Текст книги "Брызги социализма"

Андрей Тарковский

К сожалению, это не очередной панегирик великому (а возможно, и гениальному) режиссеру.

Из его фильмов я видел «Иваново детство», «Андрей Рублев», «Солярис», «Зеркало», «Сталкер». Видел их в 70-е годы и не пересматривал позже. Последние фильмы «Ностальгия» и «Жертвоприношение» не видел и не испытываю желания посмотреть.

В те годы в Харькове при ДК Строителей на площади Руднева существовал клуб любителей кино. Именно туда часто привозил интересные и полуподпольные фильмы режиссер дубляжа Георгий Калитиевский. На них стремился попасть весь харьковский бомонд. Калитиевский привозил иногда иностранные фильмы, еще не вышедшие в прокат, еще не дублированные, и синхронно переводил. Силу монтажа и дубляжа в кино он один раз продемонстрировал, показав ролик, в котором Жан Габен и Ален Делон идут по Харькову и беседуют о Харькове и харьковчанах. Привозил он и советские фильмы, не допущенные к широкому прокату, и это становилось настоящим событием в городе. За что ему большое спасибо, и не только от меня. Многие помнят еще, как ходили «на Калитиевского».

Иногда приходится слышать, что он показывал запрещенные фильмы (например, «Андрей Рублев»). Конечно, это не так. Смешно предполагать, что КГБ не знал о вечерах Калитиевского, на которые ходил весь город. Действительно запрещенные фильмы никто бы не увидел. Хотя в обычных кинотеатрах их не показывали. Причины тому могли быть две. О первой причине я могу только догадываться. Я думаю, что при помощи таких клубов и таких вечеров КГБ мог легко контролировать потенциальных антисоветчиков, которые тут концентрировались. Гораздо легче прихлопнуть мух, прилетевших на мед, чем гоняться за ними по улицам. Внедриться в эту среду было проще простого, провоцировать – так же.

О степени осведомленности КГБ я знаю не понаслышке. Еще в студенческие годы меня туда вызвали и провели «беседу». В очень мягкой форме. Мне просто пересказали разговор, который происходил между мной и двумя моими однокурсниками в ресторане «Динамо». Мы любили этот ресторан, потому что там кормили дешево и вкусно. На 5 рублей можно было наесться и напиться до отвала. И деньги не нужно было считать. Если искомой суммы при нас не находилось, кто-то из нас оставлял в залог часы, которые нам возвращали взамен принесенных на другой день денег. И конечно, мы не контролировали свои разговоры за выпивкой и закуской. Меня в КГБ даже не предупредили, чтобы я никому об этой беседе не рассказывал. Возможно, это входило в их планы – распространение сведений о могуществе и всезнании КГБ. Вербовать меня тоже не пытались. Но получается, что один из моих друзей на меня донес.

Друг детства Тарас, сын директора Турбинного завода, по пьянке разоткровенничался, что завербован и дал подписку. Он коллекционировал марки и обменивался ими по почте с разными филателистами из стран соцлагеря. Двойники он продавал. Ему пригрозили, что посадят за спекуляцию, но переписку не запретили, а только поручили писать отчеты о разговорах в студенческой среде. И он признался, что все обо мне рассказал, что знал.

Одного моего сокурсника также вызывали, и рассказали ему, с какой девушкой он встречается, когда он у нее был дома. Расспрашивали, кого из ее знакомых он знает, и кого у нее встречал. Здесь дело оказалось серьезным, так как ее брат оказался членом какой-то банды.

Уже в 70-е годы еще одного моего друга (о чем он сам мне под большим секретом, в возбужденном, но не пьяном, состоянии, рассказывал) вербовали на конспиративной квартире КГБ. Ему предложили билеты в цирк, где он должен был сидеть рядом с какими-то чехами, познакомиться с ними, и спровоцировать на разговор, а затем передать содержание разговора. По его словам, он это сделал, так как в разговоре не было ничего криминального, но от второго такого же задания отказался (во всяком случае, так он мне сказал).

На встречах с Калитиевским, я и смотрел фильмы Андрея Тарковского. Конечно, я многое подзабыл, но специально не стал пересматривать фильмы сейчас, чтобы не деформировать воспоминания. Мои воспоминания – это гербарий из сухих чувств, мыслей, фактов. Конечно, это не свежие цветы, но и не бумажные. И гербарии ведь на что-то пригодны!

В те годы я часто спорил с Вячеславом О. об этих фильмах и о самом Тарковском как режиссере. С Вячеславом мы были дружны с 1975 по 1983 гг. В дальнейшем наши пути разошлись.

Вячеслав сразу после окончания ХПИ попал по распределению в КБ Гипрококса, ко мне в группу математического моделирования. Вскоре мы с ним сдружились, часто ездили в длительные командировки, где у нас было много времени для задушевных бесед. Он был разносторонне талантливый человек: хорошо рисовал, обладал дизайнерским талантом, пел, играл на гитаре, был горным туристом и ходил на Алтай в походы высокой степени сложности. Был широко эрудирован, много читал, разбирался в искусстве, очень был легок в общении. Увлекался фотографией, неплохо снимал и делал фотографии высокого качества (ну, как для любителя).

У него была старшая сестра Лариса, вся погруженная в искусство. Именно от нее я получил «слепой» машинописный экземпляр Осипа Мандельштама, сам перепечатал его в 5 экземплярах и раздал друзьям. Но свой экземпляр у меня сохранился. Я был потрясен, и заболел Мандельштамом навсегда. Поэты могут быть гениальные, талантливые и хорошие. Мандельштам не вписывался в эти категории. Это была звезда. Считалось, что переданная мне книга – перепечатка тех рукописей, которые хранила и проносила через годы Надежда Мандельштам. Так они и передавались – из рук в руки. Тот, кто их получал, должен был перепечатать несколько экземпляров и вернуть. Или переписать (пишущие машинки тогда были редкостью, но у меня была, портативная, югославская).

Как раз в годы нашего знакомства Леся вышла замуж за Приймака, кинооператора и фотографа. Он говорил, что был оператором в фильме Шукшина «Печки-Лавочки», что бросил учебу в ХПИ и попал во ВГИК. Очень интересно об этом рассказывал. Затем за участие в диссидентском движении ему перекрыли кислород, в кино его не приглашали, он выпускал фотоальбомы под чужими фамилиями. Он был хорошо знаком с кинематографической средой и, видимо, от него передалось Славе преклонение перед гением Андрея Тарковского.

Но не мне.

Суть наших споров заключалась в эстетике, которую я тогда исповедовал. Я считал, что фильмы Тарковского – это не высокое искусство, а басни. Меня раздражала их заданность, сделанность, придуманность. Многих восторгало решение цветных кадров в конце «Андрея Рублева» на фоне предыдущих черно-белых новелл. А мне это напоминало раскрашенное красное знамя в «Броненосце Потемкине», но красное знамя все-таки было идеологически мотивировано. Мне казалось это примитивным. Да, фильм мастерски сделан, но именно «сделан». Феллини говорил, что Тарковский снимает гениальные фильмы, но ни одного из них он не смог досмотреть до конца. Я его понимаю – скучно. Мне тоже. Шприцы наркоманов в «Сталкере», вылетевшая птичка-душа в «Зеркале» – это лобовые решения. В фильме «Профессия – репортер» Антониони я почти через 40 лет испытываю ужас, когда буквально кожей чувствую, что сейчас герой будет убит. Я не понимаю – как это сделано. А у Тарковского – понимаю. Я не хотел восторгаться тем, как это сделано, я хотел жить в фильме, ужасаться, любить.

Искусство нужно для возбуждения чувств. Для переживания чужой жизни как своей собственной. Для проживания жизни большей, чем отпущено тебе самому. Для возбуждения чувств, более сильных, чем ты можешь пережить сам в себе. Вся беда в том, что Тарковский считал необходимым нам «ЧТО-ТО сказать» с помощью ПРИЕМОВ кинематографического искусства.

Однажды мы с женой смотрели «Зеркало» на вечере Калитиевского. Отличный фильм. В зале встретили моих сотрудников. Они жили недалеко от нас, и домой мы шли вместе. И они нам рассказывали свои впечатления. «Смотрели-смотрели, думали-думали, и – ничего не поняли! Ну, абсолютно ничего! Полная чепуха, бред какой-то!». В общем, они плевались, ругались, а мы, как могли, всю дорогу объясняли им, что происходило в фильме, и кто был кто. Вот тогда я и понял, что фильм этот при выпуске на большой экран не имел бы кассовых сборов.

Я очень не люблю, когда актер мне кого-то показывает, пусть и показывает великолепно. Я хочу видеть человека, которого играет актер, а не актера, прекрасно играющего человека. В этом смысле показателен пример Джека Николсона. Он настолько гениален, что я боюсь смотреть фильмы с его участием. Мне страшно, потому что его игра выше человеческих возможностей, вне их. Он не играет – он перевоплощается. И я перевоплощаюсь вместе с ним.

Так вот – то, что он перевоплощается – это его заслуга, его гениальность. А то, что я перевоплощаюсь вместе с ним – это гениальность режиссера. В фильмах Тарковского играют великолепные, и даже гениальные актеры (например, Ролан Быков), они тоже перевоплощаются, но я – нет.

Возможно, виноват в этом не Тарковский, а я сам.

Михась

У моей жены есть родственник Михаил Селивачев, в нашей семье он проходит под кодовым названием «Михась». Он сыграл огромную роль в моей жизни, но думаю, он сам об этом не подозревал.

Когда мы познакомились, он работал в Институте искусствознания, фольклора и этнографии им. Максима Рыльского – младшим научным сотрудником. Жил с семьей в Киево-Печерской лавре. Тут я могу в чем-то заблуждаться, может, он жил просто на территории Киево-Печерской лавры. Во всяком случае, по моим тогдашним понятиям, его крохотная квартира сильно напоминала келью, но в ней было очень уютно, тепло и спокойно. Возможно, это достигалось стараниями его жены Наташи. Я посещал их несколько раз, в разное время года. Туалет типа «сортир» находился на улице, зимой подходы к нему обледеневали. Перед Рождеством на окнах радовали глаз ажурные картинки (не знаю, как они называются) из белой бумаги. Вырезались они из особым образом сложенных листов, которые после разворачивания давали симметричный рисунок, таким образом дети вырезают всякие снежинки, но у Селивачевых превращались в храмы. Очень красиво.

Как-то перед Пасхой Христовой я попал к ним на расписывание яиц – писанок. Это зрелище меня просто заворожило. Я попросил научить меня, что Михась охотно сделал, и я в последующие годы перед Пасхой делал писанки по этой технологии и раздаривал их знакомым. Он же мне и показал наиболее простые и популярные рисунки, типа «48 клиньев» или «дубки». Сам процесс росписи с красками, яйцами и горящей свечкой вносил чрезвычайное умиротворение в душу, что действовало даже на меня – атеиста.

Верующий Михась долгие годы оставался для меня загадкой. Я еще мог принять всяких старушек, больных, увечных, «темных», но молодой современный, высокообразованный парень – почему и для чего? Сначала я думал, что он просто «прикалывается», но это не вязалось со всем его поведением. Жила семья Селивачевых крайне бедно, на мизерную зарплату, даже после того, как он защитил кандидатскую диссертацию по искусствоведению. Я понимал, что ничего другого верующему интеллигенту в нашей стране и не светит. Если бы он отказался от религии, пообличал попов, вступил в партию – перед ним однозначно открылся бы карьерный рост. Но он этого не делал. И в церковь ходил открыто.

Его спокойное и даже несколько веселое противостояние давлению безбожного общества производило на меня неизгладимое впечатление. И будоражило мою совесть. Понимал ли он сам, что это было противостояние – не знаю.

В те годы я часто ездил в командировки в Киев, в министерство, которое находилось недалеко от Института искусствознания, и изредка заходил к Михасю. И попадал в атмосферу, которая приводила меня в восторг. Я просматривал старые журналы по искусству и чрезвычайно завидовал Михаилу. О такой работе я мог только мечтать.

Как-то на «Маковея» он взял меня с собой в Боярку, где был праздник с крестным ходом. Я не пошел в храм, и Михась отдал мне пачку сигарет, сказал, что с сигаретами в храм входить нельзя. Я стал на пригорке и фотографировал крестный ход. Помню, я очень боялся, по своему невежеству я думал, что, может быть, снимать нельзя, и как бы меня за это не побили религиозные фанатики. Но, по окончании крестного хода, Миша меня подозвал, представил батюшке о. Николаю, и тот сказал, что видел, как я снимаю, и попросил прислать фотографии. Я снял его крупным планом. Отпечатки со слайдов получились тогда редкие – в цвете, Михась их передал батюшке, и позже говорил мне, что тот чуть ли не в храме их повесил. За точность не ручаюсь, но он, несомненно, был доволен.

Иногда происходили совсем странные вещи. Как-то раз я шел по Крещатику и встретил Михася. Ну, не маленький ли город Киев? Оказалось, что Миша шел в редакцию украинского корпункта газеты «Известия» и пригласил меня составить ему компанию. Михась нес в редакцию заявление о разрушении какой-то церкви, в которой устроили вычислительный центр. Суть заявления сводилась к тому, что работа вычислительных машин наносит непоправимый вред церкви и росписям, и грозит обрушением. Заявление подписали более 10 человек, среди них даже один Герой Советского Союза. С моей точки зрения, заявление сильно попахивало антисоветчиной, но уверенность Михася меня заворожила, стало очень любопытно, чем все кончится. Сначала заявление у нас не приняли, так как суббота была неприемным днем, но, когда секретарша увидела кучу подписей, изменилась в лице, куда-то убежала и вскоре пригласила нас к зав. корпунктом по фамилии Одинец. Я так понял, что испугало ее групповое заявление, это было не принято. Одинец, относительно молодой человек, лет 35—40, прочитал заявление и начал расспрашивать Михася более подробно. В какой-то момент я заикнулся о том, что, дескать, «в Конституции написано…» Весело блеснув глазками, Одинец сказал: «ну, в Конституции много чего понаписано, бумага все стерпит. Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги…» Я был потрясен – это говорило официальное лицо! Он забрал заявление и сказал, что на очередной встрече с руководством он передаст его Первому секретарю компартии Украины!

Одинец сдержал свое слово – заметку, написанную на основе заявления, опубликовали примерно через месяц в газете «Правда». Михаил победил и показал, что добиваться своего можно даже, в безнадежной ситуации. Я не обладал даром предвидения, иначе понял бы, что этот маленький эпизод является одним из предвестников близкого краха советской власти.

Я шел к Богу длинным и запутанным путем. Чтобы понять Мишу, мне хотелось прочитать Евангелие, но сделать это было нереально – Библию у нас не продавали, и я попросил Михася достать мне экземпляр Евангелия. Это дало первый толчок. Вскоре после этого Вячеслав подарил мне икону Иисуса Христа. Почему он подарил ее мне – совершенно непонятно, ведь он знал, что я – закоренелый безбожник. А ему икону передал какой-то знакомый, который работал в Харьковском художественном музее. Там с икон снимали оклады, а иконы выбрасывали или уничтожали. Эта икона с остатками гвоздиков до сих пор у меня. Я считаю, что именно Евангелие и икона сотворили чудо и превратили убежденного атеиста в верующего христианина

Так что Михаилу я обязан чрезмерно.

Он всегда жил своей жизнью.

Сейчас он известный ученый, доктор наук, профессор, автор нескольких монографий. Он объездил полмира по приглашению ученых из разных стран. Несколько раз по его приглашению я бывал на защитах диссертаций, где он оппонировал, и я видел, с каким уважением к нему все относятся.

Никогда я не слышал, чтобы он жаловался на тяжелую жизнь, на власти, страну, экономику, начальство и т. п. Потому что все, что для него ценно, что составляет самую его сущность, находится не вне его, а внутри – в душе. И этих ценностей никто и ничто не может его лишить.

Адам и Ева

В течение многих лет меня как-то странно волнует эта история.

Обычным является представление, что Адам и Ева согрешили путем нарушения Божьего запрета, за что и наказаны вкупе со всем потомством. Я не могу это принять, потому что Бог здесь низводится до уровня человека, который ужасно не любит, когда его не слушаются.

На самом деле нигде Бог не говорит: «Раз вы меня не послушали, то я вас накажу!». Он говорит нечто совсем другое: «Раз вы поступили так-то и так-то (съели плоды…), то дальше с Вами произойдет то-то и то-то».

То есть он с гневом и болью констатирует факт, что определенные поступки влекут за собой закономерно определенные последствия. Например, если ты сунул руку в огонь, несмотря на предупреждение, то не жалуйся, что обжегся. Но, если это так, то, почему все плоды Рая можно было есть, а плоды Древа познания добра и зла – нельзя? Что может быть плохого в познании добра и зла? Казалось бы, наоборот – следовало бы сразу научить людей различать добро и зло! Ведь учим же мы (или пытаемся учить) этому своих детей.

Но тогда возникают следующие вопросы: каким образом познание добра и зла привело к таким ужасающим последствиям? Почему Бог этого не хотел, но не смог предотвратить?

Почему Адам и Ева не раскаялись? Более того, Адам и Ева как бы обижены, пытаются себя выгородить и переложить вину на самого Бога. Даже тяжесть их существования, особенно по сравнению с райской жизнью, родовые муки Евы и прочее не заставили их раскаяться. Несмотря на это, сошедший в Ад Христос вывел из него всех праведников и первыми вывел Адама и Еву.

Я думаю, что ответ кроется в слове «познание». Оно слишком многозначно. Мы привыкли, что «познание» связано с интеллектуальной деятельностью, с разумом. Но есть ведь и другое «познание». Познание при помощи ощущений.

Как познать действие наркотика? Что такое наркотические галлюцинации? Нужно принять наркотик внутрь себя, впустить его в свой организм, нужно пережить внутри себя эти галлюцинации. Я думаю так: познать добро и зло – это значит, принять добро и зло внутрь себя, впустить их в свою душу, в свою кровь, в свой мозг, то есть иметь в душе одновременно и добро и зло – не понимать различия между ними, а, наоборот, иметь их составными неразъединяемыми частями своей души.

Поэтому так сильны гнев и боль Бога – Он знает, что плоды этого дерева сродни наркотику, он понимает, что «познать добро и зло» – это непоправимо, как красные и белые тельца в крови. То есть грехопадение заключалось в том, что добро и зло вошли в душу человека, смешались там, стали самой этой душой. А, следовательно, и результат не может быть никаким другим: не может существо, заключающее в себе, вмещающее в себе и добро и зло, жить в Раю, где зла нет, не может у него быть другой жизни, другой истории, как история борьбы добра и зла внутри себя.

Адам и Ева не раскаялись, потому что, несмотря на Господне предупреждение, они просто не могли знать, что нарушение этого предупреждения есть зло. Именно поэтому Господь продолжал любить Первых людей и их потомство. А последствия известны – рождение и распятие Иисуса Христа, возникновение Церкви и возвращение к бессмертию.

Вся эта история, как и многие другие, меньшего масштаба, показывает, как Бог превращает наши поражения в Свои победы.

И я смиренно надеюсь, что мои деяния Господь превратит в добро, очистив их от зла, как яичную скорлупу.