Текст книги "Дикий голубь"

Дед остановился в двух шагах, плюнул на догорающий фитиль папироски и бросил себе под керзач. Тот пустил прощальный дымок и дед коряво придавил его в землю.

Уже наступила ночь, но глаза как бы не замечали сумерек. Плавность перехода при желании почти не ощущалась. Привычка.

Дед посмотрел на Олега задумчиво.

–Ну понял,– Олег знал, что старик любит поговорить и просто так не уйдёт.

–Значить-то так,– дед облизал губы и полез в карман плаща; глубокое "ущелье" не поддавалось сразу и дед подключил вторую руку. С плеча спадает старое ружьишко и ударяет его по голове. Олег поддёрнув плечами усмехается, а Прохорыч с лицом победителя достаёт початую пачку папирос "Казбек".

–Слушай, Прохорыч, я конечно уважаю тебя,– обратился к нему Олег, улыбаясь и указывая на пачку папирос,– ну где ты берёшь эту отраву?

–Так-то нахожу,– деловито, видимо принимает за некий комплимент ответил дед и по-стариковски усмехается. Облизываясь, язык выныривает и тут же исчезает. Затем только он продолжает с особой, ему свойственной манерой.– Да Тонька откуда-то привозит мне. Знает места чертовка!

Последнее предложение дед так прошепелявил, что Олег не удержался и засмеялся.

–Ну что ты лыбишься, лбина,– не выдержал усмешки Захар Прохорович, но не обижался.– Сказал же, Тонька скоро будет, сделает важное заявление. Понял?

–Да понял я, Прохорыч, понял,– по-серьёзней ответил ему Олег проведя рукой по усам и бороде снимая веселье.– Я даже знаю, про что заявление будет. И о чём, тоже,– он отвернулся в сторону от деда и задумчиво поглядел в сторону исчезнувшего солнца. Прощальные обрывки пламени ещё вырывались от общего круга, но тут же гасли, не оставляя даже дыма увядания.

–Ишь ты. Знаеть он!– проворчал дед.

В юные лета Олега, дед Захар вовсю вёл не очень морально-нравственный образ жизни; по многочисленным слухам, пускавший по большей части и сам Прохорыч, он поиспортил чуть ли не всех имевшихся девок на деревне. Да и приезжих тоже. Но и тех ему мало было. И тогда пускалась его похоть по соседним деревням и сёлам. После тех похождений, дед Захар, а в молодости его кликали Заходер, часто возвращался битым, а иной раз его привозили домой, так как самому после побоев было добираться не в мочь. Бывало и того хуже, когда девицы награждали его венинфекциями и вместо того, чтобы остепениться и успокоиться, Захадера это задорило на новые приключения.

Олег частенько, при возможности шутил над ним на эту тему; безобидность их заключалась в том, что шутки забывались, даже самые, по мнению Олега, колкие и унизительные. Да и сам Прохорыч не прочь был пошутить над собой. Поражало Олега ещё то, что как такие девицы находились и велись на него, зная, что Захадер из себя представляет.

Олег не обманывал старика. Он действительно знал, о чём Антонина Сергеевна, хозяйка той фермы, на которой работали и дед Захар, и Олег, и его подчинённые, хочет сделать заявление. Вот уже в течение нескольких месяцев, а может даже и больше, на их ферму, и на фермы других предпринимателей, стали наведываться непрошенные гости; неопределённый, в определённом смысле субьект особи человека, так желающий поживиться за счёт чужого имущества. Эти самые особи, или лучше пусть их мы будем звать "гости". Так вот, эти самые "гости", просто самым наглым образом уводят с ферм скот, режут и сдают его на рынок перекупщикам, либо живым весом. Всё происходит в ночное время суток (наверно), тихо и аккуратно, и не заметно для охраны.

Как!?

Несколько раз скотина пропадала и в смену Олега, что приводило его в ярость и бешенство. Он готов был искромсать сам себя на мелкие кусочки и сам же себя сожрать, хоть это и невозможно в практическом плане. Это не просто напрягало; в такие моменты Олег вытягивал руку перед собой вперёд и она дрожала. Психологическое напряжение передавалось на, казалось бы, мощные телеса; несовладание с самим собой нарушено и как быть дальше…

Не нравилось это обстоятельство и хозяйке (а как иначе), что Олега ещё более огорчало и заставляло всякий раз бледнеть и становиться ни тем, за кого он себя выдаёт, при встрече с Антониной Сергеевной. А если ещё считать, что он очень серьёзно относится к работе, щепетильно выполняет порученное и если в его смену происходит какое-нибудь ЧП, то это больно ударяло по его авторитету и очень сильно влияло на самолюбие. Он мог ночей не спать, ни есть, ни пить -переживая такие обстоятельства. Спасали медитации когда-то и где-то им прочитанные, а по большей части выдуманные им же самим. Олег в них верил и считать их самообманом было бы не верным, если б они не помогали.

Олег удалялся от людских глаз и концентрировался на каком-нибудь неодушевлённым предмете, но обязательно связанным с живой природой; деревья, небо, река, муравьи. Сам себя он в некотором смысле сравнивал с самураем, но только в некотором. Две вещи ему недостовало до такого звания и одна из них никогда его не приблизит к этому. Никогда, ни при каких обстоятельствах, Олег ни сделает над собой "хара-кири"; как бы он не уподоблялся этим благородным воинам, он есть, остаётся и будет православным христианином и страх перед смертным грехом, несущим мрак и вечные муки, держат его в стальных руках спасения.

Ещё ему нужен был человек, чтобы служить; необходимость быть кому-то нужным, полезным, даже подойдёт роль незаметной тени, но пусть один только раз пригодиться его существование как воина, ему и этого будет достаточно, но… Но такого человека пока нет. Только на примете…

Доходили до него слухи, что аналогичные ситуации и на других фермах и охрана тоже была бессильна с угонщиками скота. И фермера словно сговорились не обращаться в милицию, имея острое желание самим и своими средствами разобраться с ворами; кто ставил капканы, кто протягивал электрический провод по периметру фермы и включал приличные вольты. Кто-то рыскал по мясным рынкам и тряс торгашей на предмет "откуда товар", кто… да много кто чего придумывал стараясь блеснуть изобретательностью и находчивостью, только жертвами капканов и электрических проводов были бездомные собаки, да мелкие грызуны навроде бобров и сусликов. Единственный раз попался какой-то бомж и то, которого насмерть убило током. А на рынках торгаши тоже себе на уме и к ним не так-то просто было подъехать.

В пылу кипеша кражи прекращались, но не надолго; только становилось известным об очередном "визите" и напряжение возвращалось, а с ним и новые изобретения. До участившегося воровства у Олега был только один напарник, его родной брат Коля, да дед Захар. Теперь же с некоторых пор, его численный состав охранников удвоили, а воровство так и не прекратилось. Олег придумывал план и детальный чертёж охраны территории. Каждый раз он был уверен, что это то, что нужно и убеждал в том других; но план проваливался, а чертёж рвался в клочья и приготавливался заново.

Каждый раз хозяйка была благосклонна к нему и не высказывала каких-либо резких претензий, но Прохорыч явно испортил хорошее настроение и чего теперь ждать от его родственницы, он незнал. Незнал, это сказано относительно – Олег ждал того дня, когда плотину прорвёт и хлынет грязь гнева и самое правдивое определения его места на этой чёртовой земле. И вроде после последнего посещения "гостя" прошло уже почти два месяца, но это обстоятельство никак не облегчало состояние Олега. Ведь та ночь болью отзывалось в его памяти и в других частях тела. Олег почти поймал вора; он увидел себя со стороны, и он себе понравился. Искуссно закинув лассо из цепи тому на руку (хотя и целился на голову), он дёрнул и опрокинул его наземь. "Всё,– думает,– попался!" Но парень оказался не простым хулиганом, а неплохо подготовленным… бандитом. Он не только сумел вырвался, но ещё парировал новую атаку Олега, в которую он шёл смело, чтобы сделать контрольный захват; давно, а может и впервые Олега не просто не боялись, а реально хотели навредить. Вор несколько раз огрел Олега отобранной у него же цепью, отчего он потерял сознание и позволил уйти вору с его же орудием. Об этом никто не узнал; Олег обиду затаил внутри себя и в душе надеялся, что "гость" снова появится и тогда…

–Что поскучнел, Олежка?– вывел из забытья его Прохорыч.

Олег вздрогнул от неожиданности, но самообладание не терял не на секунду. Образ "гостя" ещё полностью не растворился и поэтому он с твёрдым лицом подошёл к рубильнику и включил фонари. И обернулся.

В это самое время от деда исходил такой дикий туман, такое волнительное наваждение, что Олегу просто невозможно было находиться рядом. Словно попадаешь в какую-то мистику,– окунувшись с головой неглядя, и неподумав, что возврат оттуда, совсем в другом месте. Раздражение, началом которого послужила неожиданность, росло быстрее, чем Олег успевал справляться с волнением. Но и назвать это облаком тоже нельзя. И даже из самых лучших побуждений. При свете фонаря папиросный дым воплощался в зловещий, серого цвета дух, овевал собою деда и всё около него на растоянии вытянутой руки и даже немного больше. Как в только что начавшемся реально-мистическом фильме, в котором обязательно должно было быть продолжение.

"А может ему тут просто лучше, чем где бы то ни было…"

"Оно вынырнуло как бы из давно забытого мифа, канувшего не то чтобы во времени, а как бы перевернувшись во сне на другой бок, ощущаешь полное онемение той части тела, на которой только что спал; войдя в реку и сходу окунувшись там, персонаж вынырнул здесь и растворяться неспешил. А выдавал себя совершенно не за того, кто был на самом деле. При желании, можно было разглядеть на конечностях щупальцы и кривую рожицу какого-то совершенно непонятного зверя; оскалившись на незнакомую ему обстановку и людей возникшись около него…"

Олег срывает руками изображение как бумажную афишу, давно прошедшего фильма. И рвёт его, и рвёт…

"… и направление в котором они перемещались, было будто бы вырезано из того пространства, в котором Олег привык всё и всех видеть…"

Сознание отказывалось воспринимать это за действительность, за явь, за… Ещё чуть-чуть, ещё немного и он накинется на кого-нибудь, чтобы сдвинуть эту стену недоступности, пусть и жертвой этого станет кто-нибудь из своих.

"… через этот смок не было видно, ни земли, ни звёздного неба. Таял даже двор, корпуса, сторожка – как само место действия, не выходящая за рамки экрана. Падающий свет из-за его спины, ассоциировался с некоим появлением деда из ниоткуда; стоит немного представить, и дед как бы парит над…"

Олег морщится; сейчас ему бы подпрыгнуть на месте и сгрохотом стряхнуть всю эту нечисть, как большой дождевой плащ. Но чтобы падая, плащ обязательно превратился в труху. Иначе…

Когда ему наконец удалось перебороть волнение, то с негодованием, и нисколько на деда, а сколько на тяжёлые воспоминания, сказал:

–Прохорыч!!!– Всё-равно звучит как взрыв, как всплеск, как рвутся натянутые тросы,– я же курить бросаю! Ёлки-палки…

"… но продолжение такое смешное! Ха-ха-ха!"

"Ты тоже понял!Ха-ха-ха!"

"Придурки! Это не то, о чём вы думаете. Придурки!"

"… да просто попался на врасплох. Ха-ха-ха! Обычное дело! Тьфу…"

"… ага! А был-то прям на пике! Прям на пике!"

"Ха-ха-ха!"

"Всё не так. Вы! Придурки! Отстаньте…"

Дед непонимающе смотрел одним глазом на молодого человека. Сквозь густой дым никотина, на Олега смотрела эпоха, но не просто смотрела, а сгорала до последней капли керосина… и тот ничего толком не понимал. Медленно добавляя огня потухающему воображению, он даже шагнул ближе. Это как наступить на голову повергнутому врагу, хотя повержение как таковое, снимает с оппонента хоть какое-нибудь название.

–А что такое?– Наконец-то что-то дошло до деда (как капля просочившаяся через сварочный шов…), но в чём причина негодования Олега, так это то, как видно в глаза при общении – что видишь, то и говоришь. А лучше молчать; это как получится.

Прохорыч заулыбался беззубым ртом, кривя верхнюю губу, заварачивая её словно специально в бок. Видно сухие дёсна и пожелтевшие края языка.

"Как он это делает",– спрашивает сам себя Олег, но вслух…

–Как ты куришь такую гадость, Прохорыч? Блин!– Олег кашляет как-будто специально и быстрым шагом направился в сторожку. В догонку ему, дед Захар крикнул:

–Ты чего?

–Ничего,– злится очень,– иди ты!

Дед делает ещё шаг вперёд. Он не сдаётся, но силы в нём уже меньше прежнего.

–А где ж остальные рёбяты, а? Олежка, слышь меня?

–В обходе по территории,– бросает Олег и скрываясь за дверью, но добавил вскользь,– ни человек, а вепрь какой-то. Вампир!

Дверь хлопнула. Разговор закончен.

Наблюдая за исчезнувшим за дверью парнем, дед Захар долго стоял как вкопанный и всё также продолжал дымить своей вонючей папиросой. Он проиграл, но чтобы Захар Прохорович отчаялся – не бывать тому.

Он знал о происходящих в хозяйстве племянницы делах, но относился к этому абсолютно спокойно. Прохорыч был твёрдо уверен в том, что в его время такое не допустили бы. Его время самое лучшее и твёрдое в плане стабильности и контроля, а что сейчас твориться ему остаётся только наблюдать в подтверждении своего мнения.

Прохорыч выполнял свою работу настолько, насколько хватало его старческих сил, и вполне был этим доволен. Докурив, он снова бросил пустую трубку из-под папиросы себе под ноги и затоптал его кирзовым сапогом – единственное, точно отработанное до автомата движение, работающее даже при отключении мозга. Поправив старую винтовку на плече, дед решил пройтись по территории в надежде встретить кого-нибудь из ребят, чтобы пообщаться с ними.

С Олегом-то не удалось.

Просто поговорить.

На столбе, прямо над сторожкой, затрещал прожектор и несколько раз, почти незаметно моргнул. Это совершенно нисколько не повлияло на густоту чёрных красок вокруг него. Площадь освещаемого пространства, упорно держала свои границы, и тот перепад, почти незаметный глазу, сливался в ещё один неопределённый цвет.

На самом же деле, функции, определяемые производителями, ничтожно меркнут в пучине бытовых тяжб, случающихся во вселенском масштабе потребителей и их потребностей. Каждый индивид, под своей невидимой оболочкой, оказывается как бы взаперти. И стоит заметить, что это олько по собственной воле. При соприкосновении с другим индивидом, оболочки соединяются и происходит, также невидимая связь.

Что под собой она несёт, или подразумевает, остаётся загадкой, потому что при разрыве индивидов, следов соединения напрочь не остаётся.

Войдя в сторожку, Олег увидел человека, сидящего на стуле спиной к нему. Перед человеком работал телевизор, передавались последние новости. Субмарина "Курск" по всем двум каналам. Трагедия всероссийского масштаба немогшая не затронуть Олега; он и так навзводе, тут ещё он.

Человек не оборачивался, будто не слышал, что кто-то вошёл, а Олег нарочно не стал греметь и показывать своего присутствия. Только хлопнувшая дверь и скрипнувшая половица, не могли не судить об обратном. Как игра, или борьба невидимых миров – всё тихо, спокойно, светит солнце и рождаются люди. А внутри вот-вот сейчас разорвётся двойной узел как при максимальном натяжении. И ведь никто не заметит.

Олег не двигая головы, только глазами осмотрелся по комнатушке, а сам слушал новости. Изображение было с рябью, но лица можно было разглядеть. Но звук чистый. Как раз передавали на сколько им ещё хватит кислорода.

"Да как они там могут вычислить, сколько им там хватит! Идиоты! Пацаны считай заживо похоронены, а они там вычисляют! Корм для рыб."

Олег сдавил челюсти до боли в зубах и отпустил. На столе стоял бокал с недопитым кофе, а в тарелке недоеденная яичница. Хлебные крошки, и на полу тоже. Дышало беспорядком и безответственностью. Многодневными носками.

" … идотом меньше, дибилом больше…"– подумал он ещё раз о том же. И зачем, сам не понял.

Сидящий человек, мужчина, был младшим братом Олега – Николай, или как он его ещё ласково любил называть – Коленька. Это было больше похоже на заботу старшего над младшим, чем на обидное обзывание или кличку. Но Николай этого не любил и порой сильно раздражался. Но больше его бесило. Нет, не от обиды, но желание убить, чисто образно, возникало периодически. Ну или просто навредить, чтоб неповадно было, или чтобы, когда язык снова захочет повторить такое, он сразу же отвалился. А лучше всего, чтобы чирий вскочил, на самом кончике. Коля терпел и почти никогда высказывался напрямую брату по этому поводу; во-первых – авторитет старшего брата был выше всяких там обид, к тому же тот мог просто-напросто нанести физически вред – избить, нанести телесный увечья, что вызывает невосполнимый дискомфорт в быту и в работе. Во-вторых – мстительный нрав Коленьки сделать пакость изподтишка, подразумевал затаённое и взятое в долг. По-больней, по-острее, так, чтоб запомнилось и при следующих встречах посмеяться, и потыкать в него пальцем, мол, сам нарвался, вот и получай. Хотя с Олегом такое может не прокатит. Можно и шею свернуть и руки с ногами переломать. Было и третье, но оно состояло ещё в плане разработки и пустить его в ход не представлялось возможным. На что хватало Николая это сделать точно до наоборот указаниям братишки. Ну и так это в отместку, он иногда разыгрывал брата самыми идиотскими шуточками лишь бы досадить тому.

Олега это ни много ни мало тоже раздражало, а в последнее время стало бесить. Хотя он и совершает путь к самосовершенству.

Всё-таки братья.

Вот и сейчас, заслышав на крыльце братца,– а это точно был он,– Николай быстро уселся на стул спиной ко входу и, раскинув широко ноги, изобразил спящего человека на рабочем месте.

"Спящего человека на рабочем месте!"

Олег к любой работе подходил с полным осознанием ответственности и всегда делал всё правильно и всё как положено. Всё правильно, подразумевало под этим лист бумаги, на которой чёрным по белому были расписаны правила. Пункт за пунктом, пронумерованные и изложены чётко прописанные формальности. Они если и не выучивались наизусть, то тщательное изучение этого, сводило на нет непонятно поставленная где-то запятая и продолжение многоточия.

Этому его никто не учил, он сам в себя это заложил и когда – уже наверно и не помнил. Олег был очень щепетильным к деталям, к текущим обстоятельствам, также включая внезапность и неожиданность, и особенно к конечному результату; он должен быть как минимум удовлетворительным. Так он мучил себя, и того же требовал от своих подчинённых. И очень был зол – был зол, если кто-то не выполнял возложенных на него обязанностей. Исключений не было и для младшего брата. Особенно для него.

Николай, прекрасно знал это (иначе бы было очень странным), о дотошных значениях брата в работе и поэтому порою разыгрывал его таким вот образом, ломая прижившийся с корнем стереотип старшего брата к ровному и правильному; и понимал – тому однозначно такое никогда не будет нравиться и выпущенный "дракон" на, а ближе будет сказать, в лице старшего брата – это такая пища для внутреннего червяка Коли, что сидит внутри него и без которой ему наверное теперь не жить.

А заснуть на работе, это уже крайняя наглость, за которую брат мог не просто побить,– надавать поджопников и хлёстких затрещин, а то и реально избить, с кровью и переломами. Но Коля был ещё обладателем неприкосновенности и просто не понимал – всё что-то, когда-нибудь происходит впервые. Не надо только самому подталкиваться на это. Или вызывать.

Старший брат быстро понял в чём дело. Коля был однообразен в розыгрышах и для Олега не составило особого труда распознать шутку. Но разозлить всё-таки удалось.

По телевидинию перечисляли фамилии офицеров и матросов атомахода "Курск". Олег на лету ловил окончания фамилий и представлял их лица, о чём они думают… Чёрт!!! О чём можно думать в ожидании смерти. Смерти не быстрой, даже не средней; ожидание растягивается на два-три дня и она неприменно наступит. И так же медленно! Можно с ума сойти и тогда может быть легче будет. Или вообще всё по-хрену!

Видя перед собой затылок, Олегу так хочеться дать крепкую оплеуху… Так, чтобы шлепок ещё долго звенел о барабанные перепонки ушей. А потом ещё раз… Олег почувствовал внутреннее закипание, вспомнились все косяки брата и бесполезность мозговой прочистки. Тут же затрещали костяшки кулаков и свод сжатых скул.

А он-то думал, что сможет положиться на младшенького, заиметь гордость за него, чтобы не думать и даже не видеть, а только знать, что вот, он есть – значит всё будет в порядке. А тут на те вам – такой цирк, будто специально хочет вывести из себя, дерзит, знает место и колет в него.

Олег стал сопостовлять трагедию "Курска", с отношениями с братом, и сознание порывалось выгнать себя на улицу и что-нибудь сделать. Что-нибудь сделать, значит проявить действие, не имеющее абсолютно никакого отношения к здравомыслию, к приличию, и к совести. Выскочить, стать посередине двора и раскрыв рот, выпустить на волю дракона; здесь свирепость не во внешнем виде животного и не в том жёлто-красно-синем пламени, извергающемся из самого нутра, а том последствии, что оно нанесёт… в первую очередь самому себе.

Только к чему всё это – ответ задерживался, а запуск-то произведён и что-то должно обязательно случиться. Прерывистое дыхание, бешеный пульс в висках и взять, да и закричать во весь опор, и начать крушить попавшиеся на пути препятствия, и быть тому урагану самым сильнейшим, что когда бы то ни были прежде.

Но Олег сдержался; закрыв глаза он медленно выдохнул. Даже просто не накричал на него. Но поговорить с ним он всё-таки должен.

–Послушай, братишка,– начал Олег разговор; он не глядел на Николая, испытывая отвращение к увиденому, но не показывая его. -Что-то затянулось это… -Подобрать нужное, а самое главное, правильное слово, ему было трудно. -Может, хватит заниматься глупостями, устраивать вот эти концерты,– Олег повёл рукой перед ним, как бы указывая на него.– Ты же всё-таки на работе, как ни как. А?

Николай выдохнул с лёгкой и видимой досадой оттого, что ему не удался розыгрыш. Пряча ухмылку и прекратив кривляться, он повернулся к брату. Олег знает, что он сейчас увидит и поэтому… больно удариться о пустоту не желает.

–Брат! От такой работы можно со скуки помереть,– недовольно выдавил из себе Коля, поправляя воротничок камуфляжа. Но с лица ухмылка не сходит. Прилипла.– Вон, где весело!

Николай имел ввиду происходящее по телевизору и потом молча смотрел в никуда. Диктор уже рассказывал историю создания "Курска", ловко маневрируя выученными наизусть цифрами характеризующие превосходство "Курска" над другими субмаринами, приводя конкретные примеры и факты из истории, а также недавних событий.

Олег не просто сопереживал трагедии. Ему представлялось, что это и с ним случилось и концентрировался на принятии каких-нибудь действий выхода из сложнейшей ситуации; лишь бы не сидеть сложа руки. Он стал прохаживаться по комнате взад-вперёд войдя в роль начальника, коим и находился. Николай не обращал абсолютно никакого внимания на него и спокойно приводил своё обмундирование в порядок. Тяжёлое молчание, не понимающих друг друга братьев, Олег решил прервать, продолжая поучать.

–Как малый ребёнок всё-равно. Будь хоть немного серьёзней. Оглянись вокруг, неужели то, что ты видишь, имеет столько грязи, которое изливается от тебя? Или я тебя чем-нибудь обижаяю?

Олег наконец-то повернулся к брату. Это не так легко.

– Что за ветер у тебя в голове. Что он как бездомный… Мозги как у шестнадцатилетнего.

–Ты говори понятней,– ответил ему Коля вихляя правой стопой и прикусывая нижнюю губу,– что тебе конкретно не нравиться?

А ему-то всего двадцать один; в таких летах либо ты взрослый, либо застреваешь в детстве навсегда. Хотя об этом можно ещё и поспорить.

Николаю не хотелось продолжать, и уже пожалел было, что заговорил с братом; он только посмотрел исподлобья на него с игривой ухмылкой, но не в глаза, а так, скользнув по силуэту лица. Потом поднялся, взял с дивана кепку и направился к выходу.

–Ты куда?– резко спросил Олег, взбесившись, что полетели брызги. Он рассчитывал на долгий разговор,– я ещё не закончил, вернись на место. Сейчас же!

А Николай будто и не слышал его. Он только и сделал, что навроде бы остановился, но это было лишь замедление шага; он шёл дальше.

–Я сказал сядь на место!– Олег кричал, хотя хотел просто выразиться грозно и немного угрожающе.

Не вышло.

Снова мимо.

Николай, подходя к двери, выглядел победителем; ему удалось разозлить брата. Он спокойно сказал:

–Пойду территорию обследую,– он распахнул вовсю дверь и повернулся,– может, что-нибудь полезное обнаружу. И тебе стыдно не будет за меня! Зайчик там, или лисичка, подойдут?!

Олег словно застывает на месте, как ледяной, но чтобы сдвинуться с места, ему надо разбиться… Парадокс!

Переступив порог, Николай с издёвкой бросил:

–Если что, я сразу тебе доложу.

Он захлопнул дверь, и Олег слышал, как его ноги ступают по крыльцу.

–Послушай, чего ходить. Там Андрюха с Лёхой. И Прохорыч гуляют,– пытался докричаться Олег до брата, с каждым словом повышая голос, вдруг меняя гнев на милость. Но он только ударяется о потёртый и в некоторых местах уже дырявый дермонтин, обитой двери и осколками осыпается на пол.

Увы! Очередной промах, как выстрелить в глухом лесу, а потом кричать "Ау!" А уже после самому себе сказал:

–Кому я говорю? Какой-то трэш!

Вряд ли Николай слышал, что крикнул брат. Вряд ли слышал он его вообще когда-нибудь; в последнее время они всё чаще стали не понимать друг друга. Нет, не то, чтобы постоянно ругались; препирания исходящие от старшего, парировалось младшим как бронзовым щитом от бамбуковых стрел. Слышно было лишь постукивание дождя о жестяную кровлю и… слёзы. Нет! Не мужчины. Слёзы женщин, не дождавшихся своих мужей с…

"… с какой ещё работы?"

"… может вовсе не об этом!"

"Уверен?"

"… пока ты под сомнением, мы не сможем быть уверены до конца!"

"Мы! Преимущество в двойной силе. Не переживай!"

… и переживал от этого наверно только один Олег. Коля же был больше эгоистом, думал только о себе и о том, как бы досадить брату. Работал на "отстань", в голове одни только гулянки. И ничего в нём такого нет, чем мог быть полезен обществу.

Самому себе. Яркость парируется темнотой солнцезащитных очков. Коле они так идут – как мерзавцу…

Олег встал у окна и наблюдал за удаляющимся от сторожки братом, освещённым ярким фонарём. Николай шёл вразвалочку, собирая ботинками пыль, словно дерзкий подросток, нахамивший взрослым и удаляющийся с высоко поднятой головой. Сейчас он должен обернуться и послать плевок, сжатыми губами… и усмешка. Ни того, ни другого. Коля скрылся в тени первого корпуса, оставив только еле заметный дымок от прикуренной им сигареты.

Красная точка в темном, как в недоступном, писала: "Отвянь!"

–Бросишь тут курить. Щенок!– Олег говорил сам себе, но сам хотел, чтобы его кто-то да подслушал, помог. Ну или хотя бы подсказал как правильно.– С детьми наверно люди так не тискаются, как я с младшим братом! Чёрт какой-то, а не дитя!!! Дитя,– громко усмехается,– дитя, которому пошёл уже третий десяток.– Он уже достал сигарету и стал мять её в руке.

–Не я твой папа! Чёрт…– Выдох как перед сном. Осталось только глаза закрыть и впасть в забвение.

Он снова впал в задумчивость, устремив взор куда-то в чёрную точку. Выросли-то они без отца, Коля его и не помнил вовсе. Вот и был Олег ему и за старшего брата, и за папку, в одном лице. Он с ним находился везде и всегда, был опорой и заступником, помощником и учителем жизни. А когда повзрослели, будто чужие стали. Что-то Олег в нём упустил, чему-то недоучил, что вместо благодарности и уважения, идиотские выходки и наглые оговорки. И чем дальше, тем хуже. Словно, пока он находился в армии, Колю как подменили…

Телевизор всё ещё трещал; Олег резко направился к нему и дёрнул вилку из розетки. Ему хотелось ещё что-нибудь сделать, но вдруг понял, что и то, что делает, лишнее, совершенно не нужное действо. Застыв на месте ощутил жар и капли пота на лице. Жужжащая муха яростно билась в стекло лампочки, подбираясь к свету с разных сторон, но чем сильнее она билась, тем ниже она падала. И несколько раз шлёпалась о пол. Назойливость её вновь поднимала к горящей лампочке и всё повторялось по-новой, пока она не обожглась и громко не плюхнулась уже на стол, мёртвая.

Нирвана погружала его глубже; тело отделялось от духа, но погружение получалось каким-то абсурдным, скомканным, словно по кускам разрывалось и подавалось на стол для приёма внутрь… И он лепил его по памяти, только хотел сделать немного лучше, пластичней, по-своему вкусу.

И получалось…

Олег недолго был в задумчивости; вывел его из нирваны звук подъезжающей машины. То была хозяйка фермы – Антонина Сергеевна, тридцатипятилетняя бизнесвумен, широко шагающая по жизни женщина и просто красавица.

Олег убрал сигарету обратно в пачку и направился к выходу навстречу машине.

Антонина Сергеевна для Олега Фёдорова – это особый, даже особенный объект для высоких и чистых проявлений чувств, такого правильного и всегда кажущегося неземного состояния, когда не можешь смотреть на кого-то, мягко сказать, равнодушно. При виде этой женщины, у Олега в груди трепетали друг о друга крылашки и слышал их мог только он. В эти минуты он забывал о брате, о проблемах на ферме и даже о том, кто он.

Ярко-серебристый джип японского производства остановился прямо перед сторожкой. Из машины вышла очень красивая женщина; для шикарности нужна была другая обстановка, но со временем она и это перешагнёт. На вид ей можно дать намного меньше лет, чем ей было по-настоящему. Из распахнутого салона сразу запахло дорогим парфюмом, резко перебивающим запах навоза и пота, преследующего взрослого мужика. А мычание, доносившееся из корпусов, звучало как музыка, в унисон, приветствуя хозяйку. Всё это никак не вписывалось в окружающее её место. Но как бы там ни было, она хозяйка всего, что на тот момент её окружало.

"Флейта!"

"Однозначно флейта…"

"Да, но хоть в чём-то!"

"Ой-ой! Сейчас умру…"

Одета леди была в лёгкий и короткий сарафанчик, чётко подчёркивающий её изящную фигуру никогда не рожавшей женщины. Она некоторое время стояла вливаясь в декорацию. Антонина из семьи военного и учителя истории обычной средней школы. Но ни оттуда, ни отсюда к ней не передалось. Тоня была стервой для мальчиков, оторвой для девочек и непослушным ребёнком для родителей. Ни военная дисциплина, ни ласковый подход ни сделал из неё человека, как любил говорить её папа.

Её отцу даже приходилось браться за ремень, чтобы вразумить непутёвую дочь, а в четырнадцать она впервые не ночевала дома и даже не у подруги. По возвращении на утро, отец переборщил с перевоспитанием и она сбежала, к бабушке в деревню. Тоня точно незнала, чья она мать; важным было отношение и оно было. Бабуля в прошлом была коммунисткой с самым глубоким и проникновенным убеждением в светлое будущее, к которому каждый сам должен найти дорогу. С этим убеждением и происходило дальнейшее перевоспитание, что не мешало Тоне стать лёгкой женщиной, перепустившей через себя всю деревню и из других тоже.