Текст книги "Есть что вспомнить. Записки следователя прокуратуры"

Прав Генпрокурор: следствие деградирует. Следователь превратился в простого исполнителя «указаний», оформляющий их исполнение процессуально, порой с игнорированием требований процессуального закона. Распространение получил простой перенос «устраивающих» следователя показаний свидетеля в протокол допроса другого свидетеля или протокол очной ставки. Нередко эти показания, именуемые доказательствами, совпадают до запятой. И поскольку эта профанация следствия никем не пресекается, она становится повсеместной. Попытки защиты обратить на это внимание судов остаются без последствий. Стал массовым следователь-компилятор, дожидающийся когда оперативник принесет ему «явку с повинной», и привычно «подправляющий» заученными клише показания сломленного и подавленного человека. Не редкость, когда сам следователь дает спецзадание: «поработать» с упорно не желающим признавать вину подследственным. Усердная «работа» иногда оставляет фиксируемые судебными медиками следы электрометок на теле. Следователь по особо важным делам понимает, что поручает совершить преступление, но уверен, что иначе тяжкие преступления не раскрываются. И искренне спрашивает: «А вы разве не так же работали?». Он не понимает, что такими поручениями (разумеется негласными) признает собственные непрофессионализм и бессилие.

Увы, высокая квалификация следователя стала формальным требованием, а попытки следователя иметь и отстаивать свою точку зрения воспринимаются негативно. Нарушения процессуальных требований стали заурядным явлением. Так, обычным стало предъявление для ознакомления материалов дела в не подшитом и не пронумерованном виде. Соответственно, в протоколе ознакомления не указывается количество листов в деле. Нехваткой времени это не объяснить. Следователь обязан планировать расследование и исключать попадание в цейтнот. И все равно подшивка и нумерация производятся днем позже. Мелочь? Нет, это прямое нарушение процессуального закона, которое становится привычкой, легко позволяющей его нарушать. А это нарушение совсем не безобидно. Это прямая возможность фальсификации: изъятия или добавления новых листов дела. Адвокаты допускают такие упрощения по категориям дел с полным признанием вины и с перспективой их рассмотрения в особом порядке, то есть по делам, где фальсификация исключается. Но мнение о непрофессионализме следователя и его готовности к фальсификации остается.

Прокуратура имеет все процессуальные полномочия пресекать деградацию следствия, возвращая на доследование некачественно расследованные дела, а суды – руководствуясь презумпцией невиновности, выносить оправдательные приговора и требовать принятия необходимых мер по фактам нарушения закона. Не возвращают, не оправдывают даже при грубейших нарушениях процессуального закона и при сомнительных доказательствах.

«Не так давно один из следователей по особо важным делам, работавший в столичном управлении СКП, рассказал в прессе, что по крайней мере в столице давно стало хорошим тоном, когда следователь передает судье флэшку с текстом обвинительного заключения. Одно дело вручную перепечатывать текст и совсем другое – копировать его на компьютере.

Однако, как ни парадоксально, при этом не всегда остается время, чтобы прочитать и вникнуть в текст» («Российская газета» от 4.03.10 «Приговор под копирку»). Что же копируют судьи, используя текст обвинительного заключения следователя в приговоре? Обвинительное заключение завершает предварительное расследование и является концентрированным выражением его результатов. И, поскольку каждое дело индивидуально, по его тексту когда-то можно было безошибочно судить о квалификации следователя и даже определять конкретного следователя по стилю изложения. В обвинительном заключении не только приводится цитирование показаний, результатов следственных действий и экспертных заключений, подтверждающих обвинение, но может даваться и анализ обоснованности как версии обвинения и данной квалификации, так и несостоятельности выдвигаемых версий защиты и невозможности иной квалификации. И тогда оно становится документом, представляющим интерес для гособвинителя и суда, облегчающим их работу. На служебном совещании председатель Самойловского суда весьма лестно отозвалась о моей работе: «Наконец-то появился настоящий следователь. Берите у него обвинительное заключение и используйте как образец». Следователи РОВД не преминули воспользоваться советом судьи и попросили дать им копию. И были немало удивлены тем, что я копии обвинительного заключения не сохраняю, и каждый раз пишу его вновь полностью. А на курсах повышения квалификации следователей в Санкт-Петербургском институте прокуратуры учили целенаправленности, последовательности и логичности изложения. А обвинительному заключению посвящалась отдельная лекция. Запомнилась предлагаемая следственная оценка прекрасной характеристики, представленной на обвиняемого: объективность характеристики не вызывает сомнений. Но, «обладая незаурядными организаторскими способностями, творческим подходом к делу, опытом и профессиональными качествами» обвиняемый использовал их для создания преступной схемы и продуманной организации преступления. Разве такое обвинительное заключение не будут способствовать справедливому приговору? Сейчас автора следственных документов в потоке серых, стандартных, шаблонных фраз даже автороведческая экспертиза не в состоянии установить. Не редко, при однородной квалификации преступления, постановления напоминают даже не близнецов, а клонов. Меняются только анкетные данные, время и место совершения преступления.

О доказанности обвинения стали судить по количеству свидетелей. Чем больше их включено в список лиц, подлежащих вызову в суд, и чем больше страниц в обвинительном заключении, тем внушительней признается обвинение надзирающими за следствием. Но десятки свидетелей неочевидного преступления у профессионалов вызывает полное недоумение. Никакой значимой информации для дела их показания не несут. Но раз допрошен свидетелем, то пожалуйте в суд. И десятки людей без какой-либо необходимости тратят свое время, загромождая и затягивая судебный процесс.

Принцип относимости доказательств игнорируется ради увеличения исключительно внешнего объема обвинения. Обычной практикой стал допрос сокамерников содержащегося под стражей обвиняемого. Но их показания, в лучшем случае, являются производными и вызывают вполне понятные сомнения в достоверности. Такие допросы судами раньше как доказательства вообще не принимались, и поэтому следователями не проводились. А на суде присяжных большое количество ничего по существу не показывающих свидетелей производят только негативное для обвинения впечатление. Так, по «профессионально» планируемому и подготовленному громкому покушению на Чубайса убедить присяжных в виновности подсудимых не смогли 30 (!?) свидетелей. Такая практика формирует у граждан негативное отношение к следствию, а рассчитывать впредь на искренность и откровенность граждан, однажды столкнувшихся с правосудием, просто не приходится. Значимой информации в обвинительном заключении мало. Поэтому прокуроры и требуют сейчас для надзорного производства предоставление ксерокопий всех допросов и экспертиз.

Распространенный ранее профессиональный термин «обвинительный уклон» практически исчез из юридического лексикона и его наличие категорически отрицается руководством следствия, прокуратуры и судов. А ведь по статистике Верховного суда РФ на протяжении многих лет каждое десятое дело возвращалось на дополнительное расследование (БВС РФ №7—2000). Иными словами, суды признавали, что по этим делам обвинительный приговор вынесен быть не может. Теперь, после отмены возвращения дел для дополнительного расследования, невозможность осуждения каждого десятого удивительным образом исчезла. Одномоментного столь существенного повышения качества следствия произойти просто не могло. Но если при любом качестве расследования дело рассматривается судом с вынесением обвинительного приговора, то качество расследования теряет какое-либо значение. Исчезает сам стимул повышения квалификации, отработки процессуальных документов, да и просто добросовестности, если даже откровенная халтура следствия поддерживается государственным обвинением и не замечается судами. Какая уж тут борьба интеллектов на следствии?

Наряду с «заказными» убийствами появились и «заказные» уголовные дела. Иногда возбуждение уголовных дел инициируются на различных уровнях «сверху», а следователи лишь обеспечивают их расследование в «нужном» направлении. По заказным делам осуществляется устранение конкурентов по бизнесу и передел собственности, месть за критику, за отказ оплачивать «покровительство» и по другим мотивам, вплоть до устранения слишком принципиальных оперативников и следователей (информацию об этом можно найти в Интернете. Попробуйте, к примеру, погуглить: следователь Зайцев (расследовавший дело «Трех китов»).

Для повышения показателей нагрузки и раскрываемости оперативными службами провоцируются сбыт или приобретение наркотиков, хранение боеприпасов. Широкое распространение получили уголовная ответственность за использование заведомо подложного документа. Председатель Мосгорсуда привела красноречивые цифры: «Из 63 тысяч уголовных дел 30 тысяч – это подделка миграционных карт, медицинских книжек и пенсионных удостоверений. Потоком идет 327 статья УК, того гляди, все москвичи кроме милиции, прокуратуры, судов и депутатов, окажутся судимыми» («Российская газета» от 24.03.2005 года «Басманное правосудие со служебного входа»). Очевидно, что квалифицированной подделкой этих документов, а также дипломов занимается всего несколько сот человек. Установить их не представляет какой-либо сложности, ведь сбыт в таком количестве может быть обеспечен лишь публичным предложением – объявлениями в интернете, метро и электричках. И предотвратить эти десятки тысяч преступлений можно привлечением к уголовной ответственности изготовителей. И это входит в компетенцию следствия. И разумеется, уголовного розыска. Не устанавливают. Не привлекают. И прокуратура, и тот же суд на это не реагируют. Ведь сделать это – и снизится раскрываемость, а значит, и эффективность работы того же уголовного розыска, снизится и количество расследованных дел. Снизится сама преступность и количество рассмотренных судами дел. Исчезнет «чудовищная нагрузка». И в бюджет поступления от штрафов существенно сократятся. Зачем же резать курочку, которая несет золотые яички? А так все заняты активной работой по борьбе с преступностью, и достигают внушительных результатов. Впрочем, когда это уже становится совсем неприличным, дела возбуждают. И широко рекламируют арест нескольких десятков человек.

Достижению высокой раскрываемости способствует и массовое выявление некогда экзотических преступлений: нарушение неприкосновенности жилища, оскорбление представителя власти. Нецензурно у нас, как известно, не ругаются, а разговаривают. Но если участником диалога становится представитель власти, то оценка нецензурщины весьма неоднозначна. Если ненормативную лексику использует служитель закона это – проявление эмоций, если гражданин – без всяких сомнений, это уголовное преступление. И если сержанта милиции обругал (и не без оснований) армейский майор запаса и тот же майор-отставник МВД, это, безусловно, оскорбление представителя власти (ст.319 УК РФ). Аналогично, для привлечения к уголовной ответственности и осуждения за угрозу убийством вполне достаточно фразы: «Высказанную угрозу я воспринимала реально и опасалась за свою жизнь». Доказательств реальности угрозы, её конкретизации уже не требуется. Для возбуждения уголовного дела и осуждения достаточно одного (!) боевого патрона, хранимого пенсионеркой на память о службе в ВОХР. Или выращенных в палисаднике трех кустов мака. Разумеется, исключающая состав преступления малозначительность не представляющего общественной опасности действия (ч.2 ст.14 УК РФ), к такого рода деяниям не относится. И неотвратимость наказания, естественно, тоже повышается. Технологию расследования и рассмотрения такого рода дел хорошо иллюстрирует цитата юриста, труды которого в обязательном порядке изучались в советской высшей школе: «… нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Подобрать примеры вообще – не стоит никакого труда, но и значения это не имеет никакого, или чисто отрицательное… Факты, если взять их в целом, в их связи, не только „упрямая“, но и безусловно доказательная вещь. Необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение, и вполне законное подозрение, в том, что факты выбраны или подобраны произвольно… для оправдания, может быть, грязного дела. Это ведь бывает чаще, чем кажется» – В. И. Ленин «Статистика и социология», Полное собрание сочинений т.30 с.350—351

Без убеждения в виновности обвиняемого, следователь не должен составлять обвинительное заключение. Но убеждение не может быть абстрактным, а должно обосновываться совокупностью доказательств. Каждое из них в отдельности имеет свою степень вероятности. Профессионалы используют три: маловероятно, вероятно, высокая степень вероятности. Такая градация хорошо отражает субъективность оценки и возможность ошибки. «Невероятно, но факт» – хорошо известная фраза. Еще король детектива Конан Дойль устами Шерлока Холмса сказал: «Ничего так не обманчиво, как слишком очевидные факты». Не всякий документ, как бы убедительно он не выглядел, является подлинным: «Нередко, наиболее правдоподобно выглядит документ, который фальшив» – Анатоль Франс. Помнить это необходимо при наличии «железных» доказательств. Не случайно в принципах оценки доказательств в процессуальном законе упоминается еще и совесть. Вспомните, что убийство Раскольниковым старухи-процентщицы было успешно «раскрыто» именно на основе «неопровержимой» улики – обнаружении пропавшей драгоценности у красильщика Миколки. И, разумеется, были получены его «признательные» показания. Известная цитата английского юриста Блэкстона: «Лучше пусть десять виновных избежит наказания, чем пострадает один невиновный» не воспринимается лишь потому, что мы не можем представить себя невинно осужденным. А стоило бы это делать хотя бы иногда. К тому же, «единичные ошибки» отнюдь не способствуют неотвратимости наказания, которая за всю историю человечества ни в одной стране никогда не достигалась. А безнаказанность поощряет преступность.

К сожалению, осуждение невиновных далеко не единично. Их многие тысячи. В Америке недавно реабилитировали отсидевшего за двойное убийство сорок лет. И у нас примеров не счесть. Но кажется, только в России можно сесть на длительный срок за совершение убийства, которого… не было. Так, в Ставропольском крае Диму Медкова осудили за убийство 14-летней родной сестры, труп которой он сжег. 17-летнего парня признали шизофреником и отправили в психиатрическую больницу. Через четыре года «убитая» нашлась… вместе с мужем и ребенком. Другой пример: в Забайкалье «убитую» Татьяну нашли живой через 5 лет при… регистрации новорожденного ребенка. Оказалось, что после ссоры с сожителем она, не заходя домой, уехала во Владивосток, где встретила другого мужчину и родила сына. Отношений с родственниками поддерживать не хотела, поэтому просто прервала общение и начала новую жизнь. А сожитель сидел за её убийство («Лента.Ru» от 21 ноября 2018 «Дело без тела. В России сажают за убийства без трупов. Даже если жертвы на самом деле живы»). Можно вспомнить расстрелянных по приговорам суда за убийства, совершенные Чикатило и белорусским маньяком Михасевичем. Так что, ссылаться на вступивший в законную силу приговор, как на высшую истину, не совсем корректно.

Оправданные получают право на реабилитацию, и казна ежегодно выплачивает им миллиарды рублей компенсаций. Неоднократно озвученная Генеральным прокурором инициатива оплаты ошибок следователями («Сколько стоит честное имя» «Российская 15 газета» от 05.07.2017), осталась без реализации. Таких исков прокуратура не предъявляет. И возлагать такую ответственность только на следователей несправедливо. Ведь отвечать должны и «помогавшие» следствию оперативники, и контролирующие следователя кураторы и их руководители, и прокуроры, утверждающие обвинение и поддерживающие его в суде, и, конечно, судьи (двух, а иногда и трех инстанций), не проверившие доказательств или не заметившие их отсутствия. А при ответственности рублем за допущенные ошибки или небрежность и казне было бы легче, и ошибок было бы меньше. И профессионализм был бы востребованным. Ветераны помнят, что за арест, с последующим оправданием арестованного, прокуроры несли персональную ответственность наряду со следователями.

И еще о «самостоятельности» следствия. Ранее «в случае несогласия с указаниями прокурора о привлечении лица в качестве обвиняемого, о квалификации преступления и объеме обвинения, о направлении дела для назначения судебного заседания или прекращении дела следователь вправе представить дело вышестоящему прокурору с письменным изложением своих возражений. В этом случае прокурор или отменяет указание нижестоящего прокурора, или поручает производство следствия по этому делу другому следователю» (ч. 2 ст. 127 УПК РСФСР). По этой норме закона следователь не может быть принужден действовать вопреки внутреннему убеждению, сложившемуся в результате расследования дела. Немногие следователи решались возражать прокурору, но такие были. И мне пришлось этим правом воспользоваться по делу об убийстве, переданному мне через три месяца после его совершения. После еще трех месяцев расследования судебная перспектива не появилась, но я получил письменные указания прокурора: предъявить обвинение и направить дело в суд. После моих возражений дело передали другому следователю, расследовали его еще два года, дважды направляли в суд. Получили оправдательный приговор, после его отмены и дополнительного расследования вновь направили в суд, получили на доследование и затем дело приостановили.

Сейчас, на первый взгляд, это право осталось у следователя. Только заменили «прокурора» на «руководителя следственного органа». Разумеется, и у прокурора осталось право вернуть дело на доследование. Но обязанность «поручает производство следствия по этому делу другому следователю» из нормы закона исчезла. И среди следователей уже нет желающих возражать теперь уже двум начальникам. Не видят смысла. Высказать свою точку зрения они, конечно, могут. Но после короткой реплики начальника остается только единственная версия – версия начальника (согласованная с прокурором).

Осуждение невиновных начинается именно со следователя. «Признание» рождается по настойчивому предложению оперативников, но процессуально обвинение оформляется следователем. Причем, в процессуальные документы нередко вносятся обескураживающе неграмотные фразы, приобретающие характер обязательного клише. Так, всеми следователями г. Балашова долгое время в постановление о привлечении в качестве обвиняемого, после слов «установил», вносилось следующая формулировка: «…около 20 часов 00 минут, более точное время следствием не установлено…». Ну нельзя говорить «около», если время установлено с точностью до минуты. Кстати, такая «точность» уже вызывает сомнение, она характерна лишь для военных распоряжений. И «более точное время» установить можно только на некоторых спортивных состязаниях. Но при обычном исчислении времени это не принято. Но зато, как звучит красиво… По крайней мере надзирающий прокурор так посчитал. А возражать такому «профессионалу» – значит 100% получить дело на дополнительное расследование (основания он найдет другие) и лишиться премии. И выходят от него следователи, пожимая плечами. Как гласит армейская злая поговорка: «Я – начальник, ты – дурак». Сложно следователю проявить эрудицию и выработать индивидуальный слог. Такое желание быстро пропадает. Так и воспроизводится посредственность. И лишь после ухода надзирающего прокурора на повышение безграмотное клише перестало применяться. Нередко даются непререкаемые указания, не имеющие ничего общего с процессуальным законом. Как правило, неофициальные. Ведь для письменных указаний нужно и время, и умение обоснованно их излагать. А привыкнув к трафаретам, этим умением обладают не все. И не любят их давать, ведь по ним можно в некомпетентности уличить. Так, практиковался одним из надзирающих за следствием прокуроров устный запрет следователям фиксировать (!!!) ходатайство обвиняемого о рассмотрении дела в особом порядке. Незаконность таких требований он прекрасно осознавал, поэтому категорически их отрицал и утверждал, что это выдумали следователи. Другой прокурор дал «авторитетное» указание знакомить с делом отказавшегося от ознакомления обвиняемого в присутствии понятых и адвоката путем оглашения следователем четырех томов дела. Привыкшая беспрекословно выполнять все указания следователь Наркоконтроля (благополучно канувшего в Лету) в ранге подполковника, оказалась от такой перспективы на грани нервного срыва, но дала задание пригласить понятых. Согласиться с многочасовым присутствием при этом абсурде я не мог. Пришлось объяснять следователю, что при ознакомлении с материалами дела участие понятых процессуальный закон не требует, а отказ от ознакомления вполне допускает с фиксацией этого отказа

подписью самого следователя. Единственное условие – следователь должен предложить обвиняемому изложить мотивы отказа и занести их, либо отказ от их изложения, в протокол. Увы, ни надзирающий прокурор, ни следователь не удосужились перечитать соответствующие нормы закона.

При отсутствии самостоятельности следователь не может стать квалифицированным профессионалом. Увы, само понятие «профессионализм» перестало быть универсальным. Ведь это уже традиция: каждое правоохранительное ведомство готовит своих юристов в своих учебных заведениях. При одних и тех же уголовном и процессуальном законах свое, ведомственное, их понимание и толкование. А теперь уже и экспертиза становится ведомственной. Объективности расследованию все это не прибавляет.

Увы, но и следователи по особо важным делам далеко не всегда служат примером для подражания. Позорным примером служит дело Героя России, полковника ВДВ Валентина Полянского. Это пример неприемлемости следователем самого понятия психологического контакта и полного неуважения к подследственному. Избитый в московском метро сотрудниками патрульно-постовой службы полковник был отдан под суд за применение насилия в отношении представителя власти. Судом в этой части он был оправдан, а по статье «оскорбление представителя власти» дело было прекращено «за примирением сторон». Испытанного унижения прошедший «огонь и воду» Герой не выдержал. Он покончил с собой из наградного пистолета, оставив записку, на которой неровным, срывающимся почерком написана лишь одна фраза: «Меня убил Пахомов А… 2.02.09 г.» («Российская газета» от 23.01.2009 «Девять граммов в защиту чести», «Комсомольская правда» от 21.02.2009 «Герой России Валентин Полянский: «Меня убил Пахомов»). Служебная проверка Следственного комитета в отношении Артема Пахомова нарушений в действиях следователя по особо важным делам не установила. Прокуратура оценила прокурорский надзор по этому делу жестче – три причастных к нему прокурора были наказаны, включая увольнение.

Работа следователя не терпит равнодушия и безразличия, связана с высокими психологическими и физическими нагрузками, требует концентрации внимания, умения постоянного анализа поступающей информации, отбора из её большого объема крупиц сведений, необходимых для логического и последовательного построения версий, их дальнейшего подтверждения или опровержения. Необходимо держать в памяти существо показаний многих людей и постоянно сопоставлять с ними получаемую новую информацию. Лишь тогда вырабатываются так необходимые наблюдательность, тонкая интуиция, внимание к мелочам, цепкая память, склонность к логическому мышлению и анализу. Профессионализм приходит с годами постоянной работы по отработке необходимых навыков. Следственную работу, без преувеличения, можно назвать творческой: «Где нет нутра, там не поможешь потом». Но, как и другие профессии, она может иметь и профессиональную деформацию: несколько повышенную подозрительность (вспомните Пуаро у Агаты Кристи), одностороннее восприятие различных обстоятельств, уверенность в собственную непогрешимость и непререкаемость.

Следователь должен предвидеть судебную перспективу, своевременно устраняя все пробелы расследования, парируя возможные версии, а иногда и провокации подсудимых; заранее представлять поведение обвиняемого и свидетелей на суде, возможную позицию защиты, все неожиданности, которые могут почему-либо возникнуть. Следователь должен уметь смотреть на свое дело с разных позиций и, лишь уверившись в твердости и правильности своих выводов, подписать обвинительное заключение.

К сожалению, высокие психологические нагрузки приводят к раннему «выгоранию». Следователи прокуратуры, расследовавшие тяжкие, вызывающие общественный резонанс, преступления, долгое время не имели льготной выслуги, и, зачастую, не дорабатывали до 60 лет. Явно необоснованная «дискриминация» с коллегами из МВД была ликвидирована. Одновременно со следователями прокуратуры льготы по выслуге лет получили и прокуроры. Следствие из прокуратуры вскоре изъяли, а полученные благодаря следователям льготы у прокуроров остались.

Быть профессионалом или ремесленником – это Ваш выбор. Даже принадлежа к не стремящейся к совершенствованию системе можно «не терять лица», проводить следствие на высоком профессиональном уровне, не допуская досадных ошибок. И заслужить уважение оперативных работников. Примеры такие в российском следствии имеются. Прокурор Московской судебной палаты Ровинский Д. А. полтора столетия назад напутствовал молодых следователей: «Опирайтесь на закон… с целью сделать добро и принести пользу. Даст бог, чтобы вы могли сказать всем и каждому: что вы служили делу, а не лицам; что вы старались делать правду и приносить пользу; что вы были прежде всего людьми, господа, а уже потом чиновниками».

Следовать ли этому наставлению или смотреть на доставленного вам подозреваемого как на совершившего преступление негодяя – это вопрос и вашей совести, и вашей квалификации. И при безоговорочном выполнении указаний, грамотный следователь придет к убедительным выводам, исключающим привлечение к ответственности невиновного. Не высказывая руководителю сомнений в обоснованности его указаний, ставьте его перед установленными ВАМИ фактами, исключающими указанную квалификацию. Возможность стать Следователем всегда есть в любых условиях.

Имея практический опыт, пишу о вполне доступных и исполнимых «секретах» сложнейшей работы следователя. И привожу примеры упрощения, небрежности и прямого игнорирования требований процессуального закона, допускаемого при расследовании.

Осмотр

Методике расследования и проведения следственных действий учат следователей на курсах повышения квалификации, обширнейший материал на эту тему без труда можно найти в интернете. Но и заметки практика не будут лишними.

Осмотр места происшествия – наиболее ответственное и сложное следственное действие, проводимое в условиях недостатка информации и цейтнота времени. Допущенные просчеты лишь частично могут быть восполнены дополнительным осмотром и только при условии надлежащей охраны места происшествия. При неграмотном осмотре могут быть уничтожены часть незамеченных следов, оставленных преступником (отпечатки следов рук, обуви, малозаметные улики). И, конечно, осмотр имеет свои особенности и отличия в зависимости от категории преступления: убийство и кража, умышленное уничтожение имущества и ДТП.

Поспешность при осмотре недопустима. До его начала необходимо получить от оперативников всю собранную ими, пусть и скудную на этот момент, информацию о потерпевшем, его образе жизни, круге общения, а также выдвигаемых ими версиях. Важную для следствия информацию могут дать опросы не только очевидцев, но и родственников и близких потерпевшему лиц.

Перед осмотром и в процессе его необходимо моделировать общую картину происшедшего с учетом наличия (отсутствия) следов взлома и проникновения в жилище или помещение, путей подхода и отхода преступника (для установления наиболее вероятных мест оставления следов, их обнаружения и фиксации), анализировать общую обстановку (следы борьбы, поиска ценностей, присутствия посторонних лиц). Даже многочасовые осмотры без моделирования влекут лишь механическое детальное описание, в подробностях которого упускается возможность целенаправленного выявления и фиксации следов. При осмотре фиксируйте все предметы в том положении, в каком они были обнаружены, и лишь затем осматривайте их в целях обнаружения следов. Помните, что любой, даже самый незначительный предмет: окурок, волос, и даже надкушенное яблоко, могут оказаться решающей уликой. А отсутствие следов, характерных для излагаемой подозреваемым (и потерпевшей!) версии происшедшего преступления, либо наличие следов, свидетельствующих об ином способе их образования, позволяет выдвинуть версию об инсценировке преступления (очерк «А мальчиков… не было»).

Следственной практике известны случаи уничтожения преступниками или заинтересованными лицами незамеченных при поверхностном осмотре улик, а также подброса улик, подтверждающих ложную версию. Так, в 80-х годах прошлого столетия Саратовским областным судом был приговорен к расстрелу обвиняемый в убийстве. «Железным» доказательством виновности послужил окурок, обнаруженный при дополнительном осмотре. Биологическая экспертиза установила, что слюна на окурке одной группы со слюной подозреваемого, задержанного через несколько дней после убийства. К тому же он ранее был неоднократно судим, в том числе за преступления против личности и убийство. Да и подсудимый, под воздействием «улики», свою вину признал в надежде не получить высшую меру. Надежда не оправдалась. Впоследствии было установлено, что убийство совершено другим лицом, признание которого полностью соответствовало механизму нанесения имевшихся телесных повреждений, подтверждалось выданными им и изъятыми у указанных им лиц ценностями, похищенными с места убийства, а также их опознанием родственниками убитой. Окурок же был «получен» оперативниками от задержанного в ИВС и подброшен ими в квартиру. Затем они предложили молодому следователю провести дополнительный осмотр: «может быть, чего не заметили», и «помогли» следствию найти «неопровержимое доказательство». К счастью, приговор еще не был исполнен, но, обнаруживший «незамеченный» бычок, следователь был уволен.