Текст книги "Флуктуация"

– Собирайся, голубь мой в Армию, в нашу Красную доблестную

Армию! Будем с тобой беляков бить, пока не покраснеют, – и дико захохотал. – А будешь упрямиться, расстреляю, здесь же, незамедлительно. На это все права имеются.

Комиссар прошёлся до кухни, вернулся и, вытащив револьвер, потряс

перед лицом Павла.

– А может ты беляк? – спросил с угрозой. – К крысам хочешь

сбежать?

Услышав опасность, Лиза вытащила из шкафа шинель, фуражку

Павла и спрятала под одеяло.

– С женой попрощаться можно? – спросил Павел.

– А может шлёпнуть его, товарищ комиссар? – влез в разговор

матрос. – Гляньте! У него на роже написано, что буржуйский сынок, убежит к своим, зачем такой?

– Цыц! – остановил грозные реплики подчинённого комиссар. – Нам

люди нужны. Командарм приказал за эту неделю пополнить полки. – Он махнул рукой, приказав матросам идти за ним. – Ждём на улице, – сказал Павлу, – через пять минут не выйдешь, Тимоша к стенке поставит. Видишь, как не терпелив.

Павел вернулся в комнату. Лиза бросилась к нему: – Ведь через три

часа пароход!

– Уезжайте с мамой. Я найду вас, обязательно, поверь. Береги

себя. Всё будет хорошо. Думай о ребёнке. Уверен, это скоро закончится.

Лиза не хотела без него ехать, отказывалась наотрез. Павел был в

растерянности, не знал, что делать, как убедить, заставить не упустить, может единственный шанс, суливший свободу, в подготовке которого потрачено немало сил, денег и нервов. Ему спокойнее было бы жить в мире хаоса, зная, что любимая, готовящаяся стать матерью в безопасности.

– Павел Андреевич! – сказала Екатерина Петровна. – Бегите, есть

запасной выход!

– Нельзя, – категорично ответил Павел. – Они на всё способны. Не

хочу рисковать вами. Уговорите лучше Лизу и поезжайте. Видите, здесь невозможно жить.

– Хорошо, – согласилась мать, – поговорю с ней, а вы одевайтесь,

они ждут. Не подвергайте себя опасности.

Павел надел штатское, чтобы не раздражать, ненавидящих

враждебную форму пролетариев. Повесив на плечо походный мешок, помахал рукой дорогим женщинам и вышел, к ожидающим красноармейцам.

3

Гражданская Война охватила всю страну. Павла определили в полк,

входивший в состав Будёновской дивизии, которым командовал Сидор Борисович Зубавин. Комиссаром в полку значился Трофим Егорович Обухов. Он был намного моложе командира, горяч, своенравен и до атомов пронизан коммунистическими идеалами. Ему было лет двадцать пять, но выглядел старше. За то время, как вступил в партию, а получил партийный билет в восемнадцать, перенёс в судьбе немало жизненных катаклизмов. Его ссылали на каторгу, за антиправительственную агитацию, бежал, был снова пойман и опять вышел невредимым. За свою деятельность в рядах ВКПБ коммунист Обухов не показал ни малейшей слабости, личными делами доказывал преданность ленинским идеям. Для него богом был Ленин. Малограмотность, необразованность Трофима Егоровича партии не мешала. Пользовался авторитетом среди большевиков, его ставили в пример, как преданного сына делу революции. Место комиссара занял временно, когда убили прежнего, старого и опытного большевика Григория Афанасьевича Седельникова. Показал себя политически подкованным. Из-за нехватки этой должности в полках дивизии его оставили на этом посту приказом командующего. Он как никто умел выступать, агитируя однополчан перед сражением на подвиги, да так страстно поднимал революционный дух бойцов, что после пламенной речи, те бесстрашно шли в бой и умирали во имя пролетарских идей.

К вновь прибывшему Павлу комиссар отнёсся с недоверием, лишь

прочитав его собственноручно заполненную анкету. Толи не поверил социальному происхождению, взирая на почерк, толи были другие мотивы.

О том, что по роду дворянин, Павел не говорил, назвался сыном

сапожника. Документы нарочно оставил дома. Обухов поглядывал за парнем, часто расспрашивал о нём бойцов, с которыми Синицын общался. Брата Дмитрия приставил шпионить за ним.

– Глаз с него не спускай, – говорил Митяю. – Пролетарское чутьё

подсказывает – не сапожника он сын.

А назвался Синицын сыном сапожника потому, как знакомо было это

дело. В кадетском корпусе не раз приходилось набивать подковки, перебивать каблуки, и делал это лучше остальных. И если, думал, захотят проверить, то с лёгкостью выдержит экзамен.

Обухов старший любил брата Дмитрия, баловал и всё прощал. К

другим же красноармейцам относился строго. Пользуясь родственной поддержкой, тот порой открыто наглел, покрикивал и даже командовал над остальными. Его даже побаивались сослуживцы. В присутствии его старались не говорить о серьёзном, особенно о политике, зная, что разговоры гадёныш обязательно передаст брату. Ни одного исполнения приговора, вынесенного трибуналом, по расстрелу пленных или своих, оступившихся солдат не обходилось без участия Митяя. Уж как любил участвовать в казни! Митяй убивал не сразу, в несколько этапов, и получал удовольствие, наблюдая, как враги умирали от его рук. За склонность к садизму, его свои же прозвали извергом.

Павел постепенно привыкал к боевой походной обстановке, а вскоре

и вовсе освоился в чуждом для него коллективе, в котором были полуграмотные крестьяне, рабочие, кто недавно горбатил спину на элиту общества – дворян. Были, конечно, и грамотные, мудрые люди, наученные жизненным опытом. С ними любил общаться, многое, о чём говорили, брал на ум. Нравилось сидеть возле костра в минуты отдыха, спорить о жизни, о любви, о смерти, да и вообще о всякой мелочи. Молодой Синицын наконец-то уразумел нужды простого народа, понял, к чему стремятся, чего хотят. Иногда ловил себя на мысли, что согласен с коммунистическими идеями, что не зря народ совершил революцию, но потом вновь отталкивал весь этот бред и мысленно переносился в райские времена детства. И тут же делалось неспокойно, лишь вспоминал про Лизу.

«Как там без меня, любимая», – думал и считал дни, когда жена

родит. Неоднократно мечтал перебежать к белым, но не исключал, что Лиза с матерью могли остаться на территории красных и вездесущий Обухов сможет разузнать. Это и сдерживало. Решил не рисковать, пока не узнает где семья.

– Что призадумался Синицын? – с подковыркой подсел на привале

Митяй. – К своим удрать надумываешь?

– Почему так решил? – равнодушно спросил Павел. – Я такой же, как

и ты, красноармеец. Что в душу-то лезешь, зануда. А ну тикай отсель! – За время пребывания у красных Синицын освоил их жаргон и разговаривать старался так же, чтобы не выделяться. Он оттолкнул локтём Митяя, тот пересел на другое место. Сворачивая «козью ножку», продолжал доставать: – А то не вижу, как воюешь? Ни одного беляка не подстрелил! Почему не прикончил того золотопогонника, когда Болотное брали? Отчего не стрелял?

Участвуя в боях, Павел старался не убивать, если не грозила

опасность. И подпоручика действительно отпустил, когда обезоружил в схватке. Мог взять в плен или пристрелить. Но, увидев испуганные глаза молодого парня, вспомнил юношеские годы, учёбу в кадетском корпусе. Почувствовал себя вдруг предателем. Видел перед собой сверстника, возможно, обучался с ним в одном училище. Личность офицера напоминала кого-то. Он тогда навёл на подпоручика карабин и прошептал, чтобы тот уходил.

«Вот гнида, – думал Павел. – Следит за мной. Братец, не иначе,

приказал».

– Что молчишь? – играл на публику Митяй. – Зараза! Нечем

оправдаться?

– Карабин заклинило, – ответил Павел. – Осечка вышла! Такого

разве не бывает?

– Осечка? Правильно братан говорил! Не наш ты!

– Отваливай! Пошёл! А то зубы повыбиваю! – встав с места, шугнул

Митяя Синицын. – За собой лучше поглядывай, а то прячешься за спины других!

Павел был один из немногих в отряде, кто не боялся младшего

Обухова и к словам не задумываясь, мог приложить и действие. Митяй это почувствовал и отвалил подальше.

Однажды в сражении за хутор Малый, Павел проявил себя геройски.

Спас от неминуемой смерти командира Сидора Зубавина, которого в сабельном бою оттеснили казаки и втроем напали. Тот с трудом отбивался. Увидев, что у командира кончаются силы, вихрем помчался на помощь. Атаковал неприятеля, срубив одного, заколол другого и принялся биться с третьим, дав командиру передышку. Павел отлично владел холодным оружием. В училище урок фехтования был любимым предметом, он держал первенство на курсе, пока не составил ему конкуренцию Сергей Рунич, с которым впоследствии крепко сдружился.

Синицын смело рубился с казаком. Тот оказался сильным и очень

ловким. Но поединок продлился не долго. Казак упал с коня подстреленный из нагана Зубавиным.

– Эх, молодчина, герой! – услышал похвалу от Сидора Борисовича.

Лихой боец! Красавец!

После этого случая к бойцу Красной Армии Синицыну пришла слава.

И совсем по-другому посматривал Обухов, да и Митяй стал оббегать стороной, опасаясь за зубы. Командир лично благодарил смельчака перед строем после сражения и приказом назначил обучать неопытных солдат фехтованию, передавать, так сказать, боевой опыт.

– Где так рубиться научился? – спросил Зубаваин. – Умеешь драться

по всем правилам.

– Отец научил, – подумав, соврал Павел. – Отца в своё время дед

тренировал, он у нас денщиком у одного царского генерала был. Тот и привил деду нашему это искусство, упражняясь с ним чуть ли не каждый день. Дед отца учил на батогах, а отец меня заинтересовал этим баловством.

– Хорошее баловство! – усмехнулся комполка. – Кабы не это

баловство не сидел бы сейчас рядом.

Прошёл год, как Лиза с мужем расстались. Всё это время Павел

думал о ней. Затянувшаяся война не давала возможности разузнать, где Лиза обитает, удалось ли уехать.

Бои шли жестокие, передышек почти не было. Бойцы порой не

успевали вылезать из сёдел, как звучала новая команда, зовущая в поход. В конце июня дивизия расквартировалась в восьмидесяти вёрстах от Новочеркасска, в одном из хуторов. Павлу не давала покоя мысль побывать в городе, где расстался с женой. Щемило сердце. Многое отдал бы тому, кто позволил бы хоть на минуту забежать в тот дом, где остались тёплые воспоминания о любимой.

– Синицын! – услышал Павел голос посыльного. – К командиру,

быстро!

Петька Ярок выкрикнул ещё несколько фамилий и, потоптавшись на

месте, вновь обратился к Синицыну: – Где комиссар? Не видел, Павлуша?

– В караулке, посты проверяет, – ответил Синицын и направился к

Зубавину по избитой подковами улице, вдоль которой белели мазанки, с соломенными крышами. Шёл быстро, боясь не успеть. Будто кто-то подталкивал в спину. Войдя в низенькую хату, отведенную для штаба полка, отрапортовал: – Разрешите, товарищ командир? Боец Синицын прибыл по вашему приказу.

Сидор Борисович встретил весело: – А, Павло? Сидай сюды. Сейчас

другие подтянутся. Посыльного за всеми отправил.

Собралось ещё с дюжину красноармейцев, и пришёл комиссар.

– Вот что, хлопцы, – сказал комполка, закуривая цигарку. Дело

обстоит такое. Меня вызвал сам комбриг в штаб дивизии по важному вопросу. Вы, друзья-однополчане, поедете в сопровождении. Комиссар Обухов останется вместо меня.

Трофим Егорович, послушно кивнул.

– Распорядитесь, товарищ комиссар, чтобы бойцам выдали пайки и

боеприпасы. А теперь собирайтесь, путь предстоит не близкий.

– Далеко ли едем, товарищ командир? – поинтересовался Павел.

– Я же уже сказал! В штаб дивизии, в Югоморск.

У Павла заклокотало внутри, вселилась радость, воссияла надежда.

Бог видимо услышал его молитву.

По дороге отряд обстреляли какие-то вооружённые люди, но хлопот

особых не принесли. Всадники, охраняющие командира, разогнали наглецов, те скрылись на лошадях в лесу.

– Кто это мог быть? – вопрошал командир. – Беляков здесь по

данным разведки не предвидится.

– Местные бандиты, товарищ комполка, – определил командир

взвода Михайлов, – по всему видно – шкурники, поживиться хотели, не за тех приняли.

Приехали в назначенный пункт, как и задумали без опоздания. На

разъезде встретил караул и, признав Зубавина, назвавшего пароль, впустил в город. Здесь шли передвижения воинских подразделений. Строем проходили роты, кони тащили пушки. Вдоль улиц, рядами стояли тачанки. Город был переполнен военными. Солдаты вели хозяйственные работы. Во дворах, на походных кухнях варилась каша, и аппетитный запах дымом расстилался далеко по округе. Дружина Зубавина подъехала к штабу, напротив, в большом здании располагался лазарет. Медсёстры с красными крестами копошились на улице. Стирали бинты и марли, развешивали на верёвках. Сидевшие поблизости бойцы, заигрывали с ними, время от времени громко хохотали.

– Ждите у штаба, – сказал Зубавин. – Никуда не расходиться, до баб

не бегать, магарыч не пить.

– Товарищ командир, – обратился Синицын, – на полчасика

отлучиться бы.

– Что понос поджал? Али по мужским надобностям соскучился? —

усмехнулся Сидор Борисович, поглядывая на хохотавших однополчан.

– Мать проведать надобно, давно не виделся, – соврал Павел. —

Может, её и нет здесь вовсе, хотелось бы узнать.

Командир строго взглянул на Павла: – Не слышал, что у тебя здесь

родня проживает! А, герой? Мне доложил бы об этом комиссар.

Не моргая, Павел смотрел в пронзительный взгляд Зубавина.

– Ну да ладно, ступай! Верю! Только одна нога там, другая здеся.

Комполка поднял руку и успокоил разговорившихся сослуживцев.

Обратился к ординарцу: – Хохлов! Остаёшься за старшего. Остальным никуда! Только Синицыну разрешил мать проведать. Понятен приказ?

Павел запрыгнул на гнедого и помчался на Зелёную пять. Хохлов

подозвал молодого Витю Мокрушина и шепнул на ухо: – Проследи. Узнай куда отпросился. Это приказ Обухова – следить за ним.

Дверь открыла Надежда Васильевна и вздрогнула, увидев мужчину в

военной форме. Вспомнила роковую ночь, когда красноармейцы забирали Павла и сильно напугали.

– Вам кого? – прошептала, не узнав.

Он снял будёновку и поздоровался. Лишь тогда она обрадовалась.

Слёзы невольно покатились из глаз. Павел улыбался, кивая. Не терпелось узнать главное. Женщина суетилась, пригласила войти. Павел прошёл за хозяйкой, понимая, что Лизы здесь нет. Внутри тормошилась дрожь, сознание уповало услышать важные слова, что Лиза с матерью уехала и находится в безопасности. Торопил Надежду Васильевну: – Скажите быстрее, где они? Уехали? Успели на пароход?

– Нет, Павлушенька, – ответила та.

– Где же?! – выкрикнул Павел.

Надежда Васильевна, неосознанно тянула время, заторможенность

хозяйки раздражала, и только потом Павел понял причину невнимательного состояния, таившуюся в систематическом недоедании.

– Лизочка родила мальчика, – медленно, с расстановкой говорила

женщина. – Теперь ты папа, – она погладила Павла. – Малыша Костей назвали.

Павел расцвел улыбкой. – Сынок родился, – прошептал с гордостью.

Он уже не спешил, успокоился и, взяв в горячие ладони холодные руки Надежды Васильевны, слушал, стараясь отогреть. Было уже наплевать на обстоятельства, торопившие его.

– Долго у меня прожили, – говорила хозяйка. – Лиза категорически

отказалась ехать без вас, как не уговаривали с Екатериной Петровной. Скоро годик сынишке будет. Два месяца назад съехали. В хуторе домик сняли, вёрст двадцать отсюда. Там хозяюшка хорошая, коровка у неё. Молочко-то мальчонке теперь нужно. А в городе стало голодно. Продуктов нет, всё дорого. Екатерина Петровна золотые украшения свои снесла в скупку, меняла на хлеб, чтобы Лизонька могла парня кормить… Заходила недавно.

– В каком хуторе проживают?

– В Лесном, – ответила и, подумав, подтвердила, – да точно в

Лесном. Домик на окраине. Спросишь – любой подскажет.

Синицын поцеловал руки доброй женщины, вытащил дорожный паёк

и уложил на столе.

– Ой, что вы, Павел Андреевич, не надо, – скромничала Надежда

Васильевна, но Синицын был уже за порогом. – Ну, спасибо, голубчик, – сказала со слезами, перекрестив, уходившего Павла.

Бойцы дождались ночи, но Зубавин не появлялся. Видимо,

совещание было серьёзным. Солдаты догадывались, – готовилось грандиозное наступление, и отцы-командиры разрабатывают стратегический план. Павел не находил места. До хутора где Лиза с сынишкой и матерью – рукой подать. Мысли были в Лесном. Нервно ходил по улице. – «Знать бы, что так затянется», – сожалел, что отпросился на короткий срок, ведь давно мог побывать там и вернуться.

Зубавин вышел из штаба ближе к полуночи.

– Поедем, товарищ командир? – спросил Хохлов.

Достав кисет с лукавством в глазах, предвкушая что-то приятное,

Зубавин шмыгнул носом. – Комбриг приказал заночевать здесь. Ничего, думаю, с полком не станет. Поедем поутру, приказы нужно исполнять. Вам выделили хату для ночлега. Едем, герои мои, устрою. Я же, поеду до жинки. Утром вас подниму.

Командир полка расквартировал бойцов, и уехал, оставив за

старшего того же Хохлова.

– У него жена ведь в станице Богородской, – удивился Иван Серов, —

хорошо помню. Месяц назад там стояли, ночевал у неё.

– Да у командира в каждом пункте супруга имеется, – смеясь,

ответил Хохлов. – Наш Сидор Борисович ещё тот лазелас.

– Ловелас, – поправил Павел.

– Шо? – переспросил Хохлов.

– Говорю, что правильно говорить – ловелас.

– Да, какая хрен разница! – усмехнулся тот. – Главное сейчас под

титёкою у милки и в ус не дует, а мы здесь на шинельках суконных мнёмся.

Раздался хохот, и казалось, был слышен и в соседних домах. Каждый

старался высказаться, забавной, смешной речью. Вскоре все угомонились. Павел толкнул в бок лежавшего рядом на полу Хохлова: – Отпусти в Лесной сбегать. К утру вернусь. Жену бы повидать да сына. Сын родился, понимаешь? Девять месяцев уже, а я только узнал. Когда ещё подвернётся такое? Тут совсем рядом. А то убьют, и не увижу сынишку, а?

– И этот туда же, бля, – прошипел Хохлов. – Невмоготу? Выйди вон в

сенцы пошаркайся о косяк.

– Да серьёзно говорю. Не выдумываю. Не по бабам… жену увидеть.

– А говорил – мать тут! Думаешь, не знаю куды ездил? – опершись

на локти в голос заговорил Хохлов: – Ты чо Синицын с ума сошёл? Не выпустят из города и назад не пустят. На всех дорогах посты и без разрешения, без особой бумаги, слушать никто не станет, шлёпнут без разговора, как дезертира, или лазутчика. Что у командира разрешения не спросил? Может и подсобил бы? А я человек маленький. Никакой такой бумаги дать не могу, потому как печать у меня не та! Моя печать на две половинки разделена, могу с сургучом поставить, только проку с того нет

Возле стены заворочался Степан Дронов:

– Хватит уже орать! Спите! Печати потом раздавать будете!

Павел не мог заснуть, думал о Лизе, о сыне, представлял, какой тот

карапуз.

– Ходит уже, наверное, – прошептал под утро и заснул.

Показалось – только закрыл глаза, как будил громогласный голос

Ивана Хохлова. – Вставай, Синицын! Командир уже тут!

4

Чуть свет появился на востоке, бригада Зубавина выехала в

расположение части. Вернулись к обеду. Бойцы в полку бодрствовали и нетерпеливо готовились к приёму пищи, подгоняя кашевара. Тот пыхтел над котлом, мешал большим половником варево и громко ругался, видимо, матом торопил процесс готовки, потому как не успевал к сроку.

Комиссар лично выбежал встречать.

– Ну что, всё в порядке? – спросил Зубавин. – Не перепились тут без

меня? А то дай только волю!

– Лазутчиков поймали, – отрапортовал Обухов. – Ночью задержали.

Один гад ушёл. Разведку производили.

– Сколько их?

– Двое. Один капитан. Важная птица.

– Добре, хлопцы, молодцом, что не спит караул, – похвалил

Зубавин комиссара. – Наши все целы?

– Двоих ранили, паскуды. Отстреливались до последнего патрона.

– Разведчики, говоришь? Не думаю. У них что, кроме капитанов

некому в разведку идти? К своим, видимо, пробирались, да наткнулись… Ладно, разберёмся. Выношу благодарность, Трофим Егорович. А пока, приказываю удвоить караулы. Нужно быть начеку. Раз здесь шныряют, значит, подтягивают силы. Установите на дорогах ещё по пулемёту. Беляков после обеда ко мне. Будем допрашивать.

Павла клонило ко сну. Глаза слипались на ходу, к тому же

перенервничал и был расстроен.

– Чего такой хмурый, часом не заболел? – заметил комполка,

проходя мимо.

– Нездоровится, товарищ командир, голова болит.

– Так! – многозначительно, подняв палец вверх, произнёс Сидор

Борисович. – Давай, топай в санчасть и скажи медсестре Гале, что я приказал налить спирту сто граммов. Но не более! И ложись после обеда. Разрешаю поспать.

– Слушаюсь! – ответил Павел и, проводив взглядом командира,

минуя санчасть, ушёл в хату, где был на постое.

В штаб полка ввели арестованных. Оба держались гордо, достойно.

Руки связаны веревками.

– Кто такие? – вежливо спросил Сидор Борисович и, не дождавшись

ответа, посмотрел на комиссара.

– Документов при них не нашли, видать всё-таки в разведку ходили.

Мрази! Что молчите, твари! С вами разговаривают! – закричал Обухов.

Офицеры молчали, будто и не слышали, о чём спрашивают.

– Прикажите товарищ комполка позвать Васю Зотова, – занервничал

Трофим Егорович, потирая кулаки, – враз из них слова вышибет.

Комиссар прошёлся мимо пленных, угрожающе всматриваясь в

лица врагов: – Не хотите говорить?

Те молчали, будто разговор их не касался.

– Ну что ж, – произнёс командир, – зови Васю, комиссар, пусть

побеседуют. А я пока покурю.

Зубавин вышел на крыльцо, закурил махорку. Со стороны кухни

слышался металлический звон, кашевар созывал бойцов откушать перловки, в которую положил мясных консервов.

Синицына разбудил дед, хозяин дома. Павел просил его об этом,

ложась. Продрав глаза, вышел на улицу, умылся и побрел к полевой кухне. По дороге, ещё зевая, увидел выходивших из штаба пленных офицеров. Их сопровождал конвой. Синицын обтёр рукавом вспотевший лоб и внимательнее всмотрелся в пленников. Лиц увидеть не успел, но фигура, походка капитана показались знакомыми. Беляков завели в сарай и закрыли на амбарный замок. Сон у Павла моментально прошёл, и, всколыхнувшаяся душевная тревога, неприятной дрожью отразилась до самых ног. «Может, показалось?» – успокаивал себя. Прошёл мимо штаба, услышал голос Зубавина, ругавший Васю Зотова, за чрезмерное усердие в допросе, за то, что запачкал кровью кабинет.

– Прибирайся теперь! Чтобы духу ихнего поганого здесь не было!

Иди за тряпками да водой.… Не три на сухую!

Стоя на крыльце, Зубавин увидел Павла и окликнул: – Ну как, помогло

лекарство?

Тот, кивнув, поблагодарил.

– То-то же! – удовлетворённый ответом, возгордился Сидор

Борисович. – От всех болезней таким рецептом пользуюсь.

Павел сидел на пеньке возле рубленых дров для кухни и доедал

обед. Сердце тревожилось. Капитан не выходил из головы. Увидел Прокопа. Тому было уже не весть, сколько лет, а по-прежнему был крепок и ловок. Не каждому молодому под силу было тягаться с ним.

– Накось, брось сюды, твоего творения Стёпа! – говорил он

кашевару, подставляя котелок. – Командир приказал беляков накормить, пусть им неладно будет!

– Белякам не дам! – отрезал повар и закрыл котёл увесистой

крышкой. – Пущай их Врангель кормить!

– Ну, не дури, Степан! – упрашивал дед. – Командир приказал. Не

моя ж выдумка!

– Эти беляки на допросе слова не проронили, – выкрикнул кто-то из

бойцов, – вот наш командир и решил подкормить, думает, сил у них нету разговаривать. Мало каши едят! Обессилили! Не кормит Врангель! Говорит, не заслужили.

Кто был вокруг кухни, рассмеялись, лишь Павел потупил взор.

– А я бы не давал! – крикнул Витя Пастушонок. – Зачем зря добро

переводить, всё равно завтра шлёпнут! Митяю нашему потеха будя!

Павел повесил пустой котелок на забор и пошёл за Прокопом, кое-как

упросившим Степана выполнить приказ командира. Тот шёл к сараю, где находились пленные.

– Дед! – окликнул старика Павел.

Прокоп остановился и обернулся.

– Дай отнесу белякам кашу, – попросил, подойдя. – Поглядеть

хочется на офицерьё.

– А шо на них глазеть? Дерьмо и есть дерьмо, хоть гляди, хоть

понюхай. Что не видывал их сроду? Ты ж недавно троих срубил саблею!

– Так-то казаки были, форма другая, а у этих царская.

– Ну, на ташы коли интерес есть. – Дед отдал котелок, из которого

торчали две ложки. Синицын подошёл к сараю, где сидел охранник Архип.

– Отворяй дядька, – сказал Павел. – Командир приказал накормить.

Выполняя приказ, Архип посмеивался на каждом слове: – Чем есть-то

будуть? Васька зубы-то повышибал! Через задницу кормить тепереча надобно.

Павел открыл дверь и, обернувшись, сказал: – Подожду там, пока

котелок освободится. Прокопу вернуть надобно.

Войдя внутрь бревенчатого сруба, взглянул на пленных. Те сидели на

соломе, прислонившись к стене. Лица были разбиты в кровь, кителя от ворота донизу багрили пятнами. Сердце словно остановилось. Да, не ошибся. Это был брат.

Глеб не сразу узнал Павла, из-за света, слепившего глаза,

пробивающегося в окошко, забитое решёткой.

– Глеб, это ты? – спросил Павел дрожащим голосом.

Тот встал и шагнул навстречу, но, увидев Павла в форме красного

бойца, остановился.

– Брат! – произнёс Павел, подойдя вплотную. Прижался. Обхватил

за плечи.

Глеб молчал, опустив руки.

– Братишка, я искал вас, – чуть не плача сказал Павел. – Долго

искал: тебя, отца, маму.

Услышав родные слова, Глеб обнял и погладил Павла. – Как вырос,

возмужал. Мама о тебе сильно переживает.

– Где они? Ты их видел?

– Виделся полгода тому…

– Как отец?

– Отец в порядке. Сейчас в столице, мама при нём.

– В столице? – переспросил Павел.

– В Омске.

– Ах да, – вспомнил Павел, что Колчак объявил Омск новой

столицей.

– Не ожидал такой встречи, брат, – вздыхая, сказал Глеб. – Почему

с ними?

Павел отпрянул и, поставив котелок на лавку, присел. Глеб сел

рядом, взяв в руки ладони брата. Павлу казалось, через них Глеб слышит пульс, выпрыгивающего из груди сердца.

– Искал вас Глеб, – повторил Павел. – Искал, но не мог найти. —

Голос дрожал, задыхался от довлеющего в горле кома.

Глеб не стал волновать брата вопросами, видя, как тот переживает,

только гладил его родные влажные ладони. – Меня завтра расстреляют, – сказал спокойно. – Если увидишься с мамой, передай ей… а, впрочем, ничего не надо. Ступай брат. – Он беспокоился, что могут увидеть и тогда Павлу – несдобровать. Сильно любил младшего брата и не менял отношения, осознавая, кому тот служит.

Павел, не оглядываясь, вышел на улицу, не чувствуя ног. Бледное

лицо отражало неописуемую скорбь.

– Котелок-то чо не забрал? – крикнул Архип, вешая замок.

Синицын махнул рукой.

– Чо это с ним? – подумал вслух сторож. – Как ужаленный поскакал.

Наступила ночь. Павел не спал, да и не собирался. В таком

состоянии разве можно было спать. Лежал с открытыми глазами и думал, думал.… Передумал обо всём. Вспомнил детство. Как с Глебом отмечали праздники в кругу семьи. Радовались, что все вместе и что так будет всегда… Вспомнил Лизу. Сына, которого ни разу ещё не видел, но в мыслях воображал и представлял его славным весёлым ребёнком….

Решительно встал с кровати, подошёл к окну. По луне определил

время ночи. Взяв в руки сапоги и одежду, чтобы никого не разбудить, потихоньку вышел во двор. Оделся и тылами пробрался к сараю. У двери сидел постовой. Это был уже не Архип, а кто-то другой, в темноте было не разобрать. Горе-часовой спал, удерживая оружие между колен. Павел взялся за ствол. Тот вздрогнул, открыл глаза, хотел встать, но от удара в голову рукоятью нагана, повалился на землю. Карабин так и остался в руке у Павла. Отыскав в кармане охранника ключ, открыл замок. Войдя в темноту, тихо позвал: – Глеб, это я, Павел.

В углу послышалось шуршание соломы. Через миг Глеб стоял рядом.

– Павел? – удивился он.

– Идёмте, я вас выведу, – командовал младший брат.

Пленники пошли за ним. Огородами вышли на край хутора.

– Бегите вдоль балки, – указал Павел, – перейдёте речушку, и в лес.

– Как же ты, братишка? – беспокоился Глеб, – не простят же!

– Бегите! Выкручусь как-нибудь.

– Бежим вместе, Павлуша, – Глеб назвал его, как в детстве, и Павел

понял – брат простил, что служит врагу. – Сделаю всё для тебя! Никто не посмеет осудить. Зачеркнёшь прошлое. Ты же наш…

– Не могу с вами сейчас, – перебил Павел, – рад бы, да нельзя.

Семья у меня неподалёку – жена, сын. Не могу оставить в заложниках. Комиссар не простит.

– Ты женат? – удивился Глеб.

В деревне послышались шум и стрельба. Охранник, что сторожил

сарай, очнувшись, поднял тревогу.

– Уходи, – прохрипел Павел и, обняв брата, передал карабин и

наган. – Бог даст, свидимся.

Беглецы скрылись в высокой траве, оставив за собой след примятой

зелени.

– А ну стой, гад! – услышал Павел за спиной голос Митяя. Хотел

кинуться в кусты, но на него вылетел ещё боец и сбил с ног.

– Вот они! – кричал Митяй. – Видел, к балке побежали! – Он

беспорядочно стрелял в сторону убегающих.

– Этот предатель отпустил! – Митяй пнул, лежавшего Павла в грудь,

в живот. – Ловко скрывался, гнида! – верещал брат Обухова. – Правильно брательник говорил – не наш!

Полк был всполошен и поднят по тревоге. Павла привели к штабу,

бойцы окружили. Вскоре появился Сидор Борисович Зубавин.

– Убежали сволочи! – доложил командиру Обухов. – Как в воде

утонули!

Зубавин приблизился к избитому Синицыну, опутанному верёвкой,

приподнял опущенную голову нагайкой:

– Что же ты натворил, братец? Ведь так доверял тебе. К награде

хотел представить. А ты? Скрывал нутро под пролетарской одеждой? Понимаешь, чего заслуживаешь?

Павел молчал, ему было всё равно, что о нём думают и говорят. Был

даже спокоен и рад. Ведь помог брату избежать расстрела и, наконец, занял то место, где должен был быть с самого начала.

– Зачем это сделал, Павло? – спросил командир. – Хочу понять твою

паскудную суть.

Павел обвёл глазами, светлеющее от восхода небо и гордо, глядя на

окруживших его бойцов, громко произнёс: – Это был мой брат! Я не сын сапожника! Я дворянин!

Толпа загудела. Послышались выкрики в трёхэтажный мат.

– Тихо! Тише! – перекричал подчинённых Зубавин. – Шо, как на

базаре!

Толпа затихла, только голос Митяя слышался в стороне, взахлёб

рассказывающего кучке любопытных, как отважно и вовремя поймал, белогвардейского прихвостня.

– Вот, значит, откуда умеешь саблею махать. В кадетах, небось,

обучался? – сделал вывод Сидор Борисович.

Комиссар, подойдя, шепнул Зубавину. Тот прервал допрос и пошёл в

штаб.

– С этим-то, что делать? – спросил вдогонку Обухов.

– Заприте пока! Пусть посидит, после разберёмся!

В штабе Зубавина ожидал посыльный, приехавший из главка

дивизии. Сидор Борисович принял увесистый пакет, небрежно разорвал и прочёл. Потом скомкал бумагу, положил в пепельницу, поджёг.

В приказе ставилась задача передислокации полка. – Два дня на

сборы. Переезжаем в хутор Лесной, – сказал он командирам взводов.

5

Павел сидел взаперти, где вчера томился брат, ожидавший, как и он

теперь, расстрела. Любопытный Архип, охраняющий сарай в дневные часы, подсел к окну с металлической решёткой, у которого не было стекла, и повёл разговор: – Это правда, был твой кровный братец, али так сказал, совравши?