Текст книги "Флуктуация"

Павлу было не до разговоров. Не хотелось никому ничего объяснять.

Но помолчав, ответил: – Да, Архип, правда. Мой брат.

– Иш кака карусель? Вот, что жизнь понаделала! Многие щас так

воюють: родственник, против родственника. А чо делать? Не понимают люди, что большевики добро несуть, хотят рабоче-крестьянскую власть наладить. Дай ей господь шансу. Ленин вот из ваших будет, из дворян значит, а правильно мыслит, за народ вступился. Добивается, чтобы по справедливости всё было, по честному. А, что ваши предлагають? Опять с мужика три шкуры драть? Вот что получат! – Архип показал сложенную пальцами руки фигу. – Хотя тебя понять можно. Молодой горячий. Конечно, жалко родного-то. Тоже не знаю, как поступил бы, будь на твоём месте. – Старик затянулся обжигающим пальцы окурком, свёрнутым из газеты и, поплевав на него, потушил о ладошку. – А, ты, вот, что, парень, – сказал скрипучим голоском, – покайся командиру, да перед хлопцами. Сидор Борисыч – мужик справедливый, поймёть. Какова невидаль – беляка упустил? Всё равно ничего не сказал бы. Ну и шут с ним. Сбежал и сбежал. Ты искупись. Скажи, мол, в бою докажешь преданность идее нашей.

– Нет, Архип, – ответил Павел. – Ничуть не каюсь в поступке. Только

сейчас остаюсь доволен в выборе.

– Вот дурень! Его стрельнуть завтра, а он доволен?

– Тебе этого не вразумить, – сказал Павел и отошёл от окна, дав

понять, что не желает больше вести беседу. Сел на солому.

Вторую ночь подряд пролежал, не смыкая глаз. Наступило утро.

Услышал за стенами сарая возню: скрип телег, ржание лошадей, какие-то команды. «Опять в бой, – подумал. – Сейчас, наверное, придут и…»

Встал, размялся, чтобы выглядеть свежее, не желая, смотреться

перед убийцами жалким, напуганным.

Полк Зубавина приготовился к маршу, ждал команду. В штабе

совещались. Сидор Борисович инструктировал взводных. Когда разошлись, Обухов спросил что делать с Синицыным, предложив расстрелять. Зачем, мол, лишняя забота, – держать караул для негодяя, когда люди на счету. Командир не задумываясь, отмахнулся: – Делай, как знаешь, не до него сейчас.

За Павлом пришли два бойца – Степан и Даниил во главе с братом

Обухова. Вывели на улицу, дали лопату.

– Пойдём! – командовал Митяй, – стрелять буду контру.

Красноармейцы нехотя плелись сзади. Митяй маршировал впереди.

Вышли за хутор. Остановились возле леска.

– Всё! – крикнул Митяй. – Тормозитесь. Куда ещё дальше? Только

ноги сбивать? Наши гляди, скоро поедут. Здесь рой!

Конвоиры сели на траву. Павел огляделся вокруг. «Скучновато

будет тут лежать, – подумал, – не могли веселее места найти, там, на холме где-нибудь». – Отмерил лопатой размер, обозначил границы и принялся копать для себя могилу. Бойцы курили, посмеивались.

– Сам его шлёпну, не мешайтесь, – говорил Митяй однополчанам. —

Для этой вражины давно патроны отложил.

– Да ради бога, – ответил Степан. – Лично мне противно этим делом

заниматься – в безоружного-то палить.

– Ты что такое говоришь?! – психуя, заорал младший Обухов. —

Противно стрелять во врагов революции?! Классовый враг должен быть уничтожен! Смотри Стёпа, чтобы не слышал больше гадких речей!

В порыве гнева Митяй ходил по кругу и размахивал руками,

покрикивая на сослуживцев, точно копируя манеру поведения комиссара.

– Ладно, заткнись! – не выдержал Даниил. – Чего командуешь! —

Хочется и стреляй, а к словам не цепляйся. А то не посмотрю, что брат – начальник! Схлопочешь! Степан поддержал товарища. Обухов наигранно улыбнулся, испугавшись обидевшихся сослуживцев и начал заискивать.

Павел углубился по колено. Митяю не терпелось, похаживал рядом,

крутя барабан нагана. – Копай быстрее, собака! Чего еле шевелишься?

– А ты бы кончину торопил? – вступился Степан. – Сядь, ни

мельтеши, пусть человек подышит перед смертью!

Павел откинул лопату и встал на краю ямы. – Всё! Больше рыть не

стану. Стреляй. Устал я.

Митяй крутанул барабан револьвера и прошёл мимо, напевая что-то под нос. – На! Контра! Именем революции, получи, гад! Прицелившись, на вытянутую руку, стрельнул в плечо. Сделал это в излюбленной манере, чтобы заставить мучиться врага революции, доказывая ненависть к классу эксплуататоров.

Павел пал на колени возле ямы. Схватился за раненное место,

превозмогая боль, пытался подняться, но клонило к земле.

– Стреляй, сволочь, зачем мучаешь! – крикнул он, встав в рост.

Даниил и Степан отвернулись. Вдруг в расположении полка

послышался грохот разорвавшегося снаряда, раздались выстрелы, шум и крики. Митяй бросил взгляд в сторону хутора: – Смотайся, Даня, погляди, что там?

Из-за деревьев не было видно, и тот, как ни странно подчинился,

помчался разведать обстановку. Митяй продолжил казнь, поднял пистолет, нацелился Павлу в голову, желая быстрее закончить, потому, что выстрелы доносились чаще и интерес к любимому делу пропал. Но не успел нажать на курок. Из-за деревьев прозвучал выстрел, и Митяй рухнул на землю. Пуля попала в затылок. Степан успел только передёрнуть затвор карабина и повернуться в сторону стрелка. Упал, сражённый в грудь.

На коне подскочил поручик, которого Павел выручил из плена вместе

с Глебом. Ловко спешился и, бросив поводья, подбежал.

– Живой? – спросил, улыбнувшись.

Павлу стало легче, увидев улыбку храбреца.

В это время белые части большими силами атаковали, а

красноармейцы, свернувшие позиции, находясь в походном состоянии, были настигнуты врасплох.

Даниил подбегал к хутору. Его догнал, верхом на коне, Трофим

Обухов. Крикнул: – Где Митька! Брат где?!

– Там в лесу, Синицына расстреливает, – махнул рукой солдат. —

Что произошло, Трофим Егорыч?!

– Белые прорвались! Иди быстрей, занимай позицию! —

Скомандовал комиссар и поскакал в сторону леса, куда указал боец. Выскочил на поляну, где рыл могилу Синицын и, увидев убитого брата, выхватил из кобуры маузер. Поручик, перевязывая раненого Павла, услышал топот копыт, схватил, лежавший рядом револьвер, и обстрелял приближающегося Обухова. Лошадь комиссара, испугавшись, дёрнулась в сторону и потащила в лес. Офицер стрелял вдогонку, но тот невредимым скрылся за деревьями.

Отряду красных пришлось спешно убегать, чтобы сохранить людей и

орудия. Не было времени на перевод полка из походного в боевое положение. Белым удалось внезапным нападением занять хутор.

Спаситель отвёз Павла в передвижной лазарет, переодев в

запасную одежду. Отважный поручик служил под командованием Глеба, был капитану преданным, надёжным другом. Звали его – Егор Томин. Всю войну шли с Глебом бок обок. Егор не случайно оказался на месте, где расстреливали Павла. Перед наступлением по просьбе Глеба взял языка и был в курсе многого. Томин благодарил бога, что так удачно получилось. Выполнить приказ капитана Синицына, было для него делом чести.

Это Глеб упросил командование раньше планированного начать

атаку. Чувствовал, что брату грозит опасность. Не оставалось сомнения, что его уличили в организации побега. Ротмистру пришлось рискнуть, дать штабу такую информацию, которая заставила генерала Гаранина принять решение наступать не мешкая. Как лично ходивший в разведку, Глеб убедил штаб в целесообразности операции и его послушали. Ему повезло, что в этом бою удалось одержать победу. Случись обратное – трибунала было бы не избежать. Командование отметило заслуги капитана. Он был представлен к награде. Но любое поощрение для него было ниже душевного вознаграждения, которое испытывал, встретив брата.

Глеб навестил Павла в санчасти. Радовался, увидев в бодром

состоянии. Тот быстро шёл на поправку, видимо положительные эмоции помогали. Приподнялся на койке, приветствуя родного человека.

– Лежи, лежи, не напрягайся, – Глеб заботливо подложил подушку

ему под спину. – Хорошо выглядишь, молодец.

Павел молился в душе, видя брата живым здоровым. Улыбался. Глеб

торжествовал не меньше: – Теперь будет всё хорошо. Принёс документы. Подлечишься, отправлю к отцу. С матерью увидишься. Хоть успокоится. Вчера дал папе телеграмму по воинским каналам, что мы с тобой вместе.

Как бы ни радовался Павел встрече, дума о семье не давала покоя. —

Скажи мне, Глеб, – умиление сменилось грустью, – хутор Лесной теперь чей, под каким флагом?

– Там красные, брат. Твой полк… – Глеб вдруг замолчал, осмыслив

сказанное. Покряхтел, будто першило в горле. Сказал это машинально, без всякого упрёка. Павел не придал словам значения. Но Глеб извинился, мысленно приказав себе больше не заикаться о прошлом брата, понимая какую душевную травму может нанести необдуманной речью. Он нежно потрепал брата и, краснея, сказал вполголоса: – Полк Зубавина там квартирует. Но скоро отобьём. Готовится операция. Только это военная тайна, понимаешь?

– Можешь не сомневаться – ничего не слышал, – Павел глубоко

вздохнул. Глеб, будто врач, определил его тревожное состояние: – Говори, что волнует?

Павел напрягся, крепко сжав его локоть: – Я должен участвовать в

этой операции. Необходимо… Семья там.

– Куда тебе! Лечись! Пока не окрепнешь – никаких операций. Отыщу

твою семью. Обещаю. Как хоть жену звать и сына?

– Елизавета Леонидовна. Сына Костиком назвали.

– Прекрасно. А у меня тоже недавно сынишка родился. Только с

Натали не так часто видимся. Скучаю страшно.

– Хорошо бы встретиться, познакомиться… – помечтал Павел, обняв

здоровой рукой шею брата.

– Свидимся ещё, – ответил тот. – Отвоюем Родину, заживём

рядышком. Будем служить, – жёны с детьми ждать.

– Скорей бы. Надоела неопределённость. А знаешь, Глеб? Надо

жён с детьми к бабушке отправить!

– Думал так. Не получается пока. – Глеб ушёл, передав привет от

Томина.

6

Павел быстро встал на ноги. Глеб, как обещал, отправил его к отцу.

Андрей Михайлович в это время находился в Царицыне по службе, и Софья Аркадьевна была с ним. Как верная жена всегда и везде следовала за мужем.

Нелегко было Павлу добираться до родителей, пришлось преодолеть

немало трудностей. Глеб позаботился, справил брату мундир, шинель, и тот с иголочки, в чине поручика явился по известному адресу.

Отца, как всегда, дома не оказалось. Мать встретила радостно, со

слезами. Усадила за стол, приготовила чай.

– Ты ранен, Павлуша? Это серьёзно? – спросила сдержанно.

Павел развеял опасения, убедил поверить, что здоровью ничто не

угрожает.

– Это был кошмар, когда расстались, – тревожно, но с

достоинством, как подобает жене генерала, сказала Софья Аркадьевна.

– Весь год волнуюсь за вас с Глебом и за отца. Какое опасное

нынче время. Андрей Михайлович показывается редко, всё в разъездах, на фронтах. Боюсь, не выдержу, сынок.

– Главное не расстраивайся без причин. Мы живы. Всё будет

хорошо.

Она подливала сыну чай, угощала вареньем, старалась побаловать.

Индийский чай в это время – большая редкостью, был выдан семьям комсостава накануне в виде пайка интендантом города.

Говорили долго. Наговориться не могли. Софья Аркадьевна хотя и

обижалась на Глеба, ругала за то, что мало пишет, имея возможность информировать о себе через отца, но всё же больше жалела, впрочем, так же как и Павла. Ей были важны любые подробности

– Говоришь – вместе служите?

– Да. В одном полку.

– Он провожал тебя?

– Стояли с ним на перроне, пока не отправился поезд.

– Слышала – женился. Мне не писал об этом. Не соизволил просить

родительского благословения, сорванец. Отец узнал от матери. Глеб с женой ведь во Франции отмечали медовый месяц. У него ребёнок?

– Да говорил об этом. Невестку и племянника не видел, – с тоской в

голосе сказал Павел, думая о Лизе и Косте. – Брат зовёт её – Натали. Сына назвали в честь отца – Андреем.

– Прекрасно, – улыбнулась Софья Аркадьевна, – теперь осталось

женить тебя.

Павел поперхнулся, отставил чашку.

– Простите мама… Я тоже женат, – смущаясь, сказал и, встав из-за

стола, поцеловал. – У нас с Лизой сын Костя.

– Вот как? – спокойно отреагировала на новость Софья Аркадьевна.

– Привыкла ничему не удивляться. Хотя сердце чувствовало что-то. – Встала и подошла к камину. На полке, в позолоченной рамке стоял портрет Андрея Михайловича. Софья Аркадьевна взяла его в руки, провела рукавом по стеклу и поцеловала. – Отец будет рад, – подступила к сыну и обняла. – Значит у меня два внука, а я ещё не видела. Как же быстро повзрослел, Павлуша. Но почему не взял жену с сыном? Окружила бы заботой. У нас им было бы легче. Андрей Михайлович обеспечен хорошим довольствием. В суровое, тяжёлое время это много значит. В конце концов, было бы не так скучно бабушке.

Павел не решился говорить матери, что сам не видел ещё сынишку, и

о ситуации, в которой оказался. Знал её характер, не хотел расстраивать сложностью предначертания, от которого тяжело мучился сам.

– Непременно, в следующий раз, приедем вместе, – заверил он мать. – Дорога нелегка. Одному проще было добраться.

– Ловлю на слове. Буду ждать.

Отца так и не дождались. Позвонил в полночь по телефону,

предупредил, что отбывает в поездку, куда не сказал, хотя было и так ясно, что не на курорт. Павел перебросился с ним лишь несколькими словами. Андрей Михайлович сожалел, что не может приехать.

Прожив у матери неделю, Павел собрался уезжать. С отцом так и не

увиделся.

Возвращаться пришлось труднее. Ближе к фронту ситуация часто

менялась. Территории переходили то к красным, то к белым. Угадать направление пути, не владея информацией, было сложно. Дорога грозила опасностью. Легко можно было оказаться на территории врага.

Поезд застопорился на одной из станций. Начальник станции был

извещён по телеграфу о прорвавшемся впереди маршрута неизвестном отряде партизан, и приказал не выпускать состав до особого распоряжения. Пришлось ждать…

Глеб в это время воевал южнее. Про операцию, о которой говорил

брату в лазарете, не выдумал. Его полк действительно атаковал красных в районе хутора Лесного. В бою получил лёгкое ранение в руку, но седла не покинул, помнил обещание, данное Павлу. Бой закончился, населённый пункт был отбит. Глеб с Егором искали дом, в котором по рассказу брата должны проживать его родственники. Разослал подчинённых, озадачив целью, и сам по очереди заезжал в казачьи дворы. После недолгого объезда Томин позвал командира и показал хату, которую искали. По лицу Егора Глеб понял, что произошло неладное. Резво спрыгнул с коня, не смотря на раненую руку, и вбежал во двор покосившейся мазанки. На траве у входа в дом лежали три порубленных тела. Среди них был ребёнок. Закрыв от ужаса лицо рукой, Глеб присел на лавку. – Это точно они? – спросил он уТомина, не в силах без слёз смотреть на жуткое зрелище.

– Да командир, – ответил Егор, – тётка, живущая напротив,

рассказала. У неё хозяйка дома лежит. Увидев, как постояльцев убивают, с ума спятила. Лихорадит её.

Глеб поднялся. На ватных ногах побрёл к бочке с водой. Окунул

голову, словно после тяжёлого похмелья. Томин подхватил его под руку, видя, как командира колотит и покачивает.

Соседка приняла Глеба за мужа Лизы. Плача, сочувствовала.

Капитан сел к столу: – Кто это сделал? – спросил хуторянку.

Пелагея утёрла слёзы и рассказала, что видела. Рассказывала,

озираясь, осматривая присутствующих, боясь не дай бог встретить лица душегуба. Крестилась и плакала: – Перед тем, как стрельба началась, пришли четверо со звёздами на фуражках. Старшего было видно сразу по одёжке. Товарищи комиссаром кликали. Выведали фамилию у Лизочки, про мужа спросили, про вас значит. Потом и началось… Трудно передать это. Не могу вспоминать.

– Говори, всё как есть говори! – твёрдо сказал Глеб, положив на

стол золотой червонец.

Женщина продолжила: – Марфа испугалась, прибежала ко мне. Мы с

ней за забором схоронились, да всё и видели. Комиссар ударил Лизу в лицо, она сынишку выронила. Во дворе это было. Екатерина Петровна кинулась на него. Защищала дочь. Солдат хватил её саблею по голове, она и упала тут же. Старший Лизу бил, кричал, что за брата Дмитрия такая участь. Потом на глазах у матери полосонул клинком ребёночка… Ирод проклятый! И Лизу тоже зарубил. Но, сперва, надругались над нею. Тяжело вспоминать добрые люди, но всё как на духу высказала, – крестилась Пелагея.

Глеб встал. В соседней комнате на кровати охала Марфа.

– Дай ей спирту, Егор, – сказал он – может, отпустит лихорадка.-

Вышел во двор, где ожидали бойцы, попросил у хорунжего закурить.

– Вы же не курите, Глеб Андреевич, – сказал тот, подав портсигар,

но увидев настроение командира, замолчал, чиркнул спичку.

Докурив папиросу, Глеб провёл взглядом по лицам солдат и тяжело

вздохнул. – Поможете, други?

Глеб похоронил родственников на местном кладбище, воздав

почести. Пригласил батюшку для отпевания. Кресты заказал местному столяру с надписями имен и дат.

«Что же брату скажу, – думал Глеб, – это глубоко ранит его душу. Эх

Павлик, Павлуша.»

7

Павел полдня отдыхал на железнодорожной станции. Вышел из

вагона и прогуливаясь, ждал, когда дежурный по станции подаст звоном колокола сигнал об отправке эшелона. Кругом толпился народ, изнывая от неопределённости. Увидел офицера шагающего по перрону с головы паровоза, махавшего ему рукой: – Синицын! Павлуцио! Дружище, ты ли это? – кричал Сергей Рунич. – Сколько не виделись!

– Серж? – удивился Павел. Вот фокус! Едем в одном поезде и не

знаем.

Друзья обнялись, пожали руки, отойдя в сторону, пропустили, идущий

строем караульный наряд.

– А я слышал, у красных служишь, – засмеявшись, сказал Сергей.-

Боронят языки!.. Типун им на них! Какими судьбами? Вижу, ранен? Горжусь, брат, горжусь тобой! Быть раненым в бою – честь для солдата!

– В Царицын ездил к своим, пока рука заживает. Возвращаюсь в

часть. С братом Глебом вместе служим.

– Небось, на полную катушку отдыхал, с барышнями встречался!

Завидую!

– Да куда там с рукой. У матери просидел. Отца увидеть и то не

пришлось.

– Да, брат, время нынче пакостное! Иной раз волком хочется выть.

А помнишь, кадетами дружили? Ну да, что стоим! Встречу отметить надо. Угощаю! Надолго застопорились. Узнавал. Впереди, говорят, банда орудует. Пока не разберутся с ними, со станции не выпустят.

Они зашли в частный подвальчик питейного заведения. Несмотря на

военные события, там звучала музыка, посетители закусывали, вели разговоры. Полно было офицеров. В дальнем углу скрипач теребил смычком инструмент. Звучал еврейский танец. Клубы табачного дыма зависали над потолком. Рунич позвал бойкого паренька, одетого в белую рубаху на выпуск и в тёмную жилетку, заказал принести коньяку и закуску. Шампанское, сказал Павлу пить негоже, вот когда настанет праздник победы, тогда без него не обойтись. Стол был накрыт, друзья выпили. Сергей не останавливался, говорил, шутил, расспрашивал: – Как неожиданно свела нас вновь судьба. Представляешь, Павлуша, три дня назад проехал этой дорогой спокойно, а теперь нате… – красные. Откуда взялись? Ну да ладно, оно и к лучшему, если б не они, может, и не увиделись. Помнишь Пьера Росткова?

– Конечно, как можно забыть. Самым знатным забиякой был на

курсе.

– Погиб недавно, – сказал Рунич. – Алексей Дымов тоже убит.

Сколько уже однокурсников в землю полегло. Выпьем за них.

Скрипач продолжал играть и, проходя по залу, очутился рядом.

Рунич заставил отойти, сказав не время веселиться. Тот уважительно кивнул, ушёл в другую сторону зала.

– Курсанта одного вспомнил, – сказал Павел, – кучерявого, с

параллельного. Тоже на скрипке играл. – Павлу не давал покоя парень, которому даровал жизнь. Хотелось узнать, не ошибается ли, принимая за сокурсника. Когда Митяй Обухов напомнил о рукопашном бое за Болотное, из памяти не выходил его образ. Сергей Рунич был лучше знаком с ним и мог развеять ошибочные галлюцинации. – Заводилой был на всевозможные глупости. Родинка на щеке… Где он теперь интересно?

– Так это Димка Соколов! Он и сказал, что у красных служишь. Вот

сатана! Как был баламут, так и остался! Задам, когда увижу! Часто его встречаю.

«Выходит не ошибся, – думал Синицын. А Соколов выходит,

признал. Хорошо, что не выстрелил тогда… Хотя мог машинально».

– О чём задумался? – спросил Сергей. – Давай ещё по одной. Так

рад, что увиделись.

Синицыну стало грустно от выпитого. Чувствовал вину в том, что был

на чужой стороне, и совесть глодала изнутри. К тому же думал про Лизу и сына.

Часа через три вышли из местного кабака. Серж изрядно захмелел, а

Павла алкоголь почему-то не брал. Видимо нельзя было споить мучительных дум о семье и тягостных переживаний за развалившуюся страну. Мысли трезво осознавали суть происходившего, не расслаблялись уже давно ни на минуту, не давали поблажек самоуспокоенности и неверию в свои силы.

Было начало осени. Погода стояла не жаркая, хотя светило солнце,

но северо-западный ветер обдувал пронизывающе. Павел застегнул шинель, поправил шашку и усадил друга на пустую бочку у стены, припекаемой солнцем. Сам пошёл узнать – долго ли продлится стоянка.

Дошёл до привокзальной площади, свернул к комендатуре на другой

стороне улицы. У служебного подъезда находилась охрана. Посторонних не пропускали. Группа военных во главе с ротмистром стояла возле здания кружком. Курили, о чём-то толковали. Из доносившихся фраз можно было понять, насколько ситуация осложнилась. Офицеры готовились принять бой. Павел хотел подойти, поговорить, как за вокзалом, между путей разорвался снаряд. Офицеры разом присели, прикрывая головы руками. Вдали хлопали выстрелы, строчили пулемёты, послышался гул далёкого «Ура».

– Прорвались-таки, сволочи! – крикнул ротмистр и, прижав рукой

саблю, удерживая фуражку, побежал к комендатуре: – Всем в ружьё! – кричал он. Солдаты выскакивали отовсюду и на ходу, застёгиваясь и поправляя ремни, бежали оборонять станцию. Конный отряд, миновав железнодорожный путь, устремился к балке, пытаясь обогнуть лесополосу и напасть на неприятеля с фланга. Внезапное нападение красноармейских частей ошеломило и привело в панику батальон, призванный защищать станцию. Отправленные в наступление солдаты, вскоре возвращались, отстреливаясь, теснённые более мощной силой.

Павел вспомнил про Сергея и побежал к нему. Тот спал и не

слышал всего, что творилось в округе.

– Проснись! – крикнул Павел и потряс за плечо.

Тот очнулся и улыбнулся: – Извини, старик, в сон бросило. Солнце тут

такое ласковое. Как мамин голос, пригрело. Так хорошо.

– Про маму здорово подметил. Только надо, что-то делать. Красные

прорвались. Вот-вот будут здесь.

– Как прорвались? – пришёл в чувство Сергей, – откуда?

Выстрелы и шум бежавших солдат окончательно отрезвили Рунича.

Он вытащил из кобуры наган, кивнул Павлу: – Вперёд на штурм?!

Тот махнул рукой, показав жестом, что такое решение не годится.

Откинул барабан револьвера, проверил наличие патронов: – Бежим! Не то раздавят, как клопов санитарки.

Забежали в трёхэтажное здание жилого дома и на последнем этаже

по скрипучей деревянной лестнице поднялись на чердак. Через слуховое окно было видно, что происходило на улице. Хорошо просматривалась площадь вокзала, комендатура и стоящий на пути эшелон. Буквально через полчаса красные были повсюду. Выползали из-под вагонов, стреляя из винтовок. Ворвавшись на площадь, окружили комендатуру, оккупировали, не встречая особого сопротивления. Пленных вывели на улицу и выстроили перед зданием. Среди них был и офицер высокого чина.

– Это же Миненков, – узнал генерала Рунич, – его взяли в плен! —

взвёл наган и собрался идти вниз. Видимо, в голове бродил ещё хмель.

– С ума сошёл? – Павел остановил его у самого люка. – советуйся,

прежде чем что-то делать. Зря учили военному делу столько лет? Хладнокровие, смекалка – вот в данный момент наше оружие. Глупость может дорого обойтись. Толку, что пальнёшь раз-два. Живыми сможем принести больше пользы. Умереть не сложно, труднее выжить. Отдавать жизнь просто так – удел глупого неандертальца. – Павел присел на пыльную балку, убедившись, что друг понял и вытер платком вспотевший лоб. Рунич продолжал наблюдать за происходящим. Выстрелы слышались реже. Бой прекратился. В голове Павла не укладывалось, как командиры могли халатно отнестись к профессиональным обязанностям? Ведь предупреждали, что враг близко, и не принять мер?.. «Это не халатность – преступление, – думал он. – Партизаны расстреляют тех, кому не удалось убежать, и исчезнут. Пока придёт помощь, таких дров наломают!»

– Много пленных взяли, – комментировал Сергей, наблюдая в окно.

– Что предлагаете Павел Андреевич?

– Уходить будем, когда стемнеет. К нашим надо пробираться.

Другого – не вижу.

– Бежать? – взбунтовался Рунич. – Бросить всех и бежать, как

последние сволочи? Извини, бегать не привык!

– Тогда застрелись, – хладнокровно ответил Павел – Красные тебя

расстреляют, или сам это сделаешь – разницы никакой. Лично я хочу увидеть сына и желаю, чтобы рос в нормальной Великой России, а не в гадюшнике. И для этого мечтаю с пользой послужить Родине. – Он посмотрел на унывающего друга. – Что можем сделать вдвоём, Серёжа? Ничего. Смотри их сколько. Поэтому предлагаю сидеть и не рыпаться.

Горячка и геройство Сергея, как заметил Павел, исходила от

алкоголя. Но постепенно тот пришёл в себя и больше не предлагал необдуманных действий. Прошло немного времени, и снизу у подъезда дома послышался шум. Громкие голоса и шаги кованых сапог с улицы проникли в коридор и отчётливо слышались на верхней площадке.

– Дом прочёсывают, – шепнул Павел, – возможно и здесь скоро

будут. Надо прятаться.

Друзья осторожно прошли в конец чердака и легли на шлаковый пол

за деревянный щит, прислонённый к стропилам.

– Лучше от пули погибнуть, чем от пыли, позорно и бесславно, —

прошипел Сергей. Они затихли.

Чердачный люк хлопнул, открывшись. Кто-то заглянул, но дальше не

полез. – Кажись никого, – сказал напарнику.

– Кому там быть? – отозвался тот, – сюда не полезут чистоплюи. Там

столько пыли задохнуться можно, мундиры пачкать не станут. Я вот случай расскажу, – засмеялся солдат, потянув дружка за сапог, и принялся рассказывать, как служил в поместье у одного полковника.

Люк захлопнулся и шум, оглашавший подъезд, перекинулся вниз, а

затем и вовсе убрался на улицу. Павел с другом пролежали, не шевелясь, пока не убедились в окончании облавы, пока в коридорах дома вновь не воцарилась привычная тишина. Посмотрели друг на друга и заулыбались. Каждый был чумазый от угольной пыли. Шинели приобрели непонятный цвет.

– Чуть не чихнул, когда эта гнида заглядывала, – сказал Сергей и не

произвольно чихнул.

– Тише! Наверное, за версту услышали. В таких случаях надо нос

тереть, чтобы избавиться от набежавшего желания. Вот так смотри, – показал Павел и тоже чихнул.

– Учитель хренов, – засмеялся Сергей. – Вот, тебя-то, точно весь

дом услышал.

Друзья подкрались к чердачному окну и продолжили наблюдение.

Пленных выстроили в две шеренги возле комендатуры, окружив кольцом. Среди них стоял и генерал. Верхом на скакуне подъехал, видимо, командир партизан, в бурке с красной лентой на папахе и, спешившись, вошёл в круг. Прошёл вдоль строя офицеров и что-то говорил. Потом позвал помощника и отдал приказ, показав нагайкой в сторону поезда. Пленных повели к эшелону. Генерал оставался на месте.

– Куда это их, – прошептал Рунич, – неужели в расход?

Генерала закрыли на складе недалеко от здания вокзала, приставили охранника. Остальных загнали в почтовый вагон, он был первым в составе эшелона.

– Не пойму, что хотят? Почему генерала разместили отдельно?

– Допрашивать будут, – ответил Павел. – Может с собой заберут.

Остальных вероятно расстреляют. На поезде не поедут, впереди наши войска находятся.

– Заперли в вагоне, не найдя другого места, – согласился Рунич.

Стемнело. Вокруг станции продолжалась суета. Откуда-то

появлялись повозки, выстраивались в обоз. Городишко попросту грабился. На подводы грузили муку, продукты, разную утварь. Возле увеселительного подвальчика, в котором Павел с Сергеем были, лежал убитый хозяин, видимо трактирщик противился произволу. Над ним склонился тот бойкий паренёк, что обслуживал.

Из чердачного окна уже ничего не было видно, шум у вокзала притих.

Возня перекинулась вглубь городка, оттуда теперь доносилось бряцанье колёс о брусчатку.

– Пора мотать, – сказал Сергей. – Выйдем и под вагонами на ту

сторону эшелона, а там вдоль состава и к лесу.

– Поезд бы угнать, – прошептал Павел, – сколько там наших в

вагоне?

Глаза Рунича засверкали азартом. Воодушевлённо хлопнул Павла по

плечу. – А это идея! Пока варвары шумят телегами, можно попробовать. – Оставить один вагон, – остальные отстегнуть, чтобы легче скорость набрать.

Друзья переглянулись, понимая друг друга без слов, горевшие

отвагой, покинули чердак.

– Машиниста бы надо, – сказал Павел.

– Без него обойдёмся, – уверенно заявил Сергей. – Я эту технику

знаю, приходилось общаться. Ничего сложного нет, лишь бы проникнуть в кабину.

– Иди под вагон, – руководил Павел. – Убери постового. Постарайся

без шума. Клинком работай. Оцепи вагоны и жди. Если у меня не выйдет, – жми один.

– Что надумал? Надо идти вместе.

– Попробую забрать генерала.

Долго не рассуждали, коснувшись лбами, как бы простившись,

разбежались.

Небо заволокло тучами, заморосил дождь, усиливая ночную

темень. Природа будто решила помочь бесстрашным офицерам. Раненое плечо ныло, но Павел не обращал внимания, ведь рисковал головой. Спланированный манёвр был опасен, но поставленную задачу считал делом чести. Обнажил саблю и приблизился к складу. Обошёл его со стороны железнодорожных путей. Усиливающийся дождь приглушал шаги. Часовой прижимался к двери, укрываясь от бегущих струй с козырька. Собравшись духом, в три прыжка, Синицын, оказался возле него и скользнул саблей. Часовой бесшумно сполз вниз. Обшарив его, Павел нашёл ключи от замка.

– Господин генерал, – позвал, войдя в темноту. – Я поручик

Синицын, пришёл за вами, можете мне доверять. – Спичкой осветил лицо. Генерал смело подошёл. Не трусил, был спокоен. – Что должен делать, поручик? Приказывайте генералу. Готов подчиниться, ибо не знаю ситуации.

Павел подал генералу револьвер. – Идёмте к паровозу, нас ждут. —

Сунув саблю в ножны, взял винтовку караульного.

Они шмыгнули под вагон и оказались на другой стороне состава.

Было тихо, и Павел понял, что Сергею удалось снять охрану у паровоза. Добежав до головы состава, увидели высунувшегося из кабины Рунича. – Павел, ты?

– Гони Серёга, – крикнул друг, помогая генералу взобраться по

ступенькам.

Послышались выстрелы. Кто-то сыграл тревогу, обнаружив убитого

охранника и исчезнувшего из-под стражи важного пленника. Сергею удалось подчинить себе, стоящий под паром, котлоагрегат. Паровоз пыхнул облаком и двинулся с места, набирая обороты. За ним, ругаясь, бежали мужики и палили из винтовок. Павел отвечал на выстрелы, высунувшись из окна. Пуля сбила фуражку. – Чёрт, совсем новая, – пожалел он.