Текст книги "Истоки американо-китайских отношений"

Ван Браам осуждал существование кули в Китае и согласие с их существованием других китайцев, да и многих из них самих. Инстинктивно Ван Браам, вероятно, понимал, что в Китае, таким образом, полностью отрицается человеческое достоинство, когда речь идет о людях, выполнявших самый тяжелый труд, то есть о кули, что к ним относятся бесчеловечно. Однако Ван Браам, очевидно, прятался от мысли о том, что это недопустимо и внутри Китая, и на международной арене.

После наполеоновских войн Британия направила другую миссию в Китай под руководством лорда Амхерста, еще раз попытавшись учредить постоянное посольство в Пекине, открыть порты для торговли и в целом добиться дальнейших торговых уступок от китайцев (С. 48). Однако Амхерст оказался еще менее успешен, чем его предшественник лорд Маккартни (С. 48–49). Переговоры относительно церемонии коутоу были краткими и неприятными. Амхерст напрочь отказался совершать такие жесты, выражающие почтение, хотя китайские официальные лица настаивали на утверждении, что Маккартни выполнил церемонию. В результате Амхерст немедленно был выслан из Пекина, даже не увидев императора. Официальный историк посольства сэр Генри Иллис назвал действия китайцев «беспрецедентной наглостью» (С. 49).

Амхерст, как и Маккартни и Титсинг, оставил на долю других сотрудников посольства все описания этой миссии.

Один из них отрицал существование (такого факта, как) умерщвление младенцев. Этот купец Абель, сопровождавший миссию, постоянно выказывал восхищение тем порядком, который Китай установил над обширным районом в форме деспотического правления, и эффективностью строительства дорог и каналов. Таким образом, в данном случае превалировали более благожелательные взгляды, которые все еще существовали, наряду со стремительно возраставшими враждебными чувствами (С. 49).

Хирург доктор Джон Маклеод остро враждебно относился к Китаю. В 1816 году он был на корабле с миссией Амхерста. Кораблю отказали в причале в Кантоне после посещения Кореи и Формозы (С. 49).

С точки зрения этого автора, китайцы реагируют только на силу. Он констатировал: «Полумеры представляются плохим методом во всех случаях, особенно когда речь идет о нецивилизованных народах…» (С. 50) Вместо церемонии коутоу Маклеод рекомендовал будущим миссиям в Китай применять «удары по башке» (С. 50). Маклеод свидетельствовал, что Ансон дал такой же совет Западу ранее (С. 50).

«Терпение (воздержанность) и ошибочная снисходительность более великих цивилизованных стран, – предупреждал он, – придает храбрости этим дикарям. Причем не только с тем, чтобы рассматривать всех европейцев как варваров, но фактически и третировать их как таковых» (С. 50).

В книгах иностранцев, побывавших в Китае, появилось утверждение о том, что добиться договоренности с китайцами, установить нормальные торговые и иные отношения можно, только применив силу. Терпение и снисходительность не дадут желательных результатов.

Иными словами, иностранцы приходили к выводу, что поведение властей Китая было настолько враждебным, что это требовало применения силы в целях достижения с китайскими властями договоренностей на основе равноправия. Сила виделась при этом как рычаг, позволявший добиваться равноправия. Такой была реакция иностранцев на неравноправие, проявленное властями Великой Цинской империи.

Работе Маклеода присущи два других важных аспекта. Вплоть до того времени, когда миссионеры-протестанты прибыли во множестве, он был единственным автором, который открыто и со всей серьезностью поставил вопрос о статусе Китая как цивилизованной страны. Бэрроу лишь намекал на это. Согласно мнению Маклеода: «Китайцы… являют собой мрачный пример извращенности человеческой натуры; они демонстрируют собой такой народ, который на протяжении неких двух тысяч лет жил в обстановке первых лучей восхода, проблесков цивилизации и в результате состояния, когда были явлены некие узколобые (узкие, ограниченные) принципы, так никогда и не превратился из рассвета в полноценный солнечный день. Однако, исходя из глупых предположений, считая себя венцом творения, и при абсурдной тирании, сковывавшей человека по рукам и ногам там, где дело касается человеческого понимания, делая это путем запрета каких-либо инноваций и улучшений, Китай (по мнению китайцев) может и должен быть в настоящее время величайшей нацией в мире» (С. 50).

Люди, которые писали о Китае, в частности Маклеод, задумались над вопросом о том, является ли Китай цивилизованной страной. Понятие цивилизации представлялось им при определенных условиях применимым ко всем частям человечества. Исходя из своего понимания цивилизации, они относили страны либо к цивилизованным, либо к нецивилизованным.

Побывав в Китае, Маклеод первым усомнился в том, что Китай является цивилизованной страной. Так было выдвинуто положение о том, что понятие цивилизации, цивилизованности разделяет иностранцев, европейцев, людей Запада, включая США, и китайцев. Нецивилизованность китайцев при этом, с точки зрения Маклеода, выражалась и в том, что они, китайцы, исходили из глупых предположений, считали себя, то есть китайцев, в отличие от некитайцев венцом творения. Это означало, что образу мыслей китайцев, с точки зрения Маклеода, были присущи национальный эгоизм, национальный эгоцентризм, мысль о превосходстве китайской нации, своего рода «расовое превосходство» китайцев над людьми всех остальных наций.

Одновременно китайцы не возражали против жизни в условиях абсолютной тирании или деспотии, будучи скованы по рукам и ногам там, где речь шла о каком бы то ни было творчестве и о нововведениях, об улучшении жизни человека, людей. Китайцы, будучи именно такими, одновременно считали себя величайшей нацией в мире.

Итак, с одной стороны, китайцы не были цивилизованны, с другой стороны, они не протестовали против существования в условиях тирании, и при всем при этом, с их точки зрения, Китай мог и должен был быть «в настоящее время величайшей нацией на Земле».

Отсутствие цивилизованности, с точки зрения европейцев, сочеталось с претензиями на роль величайшей, то есть главной и господствующей нации на планете. Господство нецивилизованной нации – вот будущее человечества, если бы оно попало под господство китайцев. Вероятно, что к таким мыслям приходили Маклеод и другие иностранцы.

Позднее миссионеры-протестанты поставили под вопрос статус Китая как цивилизованной страны по той причине, что Китаю недоставало открытия слова Божия. Однако Маклеод пришел к такому же заключению, потому что китайцам недоставало западной концепции прогресса, при которой ценились торговля (коммерция) и постоянные нововведения (инновации). Осуждение статичного положения Китая и его ориентации на прошлое в возрастающей степени превалировало по мере продвижения XIX века вперед, особенно среди американских купцов. Ведущие апологеты китайской цивилизации, такие как Ван Браам, Стонтон и Абель, были теперь традиционалистами, которые восхищались китайским акцентом на древних обычаях и инстинктивно симпатизировали строго управлявшемуся аристократическому обществу в Китае (С. 50).

По иронии судьбы в XVIII веке жили такие новаторы, как Вольтер, Лейбниц и Уильям Темпл, которые в целом восхищались Китаем (С. 50–51).

Прогресс, торговля, нововведения – вот то, что представлялось, в особенности купцам, отражением и выражением главных тенденций в их мире в XIX веке.

В Китае они осуждали и его статичное положение, а также его ориентацию на прошлое.

Попутно отметим, что и до сих пор в Китае продолжают, уже в новых условиях, говорить о «великом возрождении великой нации Китая». Так поддерживается существование мысли о превосходстве нации Китая, которое якобы существовало в прошлом в мировой истории.

Иностранные дипломаты при этом иной раз оказывались своего рода традиционалистами, консерваторами, потому что они восхищались именно упором в Китае на древние обычаи и инстинктивно симпатизировали строго управлявшемуся аристократическому обществу в Китае. По сути дела, это было сочувствие «порядку», «стабильности», «устойчивости», а на самом деле самовластию, самодержавию, феодализму и фашизму в их нынешних формах в современном мире, прежде всего в Китае.

Так в Китае, в воззрениях иностранцев на Китай сталкивались прогрессивные и регрессивные суждения. В двери Китая стучался прогресс. Китай не хотел открывать эти двери и при этом претендовал на то, что система управления населением, обществом, то есть политический режим, существующий в Китае, якобы был наилучшим во всей мировой истории. Тут имели место и предубеждения, и несовместимость представлений обеих сторон о «правильном» и «неправильном» поведении китайцев и иностранцев в отношении друг друга. Эти части человечества начинали знакомиться, но при этом пока выяснялось в большей степени то, что их разделяло, а не соединяло. Так постепенно вызревал конфликт между китайцами и остальным человечеством.

Другая значительная черта книги Маклеода состояла в том, что он, как и Бэрроу, кажется, предвещал современные расистские позиции (взгляды). Рассуждая о синофилах в Европе, он делил их на две группы. Одна… восхищалась китайцами на том единственном основании, что привычки у них неизменны, что они преданы своим древним обычаям. Другая группа, состоящая из синофилов, приписывала подозрительность, низость, мошенничество, глупое высокомерие и все иные дурные качества китайцев их порочной власти. Эти люди были в достаточной степени глупы, чтобы верить в то, что, изменив власть, китайцы станут «веселым, цивильным, производительным и честным народом». В то же время он предостерегал, что у характера, присущего китайцам, имеются глубокие корни и что явно похоже на то, что сама власть в Китае – это продукт «природного дефекта», присущего народу Китая. Здесь Маклеод не только предвидел теорию генома культуры, но и утверждал, что всякий, кто не видит Китай в таких характеристиках, был синофилом (С. 51).

У иностранцев, изучавших Китай, пытавшихся составить собственное представление о Китае и донести его до людей в своих странах, возникал трудный вопрос о том, почему у китайцев имеются такие дурные качества, опасные для остального человечества, почему им присущ такой характер. И здесь приходила в голову мысль о том, что все это идет «от природы», от заложенного самой природой дефекта культуры китайцев.

Вплоть до настоящего времени ответа на этот вопрос нет. Можно говорить об иррациональности поведения Мао Цзэдуна и его последователей. Однако исчерпывающего или убедительного объяснения их поведения нет. Приходится просто считаться с тем, что Мао Цзэдун и его последователи вели и ведут себя именно так, а не иначе, и приспосабливаться к этому, реагировать на это, защищать свое человеческое достоинство при встрече с этим.

Последняя и самая важная из работ о Китае, произведенная миссией Амхерста, была журналом-дневником сэра Генри Иллиса. По частоте ссылок редакторов американских журналов до Опиумной войны она уступала только докладам Бэрроу и Стонтона.

Мнение автора о китайском обществе было точно так же низким (С. 51). Он мало что добавил к мнению предшествующих синофобов (С. 51–52).

Иллис критично оценивал деспотичную форму правления в Китае. Это была та тема, которая действительно разделила на два лагеря авторов-дипломатов. В памяти каждого из них все еще был шок от французской революции. Такие люди, как Маккартни, Стонтон, Андерсон, Ван Браам и Абель, восхищались эффективностью, с которой Пекин контролировал огромную массу китайцев. Иллис не принял это. Он пришел к выводу о том, что китайский абсолютизм зашел слишком далеко и степень, до которой человек «оказывался в зависимости от милости или каприза деспота» и даже самого мелкого чиновника, неприемлема «для любого цивилизованного человека» (С. 52).

Иллис зачастую ясно давал понять, что он рассматривает китайцев как полуцивилизованную или полуварварскую нацию. Сардонически он принимал утверждение синофилов о том, что Кантон не представляет собой истинную картину Китая, добавляя, что его путешествие во внутренние районы убедило его, что кантонцы были более продвинуты, чем (другие) китайцы где бы то ни было еще, в силу их контактов с цивилизованными европейцами! Однако в каждой из частей Китая люди и их культура были «ниже на много градусов по сравнению с цивилизованной Европой во всем том, что создает подлинное величие нации» (С. 52).

Иллис также не принимал ссылку на классовые различия с тем, чтобы смягчить свою критику. Например, в ходе дискуссии по вопросу о личной гигиене китайцев он настаивал на том, что «ужасный неприятный запах (вонь), присущий им персонально», исходит от мандаринов так же, как и от кули (С. 52).

В своем заключительном анализе Иллис назвал китайцев теми, кто лишен и того, и другого: «утонченности и комфорта цивилизованной жизни» и «дикого (природного) интереса, присущего большинству полуварварских (полудикарских) стран». Он делал вывод с явным вызовом (презрением): «Если бы не… пустячное удовлетворение, возникающее из-за того, что мне довелось быть одним из немногих европейцев, которые посетили внутренние районы Китая, я бы считал время, которое пролетело, ушедшим безвозвратно» (С. 52).

В труде Иллиса подчеркивалось, что для любого цивилизованного человека неприемлема та степень, до которой человек оказывался в зависимости от милости или каприза деспота и даже самого мелкого чиновника. Таким образом, именно вопрос об уважении к человеческому достоинству, к человеческой личности, отрицание деспотизма, самовластия – вот то, что разделяло европейцев и китайцев, в первую очередь власти Китая.

Итогом русской миссии в Китай в 1821 году явилась книга о своем путешествии Георгия Тимковского, опубликованная в 1827 году.

По сути дела, это не была миссия в полном смысле этого слова, поскольку русским было разрешено с 1728 года постоянно иметь шесть священников и четырех «прислужников (служек)» в целях размещения русской церкви в Пекине и для изучения китайского языка. Русским было разрешено вести торговлю только на суше, и размещение русских в Пекине представляло собой не постоянное посольство в нормальном смысле, а грубый эквивалент иностранных учреждений в Кантоне. Тем не менее книга Тимковского воспринималась американскими издателями скорее как высказывания дипломата, нежели купца. А ее автора видели как важный источник сведений (идущих) изнутри Китая, поскольку он провел целый год в Пекине и показал дополнительные знания о районах Монголии и китайских регионах, граничащих с Сибирью. По сути дела, Тимковский повторил те же самые критические соображения, которые были присущи другим авторам-дипломатам. Поскольку несколько американских купцов утверждали, что Китай и Россия одинаково являются деспотиями, причем в одной деспотии управляют бамбуком, а в другой дубиной, интересно отметить, что этот русский дипломат со всей остротой осуждал жестокие законы, палочную дисциплину и применение бесчеловечных пыток в Китае. Суждения Тимковского относительно Китая были, однако, менее критичны, чем думали об этом несколько американских наблюдателей; один обвинял его в клевете на китайцев, а другой в попытке «подтвердить мнение Бэрроу о моральной неполноценности (низости) этой страны» (С. 53).

Важно отметить, что записки русского дипломата Тимковского были изданы на Западе и оказали свое влияние на восприятие там китайцев. Тимковский был знатоком Китая. Он со всей остротой осуждал жестокие законы, палочную дисциплину и применение бесчеловечных пыток в Китае. Таким образом, в этом отношении все иностранцы придерживались одинаковых взглядов.

Впечатления Джона Дэвиса от 1836 года, хотя они и появились позднее, нельзя опустить при обозрении факторов серьезного влияния на мнение американцев о Китае. Его работу можно сравнивать с трудами Стонтона и Бэрроу, если судить по дискуссии в американских журналах на протяжении большей части XIX столетия, и все это публиковалось в десятках изданий по обе стороны Атлантики. Дэвис прибыл в Китай в составе миссии Амхерста, остался там в качестве официального представителя Ост-Индской компании и вошел в состав неудачной миссии Напье в 1834 году. В то время Китай все еще отказывался принимать профессиональных дипломатов, кроме как в качестве части специальных посольств. В миссиях, которые функционировали в этот промежуток, имелись лишь спикеры в интересах купцов, которые действовали по национальному признаку. Неопределенный статус Напье и привел к провалу его миссии в 1834 году. С окончанием чайной монополии Ост-Индской компании (компании Восточной Индии) британцы попытались нанять Напье в качестве официального посла; однако китайцы хотели принять его только как торговца, как прежде всего спикера от имени группы торговцев и только во вторую очередь как дипломатического клерка.

Описание Китая Дэвисом было эклектичным и пестрым (С. 53).

Его финальным выводом было следующее: китайцы не в полной мере заслуживают той серьезной критики, которая обращена в их адрес европейцами; их «недооценивают или скорее им нечестно приписываются определенные моральные качества». Дэвис, однако, соглашался с тем, что в общении с китайцами эффективным методом является только сила. Адмирал Дрюри и лорд Напье, в частности, игнорировали этот урок, что усилило «высокомерие китайцев» (С. 54).

Дэвис также подтверждал вывод о том, что в общении с китайцами эффективным методом является только сила.

Рассказ о дипломатах, участниках дипломатических миссий в Китай, которые оставили свои воспоминания об этих путешествиях, можно завершить обращением к тому, что было выпущено в свет двумя членами миссии под руководством Робертса, которую президент США Джексон направил в Азию в 1832 году.

По сути дела, это был первый шаг правительства США с целью начать действовать в этом районе земного шара.

Итак, свои воспоминания оставил прежде всего сам Робертс.

Робертс руководил миссией, направленной президентом США Джексоном в несколько азиатских королевств в 1832 году.

Робертс оспаривал утверждения других дипломатов о том, что тирания в Китае дает такой результат, как порядок и спокойствие. Он писал, что, напротив, «почти ежедневно на самых видных местах в Кантоне и его окрестностях появляются бросающиеся в глаза объявления об убийствах, бунтах, грабежах, шокирующих и противных природе человека преступлениях или похищениях детей, убийстве новорожденных, самоубийствах, то есть обо всех тех зверских и противных природе преступлениях, о которых мир когда-либо слышал или читал» (С. 54).

Более в манере протестантских миссионеров Робертс не только выражал ощущение шока, но и реальное негодование в связи с поклонением идолам и пороками, которые он обнаружил в Китае (С. 54–55). «Они живут без Бога и отделены от духовной жизни, поклоняются делу своих рук, позоря человеческий разум», – гневно возмущался он (С. 55).

Здесь обращает на себя внимание различие во взглядах на Китай европейцев и американцев того времени.

Европейские дипломаты или их часть, очевидно под воздействием бурных событий в Европе, страшась революций, руководствуясь стремлением к покою и порядку, иной раз оправдывали тиранию в Китае, считая ее залогом порядка и спокойствия.

Американец Робертс, чья страна возникла в результате восстания против колониальной зависимости от англичан, обращал внимание на то, что тирания в Китае есть, а порядка нет. Более того, в Китае совершаются зверские и противные человеческой природе преступления.

Не менее важным представляется и то, что в основе взгляда на Китай у этого американца, представителя президента Америки, лежали те общечеловеческие ценности, которые для христиан в Америке неотделимы от Бога. Робертс считал, что китайцы находятся в отрыве от духовной жизни, поклоняются делу своих рук, позоря человеческий разум.

Таким образом, американцы, власти США, такой их представитель, как Робертс, исходили из того, что в основе знакомства, взаимопонимания и установления нормальных отношений должны лежать общечеловеческие ценности, духовная совместимость, а не прихоть отдельных правителей, тем более тиранов и деспотов.

Наконец можно остановиться на писаниях Рашенбергера, которые можно назвать дипломатическим отчетом только в пограничном смысле. Он служил хирургом на корабле миссии Робертса. Как и Маклеод, он не был профессиональным дипломатом. Однако принимал участие в дипломатической миссии. В США он пользовался высокой репутацией. Более того, он был тем единственным американцем в Китае, который видел Небесную империю с чувством достаточного космополитизма и в более широкой перспективе. Например, согласно его наблюдениям, не было медицинских противопоказаний, запретов есть кошек и собак. «Действительно, если искусство кулинарии принимается в качестве критерия цивилизованности нации, я должен буду проголосовать за китайцев как самый цивилизованный народ на Земле». Рашенбергер был почти единственным американцем своего времени, осознающим реальную ценность китайской кухни (С. 55).

Профессор Миллер, очевидно, разделяет мнение Рашенбергера, который, по мнению Миллера, был в свое время тем единственным американцем в Китае, который видел Небесную империю с чувством достаточного космополитизма и в более широкой перспективе.

Итак, речь шла о космополитизме и перспективе, то есть об умении понимать то полезное, что существует и развивается в интересах или в составе человечества в целом, и исходить из того, что будет происходить с человечеством в далеком будущем.

С точки зрения Миллера и Рашенбергера, необходимо понимать все то в Китае, что можно принять с таких общечеловеческих позиций. А также исходить из того, что в перспективе, в том числе в далекой перспективе, Америке и Китаю так или иначе, но все равно придется сосуществовать на нашей планете.

В принципе это разумная точка зрения. Весь вопрос в том, как оценивать воззрения властителей государства на китайском континенте и при этом понимать, что существует необходимость сохранять человеческое достоинство американцев, русских, всех других наций, особенно тогда, когда на него так или иначе посягают последователи политики Мао Цзэдуна.

Что же касается китайской кухни, то здесь снова можно вспомнить уже приводившийся пассаж о том, что китайцы могут гордиться тем, что они «изобрели» чай (кстати, первые представители Китая, побывавшие в России, говорили о русских: хэ цзю бу чи ча – «они пьют вино, но не вкушают чай»). К этому можно добавлять и китайскую кухню, и китайскую медицину. Да мало ли что еще хорошего, созданного китайским народом за историю его существования и жизни. Все то, что идет на пользу человечеству, – это общий вклад в культуру и историю человечества. Здесь каждый народ и каждая страна вносят и разнообразие, и свои достижения.

Рашенбергер ратовал за тесное сотрудничество между британцами и американцами в Китае, выражая благодарность за симпатию британских резидентов и их гостеприимство. Однако он чувствовал, что «каким бы тесным ни было их общение, социальные связи и индивидуальная дружба», американцы придерживаются сепаратного (своего отдельного) курса, основанного на их коммерческих и национальных интересах. Фактически это была мягкая критика в адрес лорда Напье и того, что Рашенбергер рассматривал как психологическую подготовку к войне британцев против Китая (С. 55).

Здесь важно обратить внимание на то, что американцы с самого начала стремились осуществлять политику в отношении Китая, руководствуясь прежде всего своими коммерческими и национальными интересами. Это означало, что американцы искали с китайцами взаимопонимание на двусторонней коммерческой и торговой основе. А также что они отделяли двусторонние американо-китайские интересы от интересов других стран, прежде всего англичан. Здесь также просвечивает такая мысль, что американцы видели, что британцы сползают к войне с Китаем. Американцы предпочитали оставаться в стороне от такой войны и доводили до китайцев такую свою позицию.

При всем при этом американцы считали необходимым и важным для себя тесное общение, социальные связи и индивидуальную дружбу с англичанами в Китае. На протяжении определенного времени у иностранцев в Китае в том или ином случае возникала необходимость совместно отстаивать общие или совпадавшие интересы.

Несмотря на образованность Рашенбергера и его космополитичность, его выводы резко отличались от выводов Робертса и во многих отношениях от выводов Бэрроу, Иллиса и Маклеода. Он писал о китайцах:

Это тот народ, который разрушает сделанное его же предками; это та нация, внутри которой самые постыдные преступления являются обычным делом; …где торговец надувает и своего соотечественника, и иностранца; где знание языка – это самая дальняя граница (пределы) науки; где язык и литература нисколько не адекватны обычным целям жизни, они остаются на протяжении веков без улучшений; где хранители морали – это люди без чести или честности; где правосудие продажно до такой степени, которой нет примеров на всей Земле; где великий законодатель Конфуций, столь почитаемый, оказывается недостойным того, чтобы его прочитали, если мы не будем искать здесь оправдание в бедности его писаний, принимая во внимание невежество того времени, когда он жил; где вся цепь человеческих существ, от императора до самого низкого его вассала, живет, обманывая и мучая друг друга» (С. 55–56).

Иностранцы, в том числе Рашенбергер, многое замечали в Китае. Они давали всему этому свою оценку. При этом исходили из своих прежде всего нравственных представлений и своей системы ценностей.

В целом оказывалось, что иностранцам при знакомстве с Китаем и китайцами пришлось самым внимательным образом присматриваться к порядкам, образу жизни в Китае, к политике властителей Китая внутри страны и в то же время отделять свои наблюдения о внутренней жизни в Китае от своих же представлений и заинтересованности той или иной страны в двусторонних отношениях с китайцами и их государством.

В целом взгляды этих дипломатов являются параллельными и темам, по которым высказываются критические мнения, и расхождению во мнениях, которые возникли, исходя из опроса купцов (анализа всей совокупности сообщений купцов о Китае). Только Андерсон и Абель попытались полностью отрицать какую бы то ни было ценность главных критических соображений людей Запада, когда те осуждали китайцев. Другие, то есть Стонтон, Ван Браам и Дэвис, к сожалению, приняли эти обвинения и относили их либо на счет ностальгии по Кэфэю (романтическое старое наименование Китая) времен своей молодости и юношеского воображения, либо на счет реалистических аргументов относительно универсальности пороков, коррупции и гнета. Некоторые гневно осуждали морально китайцев, что редко встречалось у купцов. Только Тимковский не проявлял эмоций и сожалений ностальгического порядка. Хотя по своему тону работы дипломатов и походили на писания миссионеров, дипломаты и миссионеры различались в главном: даже самый критически настроенный дипломат, за единственным исключением Робертса, выражал великое уважение религиозной толерантности Китая и его религиозного равнодушия (безразличия, индифферентности) (С. 56).

Итак, профессор Миллер считает, что у иностранцев существовали два взгляда: либо великое уважение религиозной толерантности Китая, либо мнение о религиозном равнодушии, безразличии, индифферентности Китая.

Это действительно вопрос, на который либо невозможно найти ответ, либо можно ограничиться поисками ответа. То, что в Китае в 1949 году к власти пришла Коммунистическая партия Китая и она остается у власти почти семьдесят лет вплоть до настоящего времени, показывает, что население Китая оказалось готово либо принять, либо воспринять правление коммунистов с их атеизмом.

Может быть, китайцы всей своей историей, особенно бесконечными войнами, оказались приучены к тому, чтобы заботиться прежде всего индивидуально о себе, своем выживании и существовании, то есть заняты борьбой за жизнь; они приучены равнодушно относиться к религии.

В XIX веке в Китае была большая религиозная война, Тайпинское восстание, но и это скорее была междоусобица в среде ханьцев, хотя и окрашенная в некие цвета христианства, однако при мысли о том, что китайское христианство не подчиняется никакой внешней или иностранной власти или силе.

Повторим, что китайцы заняты прежде всего вопросом о выживании, индивидуальном выживании. Они эгоисты, в том числе и в отношении религии. Они ведут борьбу в индивидуальном, а иной раз и в общем порядке за свою жизнь, за свое выживание.

Случилось так, что в Китае идея высшей силы, идея бога, который выше всего, выше правителя государства, не нашла ни восприятия, ни приятия.

В то же время иностранцы, как это видится в настоящее время, ошибались, принимая отношение китайцев к религии за толерантность. В особенности нынешние власти КПК – КНР стремятся все китаизировать: духовную жизнь, религию, идеологию и даже население других стран. Мысль о сплоченности нации, о главенстве понятия нации, о навязывании нацией Китая своих правил всему человечеству – вот то, что заменяет и подменяет религию в современном Китае. КПК допускает существование религий в КНР исключительно с целью использовать это в качестве рычагов, позволяющих правящей партии контролировать последователей той или иной религии. Пример с фалуньгун, то есть с возникшей отдельно от государства религией, которую власти сначала допустили, рассчитывая использовать и ее в целях строительства социализма, а затем запретили, показывает суть политики КПК в отношении религии.