Текст книги "Брызги социализма"

Алкландия

Этот памфлет взят из моего неоконченного сатирического романа «Последнее путешествие Гулливера».

В романе Гулливер попадает в страну под названием «Алкландия», которая сильно смахивает на СССР времен Л. Брежнева. В тюрьме Гулливер пишет свои заметки в назидание потомству.

Государственное устройство Алкландии суть неограниченная случайная монархия, как высшее проявление Господней воли, а также принципа Пробабилизма, которому жители страны поклоняются, и на который полагаются во всех своих начинаниях.

Много лет назад они изгнали всех служителей Божиих, объявив их обманщиками, корыстолюбцами и сатанинскими отродьями. Изгнали они также монарха своего и постановили на будущее выбирать короля бросанием костей.

Принцип Пробабилизма заключается в том, что случайный выбор из нескольких возможных решений обладает двумя основными качествами:

1. Принципиальной справедливостью, ибо на выбор решения не влияет ни имущественное положение, ни власть, ни происхождение, ни природные способности, которые, несомненно, являются игрой природы, а не личным приобретением человека.

2. Высшей справедливостью, ибо, очевидно, что люди, отмеченные Богом, и находящиеся под его покровительством, должны быть не игрушками Случая, но его властителями.

В соответствии с этим принципом все государственные должности в Алкландии разыгрываются при помощи бросания костей. Один раз в 6 лет в стране проводится Большой Розыгрыш. Для этого все население, то есть мужчины, начиная с 14 лет, разбиваются на шестерки. Первого мая, который у них считается за начало года, усаживаются за игорные столы и бросают кости. Тот, у которого выпадет наибольшее число очков, делается начальником над остальными пятью на следующие шесть лет.

Эти остальные называются «Алкашами», и как можно заметить, составляют большинство населения. Если несколько человек выбросят равное число очков, то кости бросают снова до тех пор, пока не останется один выигравший. Если же остаются двое, и постоянно выбрасывают равное число очков, то игра продолжается до тех пор, пока один из них не упадет без сознания, так как во время розыгрыша запрещается есть, но можно пить алкогольные напитки в неограниченном количестве.

Этот же порядок принимается на всех других этапах розыгрышей. Таким образом, выиграет не только обласканный Господом, но и сильнейший. Это, конечно, несколько подмачивает принцип Пробабилизма, но таков Закон. Если же оба одновременно не могут бросать более кости, то всю шестерку игроков вешают тут же.

Выигравшие в первом туре называются «Сиксотами» (от английского слова six – шесть), то есть количество сиксотов составляет ровно 1/6 часть всего населения. Сиксоты принимают участие во втором туре розыгрыша, где снова определяются выигравшие и так до тех пор, пока выигравших не остается 600 человек, которые называются «Алканами» и составляют Сенат.

После розыгрыша между Алканами образуются Алконы, которые и составляют правительство страны. После этого Алканы в течение 6 лет заседают в Сенате 6 раз в году, где ничего не решают, а просто спят. В остальное время они живут за счет Алкашей. Если среди Алконов есть люди, которые также входили в состав предыдущего правительства, то они выделяются в отдельную группу и называются Алкынами.

Алкыны составляют Законодательный совет, количество их обычно колеблется от 12 до 18 человек. Если кто-то из них предлагает новый закон, то Алкыны бросают кости. Если выпадет более 50% шестерок, то закон считается принятым. Проекты законов не обсуждаются.

Если новый закон предлагает Король, то кости бросают без перерыва до тех пор, пока не выпадет более 50% шестерок, при этом к выброшенным шестеркам прибавляются еще шесть шестерок – так называемые королевские шестерки.

Королевская корона также разыгрывается Алконами. При этом королем признается не просто выбросивший наибольшее число очков, но обязательно – шесть. Если шестерки выбросят сразу несколько Алконов, то дальше все происходит согласно описанной выше процедуре, пока не останется один выигравший.

Как видно из описанного, каждый житель страны в принципе может на 6 лет стать Алканом или Алконом или даже Королем.

В настоящее время королем является Дринкад 2-й, который два года назад стал Королем уже в шестой раз. Это необычайное стечение обстоятельств несомненно может быть объяснено Господним благоволением, что и доказывает верность и справедливость принятого в Алкландии государственного устройства. К тому же Дринкад 2-й является сыном Дринкада 1-го.

Можно заметить, что на каждом этапе розыгрыша может оказаться число избирателей, не делящееся на 6. Для этого и нужно Правительство, так как оно формирует шестерки разыгрывающих, следовательно и определяет – кто остался лишний.

Лишние называются Алкентами, им запрещается пить алкоголь, и они поступают в услужение к женщинам, которые участия в выборах не принимают.

Принципом Пробабилизма пронизана вся жизнь Алкландии. Например, при судебном разбирательстве прокурор и адвокат бросают кости, а судья принимает решение в зависимости от выигрыша той или иной стороной.

На мой взгляд, не существует более справедливого государственного устройства.

Хрущев на Манеже

В детстве я очень любил рисовать, видимо, сказывалось влияние соседа, архитектора и художника. Лет с двенадцати я начал ходить в кружок-студию по рисованию при Дворце пионеров на Сумской улице, совсем недалеко от моего дома (сейчас в этом здании Дворец бракосочетания). Чему-то нас там, видимо, учили, мы рисовали с натуры разные предметы, а также всякие картинки по собственному желанию. Еще я очень любил ходить в зоопарк и рисовать зверей. Рисовал я карандашами и акварелью, гуашь и масляные краски не любил. Вообще, мне больше удавалась чистая графика – карандаш и тушь.

Видимо, на ниве рисования у меня были какие-то успехи, и несколько моих рисунков взяли на республиканскую выставку. Это было самое плохое, что мог сделать наш руководитель. Больше я в этот кружок не пошел, даже не узнавал о результатах выставки.

Так в первый раз проявилась одна из самых плохих черт моего характера – иллюзия достигнутого результата. Любая задача представляет для меня интерес до тех пор, пока мне не удается ее решить. Или предположить, что она решена. Видимо, я подумал, что уже стал художником, и дальше мне уже можно не только не учиться, но и вообще не рисовать.

Умение рисовать сослужило пару раз мне неплохую службу, как ни странно – в колхозах, куда нас регулярно отправляли в сентябре. В каждом колхозе в обязательном порядке требовалась так называемая наглядная агитация, в народе называлась «наглядка», ее приходилось заказывать городским художникам, которые драли за это немилосердные деньги. Я брался оформлять клубы, библиотеки, рисовать плакаты, за это мне начисляли трудодни «по средней» выработке моих товарищей, трудившихся на колхозных полях. Мои сокурсники мне завидовали, но рисовать больше не умел никто. Председатели колхозов на мне экономили большие деньги. Правда, Ленин на жестяном стенде у въезда в село мне не удался, и его вскоре сняли как идеологически не выдержанного. Но репрессий не последовало, все списали на мой непрофессионализм. Собственно, никакой цели специально изуродовать Ленина я не преследовал, просто умения не хватило.

Живопись я очень любил, коллекционировал художественные альбомы. Их, в основном, приносил мне отец, а когда я начал зарабатывать деньги – покупал сам.

Бывая в Москве, даже проездом на пол дня, я обязательно ходил в мой любимый «Пушкинский» музей, и проводил в нем часы. Больше всего мне нравилась великолепная коллекция импрессионистов, из скульпторов – Роден и Майоль, возле которых я подолгу просиживал.

Часто ходил я на различные выставки.

Наиболее запомнилась мне выставка 30 лет МОССХ (Московского отделения союза советских художников). Выставка проходила в Манеже, открылась она 4 ноября 1962-го года. Часто пишут, что выставка открылась 1 декабря, потому что именно в этот день ее посетил Н. С. Хрущев сотоварищи (главный идеолог М. А. Суслов, заместитель председателя Совета министров А. Н. Шелепин, первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. П. Павлов и министр культуры СССР Е. А. Фурцева).

Выставка стала в каком-то смысле знаковой и породила огромное количество мифов, легенд и спекуляций, которые в значительной степени связаны со знаменитыми определениями Хрущева типа «педерасты», «говно» и другими.

На самом деле, выставок было две, и скандальный характер им придала именно вторая выставка, которая просуществовала всего один день.

Основная огромная экспозиция находилась на первом этаже, она демонстрировала развитие изобразительного искусства за годы существования Союза художников.

Воспоминания участников этих событий, даже воспоминания художников, находившихся в одно время в одном зале, довольно существенно разнятся между собой.

Разногласия иногда вопиющие, вплоть до того, что имеются расхождения в расшифровках стенограммы высказываний Хрущева по поводу картин.

Последующие публикации исследователей также разнятся, например, приводится репродукция вызвавшей гнев Хрущева картины Роберта Фалька «Обнаженная», совсем не та, которая экспонировалась на выставке, хотя и с тем же названием.

Должен сказать, что по поводу Фалька я был тогда вполне согласен с Хрущевым. После розовеньких пухляшек Ренуара, «Обнаженная» Фалька производила удручающее впечатление. Не только на Хрущева, но и на других посетителей. Не помогало и объяснение стоявшего рядом молодого человека, что зеленые пятна объясняется листвой беседки, в которой сидит натурщица. Возможно, с точки зрения колористики это и хорошо, но уж очень тело женщины напоминало кусок залежалого подпорченного мяса.

Почти возле каждой нестандартной картины находился такой молодой человек, который с тоской в глазах объяснял дилетантам и обывателям, почему это так написано, и что оно изображает.

Однако большинство других, обруганных Хрущевым картин, на меня произвели сильное впечатление.

На выставке я вел краткие записи, которые и помогли мне восстановить это событие.

Именно здесь и начал закипать Хрущев, разогретый увиденными картинами Фалька, Штеренберга, Тышлера и другими.

Я не помню даты, в которую я посетил выставку, но эти картины в основной экспозиции я видел, и они на меня произвели неизгладимое впечатление. Я до сих пор их помню, хотя после этого ни разу не видел даже их репродукций. В конце помещения выставки была зарешеченная дверь, завешенная портьерой. Возле двери стоял охранник. Сергей Борзенко чуть позже говорил, что именно за этой дверью была лестница на второй этаж с выставкой «абстракционистов». Он при этом присутствовал, много рассказывал, но я, в связи с полным отсутствием знаний о ситуации и участниках, почти ничего не понимал.

В основной экспозиции находилась и часть скульптур Эрнста Неизвестного. Если не ошибаюсь, по крайней мере, две из них назывались «Хиросима» и «Нагасаки». Они стояли на столе, их можно было брать в руки (такие они были маленькие), вокруг них точились жаркие споры. Один, явно нанятый кагебист, кричал, что это абстракционизм, а второй печально пытался ему противостоять, хотя и с малым успехом. Люди, не привычные к таким спорам, испуганно их обходили. С моей точки зрения, никаким абстракционизмом там и не пахло, просто экспрессия и символизм в скульптуре были для нас внове.

На втором этаже была представлена экспозиция авангардной студии «Новая реальность» – движения художников, организованном в конце 1940-х годов живописцем Элием Белютиным, а также картины В. Янкилевкого, Ю. Соостера и Б. Жутовского, и вторая часть экспозиции Э. Неизвестного.

О столичной художественной жизни я не имел никакого представления, ничего не знал ни о Э. Белютине, ни о Э. Неизвестном.

По словам Борзенко, Хрущев подошел к абстрактной картине и спросил, как она называется. Э. Неизвестный сказал: «Взрыв протуберанца на Солнце». Хрущев начал орать: «Что вы понимаете во взрывах?!». Художник ответил, что, возможно, он и не понимает, но подобную картину у него купил какой-то физик-ядерщик (фамилию не помню, хотя Борзенко ее называл) за пять тысяч рублей (за сумму тоже не ручаюсь, но очень большая). Это еще больше обозлило Хрущева. Но этот эпизод в воспоминаниях участников и в стенограмме отсутствует.

В то же время в стенограмме отсутствуют и некоторые другие высказывания, которые приводят участники в своих воспоминаниях.

Я прослушал аудиозаписи высказываний Хрущёва и убедился, что он вовсе не матерился. Он просто дал определение тому, что он увидел на выставке: «Сколько есть еще педерастов; так это же отклонение от нормы. Так вот это – педерасты в искусстве». Тем самым, он высказал достаточно нетривиальную для партийного функционера мысль, что искусство – это отклонение от нормы.

Самым ясным примером отклонения от нормы, с его точки зрения, был гомосексуализм, на втором месте стоял абстракционизм. Конечно, он не понимал, что любое подлинное искусство есть отклонение от нормы, он думал, что это касается только увиденного на выставке. Поэтому для него не существовало разницы между авангардом 30-х годов, «Бубновым Валетом», «суровым стилем» социалистического псевдореализма, скульптурами Неизвестного и белютинцами. Отклонение от нормы, хотя и в разные стороны. Педерасты – и этим все сказано, кратко и емко.

Он нутром почуял, что «педерасты от искусства» являются угрозой для самого существования социализма, потому что отклонение – это одно из проявлений свободы, а свободой невозможно управлять, по крайней мере – управлять теми методами, к которым он привык.

Чрезвычайно странно, что этого не понимали художники, которых он ругал. Ну, ладно, Янкилевскому было тогда всего 24 года, и, как он сам пишет, «социум» его мало интересовал. Но многие другие уже прошли войну, застали сталинские времена, работали, – как они могли подумать, что смогут что-то объяснить Хрущеву и его шайке о стилях, цветопередаче, внутреннем мире художника и искусстве вообще? Какой реакции они ожидали?

Ведь Хрущев к этому моменту уже 8 лет руководил страной, и они видели, что это за человек.

По возвращении в Харьков, я увидел сюжет по телевизору, в котором Хрущев громил участников выставки, до сих пор помню длинный стол, за которым сидели руководители страны, и Хрущев просто швырял по столу скульптурки Неизвестного, и они катились по столу.

Даже я, восемнадцатилетний мальчишка, кое-что понимал.

Хрущева я терпеть не мог. В 1963 г. я написал письмо в газету «Правда» о том, что не следует показывать Н. С. Хрущева по телевизору, так как его вид портит имидж советского государства. То ли бесстрашие, то ли просто глупость. Мог и загреметь в тюрьму. Но судьба оказалась благосклонна ко мне. Через месяц я получил ответ из «Правды» со следующей фразой: «Благодарим Вас за то, что Вас интересуют проблемы советского телевидения». Это был потрясающий ответ. Я думаю, что мое письмо просто попало в руки одного из тех, кто готовил смещение Хрущева в 1964 г, и послужило к этому еще одной каплей. Мне просто повезло.

Я не был, конечно, никаким диссидентом, не участвовал ни в каких акциях, не знал даже о существовании противников режима. Как показывает мое письмо в «Правду», я еще питал иллюзии в отношении КПСС и Ленина. Просто, читая с детства огромное количество русской и мировой литературы, а также философские труды, я получил, так сказать, прививку порядочности и честности, идеализма.

А «Манежные» художники настолько находились вне времени и пространства, что пытались учить Никиту Сергеевича. Белютин в зале поставил стул посередине и думал, что он посадит на него Хрущева, и прочитает ему лекцию о развитии современного искусства. Как он мог такое придумать? В Советском Союзе только один человек имел право учить всех, от новорожденных младенцев до аксакалов из пустыни Гоби. И этим человеком, по праву первого руководителя правящей партии и главного хозяина страны, являлся Никита Сергеевич Хрущев.

Мало того, они хотели объяснить ему – что такое искусство вообще, и современное искусство в частности. Это проскальзывает во многих воспоминаниях участников выставки.

То есть они пытались объяснить Хрущеву, что существует огромная отрасль человеческой деятельности – искусство – в которой он не компетентен. Наивность художников поражает.

На самом деле некомпетентными, скорее, можно назвать их.

Хрущев разбирался в искусстве гораздо лучше их. Вернее, в роли искусства в обществе. Об этом говорят его слова насчет педерастов и прочие высказывания, как на этом мероприятии, так и на последующих встречах с так называемой «интеллигенцией». Он понимал, что искусство обладает движущей силой, тогда как художники считали, что это самовыражение, отражение, отображение, цветопредставление, музыка в красках и тому подобная ерунда.

Он ведь был достойным ленинцем.

Понятно, что в художественную сущность картин Хрущев не мог проникнуть, но он и не ставил перед собой такой цели. Очевидно Хрущев не мог оценить что-то типа такой рецензии (рецензия реальная на одну из картин выставки): «…красно-коричневая юбка взаимодействует с неожиданно синим мотоциклом, белильно-белая блузка находит продолжение в тоне незагоревшего женского плеча и ношеных сандалий». Какое имеет значение для социализма, какой цвет куда переходит или с чем взаимодействует?

Н. С. Хрущев, по своей натуре агитатора и актера, понимал самую суть искусства: его воздействие на чувства людей. Он поставил себе и стране грандиозную задачу построения коммунизма, он хотел облечь Марксов призрак в плоть и кровь. А что же он увидел на выставке? Он увидел людей, которые свободно творят, что хотят, не обращая никакого внимания на коммунизм.

Хрущев прошел длинный путь к своему нынешнему положению, от революции в 1917 до Кубы в 1962, через две огромных войны, через репрессии и унижения. Он прекрасно понимал, что свободные люди не могут построить коммунизм. Его могут построить только жестко организованные массы людей, которые сами хотят, чтобы их организовали. И этому должно способствовать искусство, такое, например, как картины Гелия Коржева «Интернационал» и «Поднимающий знамя».

И вдруг оказывается, что в государстве существует целая отрасль, которая не хочет, чтобы ее организовывали и активно этому сопротивляется! Понятно, что это стало шоком для Хрущева.

Возможно, все могло пойти по другому, если бы художники дали себе труд понять Хрущева. То есть они хотели, чтобы он понял их, но сами не хотели понять его. И до сих пор не понимают. Они думали тогда и продолжали думать потом, что все дело в мелких дрязгах внутрихудожественной среды, борьбе за кусок государственного пирога и эстетической ограниченности Хрущева.

И это в конце катастрофического 1962 года.

В июне расстреляна массовая забастовка рабочих в Новочеркасске, по некоторым данным, приказ о применении оружия отдал именно Н. С. Хрущев. Такого не случалось с 20-х годов. Несомненно, это не могло не сказаться на Хрущеве, который воспринимал забастовку и расстрел митинга как поражение собственной политики. Насколько болезненной была для него эта тема, видно из его мемуаров, в которых начисто отсутствует упоминание о Новочеркасске.

Еще большим поражением для него стал Карибский кризис. До сегодняшнего времени, этот кризис считается самым острым мировым конфликтом, поставившим планету на грань ядерной войны.

Кризис прошел крайне быстротечно.

Сергей Борзенко рассказывал о воинственном настрое Хрущева, с которым он пришел домой. Но жена Нина разъярилась, начала его бить со словами: «мало тебе одной войны? Войны ему захотелось!». На следующий день он пришел на заседание Президиума ЦК КПСС с синяками на лице, и они приняли решение вывозить ракеты с Кубы. В последующих исторических материалах и мемуарах самого Никиты Сергеевича это решение подается, как великая мудрость советского руководителя. Как это стало известно Борзенко – не знаю, но звучало очень правдоподобно и красочно.

Но художникам на это было наплевать. Они думали, что могут существовать в своем внутреннем мире, и разрушение этого мира восприняли, как вселенскую трагедию.

А девяноста девяти с хвостиком процентов населения Советского Союза не то, чтобы было наплевать на художников, они просто не заметили этой трагедии.

Зато они очень хорошо поняли, что по дороге к коммунизму исчезают мясо, мыло и хлеб.

Но связать между собой эти события они не могли.

Хрущеву многое можно простить за открытие правды, реабилитацию огромного количества ни в чем не повинных людей, за оттепель, за паспорта колхозникам, вообще за воздух свободы. Те, кто его вдохнул, начали выздоравливать. И это ведь он затеял огромное строительство, благодаря чему люди, наконец, начали получать отдельные квартиры и жить по-человечески. За это можно ему простить кукурузу, Манеж, ботинок в ООН и другие глупости. Жаль, что я тогда этого не понимал. Мне не хватало широты мышления, знаний, и политика меня в те годы мало занимала.