Текст книги "Флуктуация"

– Не высовывайся! – закричал Сергей. – Моли бога, что голова

осталась! – Он ловко бросал в топку уголь, генерал помогал, открывал и закрывал люк.

Пули свистели, отскакивали от железа, заставляли невольно

вздрагивать, пригибаться.

– Фара, почему не горит? – спросил Павел.

– Чтобы поганцам меньше было видно! – ответил Сергей.

– Вдруг рельсы перекроют?!

– А какая разница?! Мгновенно не затормозить! Остановимся —

убьют. Лучше не думать! Выхода другого нет!

Павел осторожнее стал высовываться из кабины. Поглядывал назад.

По вспышкам из стволов, определял расстояние до преследователей. Им было нелегко догонять ночью на лошадях, а когда паровоз влетел в лесную зону, погоня прекратилась.

– Оторвались, – обрадовался Павел. Включи свет, Серёга!

Прожектор, встроенный в лоб паровозу, осветил линию. Синицын

глянул в конец состава. – Два вагона тащим?

– Специально оставил два, чтобы офицеров не поубивало. Знал,

что вдогонку начнут палить.

– Молодчина! – похвалил друг. – После пыльного чердаке, гляжу,

лучше соображать стал!

8

Паровоз с двумя вагонами благополучно прибыл на станцию, где

хозяйничали деникинцы. Дождь усилился. На перрон выбежал начальник вокзала с охраной. Заметив спрыгнувшего с подножки генерала, побежал к нему, не смотря на ливень. Предложил Миненкову плащ– палатку и скорее войти в помещение. Генерал отмахнулся, велел позвать рабочих:

– Открывайте вагон, да быстрее.

Павел с Сергеем мокли вместе с военачальником.

– Выходите господа! – кричал Рунич, находившимся в вагоне

офицерам. Те недоверчиво отнеслись к призыву. Были в замешательстве. Не представляли, кто и куда привёз. Но увидев генерала, весело попрыгали из вагона.

Миненков связался со штабом, приказал немедленно навести

порядок на захваченной партизанами станции, на которой чуть не расстался с жизнью. Он благодарил спасителей, приказал адъютанту записать фамилии героев, обещая непременно наградить смельчаков по заслугам.

Поутру Павел и Сергей отправились дальше. Полки, в которых

служили Рунич и Павел находились по соседству. Доехав до места, друзья простились, обещая чаще видеться. Глеб встретил брата в чине майора.

В кругу избранных Глеба числился ещё один верный старинный друг

Терентий. Много лет честно служил при нём денщиком. Не раз спасал ему жизнь незаменимый, отважный телохранитель и помощник. Пребывал в зрелых годах, но был проворен, мудр, хитер, когда нужно, и ко всему, метко стрелял. Оберегал Глеба, заботился, и тот платил тем же. Ни разу дворянин не повысил голоса на трудолюбивого выходца из крестьянской семьи, по сути, своего слугу. Всегда внимательно выслушивал советы и часто придерживался толковых позиций старика, проверенных практикой, испытанных жизнью.

Глеб познакомил Павла с дядькой, как порой называл Терентия.

Велел впредь служить младшему брату, быть постоянно при нём, охранять, оберегать. Поначалу Терентий ревностно отнесся к тому, что Глеб отодвинул его от себя. Но вскоре сдружился с Павлом. Успевал угождать обоим братьям. Куда бы теперь Павел не отправлялся, всюду, как тень, за ним следовал этот обаятельный пятидесятилетний мужик.

В перерывах между боями, Павел навещал Сергея, да и тот

заскакивал иногда. Однажды при встрече в расположении полка Рунича, к друзьям подошёл тот самый Дима Соколов. Увидев Павла, заметно взволновался. Поздоровались, но Димыч не вспоминал курьёзного случая, когда его пощадил красноармеец похожий на Павла.

– Ну что, баснописец?! – поругивал Рунич Соколова. – Вот он,

красноармеец Синицын, перед тобой, в чине поручика! А скоро будет капитаном! Миненков обещал повышение! Слово генерал всегда держит!

– Ладно, с кем не бывает. Спутал, каюсь. Уж так был похож, —

отбивался Димка, – но всё равно загадочно посматривал на Павла.

Друзья много шутили. На войне любая добрая шутка и песня на

привале заменяли успокаивающее лекарство. Без юмора в тяжёлых походах можно было свихнуться. Весёлость в коллективе отрезвляла, улучшала настроение, придавала силы до нового душевного истощения.

Павел уже не стремился в хутор Лесной. Глеб отговорил туда

наведываться, сказав будто не нашёл там Лизу и сына, соврал, что те переехали в другое место. Хотя это было жестоко с его стороны, но Глеб считал, что будет намного хуже, если посвятит брата в историю. Пока идёт война, ложь порой дороже правды. Тяжёлая истина может ожесточить, озлобить, подорвать внутренние силы, и принести не поправимый вред. Павел, конечно, горевал, но в итоге смирился с переживанием, надеясь, что семья в безопасности и всё равно, рано или поздно отыщется. Вскоре пришёл приказ о награждении его Георгиевским Крестом, и старые погоны он сменил на новые.

– Эка даёшь! – поздравлял Глеб, – скоро меня в звании

перещеголяешь. Герой оказывается. Почему сразу брату не похвастал. Рад и горжусь. От отца поздравление передаю. Старик тобой доволен.

Награждение Павла праздновали всем полком. Звучали похвалы,

тосты, гремела музыка в исполнении полкового оркестра.

Но бои продолжались, становились ожесточённее. Новая власть

наращивала силы, шла бурная агитация населения. На сторону Красной Армии переходило много дезертиров, её ряды пополнялись беднотой. Белую гвардию теснили к морю, она отступала, теряя авторитет в глазах населения, оставляя занятую территорию.

В июне месяце, после изнурительного похода, уходя от

превосходящего противника, полк которым командовал уже полковник Глеб Синицын, отдыхал, расположившись в одной из станиц, неподалёку от хутора Лесного. Павел сидел возле ночного костра вместе с солдатами и нет-нет да посматривал в сторону, куда непонятной силой тянуло. Ему воображалось, что там по-прежнему ждёт любимая жена. Представлял, как подходит к дому, видит Лизу, а навстречу выбегает сынишка и кидается на руки с весёлым криком… Как скучал, ждал он желаемого дня свидания! Задумчиво глядел на догорающие угли, а душа страдала, и казалось, клокочущее от боли сердце, разносило кручину далеко, далеко.

– Что пригорюнился? – подсел к нему Глеб. – Шёл бы отдохнул пока

спокойно. Когда ещё придётся выспаться? – закурил от углей. Он начал курить с того дня, когда похоронил семью брата.

– Не хочется. Ночь дивная, миром пахнет.

– Миром… – задумчиво произнёс Глеб. – Промахнулись мы,

господа… Недодумали… А должны были переиграть… Мы же профессионалы! А лапотники – нам по морде! Обидно. Неужели зря кровь пролита?

– Негоже слышать такие речи от командира, – сказал Павел, глубоко

вздохнув. – Не впадай в пессимизм. Должен воодушевлять, а не заупокойную петь. Не раскисай. Когда разуверишься в правоте, – дело – дрянь. Ты ж волевой человек.

– Спасибо за науку. Успокоил. Но ведь не железный? Могут быть

минуты слабости? – Глеб бросил окурок и встал. – Пойду, отдохну. Да и ты не засиживайся.

– Дай папироску, Глеб?

– Вот те, на, – удивился тот. – Только что меня настраивал… А сам?

сопли повесил? Вот и будем друг другу оптимизм повышать! – Достал портсигар и подал. – На. Кури. Завтра вернёшь.

Мысль, пришедшая Павлу у костра, серьёзно привязалась. Часа два

подремал и рано, когда свет только начал пробиваться, собрал коня в дорогу. Терентий вышел к нему. – Куды, господин хороший?

– Отдыхай, Терентий. Скоро буду, – сказал Павел, поглаживая

«Графа».

– Нет уж, поеду с тобой. Вдвоём всё веселей.

Вывели коней под уздцы за расположение части, чтобы не разбудить

спящих и, пройдя посты, поскакали по наезженной дороге.

– Куды хоть едем, Павел Андреевич? – не терпелось узнать

Терентию.

– В Лесной, – сухо ответил тот. – Может, найдётся зацепочка. Узнаю,

где обитают мои…

Терентий догадался, куда собрался господин, знал, что там ожидает,

сам устанавливал на могилах кресты. Но молчал и ехал рядом, думая: – «Пусть камень с души сбросит. Когда-то же всё равно придётся узнать. А выберется ли ещё случай побывать в этих местах и поклониться родным?»

Добрались до хутора, когда небо было тёмно-голубым. Все ещё

спали, лишь петухи во дворах драли глотку.

– Вот тот дом, – указал Терентий, видя заколоченные в нём окна.

Павел подозрительно посмотрел, почувствовав недоброе.

– Не буду врать, Павел Андреевич, – с прискорбием сказал дядька, —

бывал здесь с Глебом Андреевичем.

– Почему окна забиты? – спросил Павел.

– Не живёт никто. Видимо, умерла хозяйка.

Слезли с коней, привязали поводья возле калитки.

– Проходи, проходи, Павел Андреевич, – приглашал Терентий,

словно хозяин. – Здесь жили твои родненькие. А теперь иди за мной, провожу. – Он повёл через двор в сторону кладбища.

Павел вздрогнул, уставился в грустное скорбящее лицо Терентия.

– Прости, Глеба Андреевича, что не сообщил. Не хотелось ему

раньше времени отравлять твою душу. Схоронили мы их чин по чину, по нашим христианским обычаям. Глеб всё сделал, как надо. – Терентий перекрестился.

Побледневший от ужасного известия, Павел увидел могильные

кресты. Сердце застучало, как молот, глаза помутнели. Упал на колени, прочитав надписи, родных имён. Дикий стон раздался из его уст. Схватившись за голову, словно застыл, глядя на могилу сына. Скупые слёзы стекали по щекам. Не всхлипывал, не рыдал. Рыдала душа, не умещавшая страшную боль. Всходившее солнце пробило лучом бледный небосвод. Терентий переживал неподалёку. Помолился и, подойдя, коснулся плеча. Павел встал и, поклонившись, спросил:

– Как это случилось?

– Соседка расскажет, Павел Андреевич. Всё видела.

Пелагея в это раннее время уже не спала. Слышала, как к дому Марфы подъехали всадники. Пригласив Павла в дом, поведала как Глебу о случившейся трагедии: – Вот и Марфа померла, – вздыхала Пелагея, – недели не прожила после этого. На руках у меня так и покинула этот свет в безумстве.

Павел вытащил деньги, что были при нём, и подал хозяйке. —

Присмотри тётка за могилками… – горло перехватило спазмом. Кашлянул и, глубоко вздохнув, сипловато продолжил, – потом заеду, отблагодарю.

Теперь он знал убийцу. Сжимая кулаки, нарастала ярость. В мыслях

являлось подлое лицо комиссара и хотелось раздавить его как ядовитого паука.

– Простите любимые, – говорил Павел у могил перед отъездом.

Простите, что не уберёг. Клянусь! Отомщу за ваши муки. Не успокоится душа, пока не разыщу чудовище.

Всю дорогу назад Павел и Терентий не проронили ни слова. Глеб

встретил, ругая за самовольную отлучку, но, увидев объяснительный жест дядьки, понял, куда и зачем ездил брат. Виновато подошёл, обнял.

– Прости. Хотел, чтобы думал о них как о живых. Язык не

поворачивался сказать.

Павел прижал воспалённый лоб к щеке Глеба, прошипел на ухо:

– Береги хоть ты себя. А то не выдержу…

Они долго стояли обнявшись. Окружавшие сопереживали, замолкая, передавали молчание другим, проходившим рядом.

9

Сумасшедшая злость, желание отомстить переполняли душу. В

каждом бою Павел всматривался в лица врагов, желая увидеть кожаную фуражку комиссара и произвести суд, считая вынесенный приговор справедливым и правильным. Врывался на коне, где было опасней, рубил налево и направо, сокрушал противника, входя в раж. Терентий не успевал поглядывать за ним. Часто в рискованные моменты выручал метким выстрелом из карабина. Ругался: «Смерти ищет, гадёныш!» Но не оставлял Павла ни на секунду, следил, где бы не находился.

В одном из сражений, полк Глеба разбил позиции будёновцев.

Красноармейцы отступали. Небольшой отряд, отделившийся от основных сил, закрепился в населённом пункте и вёл ожесточённое сопротивление. Чтобы выбить красных из жилого района Глеб отправил туда эскадрон драгун. Павел вызвался идти с ними. Во время сражения признал ординарца Зубавина – Ивана Хохлова. Кровь взыграла. Дальше увидел самого командира Сидора Борисовича, того кто отдал когда-то приказ о расстреле. Капитан отчаянно пробрался к нему, в надежде засечь поблизости и комиссара. Когда скрестил саблю с главой отряда, тот признал его: – Синицын! Живой? – выкрикнул, отражая удары клинка ротмистра.

Неожиданно сбоку атаковал Хохлов, заметив, что командир в трудной

ситуации. Отмахнувшись от натиска, Павел увильнул от боя, пустив коня в галоп. Тот вынес на свободное место, увлекая за собой врагов. Приготовился сразиться с двумя. Иван Хохлов тоже признал бывшего сослуживца: – Что, иуда, до ротмистра дослужился?! Сволочь деникинская!

Но Павел не отвлекался на разговор, был предельно сосредоточен.

Ловко выбил у Хохлова саблю и, промчавшись мимо, со всей откровенностью ударил Ивана саблей плашмя по спине, да так сильно, что у того треснула гимнастёрка, и брызнула кровь. От хлёсткого удара тот упал с коня, а Павел уже дрался с Зубавиным. Зная манеру ведения боя красного командира, внимательно следил за его левой рукой. Тот был мастак на хитрые штучки. Любил выхватывать пистолет в трудную минуту, который прятал сбоку седла. Стрелял противника в упор, во время сражения, когда тот превосходил в силе. Это был коронный приём Сидора Борисовича. Заметив, что Зубавин схватился за наган и попытался поднять руку, чтобы выстрелить, Павел нанёс отвлекающий удар, и, отведя клинок в сторону, резким движением, как бритвой срезал ему кисть. Окровавленная длань вместе с пистолетом отлетела в траву. От боли Зубавин выронил и саблю. Павел замахнулся, чтобы срубить голову, но, увидев испуганные глаза бывшего командира, опустил клинок и помчался прочь, шлёпнув его коня плашкой по крупу. Конь Зубавина шарахнулся в овраг и скинул седока наземь.

Павел искал по полю битвы Обухова, высматривал его знаменитый

кожаный головной убор со звездой. На краю хутора завязалась драка, и капитан поспешил туда. Возле приземистой хаты все-таки опознал знакомое лицо. Обухов был одет в обычную солдатскую гимнастёрку без головного убора и не отличался от простых бойцов.

«Хитрый, гад, – подумал Павел. – Маскируется, значит боится».

Пришпорил коня. Приблизившись, скомандовал хорунжему,

сражавшемуся с комиссаром: – Оставь нас!

Пискарёв послушался, и Синицын принял бой на себя.

Трофим Егорович паниковал, увидев кровного врага, и решил удрать, развернув коня. Павел бросился догонять, но чей-то выстрел со стороны сразил его коня. Падение оказалось удачным. Не растерявшись, он вскочил на ноги. Обрадовавшись случившемуся, Обухов натянул поводья и, развернувшись, направил скакуна на Павла, желая сразить на ходу. Выстрел Терентия прервал замысел злодея. С трудом прорвавшись за опекуном, оказался, как всегда вовремя. Сначала потерял его из виду, ведь тот метался из одного места в другое, и когда увидел нависшую опасность, рука не дрогнула. Хотел снять выстрелом седока, но вспомнил запрет Павла и догадался, что это тот самый, кого ищет господин. Лошадей старик любил, было жалко, когда погибали, но жизнь, кому служил, цены не знала… Конь комиссара рухнул, увлекая за собой хозяина. Обухов поднялся быстро и, схватив саблю, выпустившую из руки в момент приземления, прихрамывая, пошёл на Павла, выплёскивая весь словесный поток желчи. Крыл предателя Синицына последними словами, пытаясь воздействовать на лютого врага психологически. Павел не поддавался на провокацию, как всегда был хладнокровен. Знал – спокойствие в бою многого стоит. Так учили мудрые учителя.

Капитан с Комиссаром продолжили поединок, перемещаясь к ограде

дома. Обухов помнил сноровку соперника, и всё время отступал. Обороняясь, убегал. Старался использовать любое препятствие, попадавшееся на пути. Боялся открытого боя.

Не сомневаясь, что телохранитель – Терентий, где-то рядом, за

спиной, зная его активное желание – посодействовать из-за угла, Павел громко крикнул:

– Дятька, не стреляй! Он мой!

Обухов забежал в пустующую хату, надеясь там чем-то защититься

от виртуозного беляка. Запускал в ход бытовую утварь, швырял, что попадалось под руку: табуретки, посуду, двигал стол, оборонялся лавками. Но это не помогло. Павел смог обезоружить его. Выбил саблю. Обухов прижался к стене. Истерически захохотал, схватив ухват.

– Гнида белогвардейская, – вопил в гневе, – жалко, что тогда сам

тебя не шлёпнул! Слышал бы, как жена твоя пищала, когда мы её…

У Павла не выдержали нервы. Перерубил ручку ухвата, у самых

пальцев и взмахнул над головой булатным клинком. Но неожиданно возле дома взорвался снаряд. Стена хаты рухнула, посыпалась глина. От разрушения крыши полетели брусья, палки. Поднялась пыль. Павел отлетел под стол, получив в плечо удар увесистой доской. При падении сильно ударился головой и потерял сознание. Его завалило мусором. Очнувшись, шевельнул руками, ногой. Движения сковывала лежащая на нём увесистым слоем куча саманной крошки. По щеке текла кровь из рассечённой на голове раны. Постарался освободиться от пыльных обломков и встал на ноги. Достав из кителя платок, прижал рану. Оглядел завалы, надеясь увидеть комиссара. Но Обухова не было.

– Ушёл гад, – прошептал с досадой.

Вскоре появился Терентий. Разгребая себе путь, ворчал и

пробирался к Павлу.

– Живой! Слава богу! – обрадовался опекун. – Павел Андреевич, дай

перевяжу скорее, голубчик мой.

– Где комиссар? – первым делом спросил Синицын.

– Да утекал вражина. Поймал коня убитого хлопца, прыгнул и в

кусты. Кабы разрешил, так и стрельнул бы его, будь он неладен.

– Нет, Терентий, никогда не поддавайся соблазну. Только я это

должен сделать, только я.

– Чего не понять. Уж понимаю.

Бой закончился. Красные отступили. В хутор вошли обозы полковника

Синицына. Уставшие бойцы приваливались на траву вдоль дороги, кто залезал на телеги. Неутомимые собирали трофеи, брошенные неприятелем. Отдыхающие, обсуждали итоги боя.

– Господа! – крикнул корнет, ведя пойманных жеребцов за узды. —

Кто-то клешню командиру красных отделил от руки!

– С чего взял? – не поверил хорунжий.

– Так вот она и вместе с ней пистолет именной и часы с надписью.

Любопытные обступили корнета, подшучивая.

– Левая, – посмеялся прапорщик Измаилов, – теперь нечем будет

вилку за обедом держать, ножом придётся кушать.

Солдаты рассмеялись.

– Они не приучены к этикету, зачем им вилки и ножи, привыкли

ложками да руками жрать, – выкрикнул кто-то из толпы.

– Зря смеётесь, господа, – усмехнулся подпоручик, – у него,

благодаря большевистским идеям, другая на этом месте вырастет, как у Змея Горыныча голова.

Глеб подошёл к весёлой толпе, любопытствуя, радуясь, что бойцы,

истрёпанные боем, не сникли, находят время веселиться. Для командира дух солдат это главное.

– Вот, господин полковник, решаем, кому что достанется, – шутил

прапорщик.

Глеб посмеялся со всеми, а подошедший Терентий похвастал,

приглаживая бороду: – Это Павел Андреевич, загребало оттяпал! Я видел!

Павел сидел у полевого лазарета с забинтованной головой, потирая

грудь, болевшую от ушиба.

– Ребра-то целы? – подойдя, поинтересовался Глеб.

– Вроде целы. «Графа» потерял. Жалко. Сроднился с ним.

– Я пятерых коней уже сменил. Не переживай. – Глеб предложил

закурить, и зажёг спичку. – Правда Терентий говорит? Командиру руку ты отстегнул?

Павел с укором взглянул на брата, убрав папиросу от горевшей

спички. Тот не ожидал такой нервозности. Пока смотрели в глаза друг другу, спичка догорела, обожгла пальцы. Глеб поджёг новую. Павел подкурил и отвёл глаза: – Мне не приятен этот разговор. Другой темы нет?

– Извини. Не следовало спрашивать. Война калечит души, делает

чёрствыми, безжалостными… Но думаю, это пройдёт…

Курили, молча, думая о близких. Но вслух высказывать мысли никто

не хотел.

– Через час выступаем, – сказал Глеб, докурив. – Сможешь ли в

седле? А то в обозе езжай?

– Всё равно, – ответил брат. – Опять отступаем?

– Что поделаешь, приказ. Командующий решил объединить полки,

оставшиеся от дивизии, пополнить новыми силами и попробовать соединиться с Врангелем. Его войска отрезаны сейчас от нас и просят помощи.

– Не люблю отступать. Наступать веселее, – сказал Павел, проведя

рукой Глебу по щеке. – С женой-то и сыном когда виделся последний раз? Ведь были недавно в тех местах. Не заехал даже.

– Неужели, Павлик, не видишь? Нельзя ни на минуту отлучиться.

Ситуация меняется каждый день. Не могу бросить полк. Хотя, что от него осталось?

– Меня бы послал. Привет передал бы, гостинца племяннику

привёз, с женой познакомился. Ни разу ведь не виделись. Она, наверное, у тебя красивая. На простушке не женился бы? Скажи? – развеселился и шлёпнул полковника по шее.

– Ах, сопля зелёная, – Глеб ответил подзатыльником.

– Не бей по голове, дурак! – вспомнив детство, стали гоняться друг

за другом, стараясь нанести как можно больше шлепков. Глеб поймал Павла за ремень и, обхватив, приподнял.

– Стой не дави, – завопил тот, смеясь. – Грудину совсем помял!

Мало по ней бревном досталось?

Глеба позвали. Подобрав фуражку, направился к собиравшемуся

обозу, но вспомнив фрагмент боя, вернулся: – Помнишь Васю Зотова? Эту фамилию на всю жизнь выучил. Томин наказал его. Застрелил сегодня.

– Видел, – ответил Павел. – Только вот я Обухова упустил. Как змея

ползучая! Но всё равно достану, где бы, ни был! На могилах поклялся.

10

Красные войска перешли в наступление по всем фронтам. Силы

были неравные, и белая гвардия продолжала отступать. Белогвардейцы не могли не понимать, что близится конец и уповали только на помощь Антанты. Сергей Рунич и Дмитрий Соколов воевали уже в объединённом полку у Глеба. Их родная часть была расформирована.

Оставаясь верным присяге, полковник Синицын вёл, измотанных

боями солдат, к морю. За последние трое суток спать почти не пришлось, ездовые дремали в седле. Впереди показалась станица.

– Егор! – позвал Глеб Томина, – вышли разведку. Пусть оценят?..

Пятеро всадников ускакали вперёд.

– Всем стой! – скомандовал полковник.

– Стой! – продублировали приказ несколько голосов, передавая по

цепочке.

Павел с Руничем подъехали к командиру. Тот просматривал в

бинокль окрестности населённого пункта.

– Никого не видно. Подозрительная тишина. Подождём разведку.

Те вернулись быстро и старший группы прапорщик Мелков

отрапортовал: – Чисто, нет никого, господин полковник. По всей станице проехали!

– А за околицей смотрели?

– Спросили у деда, сказал, что были недавно красные, но ушли.

Полковнику не понравился доклад: – Вы, Мелков, разведчик, или кто?

Разведчик не должен никому верить! Тем более слушать каких-то стариков и старух. Вы лично должны были обследовать местность!

– Головой ручаюсь, господин полковник, нет там никого! -божился

прапорщик.

– Не будем рисковать, зайдём одним отрядом, обследуем ещё

разок, – предложил Павел. – Быстро вернулись. Что можно увидеть за это время? Не доверяю крикуну.

– Прав, братишка. Бери отряд и проверь хорошенько. Будем ждать

сигнала.

– Слушаюсь! – по уставу ответил Павел и, забрав с собой Рунича,

Соколова, с небольшим отрядом двинулся к станице.

Терентий ковылял на лошади позади всех. Дядька не стал въезжать

в станицу по улице, свернул – осмотреть тыл.

Скирды и стога показались подозрительными. Острым мужицким

взглядом определил подвох. Крестьянский сын с детства разбирался в тонкостях сельского бытия. Потом уже, когда повзрослел, отец отдал его в генеральскую семью батрачить. И прижился там. Хозяева хорошо относились. Был смышленым, проворным юношей, справлялся по хозяйству, конюшню содержал в чистоте и порядке. Другой жизни, как прислуживать, Терентий не знал, да и знать не хотел. Где бы ни жил, к нему относились уважительно, почтенно, и он старался отрабатывать исправно, чтобы держать свой холопский авторитет. Впоследствии пристал к Глебу и служил исправно много лет.

«Кто ж так стожки ставил», – думал, проезжая мимо. Заметил, что

старенькие, а сложены недавно. Остановился, прислушался. До слуха донёсся явный чих из дальней скирды. Терентий сообразил, в чём дело. Развернул коня, помчался догонять своих. Выскочил на улицу, по которой двигалась дружина Павла. Синицын оглянулся, услышал топот и увидел скачущего в пыли во всю прыть Терентия, размахивающего руками.

– Стой! – приказал ротмистр. – Дядька взволнован.

– Павел Андреевич, засада! – доложил старик, догнав отряд. – По

всей окраине в стогах прячутся! Уходить надо. В капкане окажемся. Глеба Андреевича надобно предупредить.

Павел и Сергей переглянулись. Давно научились понимать друг друга

без слов. Сергей вытащил ракетницу и выстрелил в воздух. Это был знак опасности.

– Вперёд! – скомандовал Павел и повёл людей за собой.

Увидев красную ракету, Глеб сообразил, что Павел с отрядом в

западне, и принял решение уводить полк на удобную позицию, боясь, на открытой местности оказаться в гибельном кольце.

– Головой он клялся, институтка! – выругался Глеб Андреевич на

прапорщика Мелкова. – Уйди с глаз долой! – Вскочил на коня, объявив тревогу, и поскакал к голове обоза. – Полк в ружьё! Приготовиться к бою! – командовал он.

Павел понимал, что нужно скорее выводить отряд из станицы, иначе,

завязнут в бою и попадут в окружение. Но выходить по той, же дороге было поздно, путь был отрезан, в них полетели пули.

– Вот туды нужно бежать, Павел Андреевич! – подсказал Терентий,

как тень, следующий за капитаном. – Там свободней, я заметил! На скорости надо, одним махом и в лес. А то всех почикают пулемётами!

Павел одобрительно кивнул и, перемахнув на коне плетень, через

дворы и огороды, на полной скорости, вывел отряд за границу селения, рубая на ходу неприятеля, не ожидавшего смелого манёвра. Синицын оглянулся, остановил коня, когда были в безопасности и видел в бинокль, как батальоны Глеба занимали позицию для обороны. Красные подтягивали силы, и было ясно, что пытаются окружить.

– Может, обойдём по балке и с фланга ударим? – советовался

Сергей с Павлом, – нужно помочь Глебу.

– Согласен, – ответил Синицын.

Попытались обойти стороной позиции красных, делая большой круг,

огибая лес. Красноармейцы заметили, разгадали замысел. Встретили пулемётным огнём, отрезав путь, лишив возможности помочь частям Глеба. Красная конница начала преследовать отряд Павла. Вступать в бой не было смысла, разве что погибнуть всем на поле сражения. Павел принял решение уходить, – спасти оставшихся людей. Сергей Рунич был ранен, с трудом держался в седле. Пуля пробила ногу. Уставший, потерявший много крови, делал невозможные усилия, чтобы не отстать от отряда. Димка Соколов держался рядом, стараясь контролировать его состояние, но Сергей отмахивался от помощи: – Что тут маячишь? Скачи со всеми. Павлу помогай, не нужна нянька.

К исходу дня отряду Павла, всё же удалось оторваться от погони.

Измотанные быстрой ездой, под пулями, потерявшие многих бойцов, сделали привал. Немного отдышавшись, Павел попросил Терентия пересчитать людей.

– Глотни вот сперва немножко, – протянул фляжку заботливый

мужик, – легче станет.

Тот послушался старика: – Сергею на ногу оставь, – сказал хриплым

голосом, отпив пару глотков. – Ему перевязки надо чаще делать.

– Отдохни, не сумлевайся, позабочусь о нём.

– Ты не ответил на вопрос, Терентий.

– Мало осталось, Павел Андреевич, мало. Пятнадцать будет, как

посчитал. Из них семь с ранениями, но лёгкими, тяжёлых нет.

– Пятнадцать, всего пятнадцать? – с горечью повторил Павел и

закрыл глаза от усталости.

Воины отдыхали, только Терентий, был на ногах, считая любые

хозяйственные хлопоты в отряде прямой обязанностью. Перевязал Сергею ногу, дал вовнутрь обезболивающего средства, отвязал сидор от седла, вытащил, что требовалось и, разведя костёр, занялся кухней.

– Поражаюсь тебе, дядька, – сказал Павел, – откуда силы? Молодых

в выносливости преуспеваешь.

– Порода, – ответил Терентий. – Дед и отец такими же были. Деду

под девяносто было, а дрова рубил, плотницкие дела выполнял. Привычный, не могу без дела сидеть. С детства приучен к труду.

– А стрелять метко, где научился? Глаз-то у тебя хорошо цель

берёт.

– Глеб Андреевич пристрастил, дай ему бог удачи. На стрельбы

частенько брал. Иногда на спор, на интерес соперничали.

– И что, выигрывал у брата?

– Бывало, по всем статьям опережал, – похвастался Терентий,

пробуя варево. – Вот и готова каша. Надобно всем силов набраться. Эй, ребятушки, давайте подтягивайтесь сюды, трапезничать будем.

Полк Глеба, принявший бой с превосходящими силами, был

разгромлен начисто. Весь обоз, брошенный на дороге у станицы, захватили красные. Белогвардейцев взяли в кольцо, но сдаваться никто не желал. Солдаты погибали один за другим, и когда людей осталось совсем немного, полковник решил вырваться из окружения и спастись бегством с теми, кто уцелел. Глебу удалось это сделать, так же как и Павел с немногочисленным отрядом скрылся в лесах.

11

Осенью двадцатого года война была почти закончена. Красная Армия

ликовала победу. Остатки недобитых белых частей небольшими отрядами скрывались, где придётся. Иногда делали набеги на поселения, огрызаясь, скаля зубы, но это были уже не смертельные укусы для укрепившейся советской власти. Много белогвардейцев подалось за кордон, не желая мириться с тем, что творилось на Родине, не принимая Россию, которую предложили большевики. Иные согласились с новой властью, переходили на сторону победившего народа.

Павел с маломальским отрядом отсиживался в лесу. Понимал, что

всё закончилось и во имя идеи биться бесполезно. Долго обдумывал, как поступить, оказавшись в западне. Однажды собрал людей для серьёзного разговора. Считал, что больше не имеет морального права руководить. Предложил разбежаться. Верил, что друзья выслушают, поймут и поддержат, верное во всех смыслах предложение.

– Вы храбро сражались, – сказал, потупив взор. – Но, что можно

сделать немногочисленным войском, когда военачальники сложили оружие. Надо признаться честно – проиграли войну. Не потому, что струсили или слабые духом. Враг сильнее. Надеюсь, уверен, что наше дело вскоре возобновится. Белое движение не умрёт! Сейчас на стороне врага народ. Поэтому сильнее. Рано или поздно освободим Родину от хаоса. Это произойдёт, поверьте. Хочу сказать, братья, – я вам больше не командир. Просто друг. Держать не стану. Поступайте, как велит сердце и подсказывает разум. Есть возможность эмигрировать, но всем вместе не достичь цели, нужно пробиваться по одному, хитрыми козлиными тропами, сменив мундир на другие одежды. Вы теперь в праве так поступить.

– А сам-то, что надумал, Павел Андреевич? – задал вопрос поручик

Горчихин, выходец из полка Сергея Рунича.

Павел подошёл к солдатам и подкурил: – Остаюсь господа! —

уверенно, не раздумывая, заявил, выпуская дым. – Обязательства! Долги нужно раздать!

Бойцы прекрасно знали, какие долги угнетали самолюбие ротмистра

и с пониманием отнеслись к словам. Прихрамывая на ногу, к Павлу приблизился Сергей и, придерживаясь за его плечо, тихо сказал:

– Если не бросишь калеку, буду с тобой. Быстрее долги раздадим.

Павел обнял друга: – Как же могу бросить? Ты мне, как брат!

Многие покинули Павла. Ушли, ничего не взяв. Да и брать-то было