Текст книги "Висимские рассказы"

Корова

В последнее время между мной и сестрой частенько возникают споры. Нет, не те споры, в которых, как говорится, ругань стоит до потолка. Причина наших споров – наше, теперь уже далёкое, детство. Позвоню я ей по телефону, а общаемся мы, чаще всего, именно таким способом, и спрашиваю: а ты помнишь вот это, помнишь, как оно было? Ну и она, конечно же, мне отвечает: да, конечно, помню, только было это совсем не так, а вот так! Ну, и слово за слово… Короче говоря, буквально из ничего возникает целая дискуссия, в которой ни одна из сторон не хочет сдаваться. В чём причина этих споров? Да кто его знает. Наверно, в том, что оба мы стоим на рубеже шестидесятилетия. Только я со стороны «до», а сестра – со стороны «после».

Вот и сегодня я позвонил сестре и спросил:

– Слушай, Люсь, а ты помнишь нашу первую корову?

Сестра, конечно, удивилась.

– Чего это тебя на сельское хозяйство потянуло?

– Ну, почему на сельское хозяйство… Так, просто что-то вспомнилось.

– Да что ты помнить-то можешь?! – возмутилась сестра. – Тебе ж тогда годика четыре, наверно, было, когда у нас первая корова появилась. Я и то уже всё позабыть успела.

– А я вот помню. Помню, как мама с папой привели её из Харёнок: сами ехали на пожарской лошадёнке, а корова была сзади к телеге привязана.

В трубке было слышно только дыхание сестры.

– Ты чего там, уснула, что ли?

– Да ничего я не уснула. Просто стараюсь вспомнить.

– Во-во, давай вспоминай. Я вот ещё помню, пока мамы с папой не было дома, с нами бабушка сидела. А когда корову привели, та же бабушка взяла папин офицерский ремень и для чего-то положила его возле порога дворовых ворот, чтобы корова через этот ремень обязательно перешагнула. А вот для чего это нужно было – до сих пор понятия не имею. Как не имею понятия, почему именно в Харёнки они за коровой ездили. Что, в Висиме коров на продажу не было, что ли?

Сестра, на другом конце провода, искренне удивилась:

– И ты всё это помнишь?

– А почему я не должен этого помнить? – удивился, в свою очередь, я. – Мы ведь тогда с Вовкой Бородиным во дворе играли, когда корову привели, и за всей этой процедурой наблюдали практически в упор, с широко открытыми глазами и отвисшими от любопытства челюстями. Да и не зря ведь говорят, что детские воспоминания – самые прочные и чёткие. Вот и запомнилось.

Сестра немного помолчала, потом продолжила разговор:

– Всё равно не верю я твоим воспоминаниям. Я вон даже не помню, кто такой твой Вовка Бородин.

– Ну, как не помнишь! А тётю Лиду – Вовкину мать, помнишь, она в аптеке работала, а дядю Сашу? Они же с мамой и папой дружили, а потом в Украину уехали жить. До этого жили прямо напротив нас, через дорогу. Мы-то где жили, помнишь?

– Хм! Ещё спрашиваешь. На втором этаже, над пожаркой.

– Ну да. А я вот, кстати, только и помню, что на втором этаже. Ни планировку, ни мебель не могу вспомнить. Даже кровать, на которой спал. Вот лестницу во дворе, большую и широкую, ведущую к нам на второй этаж, помню. А так…

Наступило недолгое молчание. Каждый из нас думал о своём, пытаясь хоть немного освежить память, восстановить воспоминания.

– Слушай, – вдруг встрепенулась сестра, – а как звали корову, помнишь?

– Ну откуда же. Только догадываться могу. У нас ведь всегда или Малютки были, или Зорьки.

– Во-от, – довольно протянула сестра, – а я помню. Красоткой её звали! И была она чёрно-бурая с огромными рогами и большущим выменем.

– Так всё остальное, кроме имени, я тоже помню. Я вообще всех наших коров помню и по имени, и по окраске. А последнюю Зорьку даже во время отёла принимал. Потом выкармливал и раздаивал, мама-то боялась подходить к молодой коровке.

– Ну и как тебе акушером быть – понравилось? – рассмеялась сестра.

– Да как тебе сказать… Корова, она ведь не человек. Это женщины при родах орут благим матом, а корова лежит и только помукивает немного. И непонятно, то ли от боли она постанывает, то ли телёночка поторапливает, чтобы на свет божий поскорее вылезал. А вообще – у меня тогда ни страха никакого не было, ни отвращения. Просто, как будто делал обыкновенную работу. И всё. Запомнилось только, что тёлочка очень скользкая была. Мама почему меня и позвала тогда на помощь, сама никак справиться не могла. А я в хлев прибежал, что, говорю, делать-то? Мама говорит: тяни за ножки. Я ухватился, а они скользкие, из рук вырываются. Я и так, я и сяк – не получается. Потом мама тряпку какую-то бросила, чтоб не скользило, и потихоньку-потихоньку тёлочку-то я и принял.

– Поди потом и молоко пить не хотелось? Насмотрелся.

– Почему? Что тут такого? Это же всё естественно. А, как говорил кто-то из умных людей: «Что естественно – то не безобразно».

Я немного помолчал и, вздохнув, добавил:

– Хорошая тогда из этой тёлочки коровка выросла. Именно коровка, ведь ростом была меньше всех коров в стаде. Зорькой звали. Зато молока давала больше других, удоистая была. И какое молоко было вкуснющее! Эх, только вспоминать и остаётся. Жаль, так тяжело она из жизни потом уходила. И опять же молча. Ты эту историю-то знаешь?

– Нет, мы тогда вроде бы в Людиново жили, что ли… Не помню. Только со слов знаю.

– А получилось так, что мама утром пришла Зорьку доить, а та не встаёт никак. Мама её «и кнутом, и пряником» – ни в какую. Позвала меня, вдвоём попытались поднять – тоже всё напрасно. Мама пошла к соседям, позвала мужиков. Пришли, посмотрели, решили на вожжах попробовать поднять. И, правда, подняли, поставили на ноги. Но только вожжи ослабили, Зорька-то опять на бок завалилась. Пробовали ещё несколько раз – всё безрезультатно. «Придётся резать», – сказали мужики и ушли. А мама никак не сдавалась – весь день и всю ночь возле Зорьки была. То кусочек хлебушка ей попробует дать, то водички попить. Всё бесполезно. Ни ест, не пьёт. Только из глаз слезищи огромные бегут. Я до этого не верил, что животные плакать могут, а тут сам увидел. Тяжёлое зрелище.

Утром Зорьки не стало. Мама подняла меня часов в шесть, наверно. «Зорька, – говорит, – умерла, пойду лошадь искать. Надо на скотомогильник её увезти».

Ну, а дальше всё произошло, как в анекдоте. Только мама вышла из ворот, а мимо Вадька Ашихмин идёт. Как всегда, с бодуна. Подошёл к маме.

– Тёть Зин, дай похмелиться, а то худо мне.

Мама, недолго думая, ему и предложила:

– Корова у меня сдохла, помоги увезти. Тогда и на опохмелку дам.

Вадька от услышанной новости аж подпрыгнул.

– Как сдохла? А где она сейчас-то?

– Да вон, на заднем дворе лежит. Где ж ей быть? – вздохнула мама.

– Тётя Зина! Я сейчас! – оживлённо протараторил Вадька. – Я всё сделаю. – И вдруг неожиданно спросил: – Ты её мне отдашь?

– Да забирай, – махнула рукой мама, – куда мне её теперь. Мужики вон вчера говорили, чтоб заколола, а я всё надеялась, что оклемается. Вот и пронадеялась. Сдохла коровка.

Мама шмыгнула носом. Вадька чуть ли не вприпрыжку куда-то побежал. Уже отбежав метров на пятьдесят, он обернулся и громко прокричал:

– Тётя Зина, так ты никому её не отдавай! Я щас, быстро!

И, действительно, минут через двадцать Вадька тарабанил в ворота. Мама вышла открыть.

– А где лошадь? – удивлённо спросила она, заглядывая Вадьке за спину.

– Зачем нам лошадь? Я сейчас корову вашу разделаю и по частям увезу на тачке. Тётя Зина, ты не против?

– Да мне какая разница. Только увези, пожалуйста, сделай милость.

И работа на заднем дворе закипела. Сначала Вадька отрубил корове голову. Потом, не сдирая шкуры, вспорол ей брюхо и выгреб прямо на пол коровьи внутренности, после чего разрубил тушу на несколько частей. Разрубая заднюю часть, он громко присвистнул и позвал маму.

– Тётя Зина, смотри, что тут творится. Даже если бы вчера ты её, страдалицу, зарезала, то всё равно есть это мясо, наверно, не стала бы.

– А что такое? – подошла мама.

– Да вон, смотри, – ткнул Вадька ногой в наполовину сгнивший обрубок хребта. – Похоже, корову твою кто-то хорошо какой-то дубиной приложил. Или назло, или залезла куда. Рана-то не зажила и загноилась. Пока могла, коровёнка ходила, а тут, видно, силы поиссякли.

– Сволочи! – только и сказала мама, а затем ушла в дом.

А Вадька сгрузил куски бывшей коровы на тачку и выехал за ворота.

– Тётя Зина! – крикнул он под окном. – Мне за один раз не увезти, я ещё приеду!

Мама не спрашивала Вадьку, куда он собирается всё это везти. Это её уже мало волновало. Но каково же было наше с ней удивление, когда через несколько часов раздался громкий стук в ворота, и изрядно выпивший Вадька, еле ворочая языком, прокричал:

– Тётья Зина! Тебе мяса надо? Говядины?..

Сестра, внимательно слушавшая мой рассказ, громко расхохоталась.

– А где сейчас-то этот Вадька?

– Так помер. А вот подробности, извини, не знаю.

– Ну, и ладно, царствие ему небесное. Какой-никакой, а всё-таки человек был.

Потом, спохватившись, она добавила:

– Слушай! Ох, и заболтались мы с тобой! Ладно, давай ещё что-нибудь вспоминай. Обсудим.

И положила трубку.

Баня

Не зря говорят: беда одна не ходит. Вот и в семье Серёгиных не прошло и полгода после похорон отца семейства, как случилась новая беда – ночью внезапно сгорела баня. Сгорела полностью, до фундамента. Впрочем, говорить, что баня сгорела внезапно, не совсем правильно. Были к этому определённые предпосылки.

Был конец шестидесятых, не очень сытных и не очень богатых для большинства людей годов. После смерти хозяина вдруг зачастили в семью с гостевыми визитами близкие и дальние родственники, в основном, мужского пола: какие-то братья, племянники, о существовании которых раньше никто и не знал. Как же, ведь усопший был начальником (пусть начальником пожарной команды, но всё же), и, наверняка, после него остались какие-то хорошие вещи. Глядишь, и перепадёт что-нибудь на бедность от доброго сердца хозяйки. И, что говорить, действительно, многим перепадало. Раздавались костюмы военного покроя, шинели, обувь, бельё… Одно только хозяйка никому не отдавала – два полушубка. Пусть останутся, как память об отце, двум сыновьям. Пока они ещё малы, и одетые полушубки скрывают их, как два огромных тулупа, но придёт время, подрастут…

Месяц назад нагрянул очередной гость – великовозрастный, нигде не работающий сын хозяйкиной сестры. Сказал, что поживёт немного, если никто не возражает, поможет по дому, по хозяйству. Возражать, конечно, никто не стал.

Несмотря на декабрьские морозы, племянник приехал из города в лёгоньком осеннем пальтишке. Хозяйка пару дней наблюдала за тем, как он бегом бегал на колодец за водой, думая, что парень такой шустрый и работящий, но потом поняла, что бегал он, чтоб не замёрзнуть. Женское сердце, тем более, сердце материнское, пожалело племянника, и хозяйка на третий день вынесла из чулана один из полушубков.

– На-ка вот, одень пока, а то совсем замёрз…

Племянника не пришлось долго уговаривать. Он, как будто, только этого и ждал. Между тем, гостевание его в семье несколько затянулось. Прошла неделя. К середине второй недели племянник стал по вечерам со словами: «Пойду, прогуляюсь» исчезать из дома, возвращаясь далеко за полночь. Хозяйке это очень не нравилось, в их семье не принято было гулять так поздно. И на исходе третьей недели она решилась на разговор с племянником.

– Слушай, племяш, ты где так долго по вечерам пропадаешь?

– Так, это, гуляю я…

– Я понимаю, что гуляешь. А где и с кем? Может, пакостью какой занимаешься?

– Да нет, что вы. Я вон с соседской девушкой гуляю…

У соседей и правда была дочь на выданье. Красивая, крепкая деревенская девушка, у которой и жених даже имелся. Хозяйка всполошилась.

– Этого мне ещё только не хватало! Ты, что же, обалдуй городской, специально сюда приехал, чтобы девок наших охаживать? Тебе сколько лет-то, тридцать пять? А она школу только окончила. Не сметь! И давай-ка, собирайся домой. Погостил, и хватит!

Племянник, не ожидавший такого поворота, немного притих. Не хотелось ему ехать в город, где и холодно, и голодно, и работать надо. Он ещё добросовестнее стал выполнять все хозяйкины поручения, да и домой стал приходить не позднее десяти часов вечера. Хозяйка вроде бы успокоилась. Но накануне, выйдя вечером со двора, увидела стоявших под фонарём на перекрёстке племянника и соседскую девушку.

– Кхе, кхе! – специально громко кашлянула хозяйка.

Парочка встрепенулась и разбежалась в стороны. Точнее сказать, убежала девушка, а племянник, не спеша, проследовал к дому.

– Ты опять за своё?! – грозно спросила хозяйка.

– Да нет, успокойтесь. Завтра домой уезжаю. Вот и простились.

– Ну, и хорошо, и, слава Богу. Давай-ка баню истопи, помоешься перед дорогой. Да пожарче истопи, прогрейся.

Потом она вскользь глянула на полушубок и встрепенулась.

– Ты где это полушубок-то так сильно разодрал? А?

Племянник глянул на клок, свисающий с полы полушубка, и развёл руками.

– Понятия не имею.

– Да что же это такое?! Взрослый мужик, а всё у тебя, как у ребёнка. Ну-ка, марш домой. И полушубок чтоб больше не трогал! В телогрейке походишь.

Племянник остановился и удивлённо посмотрел на хозяйку.

– А вы, что, мне этот полушубок не отдадите?

– Сейчас! Только об этом и мечтаю, чтоб тебя одарить. У меня вон свои двое мужичков подрастают. Это их полушубки! Понял?!

– Да всё я понял, – зло бросил племянник и пошёл к дому.

А ночью сгорела баня. Никто не слышал, как она загорелась, и не узнали бы об этом до утра, если б пожар не увидел припозднившийся прохожий. Он забарабанил по окошку и закричал:

– Эй, хозяева! Крепко спите! У вас баня горит!

Спросонья хозяйка долго не могла понять, что случилось. Но, глянув в окно, выходящее в огород, всё поняла и принялась будить детей:

– Ребята! Пожар! Горим!

Скорее всех проснулся племянник. Он выскочил из-под одеяла, натянул брюки и телогрейку и со словами: «Звони в пожарку!» выбежал из дома. Звонить никуда не понадобилось. Пожарные машины, вызванные кем-то из соседей, уже подъехали к забору в переулке, и пара неуклюжих сельских пожарных неспешно принялась раскатывать от машин шланги-рукава, тянуть их по сугробам к пылающей факелом баньке. Шли секунды, минуты. Без дела вроде бы никто не стоял, но результата пока не было никакого – баня горела и уже догорала. Ещё через несколько минут на недогоревшие головёшки, наконец-то, полилась вода. Но… Вылив привезённую воду, пожарные собрали своё имущество и уехали, не забыв поворчать напоследок:

– Зачем только рукава мочили? Пусть бы догорало. Само бы всё потухло…

Утром хозяйка, стоя на пепелище, грустно выговаривала племяннику:

– Ну, как, племяш, хорошо вчера баньку натопил? Хорошо попарился? Долго теперь чистым ходить будешь… А мы, похоже, надолго без бани остались.

Племянник не возражал, не спорил. Отойдя в сторонку, он, молча, курил папироску, скрывая за дымом от неё лёгкую злорадную усмешку.

Грядки

Зининым грядкам всегда удивлялись, а кое-кто даже и восхищался:

– Слушай, Зина, как это у тебя так получается – грядки, словно перина пуховая? Что у тебя за секрет такой имеется?

– Да нет никакого секрета, – отмахивалась Зина.

– Ну как это нету? – не унимались соседки. – И место у вашего огорода далеко не лучшее: под горой, вся вода сверху к вам стекает. И земля такая же, как у всех, а грядки – просто загляденье. Да и урожаи ты с них снимаешь больше, чем все остальные. Не будь затворницей, расскажи.

– А нечего рассказывать, любить надо землю и правильно за ней ухаживать.

– Так вроде любим. И ухаживаем. Результата только нет.

– А вы грядки-то навозом удобряйте.

– Удобряем. Всё равно.

– А вы сколько навоза-то на грядки вывозите?

– Ну, сколько… Тракторную тележку на огород. Навоз-то нынче дорогой.

– Вот… А я всю зиму из-под коровы с тёлкой на огород навоз вожу. Да ещё из-под поросёнка. Вы же скотину держать не хотите, тяжело. Раньше не тяжело было, а теперь вдруг потяжелело. Молоко да мясо всё в магазине прикупаете. А там – мясо из Бразилии годовой давности, молоко из Подмосковья, две недели назад выдоенное и несколько раз разбавленное. А у меня всё свеженькое: и мясо, и молоко, и навоз на грядках. Причём, последнего в избытке. Вот и весь секрет.

– Ну, нет. Что-то здесь не так.

Посомневались соседки, посомневались и решили понаблюдать, как Зина за огородом ухаживает. Одна соседка как бы невзначай мимо прошла, смотрит, а у Зины на грядках столько навоза, что и земли не видно. Другая соседка мимо прошла, а Зина грядки копает и весь навоз в землю прячет: и удобрение, и грядки выше. Потом межи прошла, глубокие сделала, края хорошо отхлопала, ровно. Просто загляденье. Вроде бы всё, как Зина и говорила, ничего нового.

А Зина увидела, что соседки за её земледелием наблюдают, и решила над ними подшутить. Взошла она на самую верхнюю точку огорода, легла на грядку и с визгом «колбаской» скатилась до самого низа. Потом встала, отряхнула с себя землю и с песней ушла в дом. Пусть теперь гадают, для чего она это сделала. Собрались после этого соседки, потолковали, да так ни к какому выводу и не пришли.

Третья соседка мимо пошла. Смотрит, Зина картошку уж садить заканчивает, да странно как-то садит – широко. А потом, вдоль меж на краю грядок, бобы да горох высадила. И тут же цветы какие-то.

– Эй, Зин, – не выдержала соседка, – а это-то зачем всё садишь? Лишняя трава на грядках.

– А для красоты, – усмехнулась Зина. – Расцветут, сама увидишь, как красиво будет. Выйду я утром в огород, сяду в меже, бобов с горохом поем. А вокруг – цветочки, пчёлки-шмели летают, птички поют. Красота…

Прошло лето. Всё было у Зины в огороде так, как она и говорила весной. Пришла пора убирать урожай. И снова у Зины было всего больше, чем у соседок: и картошка уродилась, жуком колорадским не поеденная, и морковь большая и сладкая, и капуста крупная и крепкая.

Опять пришли соседки к Зине с расспросами. Не выдержала Зина, ответила:

– Вот вы, бабоньки, небось, думаете, что ерундой я занимаюсь в своём огороде, а вы послушайте. Ну, про навоз, про его обилие я вам уже рассказывала. Я тут наблюдала, как одна из вас с ведром навоза по гряде ходила. Выкопает лунку, бросит туда пригоршню навоза, потом картошечку несколько раз порезанную, чтоб только один глазок пророщенный остался, и сверху землёй заровняет. Считает, что картошку она посадила. Вы кого обмануть-то хотите? Природу? Её не обманешь. Поверьте, что в землю посадишь, то и вырастет. Вот положила ты в лунку горсточку говна, говно и народится. Я ведь неслучайно навоз на грядки зимой вывожу. Он и вымерзнет под морозом, и соки из него равномерно разойдутся по всем грядкам, когда снег таять начнёт. Потом уж остатки я с землёй при копке перемешиваю. А если свежий-то навоз в лунки бросать, так он и сжечь всё может. Тут дело тонкое.

– Ну, хорошо, про навоз ты объяснила. А зачем бобы садишь, цветы разные. Неужто, и правда для красоты?

– И для неё тоже. А ещё в корнях бобов фосфор как-то получается, точно не знаю, как, врать не буду, и он, оказывается, очень полезен для картофеля. Сейчас много всяких удобрений появилось. Но ведь это всё химия! Зачем она нужна на огороде?! А тут всё натуральное. Кстати, я заметила – это всё не выдумки, действительно, польза есть. Ну, а цветочки… Я ведь какие цветы-то высаживаю? Ноготки. А их огородные вредители очень недолюбливают. Вон за забором день начинается со сбора колорадских жуков, часами ходят и каждый куст картошки ощупывают. А я понятия не имею, кто они такие, эти жуки. Нет, я, конечно, и другие цветы высаживаю, но не в картошку. Пусть цветут, глаз радуют, пчёл к себе приманивают. Глядишь, а пчёлки-то мне огурцы с помидорами опылить помогут.

Соседки стояли, слушали Зину, не перебивая. Говорила она о простых вещах, на которые многие и внимания не обращали. Но, оказывается, из мелочей слагалось большое.

– Слушай, Зин, – не выдержала одна из соседок и задала вопрос, мучивший всех: а зачем ты по грядкам каталась?

Зина громко расхохоталась.

– Да над вами, глупыми, подшутила. Чтоб не ходили, не высматривали, не гадали над моими огородными секретами. Вы ведь многие старше меня, а элементарных вещей не знаете. Не обижайтесь на меня, я вам правду говорю, ничего не скрываю. Приходите в любое время, что знаю – всегда расскажу.

– Во-во, расскажи, почему картошку так широко садишь, большие расстояния между лунками делаешь?

– А что тут непонятного. Ей, картошке-то, тоже простор нужен. Вот если у вас большая семья, так для неё ведь и дом большой надо. Так и у картошки. Тут поговорка: «В тесноте, да не в обиде» совсем не подходит. Это, кстати, не только картошки касается. Вы вон морковку, если не проредите, то она и вырастет в тесноте тонкая и бледная. А не пожалеете и удалите лишнюю густоту, тогда и морковка уродится на загляденье. Это, наверно, всего касается, что в земле растёт.

После этого разговора за Зиной прочно закрепилось прозвище «агроном». Если раньше её за глаза частенько зло обзывали колдуньей, то теперь только агрономом. И никак иначе. А Зина не обижалась, наоборот, с ещё большим интересом занималась своими грядками.