Текст книги "Истоки американо-китайских отношений"

В Китае преступлениями считались убийство, поджог и адюльтер. В то же время преступлениями не считались обман, ложь, блуд, прелюбодеяние, азартные игры, пьянство, чванство и курение опиума. Китайцы при этом оказывались более терпимыми к слабостям и недостаткам человека, человеческой природы и более жестокими там, где, с их точки зрения, речь должна идти о наказании.

Протестанты также удивлялись тому, что в Китае осуждалось то, что человек покидал страну в то время, когда его родители были еще живы, и при этом прощалось прелюбодеяние, поскольку «обе стороны согласны».

В целом складывается впечатление, что у каждой страны, у ее жителей, в данном случае у американцев и китайцев, был свой устав, и в чужой монастырь со своим уставом ходить не следовало.

Путь к пониманию этого оказался долгим. При этом история сложилась таким образом, что сначала американцы, другие иностранцы пытались заставить китайцев соблюдать их устав или уставы, а затем, то есть в настоящее время, китайцы во все возрастающей степени пытаются навязывать остальному человечеству свой устав. Все еще предстоит понять, что всем придется жить в вечном мире при полной самостоятельности каждой из частей человечества и при их абсолютном равноправии.

Многие стороны жизни китайского общества являлись субъектом конфликтующих трактовок в писаниях миссионеров. В какой-то момент безразличие китайцев к религии могло приветствоваться как дар провидения. Это означало, что в Китае «не было абсурдных догм» или серьезных религиозных обязательств, которые надо было бы выкорчевывать, как это имело место в других языческих странах. Так писалось в «Методист квотерли ревью», объяснявшей это своим читателям. В другое время та же самая характеристика считалась первым и бесспорным доказательством (свидетельством) того, что китайцы были лишены каких бы то ни было чувств (С. 70). Не только ум китайцев был «равнодушен, апатичен», но и их сердца были настолько «не затронуты, не тронуты» и «бесплодны», что «даже сказка (история) о кресте не находила никакого отклика в их корыстной груди» (С. 70–71).

Дискуссии о тирании (деспотизме) и о ксенофобии в Китае в источниках (сведений), созданных миссионерами, также имели своим следствием такие же превращения (превратности) применительно к гармонии, такую же смену настроений, когда чередовались циклы надежды и безнадежности (разочарования) в настроениях авторов. Деспотизм не принимался в расчет в моменты надежды как либо слишком преувеличивавшийся на Западе, либо просто как то, что было слишком неэффективно, чтобы представлять собой какое бы то ни было серьезное препятствие для миссионеров. Некоторые миссионеры оптимистично предсказывали, что общественное мнение (мнение в обществе) было сильнее, чем полагали люди Запада, и было способно эффективно противостоять любому высокомерию властей (правительства). Жизнерадостный оптимизм преподобного Уильяма Спеера даже привел его к выводу, что Китай – это фактически демократия: «В мире мало наций, где свобода народа более велика, в большей степени основана на их интеллигентности (уме) или где она более внимательно охраняется от деспотизма, чем это происходит в Китае» (С. 71).

Иностранцы также столкнулись в Китае с деспотизмом. Миссионеры-протестанты пытались, исходя из сменявшихся настроений, по-разному оценивать этот деспотизм. Некоторые иностранцы (в том числе и в настоящее время) пытались даже утверждать, что в Китае общественное мнение было сильнее, чем полагали люди Запада. Некоторые делали вывод о том, что Китай – это фактически демократия, где имеется свобода народа, которая охраняется от деспотизма. Здесь желаемое принималось и продолжает приниматься за действительное.

Но даже в своем самом радужном настроении никто из других миссионеров не заходил столь далеко, и они удовлетворялись просто тем, что настаивали на том, что прямое обращение к людям (к народу) позволит им обойти неэффективный деспотизм (тиранию) в Китае. Однако эта оптимистическая линия в рассуждениях также вынуждала их отрицать, что китайский народ был столь же враждебен по отношению к иностранцам, как это считалось на Западе. Ксенофобия просто была официальной политикой, которая не отражала подлинные чувства народа в Китае, к такому заключению приходили миссионеры в подобные моменты. Преподобный Чарльз Гутцлаф в 1833 году возбудил (наэлектризовал) мир миссионеров своим докладом о нелегальной поездке в деревни вне района Кантона, которая убедительно протестировала эти оптимистические утверждения. Он сообщал, что везде его тепло приветствовали дружественные люди, которые с радостью принимали его миссионерскую пропаганду. Официальные попытки (попытки властей) препятствовать его успеху или в той или иной степени беспокоить его были сорваны популярными демонстрациями в его поддержку, – рассказывал Гутцлаф. Его достижения приветствовались миссионерами как доказательство их самых оптимистичных надежд на изменения политических условий в Китае. «Народ не мизантроп, но будет радоваться состоянию большего общественного соития», – объявляла «Мишнари геральд». Преподобный Льюис Шак объявлял: «Китайский народ проявляет любовь и гостеприимство по отношению к иностранцам» (С. 71). Выражения возобновившейся уверенности в прогнозах о быстром обращении китайцев (в христианство), как только официальные китайские ограничения будут устранены или обойдены, распространялись, как пожар, в сообщениях прессы миссионеров в ответ на доклады прусского миссионера (С. 71–72).

Американский миссионер Эдвард Стивенс и его английский коллега Уильям Медхерст последовали примеру Гутцлафа на китайских берегах. В отличие от своего прусского коллеги, они, однако, поступили разумно и отказались от свободного доступа на китайскую землю, предложенного им торговцами опиумом, а эти торговцы часто совершали такие вояжи и за свой счет, дорого заплатив, наняли корабль и команду. Свидетельства Гутцлафа и вера в правоту своего дела побудили Стивенса и Медхерста к поведению в невероятно беззаконной манере. По их свидетельству, они разрушили местный суд и школу, игнорировали обращения и приказы китайских чиновников и даже отталкивали чиновников Поднебесной в ряде случаев (С. 72).

Для миссионеров-протестантов возник и вопрос о ксенофобии китайцев.

На него давались различные ответы. Однако, во всяком случае, утверждалось, что ксенофобия существовала, но была якобы всего лишь официальной политикой, которая не отражала подлинные чувства народа в Китае.

Имел место даже частный случай, когда миссионеры действовали, нарушая китайские законы, разрушили здания местного суда и школы (считая их принадлежностью и частью того режима, который следовало свергнуть), игнорировали обращения и приказы китайских чиновников.

Это было прямое обращение к «доброму» китайскому народу и призыв к нему свергать власть китайского «начальства». Попытка осталась попыткой и никаких результатов не имела.

Хочет этого кто-то или не хочет, однако и тогда, и в настоящее время в массе своей иностранцы чувствуют себя в Китае чужими и чуждыми. В этом действительно проявляются вполне определенные настроения китайцев. Китайские власти, во всяком случае их часть, играют на иррациональном и инстинктивно-интуитивном отношении населения Китая к иностранцам как к «некитайцам», а зачастую и как лишь к тем, кто е сян жэнь – «тоже ведь похожи на людей», и используют это в своей политике при осуществлении своей глобальной стратегии.

Однако, несмотря на свою агрессивность, Стивенс и Медхерст не заявляли о внушительном успехе, который обещали доклады Гутцлафа. Более того, продолжавшиеся провалы попыток найти дружественную, принимающую их аудиторию или существенное количество обращенных в истинную веру где бы то ни было в Китае привели к менее оптимистичной оценке эффективности китайской тирании (деспотизма) и дружественной (натуры) природы его народа по отношению к иностранцам. С точки зрения некоторых миссионеров и редакторов, страна «стонала под гнетом абсолютной тирании (деспотизма)» и христианство не могло преуспеть вплоть до той поры, пока не будет устранено двойное ярмо маньчжуров и дьявола, которое буквально держало людей в рабстве. Будучи далеки от дружелюбности, люди были «корыстны, продажны, мошеннически хитры, были вымогателями и были жестоки», – заключил Маклей, обозревая исключительно медленный прогресс миссии в Китай. Уильямс предостерегал, что «показная доброта» китайцев была лишь фасадом: «Вежливость, которую они демонстрируют, редко имеет своим мотивом добрую волю, и, следовательно, тогда, когда предостережения исчезают (испаряются, когда с ними с ними бывает покончено), становятся видны грубость, жестокость и вульгарность сути дела…» Даже Моррисон, который, как представляется, лично был более благожелательно, чем большинство миссионеров, настроен по отношению к китайскому народу, сам оказался спровоцирован на то, чтобы исходить из чувств разочарования. Он охарактеризовал характер народа как «показной, неискренний, атеистичный по духу, эгоистичный, с холодной кровью и негуманистичный (бесчеловечный)» (С. 72).

Дело было не в предвзятости, не в предубеждениях, хотя они существовали, причем с обеих сторон.

Дело было и не в несовместимости, хотя изумление иностранцев, впервые знакомившихся с Китаем и китайцами, под воздействием увиденного и услышанного можно понять.

Дело было в том, что планета у людей одна, а человечество – это многообразное и единое целое.

Люди – вечные соседи на Земле. Им приходится и придется сосуществовать, жить рядом, в идеале по-добрососедски.

У всех частей человечества своя, причем различная культура и история. В том числе есть различия в образе жизни и в образе мышления.

Выжить можно, только взаимно знакомясь друг с другом, не отгораживаясь, не замыкаясь или не допуская открытости, но будучи открытыми по отношению друг к другу.

Выжить можно, только поняв, что прежде всего необходимо договориться о вечном мире, об абсолютном недопущении войн, военных столкновений друг с другом.

Выжить можно, только в достаточной степени познакомившись друг с другом, в достаточной степени узнав друг друга.

Выжить можно только на основе достаточного знакомства, только на основе понимания и признания необходимости соблюдения принципов:

•. вечного мира в каждых двусторонних отношениях,

•. полной независимости каждой части человечества

•. и их абсолютного равноправия.

Человечеству, каждой его части необходимо найти пути к взаимопониманию, а далее к взаимному доверию и к созданию прочной и надежной основы для вечного взаимного сосуществования и жизни на одной планете.

Американцы, миссионеры-протестанты, впервые познакомившись с китайцами, попервоначалу, вероятно, продолжали считать себя, ощущать себя представителями самой передовой религии, а также пионерами, осваивавшими все более дальний для них запад, где им довелось встретиться все с теми же, но и иными индейцами, с якобы нецивилизованными дикарями или варварами, которых следовало и было необходимо обратить в истинную правильную веру, в христианство.

Американцам предстояло узнать и понять, как, впрочем, и китайцам, что человечество многообразно, что на пути развития и взаимного понимания придется узнать и понять соседей по планете, не таких, как они.

Однако на том, первом этапе знакомства возникли практически неизбежные вопросы и проблемы.

Себя американцы видели как людей, освободившихся от тирании, от чужого господства, от колониальных порядков, от рабства, от наследия тяжкого европейского прошлого. Они считали, что сами освободились от тирании в Америке, и стремились выступить против тирании в Китае. С их точки зрения, Китай страдал от абсолютной тирании. Так они оценивали политический строй, существовавший в Китае.

Речь не шла о войне США против этого строя. Речь, с точки зрения американцев, шла о просвещении китайцев. Или о победе «правильной религии», «правильной идеологии» в Китае благодаря моральным и идейным усилиям миссионеров-протестантов. Это была, с их точки зрения, своего рода религиозная «мирная война» или война за обращение китайцев в христианство. С их точки зрения, христианству предстояло устранить двойное ярмо: маньчжуров, то есть власти над китайцами Великой Цинской империи, и дьявола, то есть идолопоклонства и варварства, которые буквально держали людей в Китае в физическом и духовном рабстве. Американцы видели себя освободителями китайцев от этого рабства.

Миссионеры-протестанты, очевидно, видели себя своего рода Народно-освободительной армией, или Армией освобождения народа Китая, армией, состоявшей из прогрессивных иностранцев, знавших, что нужно китайцам.

Делу освобождения, делу Спасителя мешало, по мнению американцев, то, что сами китайцы были корыстны, продажны, мошеннически хитры, были вымогателями и были жестоки.

Вежливость, которую они демонстрировали, которую они выставляли напоказ, редко была проявлением доброй воли, диктовалась мотивом доброй воли; за этим таились грубость, жестокость и вульгарность. Характер народа был показным, неискренним, по своему духу атеистичным, эгоистичным, характером с холодной кровью, характером негуманистичным, бесчеловечным.

Весь вопрос был в том, что каждому народу присущи всевозможные качества. Каждому народу самому предстояло и предстоит оценивать свои качества, избавляться от одних качеств, развивать в себе другие качества.

И все же необходимо пытаться разбираться в характере соседей по планете и принимать или не принимать во внимание наблюдения и выводы относительно китайцев тех людей, иностранцев, которым довелось тесно соприкоснуться с китайцами.

В своем самом желчном настроении миссионеры зачастую применяли апокалипсическую фразеологию, рисуя китайцев как тех, кто «сидит в темноте и пребывает в стране, над которой нависла тень смерти». И действительно, такой термин, как «Королевство тьмы», использовался применительно к Китаю в источниках миссионеров почти так же часто, как «Небесная империя» или «Срединное королевство», и один весьма популярный миссионер рассказал о Китае, назвав свое произведение неправдоподобно: «Темнота в светящейся земле» (С. 72). Такие термины редко разъяснялись, однако оставляли смутное выражение разочарования большинства миссионеров (С. 72–73).

«Увы! Это мрачная земля для одухотворенного ока, здесь нет никакой ободряющей перспективы – все это мрачная темнота», – сокрушался Моррисон. Для Уильямса этот мрак заключался в «ужасных, полных страха безнравственных вещах и наводящих страх ужасах язычества», результатом чего являлся «совершенно не поддающийся контролю поток греховности (безнравственности)». Что же касается «тени смерти», порождавшейся таким поведением, а в равной степени и упрямого сопротивления жителей Поднебесной, их нежелания принимать спасение от посланцев Господа, то это был предположительно тот реванш, который Господь предвидел, хотя это так никогда и не было сказано. И действительно, при обсуждении этой тьмы и смерти миссионеры часто впадали в употребление вряд ли вразумительных слов (С. 73).

Дна уныния миссионер достигал тогда, когда он начинал чувствовать полную тщетность всех своих усилий и даже колебался в своей уверенности, что Бог хотел, чтобы Китай был обращен в христианство…Однако такая экстремальная потеря надежды была редкой и эфемерной в любом случае. Когда миссионер доходил до предела своего отчаяния, он обычно приходил к выводу, что Господь не может и не будет терпеть такие мрачные социальные условия в Китае и даст ответ на все это, причем драматичный и скорый, и такое заключение возвращало миссионера к новому циклу надежды (С. 73).

Миссионеры-протестанты употребляли применительно к Китаю для его характеристики термин «Королевство (царство) тьмы». Очевидно, что здесь был заложен тот же смысл, который вкладывался в термин «империя зла», появившийся в США позднее и применительно к другой ситуации и к другой стране.

Еще более наносили урон покосившейся репутации Китая в Америке XIX века перемежавшиеся дебаты среди миссионеров по вопросу о том, может ли какая-либо языческая нация правильно быть классифицирована как цивилизованная нация. Немногие миссионеры отозвались эхом на утверждение редакторов «Библикал репертору», что Китай представляет собой «высокую степень цивилизации», однако «противоположную нашим собственным представлениям о хорошем вкусе». И в то же время они неохотно следовали простому утверждению Руфуса Андерсона… который резко отказывался рассматривать какую бы то ни было языческую нацию как цивилизованную. Это было так по той причине, что его заявление вызывало необходимость рассматривать классические цивилизации Греции и Рима как варварские (С. 73). Также было очевидно, что существует явное различие между Китаем и примитивными языческими обществами» (С. 73–74). Как бы там ни было, а в Китае имелось правительство, каким бы «плохим» оно ни было; система письма, пусть «примитивная», да и некая наука, хотя и «абсурдная». <…> Такие характеристики, будучи, однако, маргинальными, со всей ясностью помещали Китай «целиком и полностью выше всех других языческих наций», – заключал Маклей (С. 74).

Однако весьма немногие миссионеры проявляли желание рассматривать Китай как полностью цивилизованный, и большинство миссионеров удовлетворялись термином «полуцивилизация» или соглашались с Уильямсом в том, что это была «цивилизация с дефектами (дефективная, неполная цивилизация)». Дело было в том, что существовало просто слишком много таких черт (особенностей, сторон) китайской жизни, которые в их глазах происходили из «невежества и варварства»; некоторые из них «сводили Китай на один и тот же уровень с самыми примитивными племенами человечества». Под «очень изысканной цивилизацией», предупреждал один редактор, китайцы были «морально наиболее скверным народом. Грех распространил свой смертельный яд на весь организм политики». Цивилизация Китая имела только «элемент стабильности, но не улучшения», объяснял Уильямс, что и препятствовало китайцам в достижении той высшей цивилизации, которая ассоциируется с христианством. Приходя к тому же заключению в 1833 году, редакторы «Мишнари геральд» проявляли осторожность, обусловливая то, что Китай «был в состоянии подъема или в состоянии соперничать (sic) с самыми просвещенными нациями».

По мере того как шел XIX век, китайцы, казалось, теряли даже это отличие. Публикации миссионеров выражали все меньше оговорок при наименовании их «варварами», и в 1870 году преподобный Вуд явно не испытывал никаких затруднений, включая китайцев в свой труд «Нецивилизованные расы». Элегантно разодетый мандарин выглядел странно, не на своем месте, будучи помещен на фронтисписе этой книги среди татар и эскимосов в шкурах, татуированного вождя маори и полуголых бушмена из Австралии, африканского охотника и американского индейца, которые и представляли, по Вуду, «нецивилизованные расы». Описание культуры Китая, обычно приводившееся в публикациях миссионеров, часто делало ненужными исчерпывающие заключения о природе китайской цивилизации (С. 74).

Для миссионеров, столкнувшихся с Китаем и китайцами, возникал и вопрос о соотношении варварства, язычества и цивилизации. Вопрос о том, считать ли Китай цивилизованным?

С точки зрения некоторых миссионеров, Китай было невозможно отнести к полностью нецивилизованным нациям или к полностью цивилизованным нациям. Поэтому речь у некоторых миссионеров шла о полуцивилизованности Китая либо о его принадлежности к «нецивилизованным расам». Некоторые миссионеры считали, что цивилизации Китая был присущ элемент стабильности, но не улучшения. Очевидно, что именно в этом они и видели главное отличие своей цивилизации от китайской цивилизации.

Здесь также просвечивало утверждение о том, что в Китае его правители тысячелетиями создавали такую систему власти и такую обеспечивавшую существование этой системы власти цивилизацию, что ее суть и главное содержание состояли в том, чтобы сохранять стабильность, неизменность политической власти, политического режима, существовавшего в стране. Очевидно, что это в современных формах присуще системе власти в Китае и в настоящее время.

Можно также обратить внимание и на то, что некоторые миссионеры даже утверждали, что Китай находился в состоянии подъема или в состоянии соперничать с самыми просвещенными нациями. И это говорилось в 1833 году. Очевидно, что люди думали и о далеком, но неизбежном будущем.

В 1864 году редактор «Лондон таймс» насмехался над миссионерами, предположив, что они ставили телегу впереди лошади. Взяв в качестве иллюстрации восстание тайпинов, он утверждал, что люди должны сначала быть цивилизованны, прежде чем кто-то может ожидать, что они поймут и примут христианство, не разрушая его. Будучи возмущен этим доводом, Самюэль Морс предоставил свою страницу редактора миссионеру Самюэлю Уильямсу для изложения его логики (С. 74). В ответ на редакционную статью в «Лондоне» Уильямс настаивал на том, что христианство было не только агентом, который цивилизовал, но без него не может быть цивилизации (С. 74–75). К 1883 году, однако, Уильямс писал… что, принимая во внимание громадный рост обращенных в Китае, «быстро проходит то время, когда людей Страны цветов можно справедливо классифицировать среди нецивилизованных наций» (С. 75).

С точки зрения некоторых миссионеров-протестантов, христианство и цивилизация были неразрывно связаны. Поэтому они считали, что обращение китайцев в христианство – это то, что стимулирует процесс цивилизации Китая. Таким образом, они, очевидно, исходили из того, что вместе с учением Христа они несут в Китай ту цивилизацию, которая и считается таковой на Западе, в остальном мире.

Дальнейшее влияние на образ Китая для американцев оказал упор протестантских миссионеров на громадной численности населения Китая. Хотя это едва ли была новая тема, и пресса миссионеров, и сам протестантский клир (духовенство) в общем и целом сознательно вели кампанию с тем, чтобы американцы знали (насторожились) о громадной численности языческих душ и о необходимости приложить усилия с целью обратить Небесную империю в христианство. Миссионеры часто стремились сделать эти цифры менее абстрактными, сравнивая их с населением других стран (наций) или призывая читателя представить себе, что список китайцев с интервалами между именами в шесть футов восемнадцать раз опояшет планету Земля. <…> «Ум не способен охватить такое число», – заявлял Гилбертсон. «Четыреста миллионов! Что это означает? Пересчитайте их. Если вы будете делать это днем и ночью без перерыва на еду или сон… пройдут одиннадцать дней, прежде чем вы отсчитаете первый миллион…» Более того, это гигантское население «растет с пугающей скоростью» – так предостерегали американцев (С. 75).

Миссионеры-протестанты обращали внимание на громадную численность населения Китая, которая «растет с пугающей скоростью».

Это, в частности, показывает, что сам вопрос о численности населения Китая, о численности китайцев соотносительно с численностью американцев или других наций, с численностью населения планеты давно занимает людей. Миссионеры говорили об этом с целью представить лишнее основание важности своей миссии – обращения громадной массы языческих душ в христианство.

Параллельно с этим возникал вопрос о том, что соотношение численности китайцев и остального населения Земли действительно является уникальным, если говорить о человечестве в целом.

Могли возникать вопросы.

По какой причине или причинам это произошло?

Какую роль тут играли факторы, зависящие или не зависящие от людей?

Чем это может обернуться в будущем?

Простой ответ: обращение китайцев в христианство снимет вопрос о национальной принадлежности, то есть фактически вопрос о нации, о нациях и их взаимоотношениях, представлялся кому-то удовлетворительным, а кому-то неудовлетворительным.

Во всяком случае, опасения в этой связи возникли и в определенной степени продолжают существовать.

Вне каких-либо вопросов то, что мотивация, находившаяся за такой кампанией, состояла в том, чтобы заполучить большую поддержку для дела миссионеров в Китае. Усилия давали и побочные эффекты, особенно сопрягаясь с наихудшими оценками миссионерами иррациональности, жестокости, отсутствия моральных понятий и половых извращений китайцев. И именно такое сочетание сыграло свою роль в руках синофобов в Америке, а также национальная озабоченность относительно способности Китая наводнить страну почти бесчеловечными ордами, причем это выражалось даже теми, кто был против исключения китайцев из списка допущенных в США иммигрантов как метода решения проблемы (С. 75).

Профессор Миллер считает, что само появление синофобов в Америке и их деятельность, ее результаты, в частности объявление китайских иммигрантов нежелательными, явились следствием необъективного отношения к Китаю и китайцам и были не оправданы и не обоснованы. В то же время он признает, что миссионеры определяли то, что, с их точки зрения, было пороками и недостатками китайцев. Это были иррациональность, жестокость, отсутствие моральных или нравственных понятий и половые извращения.

В Америке возникла общенациональная озабоченность относительно способности Китая наводнить страну почти бесчеловечными ордами. Такие настроения или такие мысли разделяли большинство американцев, в том числе и те, кто был благожелательно настроен в отношении допущения китайских иммигрантов в США. Таким образом, речь тут шла и об объективных обстоятельствах, и о необоснованных страхах. И то, и другое существовало в действительности.

Гери Дантон не был одинок среди ученых, когда возлагал на протестантских миссионеров ответственность за создание на Западе крайне неблагоприятного образа или представления о Китае. Два профессора У Чао-куан и Тэн С. У. пришли к таким же заключениям, осуждая миссионеров за «расовое высокомерие» и даже расизм. Недавно Рэймонд Доусон из Оксфорда снова осудил миссионеров за то, что они считали китайцев «в лучшем случае таким народом, величайшие умы которого были с необходимостью непременно худшими по качеству и массы населения которых были подобны потерявшимся детям, подобны тем голодным, которые нуждаются в Святом Духе и в худшем случае являют собой тот субъект, который Уильямс описывает как “своего рода степень моральной деградации, которой едва ли можно дать исчерпывающее определение или для которой можно найти адекватное определение”». И к этому Доусон добавил, что «темные стороны нынешнего популярного образа отвратительных китайцев, представленные в кино и в юморе, могут вне сомнений им приписываться» (С. 76).

Картина, если попытаться судить о ней объективно, непредвзято, предстает сложной и неоднозначной.

Факт состоит в том, что практически за XIX век в Америке сложилось общенациональное настороженное отношение к китайцам. Особенно к китайским иммигрантам. Оно возникло в значительной степени благодаря мнению американцев о себе, о нации американцев как идущей впереди человечества, собственно говоря, ведущей борьбу, выполняя возложенную на нее миссию за обращение язычников в христианство и приобщение их к цивилизации.

Взгляды некоторых, если не многих, миссионеров-протестантов на Китай и китайцев действительно были расовым высокомерием или расизмом. Несовместимость многих представлений этих американцев и китайцев могла порождать и порождала такие оценки и настроения.

С точки зрения этих американцев, китайцы находились в состоянии моральной деградации. Действительно, американцы и китайцы стояли тогда на разных стадиях развития или состояния человеческого общества. Временная нестыковка, временная несовместимость представлений друг о друге была неизбежна. Время и усилия, новые факты могли внести изменения в сложившуюся тогда картину.

Доказательства (свидетельства, очевидные факты) в поддержку таких голословных утверждений действительно впечатляют. Ничто китайское не ускользнуло от критического пера миссионеров. Даже достойная уважения система экзаменов в Китае была сведена этими перьями и упражнениями в письме к роли увековечения конфуцианских банальностей (С. 76).

В оценках профессора Миллера проскальзывает стремление или желание сочетать несовместимое.

Например, если говорить о системе экзаменов в Китае, существовавшей с древности, то профессор Миллер писал, что эта система достойна уважения. Однако он же при этом замечает, что существует и такая оценка этой системы, как увековечение конфуцианских банальностей. Последняя оценка, очевидно, отражает мнение ее авторов о том, что в Китае назрел отказ от этой системы именно по той причине, что то, что здесь названо конфуцианскими банальностями, действительно тормозило развитие мысли и жизни в Китае и, что самое главное, увековечивало систему самовластия в Китае. Люди стремились вырваться из пут средневековья, мрака и самовластия.

Существовала «демагогическая синофобия на Западном берегу (США)» (С. 76). По иронии судьбы те протестантские миссионеры, которые благожелательно относились к иммиграции китайцев в США, видя в этом еще одно (дальнейшее) средство обращения их в христианство, должны были защищать жителей Поднебесной (Небесной империи) от почти идентичных (то есть синофобских) обвинений, особенно связанных с сексуальной неразборчивостью и извращениями. Оскар Хендлин пишет, что на Западном берегу (США) выдвигались обвинения в том, что «жители Востока обманом завлекали маленьких девочек в свои прачечные с целью совершения таких преступлений, которые слишком ужасны, чтобы себе их даже просто представить» (С. 76). Однако было бы серьезной ошибкой приходить к заключению, что такого рода страхи относились лишь к тихоокеанскому побережью, что подразумевает профессор Хандлин, или приписывать их графу Гобино и другим расистам XIX века, как он предполагает (С. 76–77). Эти сексуальные страхи выражались в общенациональных (американских) масштабах, и ответственность за особенно это неправильное представление о поведении китайцев остается на плечах протестантских миссионеров (С. 77).

Несомненно, что мотивация этих искажений и упор миссионеров на худших аспектах китайской жизни состояли в намерении эксплуатировать Китай как дидактическую модель. Разврат, нечестность, ксенофобия, жестокость, деспотизм, грязь (непристойность) и интеллектуальная низость, которые он ощущал в Китае, были всем тем, что Уильямс называл «тем, что сопутствует язычеству». Таким образом, Китай служил миссионерам и священникам полезной иллюстрацией дьявола язычества и преимуществ (достоинств) христианства. Худшие картины происходившего в Китае также помогали заручаться большей поддержкой для дела миссионеров. Типичный призыв дать деньги и иметь больше миссионеров, брошенный в 1833 году, начинался словами: «Увы! Ведь насколько же всеобщим является крик тех выброшенных (при рождении) и умирающих младенцев, на которых не обращают внимания в Китае! За этим (внешним, показным) парадом манер, доведенных до самых обычных (приемлемых) регулярных форм… находится нация, вопящая под гнетом и насилием, их суды переполнены взяточничеством и несправедливостью и даже еще худшими мерзостями». Но такие виньетки из жизни китайского общества были предназначены оставаться в умах читателей и продолжать оказывать воздействие на их представления о Китае еще долго после того, как они подтверждали их (читателей) смутные представления о том, что христианская цивилизация была наилучшим из всех возможных миров, или извлекали (отдавали) несколько монет с целью спасти китайских младенцев от их ужасной участи (С. 77).

Вообще применительно к положению в Китае, применительно к борьбе, которую на территории Китая вели в XIX веке миссионеры-протестанты, складывается грандиозная, имеющая всемирное значение картина столкновения передового и отсталого, стремления к свободе и желания оставлять все, «как было», в состоянии застоя и деградации. Европейцы, американцы пытались как бы «разбудить» Китай. В результате оказывалось, что, с одной стороны, их попытки были тщетными. С другой стороны, Китай развивался сам по себе, внутренние процессы в Китае определяли и его состояние, и перспективы его движения. В Китае люди чувствовали на себе некоторое воздействие внешнего мира, однако все это имело в лучшем случае побочное и временное значение, главное определялось в самом Китае, самими китайцами. Так было, так остается и в настоящее время.