе.

Движение по рекам, почти весь год замёрзшим, примерно одинаково что вниз, что вверх, беглецы же были достаточно богаты, чтобы оплатить проводников, оленей, собак, нарты и всё прочее. Замечу, что часто зимний путь был предпочтительным – если река была слишком порожистой или её течение слишком быстрым. Например, именно зимой предпочитали подыматься по Малому Анюю первопроходцы, чтобы затем перейти на Анадырь (см. Очерк 5).

Вопрос в том, что было тогда известно коренным таймырцам. А им, как уверял Долгих, страна была известна до самого северного берега. Добавлю: в те годы LIA должен был вытеснять их на юг, южнее озера Таймыр, и старики ещё могли помнить, например, что с притока реки Нюнькаракутари есть волок на реку, текущую на северо-восток, в море. Как помнили прежние пути те информаторы английских агентов в Пустозёрске, о которых шла речь в Очерке 1.

Известно, что впоследствии полярники такие походы совершали – питаясь оленями и кормя ими собак, а затем, питаясь собаками и отсылая назад уже ненужных туземцев (см. Повесть). Замечу, что среди находок ПСФ описана шкура собаки, явно последней. Но были ли тогда там домашние олени, не знаю.

Словом, отряд в залив Фаддея попасть по рекам мог. Не зная про полуостров Челюскин и про LIA, не зная своей истинной широты и, разумеется, долготы, путники могли рассчитывать сравнительно легко пройти отсюда к устью Пясины, а затем Енисея (снова глянем на карту Ремезова; о лодках см. Прилож. 5). Но тут их ждал удар: берег уходил далеко на север, а море севернее островов Фаддея не таяло, и плыть было некуда. Дальнейшее известно.

Чем не версия? Пусть она и сомнительна (сочетает трудновыполнимые задачи), но она возможна (не противоречит ни одному известному факту), тогда как северный путь невозможен (противоречит надёжным фактам). И главное: если какие-то люди в XVII веке действительно возвратились с северного Таймыра на южный (см. п. 5), то это почти наверняка значит, что они знали путь. Ведь волоки бывают найдены летом знатоками местности в ходе многолетних поисков, а не погибающими, притом зимой и в полярную ночь.

Но если версия возможна, то порождает и вопросы.

Был ли вообще у наших героев коч? Никаких сведений о нём мы не имеем (небольшой чугунный шкив, через который, видимо, подымали парус, годился и для лодки, а иных остатков снастей нет). Были ли среди них опытные мореходы? Ведь так принято считать лишь потому, что путники там оказались и у них были компасы.

Собирались ли они, попав в море Лаптевых, плыть дальше (на север либо на запад) или, увидав безнадёжную ледовую обстановку, сразу решили возвращаться? Избушка построена явно летняя: стены тонкие и шатучие (Окладниковым найдены две подпорки), без конопатки и, видимо, без навесной двери.

Место её удачно выбрано для разведки будущего пути, но и только. Вернее всего, построив избушку, люди совершили в лодке разведку к западу (увидели там залив, а не пролив), сплавали на север (обнаружили вечные льды) и решили уходить на юг. Где-то в стороне от избушки заготовили мясо и жир (разделка туш на месте добычи довольно обычна) и ушли, забрав припасы и оружие. Оставили троих на людоедство и голодную смерть.

Всё это легко читается по находкам, но людоеды нам не нужны, это непатриотично. А политический заказ 1948 года был исконно патриотическим, причём патриотизм быстро перерастал в шовинизм.

10. История как шовинизм, опрокинутый в прошлое

«История – это политика, опрокинутая в прошлое» (В. И. Ленин). В 1948 году началась «борьба с космополитизмом», то есть возвеличение русского народа в ущерб иным (прежде всего – евреям, которых гнали отовсюду и громили как «безродных космополитов»; многих, уже отсидевших по приговорам 1930-х годов, отправляли в тюрьмы и лагеря снова). Начальство всех мастей и уровней спешило подтвердить свою верность правителю, пресса и литература наполнились «артамоновскими велосипедами»[35]35
  Основой легенды о велосипеде Артамонова послужила весьма сомнительная патриотическая фраза («Мастеровой Уральских заводов Артамонов в 1801 году во время коронации бегал на изобретённом им велосипеде; за это изобретение Александром I ему была дарована свобода от крепостной зависимости со всем потомством») в старинном справочнике (Кривощёков И. Я. Словарь Верхотурского уезда Пермской губернии. Пермь, 1910, с. 76). На ней была постепенно выстроена героическая биография умельца, хотя фактически не было известно ни его имя, ни даже завод. Затем был предъявлен и велосипед, изготовленный, как оказалось позже, из металла конца XIX века. Подробнее см.: ВИЕТ, 1989, № 1.


[Закрыть], поэтому «открытие мыса Челюскин русскими поморами» оказалось как нельзя кстати. Естественно, что сверху Окладникова торопили и даже карать за марризм не стали.

Сборник ИПРАМ, где Окладников был основным редактором и автором, вышел в свет в 1951 году, в самый разгар кампании. Тема русского превосходства развёрнута там открыто: предисловие прямо связало таймырскую находку с известной речью Сталина о превосходстве русского народа (1945 г.), с которой волна официального шовинизма началась. Ограничусь одной цитатой – в предисловии к сборнику сказано (с. 4), что таймырские находки

«подчёркивают то глубокое прогрессивное влияние, которое оказывали русские, проникавшие в глубь Севера, на коренное местное население».

Разумеется, из того факта, что горстка русских (о туземцах ПСФ принято молчать) погибла вдали от «коренного местного населения», ещё не следует ничего о «прогрессивном влиянии», однако призыв Окладникова писавшими об Арктике был подхвачен. Возьмем хотя бы книгу Василия Скалона, о которой уже была речь в Очерке 1. Книжку Окладникова 1948 года он упоминал.

Труд Скалона хоть и циничен, но всё-таки весьма полезен – списком литературы, которая притом вся или почти вся просмотрена автором. Говоря о мореходах близ Таймыра, Скалой смело развил идею превосходства русских, для чего взялся унизить великого Норденшельда, а затем даже восславил политику самоизоляции, известную ныне как «железный занавес».

Это не стоило бы теперь упоминания, если бы касалось только находок у мыса Фаддея, но Скалой, покончив с Норденшельдом, сформулировал свою главную посылку, ради которой написано остальное:

«в Арктику русские люди шли менее всего как завоеватели», так как «на этом пути не встречалось населения, в борьбе с которым необходимо было применение организованной воинской силы» [Скалой, 1951, с. 35].

Не стану описывать жестокую двухсотлетнюю войну России с населением Арктики, породившую самые разные формы рабства, местами доходившую до истребления местного населения. Желающим узнать реальную обстановку могу предложить, среди прочего, две недавно переизданные книги историка Сибири Петра Буцинского, одна из которых цитирована выше (п. 3) и в Очерке 1. Сам Пётр Никитич сочувствовал русскому завоеванию и отнюдь не подбирал данных о русских зверствах, но приводимый им материал страшен и заставляет вспомнить зверства испанских конкистадоров. Подробнее см. статью «Характер освоения Сибири русскими» [4-11].

К счастью, и там, и тут зверства ушли в прошлое, однако тот факт, что об этом у нас не пишут (а «у них» пишут), ведёт к процветанию патриотической лжи, она же базируется, в основном, на «исследованиях» в духе Окладникова – Скалона, хотя сами те публикации давно забыты едва ли не всеми. О сути таймырской эпопеи Скалой сказал мало, но внушительно:

«Опубликованные результаты исследований на восточном побережье Таймыра с несомненностью показали, что в XVII веке русские суда огибали Таймыр». И далее: «Теперь мы знаем, что… с древнейших времён Таймыр перестал быть преградой для русского землепроходца-моряка» [Скалой, 1951, с. 30, 32].

Как видим, пропавший коч (или два) породил фантазию не только о нём, но и о привычных плаваниях поморов. И она тут же была усвоена, уже как факт. В частности, один из патриотов вспомнил, как лейтенант Дмитрий Овцын, герой ВСЭ, писал в середине XVIII века, что он в устье Енисея

«узнал от тамошних обывателей и подле моря зимовщиков, что много-де удобнее устье Лены достигать от устья Енисея, нежель от Лены к Енисею».

Разумеется, Овцыну в его время могли рассказывать только о речных плаваниях южнотаймырским путём (ведь та пара кочей, что пропала у мыса Фаддея, уплыла на сто лет раньше и, главное, не вернулась), но это мало кого занимало. Теперь свидетельство Овцына указанный патриот читал так (РМ, с. 73):

«среди поморов ещё жива была память о плаваниях русских вокруг Таймыра».

Словом, сотворённый кумир начал самостоятельную жизнь и даже стал размножаться. Жив он и поныне [Ковалев, 2011; Клименко и др., 2012].

11. Но не будем слишком строги

Впрочем, никого не следует рисовать одною чёрною краской. Никто иной, как Скалой, заявил, притом в самое опасное для своемыслия время, что бассейн Хатанги был ко времени ПСФ довольно хорошо освоен. Этого, как мы видели, и позже старались не писать, боясь повредить патриотическому мифу. Точно так же, именно старпому «Якутии», громившему остатки загадочной избушки, мы обязаны известием о булаве, без которого не удалось бы в погибшей ватаге разглядеть вероятного атамана.

Тем более нельзя забывать, что Долгих, автор «патриотических» идей (прямой путь из Архангельска до мыса Фаддея, превосходство поморов перед Норденшельдом), сделал для понимания таймырских находок очень много. А в последующей шовинистической свистопляске он участвовать не стал и даже в своей статье в ИПРАМ не коснулся прежних своих идей.

Ещё больше сделал Окладников. Пусть политический заказ и подавил его при оглашении выводов, но не смог убить в нем учёного. Он мог бы умолчать про булаву, оставшуюся в тундре, про следы людоедства в избушке и про отнюдь не русские вещи путешественников. Тем более, не требовалось ему вставлять в доклад упоминания о массах меха [ИПРАМ, с. 14, 15][36]36
  По-рыцарски поступил Окладников, лауреат, с профессором Мстиславом Фармаковским, умершим до публикации ИПРАМ: не снял его прозападную статью о природе тканей, не вписал в неё нужных фраз, а лишь дополнил её слабой патриотической заметкой. Её автор утверждала, что всё сукно могло быть русским, ибо русские тоже умели делать сукно. Добавлю: умели, оно называлось сермягой и в ПСФ действительно было, а для иного сукна требовалось завезти в Россию иных овец и иную технику, что было сделано, но позже.


[Закрыть].

Удивительно, но один из авторов сборника, историк Арктики Михаил Белов, лишь недавно (1947 г.) ставший кандидатом наук, заявил о южном пути прямо. Он посвятил статью опровержению того тезиса Долгих, что по Хатанге и Анабару в годы ПСФ ещё не плавали. Он писал:

«Как далеко за р. Анабар… проходил торговый путь, показывают в частности находки на о. Фаддея».

А закончил он свою статью так [ИПРАМ, с. 52]:

«В 30-х годах XVII века мангазейцы, казаки и промышленники, плавая по р. Анабар, открыли о. Бегичева… Промыслы и новые отношения с нганасанскими племенами оживили этот отдалённый угол мангазейской земли… и способствовали плаванию не только по Хатангскому заливу, но и вдоль берегов Таймыра. Одной из первых таких промышленных экспедиций, вероятно, 20-х годов, и является та, остатки которой найдены на о. Фаддея и на берегу залива Симса».

Строки эти весьма поучительны: даже в самое опасное время находятся люди, которые говорят и пишут то, что полагают правдой. Остаётся тайной, как редакторы это пропустили. Не заметили (статья обширна и название её [Белов, 1951] столь отстранённо от темы, что они могли не читать её внимательно) или уступили кому-то властному, кто отрицал северный путь? Оба варианта для тех дней сомнительны. Вернее, что Окладников оставил себе путь к смене позиции на случай смены политической обстановки. Ведь и в собственных статьях (их в сборнике три) он оставил намёки на то, что южная версия приемлема[37]37
  Так, после слов «Остаётся, однако, невыясненным, откуда они шли» [ИПРАМ, с. 32], он изложил идею южного пути и возразил лишь, что «трудно, даже невозможно» допустить южно-таймырский путь, так как «слишком суровы и пустынны были тогда внутренние области» Таймыра. См. также далее, с. 276.


[Закрыть].

Да и Белов был не вполне одинок. Окладникову дали кое-какой отпор ещё в упомянутом заседании Арктического института в 1945-м. Протокола заседания не сохранилось, и всё, что мы имеем, это скупая журнальная аннотация [В Учёном совете]. Выступили 8 человек, из которых пятеро мягко раскритиковали доклад, а остальные трое призвали продолжить археологические исследования. Была принята резолюция (что надо, мол, продолжить), так что перед нами как бы девятое выступление – от институтского начальства.

Следы ножниц в резолюции ясно заметны – она призывает продолжить раскопки вообще, а не у мыса Фаддея, хотя обсуждались именно они, и докладчики призывали раскапывать именно там. Кто-то очень не хотел, чтобы учёные увидели лишнее, и в результате никто никогда не увидал того, что способно было похоронить весь северный вариант, а с ним и карьеру его приверженцев. Например, никому не следовало видеть гору пушнины, и размеров её так никто и не узнал[38]38
  Ныне её, вероятно, уже нет: Троицкий, последний, кто видел раскоп, призывал археологов не медлить, так как море быстро к нему приближается [Троицкий, 1973]. Он легко собрал «среди камней поблизости от аскопа 1945 года пакет с пожелтевшей шерстью весом с полкилограмма», и экспертиза показала, что там примерно половина соболь, половина песец [Троицкий, 1991]. Подробнее см. Прилож. 2.


[Закрыть]. Да мало ли что ещё осталось тайной?

Но вернёмся к обсуждению в Арктическом институте. Полярный гидролог Константин Гомоюнов отметил иную возможность, «южнотаймырский водный путь». То, чего Окладников старался избегать, всё же было сказано.

Статей он больше не печатал, в его книге [Окладников, 1948] ни о какой дискуссии речи нет, и без оговорок принят северный путь. Ни он, ни его спутница к теме ПСФ так и не вернулись, хотя материал этого требовал. Ну, хотя бы: булава (о ней Окладников узнал от старпома «Якутии», уже покинув бухту Симса) осталась лежать близ геодезического знака, на возвышении. Не была ли она в своё время положена на могилу атамана? Всё это следовало копать.

Северный путь надолго попал в учебники и справочники как великий подвиг русских, без упоминания южного, что продолжается и до сих пор. Это досадно, однако именно идея северного пути породила заказ властей. Там, где такого заказа не было, пропадали самые изумительные находки[39]39
  Яркий пример: в то же самое время (1944 г.) на Камчатке нашли древнегреческие и среднеазиатские монеты [Марков, 1949], но никакой экспедиции туда не послали и саму находку забыли. Никому тогда в голову не пришло сочинить сказку о предке русских, который за тысячу лет до итальянца Марко Поло затмил его подвиг.


[Закрыть].

Лишь в 1973 году Троицкий вновь заявил в печати, что северный путь был невозможен. К сожалению, собственный вариант Троицкого (он уверял, что неведомые мореходы плыли из устья Лены) построен тем же «методом», что и критикуемый им, т. е. по законам мифа, и так же поражает равнодушие Троицкого к противоречиям. Этот вариант не мог тогда иметь успеха (не было заказа), однако следует признать, что именно Троицким был введён в оборот восточный вариант южного пути, каковой тоже должен быть рассмотрен.

Резьба на ноже из зал. Симса

«С большей или меньшей вероятностью можно прочитать начало надписи как Акакиа» [ИПРАМ. с. 141]. Второе слово начинается, ещё более гадательно. буквами М. У и Р

Троицкий никак не объяснял ни вещей и женщины с северо-запада Сибири, ни способа возможного ухода выживших на юг. Четверть века его не слушали, но вот, уже после его кончины, «Полярная энциклопедия школьника» (изд. «Северные просторы») вновь направила наших злосчастных путников к мысу Фаддея из устья Лены. И не как-нибудь, а под началом некоего Акакия Муромца, о котором ничего, кроме возможного имени на рукояти ножа[40]40
  Высказано обоснованное мнение, что это просто орнамент – наряду со всем известными симметричными орнаментами бывают орнаменты, имитирующие текст [Свердлов, 2002]. В таком случае нож не был именным, его владелец не был Акакием, он мог быть неграмотным и нерусским. В самом деле: «Точно такое украшение ножей применяют до сих пор долгане и нганасаны Таймыра» [ИПРАМ, с. 141].


[Закрыть], неизвестно. В лучших традициях хорошо забытого 1948 года по страницам учебной и справочной литературы покатил новый «артамоновский велосипед»:

«Муромец Акакий… русский арктический мореход, промышленник, первооткрыватель западной части моря Лаптевых…

В 1630-х годах вместе с братом Иваном занимался пушной торговлей в бассейне Лены. В 1640-х гг. с грузом мехов отправился на двух кочах из дельты Лены на запад» (Поляр, энцикл. школьника. Биография, том трёхтомника.

Сост. В. И. Магидович. М., 2000, с. 34).

И так далее. Здесь всё неправда, а неправда всегда выдаёт себя тем, что не может образовать ядра явления (см. п. 2 и Пролог) в силу отсутствия самосогласованности. В самом деле, имя установлено по ножу и не говорит о статусе владельца (даже если действительно прочтено имя), каковой измышлен без обращения к фактам, а потому всё распадается. В бассейне Лены в 1630-х ещё не было торговли (едва устанавливался сбор ясака)[41]41
  Низовья Лены освоены лишь в 1640-х, отчего туда помещено и плавание, но в данные годы западное побережье моря Лаптевых уже было освоено с Хатанги, и «Акакий» мог быть первым только в отношении посещения зоны мыса Фаддея. Кстати, называть первооткрывателем принято только того, кто вернулся и сообщил. Наконец, торговец в глубине материка (именно таковыми были муромцы) и мореход – разные люди.


[Закрыть]. Составителю эти годы нужны только потому, что в то время в совсем другом регионе (в низовьях Енисея) действовало семейство купцов-муромцев [Обручев, 1973, с. 49–51].

Зачем вся эта глупая ложь с Акакием, и надо ли о ней вспоминать? Увы, надо, ибо её готово слушать якутское общество, и надо понять, почему. Акакий стал основой разных сюжетов, и родился миф. А родился он потому, что на него возник заказ: по всей видимости, новым якутским властям нужна та история, в которой открытия велись из Якутии, и они согласны платить.

Тут надо вспомнить, что миф – явление во все времена общественное. Если есть заказ от общества или начальства, миф укореняется, если нет – нет. Соответствие известным достоверным фактам при этом не требуется, так что напрасно Леонид Свердлов раскрывал (притом весьма убедительно) нелепости «биографии» Акакия [Свердлов, 2002] – его не слышат, как 70 лет назад не слышали доводов против догмы Долгих-Окладникова.

Похожий «артамоновский велосипед» мы увидим в Очерке 4 у могилы Прончищевых. С этим сегодня ничего нельзя поделать, но за науку обидно.

Разумеется, усердие Магидовича-младшего очень навредило выяснению истины, ибо нелепость выдумки выглядит для многих как нелепость восточного варианта. Но этот вариант южного пути совсем отвергать нельзя. Люди с Запада могли быть взяты на борт где-то близ Хатанги судном, плывшим с востока, а таковое судно в свете новых данных видится возможным. Дело в том, что раскопки в поселке Усть-Оленёк обнаружили некоторые вещи, сходные с вещами ПСФ [Старков, 2013], а зимовье тут основано в 1633 г. (см. с. 369). Так что ПСФ могло отправиться отсюда[42]42
  Оттуда могли отплыть вовсе не беглецы, а люди, желавшие честно доставить казну из Оленька в Хатангу морем, а странно одетые люди (воры?) могли примкнуть к ним позже, сообщить о разбойниках на Хатанге и тем побудить их изменить курс. Добавлю, что в Усть-Оленьке тоже найдены русские женские украшения.


[Закрыть], если оно произошло после этой даты. К возможной дате отплытия ПСФ и следует теперь обратиться.

12. Как же было на самом деле?

Мы уже выяснили, что идею северного пути надо отвергнуть как противоречащую фактам. Наоборот, южный путь возможен, и у него есть варианты. Более правдоподобным выглядит движение с Хатанги к мысу Фаддея морем, но и юго-западный (речной), и юго-восточный (с Оленька) варианты ничему не противоречат. Все варианты (как и другие непротиворечивые, если они появятся) лучше всего оставить как возможные. То, что окажется в них общего (ядро), и есть нынешний ответ на вопрос, как же было на самом деле.

На сегодня ответ примерно таков. То была разнородная ватага людей из разных слоёв общества – пришлых из Европы (с Запада и с русского Поморья) и Сибири (как русских, так и коренных жителей севера Западной Сибири), а также, вероятно, местных таймырцев. Она везла обширную добычу (с юга Таймыра и/или из устья Оленька) в Европейскую Россию, была вынуждена уйти с привычных путей (бегство) и оказалась в море к северу от мыса Фаддея (прибыв по морю или по рекам). Здесь она разделилась на две группы, причём многие путники, видимо, тогда же погибли. Западная группа построила летнюю избушку, в которой трое остались зимовать без всякой надежды выжить, а остальные, вероятно, ушли и, возможно, достигли юга Таймыра, где могли остаться жить. Восточная группа, видимо, погибла вся, однако некоторые тоже могли спастись как по суше (можно указать возможные пути их возвращения по рекам), так и по морю, если встретили промысловиков.

Изменение толщины годовых колец деревьев на юге Арктики в XVII веке

(данные О. В. Сидоровой и др.) указывают также даты извержений вулканов, возможно, вызвавших краткие похолодания в ходе LIA

1 —Таймыр, западнее устья Хатанги;

2 – район нижней Индигирки, западнее Русского Устья

Здесь много допущений, зато время нашей экспедиции можно указать довольно точно: 1640 плюс-минус один год.

Для этого достаточно вспомнить, что в XVII веке LIA был в полном развитии, а это видно из графика векового хода температур Субарктики, приведённого в Прилож. 2 к Очерку 1. В таких условиях достижение столь высоких широт было, вернее всего, возможно лишь в короткие периоды потепления.

В начале века было так же холодно, как через сто лет, когда в тех же местах плавал «Якуцк» (см. Пролог). Удобно

сравнить оба плавания, поскольку для «Якуцка» известны летние температуры, и обеим экспедициям удалось достичь островов Фаддея. «Якуцк» не смог сделать этого в холодное лето 1740 года, но смог в тёплое, поэтому и беглецы тоже могли суметь это только в достаточно тёплое лето, бывшее много теплее среднего многолетнего.

Для нахождения такой возможности следует взять более подробный график для XVII века. Из него видно, что после 1617 года существенное превышение температуры лета над средней многолетней наблюдалось у Восточного Таймыра только в 1637–1641 годах [Christiansen, Ljungqvist, 2012, график 4]. Выше приведён нужный фрагмент графика с указанием извержений вулканов, возможно, вызвавших соответствующие краткие похолодания в ходе LIA.

Конечно, беглецы не выбирали год для бегства, однако только в эти 5 лет (а вернее, в 1640 или 1641, после ослабления льдов в предыдущие годы) и была у них довольно реальная возможность достичь тех же широт, что позже достиг «Якуцк». Подробнее см. Прилож. 7.

Остальное остается пока предметом догадок и безнадёжных споров. Прояснить историю сверх сказанного в принципе может обследование островов Фаддея и бухты Симса[43]43
  Тщетные призывы к этому раздаются уже 70 лет (напр. [Ковалёв, 2011, с. 27]).


[Закрыть], а также острова Большой Бегичев. Возможен и поиск в письменных источниках. Но надежды на это мало.

Сказанное о судьбе ПСФ отнюдь не означает, что «всё так и было». Нет, изложенное ядро события показывает лишь возможность непротиворечиво его объяснить. В принципе возможны и другие объяснения.

(Таковы же по своей сути схемы событий, приведённые в Очерке 1.)

А объяснить надо: столь раннее достижение столь высоких широт важно для понимания истории освоения нового вообще и в Арктике особенно. Неведомые люди дошли как раз до тех мест, каких смогла достичь ВСЭ спустя сто лет при мощной поддержке государства и крайнем напряжении сил. Она нашла здесь многолетние льды (их даже сочли вечными – см. Очерк 4).

Оборот бронзового зеркала с крылатым кентавром (остров Фаддея). В центре налай с проушиной для шнурка

Вернее всего, ПСФ прошло мыс Фаддея морем с юга, из устья Хатанги. Сделав это за сто лет до ВСЭ, оно рассказало своим подвигом очень многое. Быть не может, чтобы кочи, выходившие из Хатангского залива Восточным проливом, все до единого поворачивали только направо, к Анабару. Путь налево, на север, тоже был пройден: свидетельством тому, как минимум, две избы XVII века (на острове Большой Бегичев и в Петровской бухте). И вот мы видим, что путь был пройден до самого предела, до сплошных льдов, притом пройден весьма рано. Белое пятно истории Арктики перестаёт быть белым.

Возможно и другое – что наши герои достигли залива Фаддея в нартах по льду рек. Если так, то налицо другое удивительное достижение, и тоже за сто лет до ВСЭ, а упомянутые береговые избы поставлены другими первопроходцами, другими безвестными героями.

Основные результаты исследования находок ПСФ не зависят от того, каким путём прибыли наши герои к мысу Фаддея. Вот один из таких результатов: Долгих, первый исследователь ПСФ, изучив остатки одежды и украшений, пришёл к выводу, что нынешний (для середины XX века) нганасанский женский костюм за триста лет не изменился по существу [ИПРАМ, с. 188]. Все такие находки служат основным (а иногда и единственным) источником по самым различным вопросам культурной истории Севера.

Так, бронзовое зеркало с крылатым кентавром на фоне звёзд было привезено к мысу Фаддея из Средней Азии. Оно признано «древнейшим представителем» таких зеркал, а местом скопления находок таких зеркал является низовье Оби [Окладников // ИПРАМ, с. 160–166]. Значит, культурное влияние шло на сибирский Север не только из России, но и из Средней Азии (прежде всего из Бухары), по Иртышу, на нижнюю Обь. Известно, что «с проникновением в Сибирь русских, торговцами с юга оказались там именно бухарцы» [Бычков, с. 106]. Следовательно, культуру туда несли и прежде, до русских.

Другая женская вещь – обрывок сарафана-зырянки, каковой носили тоже на нижней Оби. Там же, на нижней Оби, – ближайшее к мысу Фаддея место, где растёт кедр, из которого вытесаны поплавки, колчан, основа иконы складня и две стрелы [ИПРАМ, с. 20, 199]. Очевидно, кто-то был оттуда, возможно, муж и жена.

* * *

Есть много свидетельств того, что русские землепроходцы и мореходы совершали открытия, о которых молчат летописи. Столб у мыса Неупокоева – одно из них. Откуда поморы пришли туда – с Таймыра, с Гыдана, с Ямала, с Новой Земли? В любом случае это было блестящим достижением, но осталось никем не исследованным.

Единственное известное мне изображение северной версии ПСФ [Свердлов. 2001]

Реальное плавание из бассейна Енисея по рекам и волокам на Хатангу и далее, за мыс Фаддея, более значимо, чем убогая выдумка (выгодная в годы разгула шовинизма) про путь вокруг мыса Челюскин, ибо оно укладывается в историю и тем самым говорит о реальном подвиге. Оно может быть прослежено по этапам – либо реально зафиксированным там и тогда (сбор ясака на Южном Таймыре, плавания из устья Хатанги в море, избы на его берегу и др.), либо иллюстрировано серийными фактами (реальными параллелями из других путешествий): уход Баренца в лодках с зимовки, зимовка Нансена без дров и др. Есть и подтверждения в народных сказаниях. Наоборот, выдуманный северный путь удаётся показать лишь обобщённой линией (см. картосхему), и она нереалистична: путь через Карские ворота был в те годы уже лет 30 как закрыт, прямого пути из Баренцева моря в Енисей не называл никогда никто. Тем более ПСФ: даже при самых удачных условиях оно потребовало бы двух страшных зимовок у северного берега Таймыра.

Они были бы за почти 400 лет обнаружены, но мы знаем лишь одно в устье Пясины, а далее лишь следы костров к востоку от мыса Лемана, без следа зимовки – см. карты перед титулом и на с. 32. Хотя люди могли прибыть туда лишь осенью (единственный известный поход из Енисея в Пясину (К. Курочкин, 1610, см. далее) занял всё лето), но очевидно, что зимовка оказалась невозможной.

* * *

И не вижу оснований замалчивать подвиг, даже если наши герои в самом деле везли краденое или награбленное (ведь и Северо-западный проход в Америке исследовали пираты Её величества). То были реальные люди, а не вымышленные идеальные первопроходцы из учебников. Словом, находки были достойны более подробного изучения, чем проведённое. Почему так?

Потому, что напечатанного было вполне достаточно, чтобы заявить о «глубоком прогрессивном влиянии». На самом деле все знают, что оно привело к разорению природы, катастрофическому сокращению численности (а то и полному истреблению) некоторых племён[44]44
  В 1650 году Дежнёв в верховьях реки Анадырь собрал ясак с только что открытых анаулов (одно из племен юкагиров). Вскоре его соперник Михаил Стадухин попытался сделать то же повторно, но анаулы воспротивились и «за непокорность были совершенно истреблены» [Сгибнев, 1869, № 4, с. 67, 69].


[Закрыть], к позорному упадку хозяйства и культуры оставшихся. В наше время об этом начинают вспоминать:

«Мы считаем себя самыми умными, красивыми, культурными. Поэтому столетиями старались навязать наши веру и культуру племенам и народам, населявшим восточные земли нынешней России, искренне веря в то, что несём им счастье и цивилизацию. Только они по-другому понимали своё счастье и старались обойтись без нас» [Бычков, 2006, с. 2].

Правда, мы можем почти уверенно сказать, что те русские, что приплыли к мысу Фаддея, вольно или невольно учили туземцев – масштабно воровать и уходить от русской стражи (вариант: от русских разбойников). Тема актуальна и в наши дни, но вряд ли этим можно гордиться.

Кстати, тему пагубного влияния русских прояснил как раз Долгих. (Насчет ПСФ он сказал много лишнего, но эту его статью этнографы даже не упоминают. Она, видимо, была вызвана обстоятельствами.) Как этнограф он был весьма талантлив, аккуратен и честен. В частности, в 1954 году он направил властям отчаянное послание о вымирании малых народов Крайнего севера. Он отверг ходячее убеждение о склонности их к вымиранию: за те полтора века, что российская власть не истребляла их, численность их утроилась, а за 25 лет вовлечения в «советское строительство» сократилась в полтора-три раза, причём особо пострадали совсем малые (сотни человек) народы (Долгих Б.О. Население… крайнего Севера Красноярского края // Ин-т этнологии и антропологии РАН, Полевые исследования. Новая серия. М., 1993, т. 1, вып. 2, с. 125–129).

А ведь было хорошее, было. Вспомним русскую девушку из нганасанского мифа, щедрую и великодушную, простившую непутёвого эвенка, словно младшего брата. Вспомним и «волосатых людей», то есть русских, которые среди угодий туземцев успешно прятались от русских же. Далее, в Очерке 4, мы узнаём и слова Харитона Лаптева, героя ВСЭ, о том, что тавги (нганасаны) «с охотой помощь чинят Камчатской экспедиции». Для сравнения см. сноску 1 на с. 110.

Обиды пришли на Таймыр никак не от мыса Фаддея.