Текст книги "Дикий голубь"

Знаю, что похоже на бред, но у каждого же свои червяки в голове.

По ходу ходьбы у меня из головы не выходили слова Любы. Люба вообще мой гипнотезёр. По-другому не могу объяснить, почему я так подвластен ей. Но ни в коем случае подкаблучником себя не считаю,– но вот может же баба зацепить словом, что и покоя лишить! Не зря же говорят, что бабий язык имеет свойство материализовываться.

Материализовываться – слово-то какое-то… длинное и когда произносишь его, кажется, что чистишь сырую рыбу… зубами. Вроде бы ничего, только чешуя меж зубов застревает.

–Блин,– в сердцах выругался я про себя, совершенно не имея ввиду выпечку,– и зачем подходил к окну и слушал её!

В мыслях, я сердито ругал самого себя, но даже вслух, шёпотом, произнося острые колкости, делал это так, чтобы оно звучало словно не про меня, а про кого-то другого. Так хотелось взвесить жирного пинка этому другому. Да вот боялся мгновенной отдачи.

Но меня реально не на шутку терзали недавние слова жены, и несмотря на это, я продвигался и продвигался вперёд. Луна то скрывалась за тучками, то снова выходила и хоть немного, но освещала мой нелёгкий путь и не только. Шаг за шагом мои ноги отмеряли десятки, сотни метров, одновременно дрожали, были слабыми и выносливыми. Пройти мне осталось примерно около двух, двух с половиной километров. Уже сквозь лесополосу, расположенную вдоль деревни, к которой я направлялся, виднелся свет в близлежащих домах. Уже совсем рядышком слышался лай домашних собак, да и голоса гуляющей по улицам молодёжи тоже мне были слышно.

Будто никто не спал, а словно знали, что я иду и специально создавали шум.

"Подлецы?"

"Нет. Мерзавцы…"

Подувшее веяние прохладного ветерка с реки, снова вызывал у меня приступы кашля. Уже не присаживаясь на корточки и не пряча лицо в подоле футболки, а ровно стоя, не думая об осторожности и возможной опасности, я давал от души выйти наружу микробам. Слезившиеся глаза закрывались и проступала сдавленная влага. Но когда всё проходило, когда извержение внутренностей отлаживалось, я тут же опомнившись, резко осматривался и пригибался ниже к земле. Я никого не замечал, но чувствовали мои трусливые поджилки, что за мной кто-то наблюдает. Сославшись на нервное состояние, мне с трудом удалось себя успокоить и я спешно начал движение вперёд, и тут… меня кто-то окликнул.

–Э-э-эй,– хриплый голос звал меня полушёпотом, словно с эхом.

Не то, чтобы я испугался, но ноги сами встали как вкопанные, будто в землю вросли, а учащённое сердцебиение, словно маленькими молоточками, застучало в висках создавая мелкую вибрацию в верхней части тела. Из ступора я вышел быстро, выпрямившись во весь рост я медленно начал оглядываться в поисках исходящего звука; не с ума же я схожу в самом деле! Подумав о том, что я ещё ничего плохого не совершил, то и бояться мне просто нечего, а услышанные звуки мне просто показались, я уже было решил отправиться дальше, но тут опять до моего слуха донеслись звуки.

–Э-эй! Я здесь, за рекой.

Эхо летит вскользь о водную гладь и спотыкнувшись об илистый берег вываливается прямо передо мной.

У меня аж верёвка с плеча медленно сползла от очередного оцепенения. А за ней трико, а дальше развязались шнурки и осыпались в пятки позвонки. Я повернулся и поглядел на ту сторону берега. Там увидел здоровенную, чёрную фигуру человека, которая обращена была в мою сторону. Лунный свет отражается от жёлтизны грязного песка и он вытянутый чёрным штрихом в самой середине. Фигура некоторое время стояла неподвижно и ещё больше нагоняла на меня жути. Нехватало ещё, чтобы засветились глаза и блеснули остриём клыки. По правде я и этого ждал, потому что… потому что просто обосра… по-настоящему.

Всё-таки неимоверным усилием воли я переборол свой страх, нагнулся и поднял упавшую мою поклажу. Тут фигура наконец-то ожила и сдвинулась с места – оно приглядывалось ко мне. Немного спустя до меня долетели слова с того берега.

–Ну, чего так испугался,– хриплый голос всё так же шёпотом говорил, но так, чтобы мне было слышно.– Чё, кур воровал!

Хриплый смешок скакал через редкую рябь речки, но у самого бережка плюхнулся в воду по щиколотку. А там ил, который ещё глубже.

Вспомнися мультик из детства. Не помню названия, но был там плохой дяденька, имя которого тоже запамятовал – так вот, смеялся он именно так, потому что сотворил что-то плохое (это помню точно). Главное, сюжет совершенно выпал из головы и смысл, а вот смешок с хрипотцой всплыл как-будто так и надо.

Ведя борьбу со страхом, я ещё раз покрутился по сторонам и ответил тоже шёпотом.

–Да как тут не испугаешься!– Слабо откашлинувшись, я продолжил,– посреди ночи окликнуть, когда никого не ждёшь!

Снова плохой дяденька доносит хриплый смешок. И тоже кашляет.

Когда он закончил, я опять, не поворачивая гоовы пощурился по сторонам. Смотрел за его спину. Вдруг он не один. Чувство, кем-то затаённого и как-будто подглядывающего, скреблось под ложечкой и я ничего не мог с этим сделать.

"Может кто-то положит мне руку на плечо сзади, а может кто-то возьмёт за другую руку и потянет. Потом скажет: Вот где ты мне попался! И засмеётся, болтая головой вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз…"

Именно так выглядел мой страх; по-другому я называю это трусость. Да, я трус и то, что это правда признаваемая мною, несколько облегчает мою участь передо мной же самим. Сейчас меня направляет страх и даже можно назвать тот факт, что я не остался дома, я смело называю словом бояться. В детстве мне казалось, что это пройдёт в юности и само собой, а вот в юности я пришёл к выводу о том, что трусость можно победить, только физической силой.

Победить, значит предстояло драться, вести борьбу, возможно долгую и затянутую неизвестностью её окончания. И будет ли победа за мной, не давала мне покоя,– вдруг борьба окажется напрасной. Вдруг за правду, я смогу проиграть. Это тоже немного страшно!

В очередной раз, выглянувшая из-за туч луна, словно подтвердила мои кажущиеся странными думы, ну и дала маленькую возможность разглядеть встретившегося мне путника. Не такой уж он и здоровый, как мне показалось сначала; правду ведь говорят, что у страха глаза велики, да ноги быстрые.

Ну на счёт ног я, может, конечно и слукавил.

Мне хорошо был виден задний план и предположительное место его появления. Даже отпечатки его следов на песке, мне без труда удалось отличить от других. А он сам как ожившее пугало, вот, где-то за теми деревцами, спрыгнуло с шеста и вывалилось на мою голову. Он уже близко. Его угловатые скулы видно было даже на таком расстоянии (если не считать того, что включены были все визуально-фантазийно-воображаемые органы обработки информации). Взъерошенный чуб постоянно падал на глаза и он вздёрнутым движением головы, закидывал его назад и несколько секунд, он так и держал голову вздёрнутую к верху.

Он также как и я, время от времени оглядывался по сторонам как испуганный волчонок, и я даже через реку слышал его тяжёлое дыхание, как-будто до встречи со мной он пробежал несчётное количество километров. Но он не трус и просто потому, что вот так, посреди ночи сумел позвать меня и пообщаться. Если конечно не считать того, что парень возможно и псих.

Но речка служила мне надёжным щитом и путь отхода был тоже надёжным. Напряжение в моём теле потихоньку снижалось, падала температура накаливания нервных окончаний – ведь пока он на другой стороне берега, для меня он не опасен. Да и те несколько слов, перемолвленных между нами, как бы навели безопасный мост, по которому я же и смогу спастись от него, в случае чего. Но это так, философия.

Я видел, как человек на том берегу, присел на корточки и стал рыться в нагрудном кармане рубахи, не особо-то и волнуясь, что я стою на другом берегу реки и совершенно его незнаю. Не найдя в кармане того, что ему надо было, он так же, не меняя телоположения, вытянул правую ногу вперёд и начал копаться в кармане брюк, при этом приговаривал что-то и порой ругался. Мне знаком тип таких людей; ему будет по фиг, если я прямо сейчас сяду и наложу кучку дерьма, а у него попрошу бумагу. И что самое интересное, он отзовётся и даже сам лично принесёт её через речку и так спокойно скажет: "На братан!"

Мне на мгновение показалось, что человек потерял всякий интерес к моей особе, и, наблюдая за ним, решил не мешать ему и собрался было идти. И уже сделал шаг прочь, как он снова меня позвал.

–Слушай, брат,– его хриплый полушёпот возбудил снова во мне волнение,– а что ты тут делаешь?

Плохой дяденька начинал бесить меня и вызывающее поведение было не по сценарию.

Как-то этот вопрос я ожидал услышать немного ранее, несколько минут назад, но потом я подумал, что ему это не интересно и вовсе не спросит. Но как-то не угадал. И то, что он спросил, мне тоже не понравилось. Как бы то ни было, страх перед ним показывать мне не стоит и ответить вопросом на вопрос, я посчитал сейчас самым лучшим.

–А ты тут что забыл?

В своём голосе я услышал металлические нотки, что мне очень понравилось (ещё бы, я и говорил, словно на последнем выдохе); если взять за исключение то, что даётся это не легко. В это время мой ночной собеседник сидел в том же положении, но ковырялся уже в другом кармане.

Всё выглядело так, как между прочем. Как-будто тем, чем мы оба занимаемся, это каждодневная обыденность и мы чем-то коллеги.

–Да ты не бери в голову ничего,– не переставая заниматься своим делом отвечал он,– я, может тоже тут, как бы,– здесь он покрутил в воздухе рукой непонятно зачем, но наверно показывая, что он здесь тоже как бы по делу,– вот курить нету, курить хочу,– вроде бы как себе сказал он.

Я тут же вообразил сигаретный дымок и также воображаемо потянул его в себя. Получается, даже похоже на настоящее…

Он замолчал и как-будто углубился в себя. Глубоко. О том свидетельствовала тишина.

Мрачность натянутой струны, чуть ослабла и, игра стала невозможна. Над водой не так высоко и она вот-вот коснётся почти ровной глади – после уже игра не получится.

На минуту мне представилось, что тут кто-то должен быть ещё и не обязательно должно выглядеть всё мутно и с запахом страха; вот-вот меня позовут с приятным предложением выпить кофе или покурить. И я соглашусь, помахав на прощание тому, кто на том берегу. В ожидании звавшего я хотел заговорить, но если я и начну говорить, то это только в том случае, что точно буду знать и уверен в его наличии.

Я поработал кистями рук – сжимание и разжимание. Нервные точки на окончании пальцев, требовали работы – кровообращения. Просили. Поток крови пущенный от рук, прибыл в голову и я вновь вспомнил Любаву, а точнее нашу первую встречу; я думал она даже не посмотрит на меня и уже пожалел, что послушал двоюродного брата и поехал с ним в гости. Но на самом деле это уже были смотрины – меня и Любы. Обидно было, что об этом я узнал, когда Люба сделала выбор в пользу меня, а я, видя её раньше, так совершенно незадумываясь, сказал всё тому же брату, что Люба мне симпатична.

"Выбор сделала она???"

"Выбор сделала она…"

"Переводятся нынче…"

"Кто?"

"Не важно…"

"Не важно… Не важно?! Не важно."

Свадьбы у нас не было; что я, что она были из бедных семей и даже отношения не афишировали среди родственников. Три дня встреч. А на четвёртый мы переехали в свободный дом и вот, живём до сих пор.

Мне было трудней. А она словно жила со мной не один год. Смущение, краснота, жеманность – этого я не увидел в её глазах и не познал, как познают первый поцелуй и первое… Нет, но с этим было по-настоящему. Мои чёрные кучеряшки переодически выпрямлялись, уши больше не пухли, а глаза заливало только ало-красным вином. И ноги – ноги можно было оказывается отстёгивать и ставить с сторону. А затем, когда нужно прикреплять обратно. И после этого они как новые.

Затянувшееся неловкое молчание тяготило меня. "Как бы помягче отвязатся от него?", думал я всё это время. Мужик как-будто реально вышел из лесу поковыряться в карманах. И был он такой весь взлохмаченный, то ли долгим переходом, то ли быстрым бегом, либо внутренним мытарством, что порой казался жалким и несчастным. Так я мог видеть при не очень ясных бликах луны и рисуя воображаемое определение о нём. Он уже не оглядывался по сторонам, как я, не желавший кем-то быть замеченным, а просто смотрел в то место, откуда пришёл. И было у меня такое чувство, что он оттуда кого-то ждёт.

"Ещё кого-то мне нехватало здесь повстречать,– думал я чувствуя мурашки по всему телу,– двое против одного, посреди ночи, и думать не хочется. Да и не честно".

Гулявший на просторах луга ветер донёс из деревни собачий вой. Дикий вой. При чём одновременный. После некоторой тишины вой повторился, а следом за ним истерически залаяла кучка собак. Выли как по предворительному сговору, перенимая низкочастотную ноту друг от друга, а закончили словно хором. А между всем этим, была такая тишина, такое глубокое проникновение и давление на орган слуха, что трудно было определить это ощущение каким-то словом или метафорой. Словно не отсюда это было…

Меня такая жуть охватила, что аж ноги подкосились. Я пошатнулся, но на месте устоял. На психику давило ещё чёрное небо. Его высота, почему-то теряло измерение, сокращалось и наподобии пресса пыталось раздавить меня как козявку в лепёшку. "Да почему я такой сыкло?!"– взорвалось моё самолюбие и я прикусил нижнюю губу. Осколки этого чувства медленно стекали по внутренним органам. Мужество отчаянно боролось с пучиной кучерявых волн; по форме напоминающие шнековый механизм, они утягивали жертву внутрь, как мясорубка и выпрыгивающие кверху конечности, как бы прощались с миром на вечную вечность.

Сейчас тот, кто на том берегу, был для меня партнёром по преодолению страха и глядя на него я словно ощущал твёрдую опору. Я вытягивал на себя его силу, мысленно дотягивался до призрачного тела, но лишь для того, чтобы взяться за разодранный локоть.

Теперь уже тупое молчание сводило меня с ума. Я ждал, что он что-нибудь скажет; слышать его голос с хрипотцой, льющейся ломанной цепочкой и достигающий моей тепловой зоны, оказывал оживляющее воздействие… Хотелось услышать хотя бы о том, что он ищет и не может найти. Либо не находит, потому-что плохо ищет. Меня охватывала беспричинная паника, с маленькой головой, но острыми зубками и растягивающейся пастью до неимоверных размеров. Мне бы только "ОП!", и ухватиться на лету за её хвост и оторвавшись от земли, предаться опьянённому полёту возбуждённой фантазии. Но она тут же молниеносно бьёт носом, если оно находится в теле змеи.

Декорация собранная из мелких кусочков мозаики, осыпается после того, как клей высыхает и даёт трещину от влаги первого же дождя. Стоит ли говорить о качестве клея, если та климатическая зона, на которой создавалась эта декорация, совершенно не подходит под…

"Интересно, а что будет с теми собаками?"

"Какими собаками?"

"Ну с теми, что так выли, до мочи в штанах???"

"А что с ними должно быть?"

"Ну это… когда мозаика осыпится, от того, что в высохший клей… В высохший клей попадёт влага, потому-что…"

"Ты сейчас о чём? Я что-то не понимаю!"

"Не ты, а мы! Нельзя же взять, и перелистнуть исписанный лист бумаги на чистый. Или непонравившуюся книгу, захлопнуть и забросить в самый дальний угол… Как жизнь!!!"

Я был готов кинуться бежать прочь с этого дикого места, но голос с того берега (как с того света), отвёл меня от кошмарных думок и вернул в....

–Слышишь, псы завыли,– мой собеседник поднялся и повернулся в сторону деревни,– говорят, собака воет к покойнику в доме, у которого она живёт.

–Всё это беспочвенные домыслы,– пытался молодцом держаться я, отвечая ему,– её просто с цепи надо спустить. Чтобы погуляла. Они же тоже с этим…– недоговорил я и также глядел в сторону чёрного горизонта с бледно-жёлтыми точками.

–С чем, с этим?

–Ну, с чувствами…

Смеётся он. Не долго и резко останавливается.

–Ну не скажи-и брат! Не ска-а-ажи,– протянул он как-то непривычно громко.– В доме у моего отца жил пёс – Вальтер. Овчарка, породистый кобель. И вдруг, в один прекрасный день, также стал выть. Он-то был уже взрослый, почти старый. Никого и ничего не слушался… Как затянет свою мелодию! Прямо средь бела дня. Помню бабка моя так на него плевалась, так плевалась, -Он усмехается, видимо представляет. -Ему его отец, мой дед, говорил, что собаку палкой надо избить, чтобы заткнулась. Чтобы боялась тварь, хозяина… И палку рядом положить… чтобы…

Разговор резко оборвался, так как опять донёсся жуткий вой псины; они сначала по-одному, перебирались, словно настраивались, но потом в один собачий голос. Даже тишина умолкла, не звеня долгим эхом. Я метлой сметаю осколки мозаики, но боюсь, что мир под ногами, также может просыпаться…

Вновь бешенные мысли, бешенно бегут – не угнаться. Они сбивают с конкретной мысли, перешагивая через один, но чаще через два пункта реального течения…

… Как глупо! Разве там не то же самое? Разве можно искать взаимосвязь там, где всё построено на противоречиях, на отталкивании и на одних минусах…

Мы некоторое время помолчали, потом он продолжил:

–Так вот, отец взял палку собаку проучить. Так подошёл к ней, не спеша, как бы приготавливаясь,– он вдруг замолчал. Я уже представил картину человека внешне напоминающего моего собеседника, у которого в руке была поленница предназначенная для растопки печки. И собака – я не мог её вообразить. Только цепок и вшивый ошейник, которым псина растёрла себе шею до оплешины. Вряд ли смог он её избить…

А потом как-то грустно договорил:

–Сердечный приступ,– последнее слово прозвучало уже глухо. Видно, ему стало чуть не по себе от воспоминаний.

–Мне очень жаль твоего отца, но поверь – это чистая случайность,– я словно протягивал ему руку через реку, высказывая таким вот образом сожаление.– Послушай уважаемый, не знаю твоего имени, но…

–Никита,– оборвал меня он,– Никитой меня зовут. Извини…

При упоминании своего имени, он чуть подался вперёд, словно слова посылаемые им, имели какую-то форму и вес.

Меня нисколько не интересовало как его звать, и то зачем он здесь. Я лишь хотел по-быстрее удалиться, ибо у меня были свои дела, но мужик явно жаждал общения.

–Братишка, у тебя нет закурить?– уж больно жалобно спросил Никита,– курить охота, мочи нет.

Теперь я уже стал раздражаться таким вот общением; минутный союз развалился, но надо держаться, ибо нервный срыв мне не поможет. Мне не понравилось то, что он перебил меня. Возникшая, по моему мнению умная мысль, предположение, насчёт домыслов и всяческих бредовых примет, имела место быть высказанной, как доказательство построеннии теории на фундаменте из воздуха. Но…

–Ну если даже у меня и есть курить, как я тебе передам, через реку?– говорил я как можно спокойнее и почти во весь голос, забыв про осторожность,– река широкая-то.

–Так я к тебе переплыву. Смотри,– ответил мне Никита и было уже направился ко мне. Зашёл в воду чуть ли ни по пояс, когда я его остановил.

–Стой, стой,– чуть не закричал я,– нет у меня сигарет, нет. Вернись на место.

Его руки были в воде. По запястье. Я представил как ему сейчас мокро и облепился сочувствием. Сохраняя спокойствие я искал в себе фальш, но только убеждался, что мне не всё-равно. Илистое дно, наверно затянуло его по щиколотку, ноги коченеют от подводных ключей и возможно скоро будет судорога…

Он с досадой развернулся и шумно разгребая ногами воду, вышел на берег что-то бормоча себе под нос. Я же, довольный тем, что остановил Никиту, свободно выдохнул и впервые, наверно минут за десять, огляделся вокруг себя; повышенный тон прибавил смелости, но не надолго. Но перед этим, возникший не понятно откуда порыв, прибавил мне росту и веса. За моей спиной стоял бескрайний легион опоры и горячее дыхание рвущихся в бой каждой единицы, приятно грел, мои, пока ещё заправленные крылья.

Я и подумать не успел, как из леса на том берегу реки выскочил ещё один человек. Я был в шоке и просто ошарашен от того, как тот быстро передвигался. И не только от этого. Внешний вид его был намного хуже Никиты, но поведение, передвижения и наконец маскировка, выдавала в нём лидера. Человек отлично сливался с природой, с её тенями и формами. А выпадающий свет луны, придавливал его к земле как гнома. Он шёл совершенно бесшумно, но когда шипел на Никиту, тем и выдал себя.

Меня-то он и не заметил, а может не подал виду; всё своё внимание незнакомец обращал на Никиту. А точнее вымещал негатив на шепотливо кричащем языке. От неожиданности я половину не расслышал, о чём тот говорил этому, но из обрывков некоторых фраз я понял, что он сильно ругал Никиту. До слуха долетали куски мата, ловко находящие рифму слетающих с языка фраз незнакомца. Жестикуляции рук позавидовал бы сурдопереводчик и всё. Никита, отчего-то только молчал, не проронив ни слова. Тот мужик тряс его за плечи и высказывал какие-то претензии, я слышал как брызжит его слюна, а Никита… Никита молчит – принимая претензии, видимо зная за что.

Ещё, что мне удалось расслышать, так это то, что они должны немедленно уходить, и внезапно возникший, буквально ниоткуда человек, исчез в темноте также быстро, как и появился. Никита неспешно, но всё же послушно, направился вслед за этим человеком. Он неспешно волочил ноги в промокших насквозь брюках, подбирая штанины поочереди каждой рукой.

Я немного, самую только малость, обиделся на него. Потому что он вот так, не попращавшись, удалился в ночь. Дело не в том, что он не вежливый или не уважительно ко мне отнёсся, а в том, что сотворившись из ниоткуда, Никита растворился в никуда. Может показаться странным моё замечание, но я так не люблю.

Я остался совсем один в полном неведении, что здесь сейчас вообще происходило. И к чему всё это. Долго думать я не стал и также направился прочь от этого места; ноги не слушались до конца, но движимый к поставленной цели словно подталкивал меня в спину… Этого у меня было достаточно – стоило этим овладеть и шёл до нужного.

Овальный пятачок, освещённый ночным светилом, рассекала тёмно-синия линия. Встряска всполоснутого белья, осыпала мелкой крошкой края контура и овал заблестел. Заблестел красиво… Всё-всё, что может иметь цвет, звук, запах и глаза – всё должно быть красиво. (Прошу не учитывать оборотную сторону медали. Это не про это…)

… И шёл, стараясь выкинуть мысли об этих двух повстречавшихся странных типах, подальше. Но получалось плохо; мне показалось это некоим знаком и чему-то предшествующее, только не понимал к чему. Верил, что каждая новая встреча, каждый попавшийся человек на жизненном пути, это предзнаменование чего-то ещё. Вот только несёт ли это хорошее или плохое, предстоит узнать, а пока гадаю и шагаю.

Усыпанное звёздами ночное небо и яркий свет луны, периодически накрывали чёрные тучи. Они были редки и моментально рассеивались как утренний туман. Чем глубже в ночь, тем чернее тучи. И чем ярче лунный свет, тем темнее становилось, когда она исчезала. Из-за этого, когда пряталась луна, видимость была равна практически нулю. Ориентировался я по свету в домах с каждым шагом приближавшейся деревни. Жёлтые точки вырастали в овальные фигурки с закруглёнными уголками. И даже сеть и полосы из веток деревьев, ничуть не омрачал приближающийся вид – вид жизни. По мере продвижения вперёд на моём пути попадалась прибрежная растительность, колючие кустарники дикой яблони с опавшими на землю недозревшими плодами. Также собранная рыбаками бреднем тина и брошенная так, скрученная и ещё совсем мокрая и противная. Всё это было плохо видно, что несколько замедляющая моё продвижение, но в некоторой степени как-то маскируя и моё здесь пребывание.

Отошедшие на второй план Любава и Никита, со своим внезапным незнакомцем, не спешили исчезать, а так, присели в сторонке, в ожидании бурного и нахлынувшего когда-нибудь, смятения. Они ждали, когда я их наконец позову, или снова по причине возбуждённого себялюбия впаду в депрессию, тем самым раскроюсь для вторжения. То, что они мне мешали, неспешило осозноваться и поэтому я как-будто отвернулся от них в сторону, но знал, что они есть.

Уже когда до моего места назначения оставалось приблизительно метров восемьдесят, я замедлил шаг, а вскоре и вовсе остановился, чтобы осмотреться и понаблюдать за обстановкой. После встречи с Никитой и его спутником, я почему-то стал менее осторожен и внимателен, что в данный момент мне было нужно как никогда. Лягушачьи песни, а точнее свадьбы, торжествующе воспевали своё превосходство над чем-то большим, грозным и возможно смертельным. Так или иначе водоёмное мероприятие приглушало и громкое сердцебиение, и тяжёлое, с хрипотцой дыхание, и самое главное – вызов!

Вызов самому себе… Оно было через меру громким и вызывающим. Так что всё оказывается кстати. И как никогда!

Я простоял неподвижно несколько минут, реагируя буквально на каждый звук доходивший до моего слуха. После, уже крадучись начал, продвигаться вперёд, ближе к цели. Не смотря почти на глубокую ночь, у меня было такое ощущение, что деревня ещё не спит, столько мне слышалось всякого рода звуков, которые заставляли дышать через один раз. Но всё это были только мои предрассудки, вызванные страхом и чересчур возбудившейся чувствительностью и сосредоточенностью.

До забора скотного двора оставалось всего несколько шагов, и я крайне осторожно встал на четвереньки как маленький пугливый пёсик и сквозь проросшие мелким клёном кусты, пробрался к взрослому дереву всё того же клёна. Сломанные мною ветки пахли сочным, но кислым молодняком; листья прилипали к ладоням, а несколько раз я наступил на что-то мокрое и вязкое – даже боюсь подумать о том, что бы это могло быть.

Прислоняюсь к дереву спиной – перевожу дух. Земля таила страсть и тайну канувшую в небитие веков, а ещё сырость, отчего колени подверглись тяжбой памяти трёхмесячного похода и его развязки. Я сидел и думал о тех высших силах, что так легко и свободно предрешают судьбу таких как я. Нисколько не хочу поднять своего значение перед Ним, но можно же понизить планку и объективно считаться не только со своим, но и с нашим мнениями.

Но мне виднее, потому и считаюсь…

Это всё от воды, от того течения, которое, что хоть к вечеру, что хоть на туманной зорьке, приносит откуда-то издалека непонятное что-то и это что-то непонятное притягивает как магнит, как запретный плод, как свинцовый шарик при ударе о боёк, вспыхивает огнём сушёный порох, отправляя в единственный и последний путь его, на удачу и чью-то нежить. И всё это, без права на возвращение.

Мне ещё не довелось постичь скоротечности жизни; отлаживаемые дела ни делались, а накопившиеся новые, никак не приступали к старту. И теперь там, где-то, где сразу-то и рукой не достать, я вижу, что так оно никогда с места и не сдвинется…

К собственному удивлению, я почему-то не испытывал теперь дикого страха; я словно присел передохнуть в тенёчке и так, как это было около реки, посреди ночи, да ещё и несмотря на то, что я был практически рядом с логовом зверя. И меня это обстоятельство в кой-то мере напрягало, но так, чтобы вроде бы непосильную на первый взгляд ношу, я сумел бы легко взвалить на плечи и отнести куда мне нужно. Но по возникшей, по неосторожности (а осторожность я сохранял неподдельную), мог наделать немало шума и непоправимых глупостей. Предчувствие такого только накручивало и так на накрученное состояние… И я в конец понимаю, что шпарюсь, горю, плавлюсь как пластилин на солнце, как масло на разогревающейся скороводе.

Это не сумашествие – это гон…

Самое верное, что мне надо было сделать, так это переждать какое-то время. Встряхнуться, свесить руки подобно кистям, полных виноградных плодов и подумать о чём-то отрешающим, незначащим пока ничего. Если получилось, дать оценку своему новому положению и продумать о дальнейших действиях.

Дальнейшие действия. Их было десятки, сотни, а может даже и тысячи – там, у самого дома, у крыльца. Они были выучены наизусть, разобраны по пунктам, расставлены по полочкам. Подкреплены силой духа и уверенностью в их пригодности…

… тут они рассыпались как соль на стол и столько же на пол. Боишься начать уборку, потому-что плохая примета… Подбирать… Ну что, посмеёмся!

Сжавшись, словно снежный ком, готовлюсь к полёту. Вот сейчас клён сам собой оттянется назад, немного задержится и… Ти-и-иу-у!!! Поехали!!! Полетели.

Стоило мне только перевести дыхание и малость расслабиться, как мною овладевало неутолимое желание выкурить сигарету. "Как странно,– подумал я,– вовремя морального и физического напряжения, меня не тянуло к этой пагубной привычке, словно оторванное – не имеющее ко мне абсолютно никакого отношения, система газо– и космо-водородная цилиндрическая масса, чёрного цвета с золотистыми точками. А стоило дать организму небольшую разгрузку, выдохнуть и почувствовать мягкое и тёплое седло, как на тебе – надо затянуться".

Высунув голову из-за дерева, я стал внимательно осматривать территорию фермы и расположенные на ней корпуса. Видимое мною было хорошо мне знакомо, ибо уже не в первый раз здесь находился, а последний-то раз не плохо и засветился. И почему я здесь опять? Может у меня уверенность в собственной неуязвимости и не родился ещё тот, который сможет схватить Яшку-цыгана.

А может это подростковая упрямство, переросшее в старческий моразм и прочно укореняется.

"Ну да прочь задор и отвагу, лучше сконцентрируйся на объекте и делай то, зачем сюда пришёл."

"В кой-то века с тобой согласен…"

"Ещё бы. Одно дело делаем…"

Из-за очередного слияния туч, тухнет свет, но я довольствовался тем, что мне было уже знакомо из раннего посещения фермы. Единственное, что меня настораживало, это то, что территория не освещалась фонарями. Темно. Неужто на электричестве экономят барыги, или это, может, ловушка для такого как я. Мне было смешно и я представил, как они обсуждают моё появление и то, как меня схватят. Опять смешно.

Но мне кажется, что всё просто как-то… Неужто меня такое сможет остановить и из-за отсутствия света, или ещё что-то в этом роде, я, прошедший пешком неблизкое расстояние, возьму и поверну назад. Бред. Скажу больше, во мне просыпается азарт, а в голове звучит музыка, мотивирующая на безумный шаг; я шевелю губами и предаюсь волнующему восторгу, возможно которому не суждено сбыться. Да пусть…

А охранник, этот пёс сторожевой, который был в прошлый раз… Ха-ха-ха! Его уже, походу, сняли с цепи за случай со мной и выбросили. Ха-ха-ха! Круче было бы, если это был сам хозяин, то… Тут фантазия притормаживается, потому что развитие оного, по предворительным подсчётам, имело ни одно, ни два и даже не три версии. И одна-другой лучше, изящней, бесбашенней.