Текст книги "Флуктуация"

Павлу было не до разговоров. Не хотелось никому ничего объяснять.

Но помолчав, ответил: – Да, Архип, правда. Мой брат.

– Иш кака карусель? Вот, что жизнь понаделала! Многие щас так

воюють: родственник, против родственника. А чо делать? Не понимают люди, что большевики добро несуть, хотят рабоче-крестьянскую власть наладить. Дай ей господь шансу. Ленин вот из ваших будет, из дворян значит, а правильно мыслит, за народ вступился. Добивается, чтобы по справедливости всё было, по честному. А, что ваши предлагають? Опять с мужика три шкуры драть? Вот что получат! – Архип показал сложенную пальцами руки фигу. – Хотя тебя понять можно. Молодой горячий. Конечно, жалко родного-то. Тоже не знаю, как поступил бы, будь на твоём месте. – Старик затянулся обжигающим пальцы окурком, свёрнутым из газеты и, поплевав на него, потушил о ладошку. – А, ты, вот, что, парень, – сказал скрипучим голоском, – покайся командиру, да перед хлопцами. Сидор Борисыч – мужик справедливый, поймёть. Какова невидаль – беляка упустил? Всё равно ничего не сказал бы. Ну и шут с ним. Сбежал и сбежал. Ты искупись. Скажи, мол, в бою докажешь преданность идее нашей.

– Нет, Архип, – ответил Павел. – Ничуть не каюсь в поступке. Только

сейчас остаюсь доволен в выборе.

– Вот дурень! Его стрельнуть завтра, а он доволен?

– Тебе этого не вразумить, – сказал Павел и отошёл от окна, дав

понять, что не желает больше вести беседу. Сел на солому.

Вторую ночь подряд пролежал, не смыкая глаз. Наступило утро.

Услышал за стенами сарая возню: скрип телег, ржание лошадей, какие-то команды. «Опять в бой, – подумал. – Сейчас, наверное, придут и…»

Встал, размялся, чтобы выглядеть свежее, не желая, смотреться

перед убийцами жалким, напуганным.

Полк Зубавина приготовился к маршу, ждал команду. В штабе

совещались. Сидор Борисович инструктировал взводных. Когда разошлись, Обухов спросил что делать с Синицыным, предложив расстрелять. Зачем, мол, лишняя забота, – держать караул для негодяя, когда люди на счету. Командир не задумываясь, отмахнулся: – Делай, как знаешь, не до него сейчас.

За Павлом пришли два бойца – Степан и Даниил во главе с братом

Обухова. Вывели на улицу, дали лопату.

– Пойдём! – командовал Митяй, – стрелять буду контру.

Красноармейцы нехотя плелись сзади. Митяй маршировал впереди.

Вышли за хутор. Остановились возле леска.

– Всё! – крикнул Митяй. – Тормозитесь. Куда ещё дальше? Только

ноги сбивать? Наши гляди, скоро поедут. Здесь рой!

Конвоиры сели на траву. Павел огляделся вокруг. «Скучновато

будет тут лежать, – подумал, – не могли веселее места найти, там, на холме где-нибудь». – Отмерил лопатой размер, обозначил границы и принялся копать для себя могилу. Бойцы курили, посмеивались.

– Сам его шлёпну, не мешайтесь, – говорил Митяй однополчанам. —

Для этой вражины давно патроны отложил.

– Да ради бога, – ответил Степан. – Лично мне противно этим делом

заниматься – в безоружного-то палить.

– Ты что такое говоришь?! – психуя, заорал младший Обухов. —

Противно стрелять во врагов революции?! Классовый враг должен быть уничтожен! Смотри Стёпа, чтобы не слышал больше гадких речей!

В порыве гнева Митяй ходил по кругу и размахивал руками,

покрикивая на сослуживцев, точно копируя манеру поведения комиссара.

– Ладно, заткнись! – не выдержал Даниил. – Чего командуешь! —

Хочется и стреляй, а к словам не цепляйся. А то не посмотрю, что брат – начальник! Схлопочешь! Степан поддержал товарища. Обухов наигранно улыбнулся, испугавшись обидевшихся сослуживцев и начал заискивать.

Павел углубился по колено. Митяю не терпелось, похаживал рядом,

крутя барабан нагана. – Копай быстрее, собака! Чего еле шевелишься?

– А ты бы кончину торопил? – вступился Степан. – Сядь, ни

мельтеши, пусть человек подышит перед смертью!

Павел откинул лопату и встал на краю ямы. – Всё! Больше рыть не

стану. Стреляй. Устал я.

Митяй крутанул барабан револьвера и прошёл мимо, напевая что-то под нос. – На! Контра! Именем революции, получи, гад! Прицелившись, на вытянутую руку, стрельнул в плечо. Сделал это в излюбленной манере, чтобы заставить мучиться врага революции, доказывая ненависть к классу эксплуататоров.

Павел пал на колени возле ямы. Схватился за раненное место,

превозмогая боль, пытался подняться, но клонило к земле.

– Стреляй, сволочь, зачем мучаешь! – крикнул он, встав в рост.

Даниил и Степан отвернулись. Вдруг в расположении полка

послышался грохот разорвавшегося снаряда, раздались выстрелы, шум и крики. Митяй бросил взгляд в сторону хутора: – Смотайся, Даня, погляди, что там?

Из-за деревьев не было видно, и тот, как ни странно подчинился,

помчался разведать обстановку. Митяй продолжил казнь, поднял пистолет, нацелился Павлу в голову, желая быстрее закончить, потому, что выстрелы доносились чаще и интерес к любимому делу пропал. Но не успел нажать на курок. Из-за деревьев прозвучал выстрел, и Митяй рухнул на землю. Пуля попала в затылок. Степан успел только передёрнуть затвор карабина и повернуться в сторону стрелка. Упал, сражённый в грудь.

На коне подскочил поручик, которого Павел выручил из плена вместе

с Глебом. Ловко спешился и, бросив поводья, подбежал.

– Живой? – спросил, улыбнувшись.

Павлу стало легче, увидев улыбку храбреца.

В это время белые части большими силами атаковали, а

красноармейцы, свернувшие позиции, находясь в походном состоянии, были настигнуты врасплох.

Даниил подбегал к хутору. Его догнал, верхом на коне, Трофим

Обухов. Крикнул: – Где Митька! Брат где?!

– Там в лесу, Синицына расстреливает, – махнул рукой солдат. —

Что произошло, Трофим Егорыч?!

– Белые прорвались! Иди быстрей, занимай позицию! —

Скомандовал комиссар и поскакал в сторону леса, куда указал боец. Выскочил на поляну, где рыл могилу Синицын и, увидев убитого брата, выхватил из кобуры маузер. Поручик, перевязывая раненого Павла, услышал топот копыт, схватил, лежавший рядом револьвер, и обстрелял приближающегося Обухова. Лошадь комиссара, испугавшись, дёрнулась в сторону и потащила в лес. Офицер стрелял вдогонку, но тот невредимым скрылся за деревьями.

Отряду красных пришлось спешно убегать, чтобы сохранить людей и

орудия. Не было времени на перевод полка из походного в боевое положение. Белым удалось внезапным нападением занять хутор.

Спаситель отвёз Павла в передвижной лазарет, переодев в

запасную одежду. Отважный поручик служил под командованием Глеба, был капитану преданным, надёжным другом. Звали его – Егор Томин. Всю войну шли с Глебом бок обок. Егор не случайно оказался на месте, где расстреливали Павла. Перед наступлением по просьбе Глеба взял языка и был в курсе многого. Томин благодарил бога, что так удачно получилось. Выполнить приказ капитана Синицына, было для него делом чести.

Это Глеб упросил командование раньше планированного начать

атаку. Чувствовал, что брату грозит опасность. Не оставалось сомнения, что его уличили в организации побега. Ротмистру пришлось рискнуть, дать штабу такую информацию, которая заставила генерала Гаранина принять решение наступать не мешкая. Как лично ходивший в разведку, Глеб убедил штаб в целесообразности операции и его послушали. Ему повезло, что в этом бою удалось одержать победу. Случись обратное – трибунала было бы не избежать. Командование отметило заслуги капитана. Он был представлен к награде. Но любое поощрение для него было ниже душевного вознаграждения, которое испытывал, встретив брата.

Глеб навестил Павла в санчасти. Радовался, увидев в бодром

состоянии. Тот быстро шёл на поправку, видимо положительные эмоции помогали. Приподнялся на койке, приветствуя родного человека.

– Лежи, лежи, не напрягайся, – Глеб заботливо подложил подушку

ему под спину. – Хорошо выглядишь, молодец.

Павел молился в душе, видя брата живым здоровым. Улыбался. Глеб

торжествовал не меньше: – Теперь будет всё хорошо. Принёс документы. Подлечишься, отправлю к отцу. С матерью увидишься. Хоть успокоится. Вчера дал папе телеграмму по воинским каналам, что мы с тобой вместе.

Как бы ни радовался Павел встрече, дума о семье не давала покоя. —

Скажи мне, Глеб, – умиление сменилось грустью, – хутор Лесной теперь чей, под каким флагом?

– Там красные, брат. Твой полк… – Глеб вдруг замолчал, осмыслив

сказанное. Покряхтел, будто першило в горле. Сказал это машинально, без всякого упрёка. Павел не придал словам значения. Но Глеб извинился, мысленно приказав себе больше не заикаться о прошлом брата, понимая какую душевную травму может нанести необдуманной речью. Он нежно потрепал брата и, краснея, сказал вполголоса: – Полк Зубавина там квартирует. Но скоро отобьём. Готовится операция. Только это военная тайна, понимаешь?

– Можешь не сомневаться – ничего не слышал, – Павел глубоко

вздохнул. Глеб, будто врач, определил его тревожное состояние: – Говори, что волнует?

Павел напрягся, крепко сжав его локоть: – Я должен участвовать в

этой операции. Необходимо… Семья там.

– Куда тебе! Лечись! Пока не окрепнешь – никаких операций. Отыщу

твою семью. Обещаю. Как хоть жену звать и сына?

– Елизавета Леонидовна. Сына Костиком назвали.

– Прекрасно. А у меня тоже недавно сынишка родился. Только с

Натали не так часто видимся. Скучаю страшно.

– Хорошо бы встретиться, познакомиться… – помечтал Павел, обняв

здоровой рукой шею брата.

– Свидимся ещё, – ответил тот. – Отвоюем Родину, заживём

рядышком. Будем служить, – жёны с детьми ждать.

– Скорей бы. Надоела неопределённость. А знаешь, Глеб? Надо

жён с детьми к бабушке отправить!

– Думал так. Не получается пока. – Глеб ушёл, передав привет от

Томина.

6

Павел быстро встал на ноги. Глеб, как обещал, отправил его к отцу.

Андрей Михайлович в это время находился в Царицыне по службе, и Софья Аркадьевна была с ним. Как верная жена всегда и везде следовала за мужем.

Нелегко было Павлу добираться до родителей, пришлось преодолеть

немало трудностей. Глеб позаботился, справил брату мундир, шинель, и тот с иголочки, в чине поручика явился по известному адресу.

Отца, как всегда, дома не оказалось. Мать встретила радостно, со

слезами. Усадила за стол, приготовила чай.

– Ты ранен, Павлуша? Это серьёзно? – спросила сдержанно.

Павел развеял опасения, убедил поверить, что здоровью ничто не

угрожает.

– Это был кошмар, когда расстались, – тревожно, но с

достоинством, как подобает жене генерала, сказала Софья Аркадьевна.

– Весь год волнуюсь за вас с Глебом и за отца. Какое опасное

нынче время. Андрей Михайлович показывается редко, всё в разъездах, на фронтах. Боюсь, не выдержу, сынок.

– Главное не расстраивайся без причин. Мы живы. Всё будет

хорошо.

Она подливала сыну чай, угощала вареньем, старалась побаловать.

Индийский чай в это время – большая редкостью, был выдан семьям комсостава накануне в виде пайка интендантом города.

Говорили долго. Наговориться не могли. Софья Аркадьевна хотя и

обижалась на Глеба, ругала за то, что мало пишет, имея возможность информировать о себе через отца, но всё же больше жалела, впрочем, так же как и Павла. Ей были важны любые подробности

– Говоришь – вместе служите?

– Да. В одном полку.

– Он провожал тебя?

– Стояли с ним на перроне, пока не отправился поезд.

– Слышала – женился. Мне не писал об этом. Не соизволил просить

родительского благословения, сорванец. Отец узнал от матери. Глеб с женой ведь во Франции отмечали медовый месяц. У него ребёнок?

– Да говорил об этом. Невестку и племянника не видел, – с тоской в

голосе сказал Павел, думая о Лизе и Косте. – Брат зовёт её – Натали. Сына назвали в честь отца – Андреем.

– Прекрасно, – улыбнулась Софья Аркадьевна, – теперь осталось

женить тебя.

Павел поперхнулся, отставил чашку.

– Простите мама… Я тоже женат, – смущаясь, сказал и, встав из-за

стола, поцеловал. – У нас с Лизой сын Костя.

– Вот как? – спокойно отреагировала на новость Софья Аркадьевна.

– Привыкла ничему не удивляться. Хотя сердце чувствовало что-то. – Встала и подошла к камину. На полке, в позолоченной рамке стоял портрет Андрея Михайловича. Софья Аркадьевна взяла его в руки, провела рукавом по стеклу и поцеловала. – Отец будет рад, – подступила к сыну и обняла. – Значит у меня два внука, а я ещё не видела. Как же быстро повзрослел, Павлуша. Но почему не взял жену с сыном? Окружила бы заботой. У нас им было бы легче. Андрей Михайлович обеспечен хорошим довольствием. В суровое, тяжёлое время это много значит. В конце концов, было бы не так скучно бабушке.

Павел не решился говорить матери, что сам не видел ещё сынишку, и

о ситуации, в которой оказался. Знал её характер, не хотел расстраивать сложностью предначертания, от которого тяжело мучился сам.

– Непременно, в следующий раз, приедем вместе, – заверил он мать. – Дорога нелегка. Одному проще было добраться.

– Ловлю на слове. Буду ждать.

Отца так и не дождались. Позвонил в полночь по телефону,

предупредил, что отбывает в поездку, куда не сказал, хотя было и так ясно, что не на курорт. Павел перебросился с ним лишь несколькими словами. Андрей Михайлович сожалел, что не может приехать.

Прожив у матери неделю, Павел собрался уезжать. С отцом так и не

увиделся.

Возвращаться пришлось труднее. Ближе к фронту ситуация часто

менялась. Территории переходили то к красным, то к белым. Угадать направление пути, не владея информацией, было сложно. Дорога грозила опасностью. Легко можно было оказаться на территории врага.

Поезд застопорился на одной из станций. Начальник станции был

извещён по телеграфу о прорвавшемся впереди маршрута неизвестном отряде партизан, и приказал не выпускать состав до особого распоряжения. Пришлось ждать…

Глеб в это время воевал южнее. Про операцию, о которой говорил

брату в лазарете, не выдумал. Его полк действительно атаковал красных в районе хутора Лесного. В бою получил лёгкое ранение в руку, но седла не покинул, помнил обещание, данное Павлу. Бой закончился, населённый пункт был отбит. Глеб с Егором искали дом, в котором по рассказу брата должны проживать его родственники. Разослал подчинённых, озадачив целью, и сам по очереди заезжал в казачьи дворы. После недолгого объезда Томин позвал командира и показал хату, которую искали. По лицу Егора Глеб понял, что произошло неладное. Резво спрыгнул с коня, не смотря на раненую руку, и вбежал во двор покосившейся мазанки. На траве у входа в дом лежали три порубленных тела. Среди них был ребёнок. Закрыв от ужаса лицо рукой, Глеб присел на лавку. – Это точно они? – спросил он уТомина, не в силах без слёз смотреть на жуткое зрелище.

– Да командир, – ответил Егор, – тётка, живущая напротив,

рассказала. У неё хозяйка дома лежит. Увидев, как постояльцев убивают, с ума спятила. Лихорадит её.

Глеб поднялся. На ватных ногах побрёл к бочке с водой. Окунул

голову, словно после тяжёлого похмелья. Томин подхватил его под руку, видя, как командира колотит и покачивает.

Соседка приняла Глеба за мужа Лизы. Плача, сочувствовала.

Капитан сел к столу: – Кто это сделал? – спросил хуторянку.

Пелагея утёрла слёзы и рассказала, что видела. Рассказывала,

озираясь, осматривая присутствующих, боясь не дай бог встретить лица душегуба. Крестилась и плакала: – Перед тем, как стрельба началась, пришли четверо со звёздами на фуражках. Старшего было видно сразу по одёжке. Товарищи комиссаром кликали. Выведали фамилию у Лизочки, про мужа спросили, про вас значит. Потом и началось… Трудно передать это. Не могу вспоминать.

– Говори, всё как есть говори! – твёрдо сказал Глеб, положив на

стол золотой червонец.

Женщина продолжила: – Марфа испугалась, прибежала ко мне. Мы с

ней за забором схоронились, да всё и видели. Комиссар ударил Лизу в лицо, она сынишку выронила. Во дворе это было. Екатерина Петровна кинулась на него. Защищала дочь. Солдат хватил её саблею по голове, она и упала тут же. Старший Лизу бил, кричал, что за брата Дмитрия такая участь. Потом на глазах у матери полосонул клинком ребёночка… Ирод проклятый! И Лизу тоже зарубил. Но, сперва, надругались над нею. Тяжело вспоминать добрые люди, но всё как на духу высказала, – крестилась Пелагея.

Глеб встал. В соседней комнате на кровати охала Марфа.

– Дай ей спирту, Егор, – сказал он – может, отпустит лихорадка.-

Вышел во двор, где ожидали бойцы, попросил у хорунжего закурить.

– Вы же не курите, Глеб Андреевич, – сказал тот, подав портсигар,

но увидев настроение командира, замолчал, чиркнул спичку.

Докурив папиросу, Глеб провёл взглядом по лицам солдат и тяжело

вздохнул. – Поможете, други?

Глеб похоронил родственников на местном кладбище, воздав

почести. Пригласил батюшку для отпевания. Кресты заказал местному столяру с надписями имен и дат.

«Что же брату скажу, – думал Глеб, – это глубоко ранит его душу. Эх

Павлик, Павлуша.»

7

Павел полдня отдыхал на железнодорожной станции. Вышел из

вагона и прогуливаясь, ждал, когда дежурный по станции подаст звоном колокола сигнал об отправке эшелона. Кругом толпился народ, изнывая от неопределённости. Увидел офицера шагающего по перрону с головы паровоза, махавшего ему рукой: – Синицын! Павлуцио! Дружище, ты ли это? – кричал Сергей Рунич. – Сколько не виделись!

– Серж? – удивился Павел. Вот фокус! Едем в одном поезде и не

знаем.

Друзья обнялись, пожали руки, отойдя в сторону, пропустили, идущий

строем караульный наряд.

– А я слышал, у красных служишь, – засмеявшись, сказал Сергей.-

Боронят языки!.. Типун им на них! Какими судьбами? Вижу, ранен? Горжусь, брат, горжусь тобой! Быть раненым в бою – честь для солдата!

– В Царицын ездил к своим, пока рука заживает. Возвращаюсь в

часть. С братом Глебом вместе служим.

– Небось, на полную катушку отдыхал, с барышнями встречался!

Завидую!

– Да куда там с рукой. У матери просидел. Отца увидеть и то не

пришлось.

– Да, брат, время нынче пакостное! Иной раз волком хочется выть.

А помнишь, кадетами дружили? Ну да, что стоим! Встречу отметить надо. Угощаю! Надолго застопорились. Узнавал. Впереди, говорят, банда орудует. Пока не разберутся с ними, со станции не выпустят.

Они зашли в частный подвальчик питейного заведения. Несмотря на

военные события, там звучала музыка, посетители закусывали, вели разговоры. Полно было офицеров. В дальнем углу скрипач теребил смычком инструмент. Звучал еврейский танец. Клубы табачного дыма зависали над потолком. Рунич позвал бойкого паренька, одетого в белую рубаху на выпуск и в тёмную жилетку, заказал принести коньяку и закуску. Шампанское, сказал Павлу пить негоже, вот когда настанет праздник победы, тогда без него не обойтись. Стол был накрыт, друзья выпили. Сергей не останавливался, говорил, шутил, расспрашивал: – Как неожиданно свела нас вновь судьба. Представляешь, Павлуша, три дня назад проехал этой дорогой спокойно, а теперь нате… – красные. Откуда взялись? Ну да ладно, оно и к лучшему, если б не они, может, и не увиделись. Помнишь Пьера Росткова?