Текст книги "Грабители"

Милецкий слышал об известном журналисте, авторе этих репортажей.

– Я рад, – сказал он, – но я хотел бы знать, во сколько вы ехали Валом Медзешинским.

Казимирчак выглядел недовольным.

– Выехал из Варшавы около одиннадцати, но проторчал в Блотах: сорвался трос стартера. Промучился с час.

Милецкого это заинтересовало. Целый час был на шоссе!

– Много машин прошло мимо вас?

– Нет, несколько. Ночь ведь…

– Не могли бы вы назвать их марки? Особенно тех, что шли со стороны города?

– Откуда я могу знать…

Журналист снял очки, положил на стол, а потом стал деловито искать их.

– Пожалуй, какое-то такси… Один «форд-таунус». Точно, «таунус». «Рено-10».

– А «фольксваген»?

– Не помню.

Осмотр уже подсохшего «фольксвагена» не дал никаких результатов. Владелец станции сказал, что Ладынь постоянно обо что-то цепляется, и трудно себе представить, чтобы хоть какой-то день он не содрал лак или не стукнулся щитом о двери, въезжая в гараж.

Кортель с вниманием выслушал предлинный отчет Милецкого и решил про себя, что ни одного из них – ни Рыдзевского, ни Ладыня – нельзя исключать из игры. Однако наиболее вероятным убийцей остается Пущак, и не стоит больше усложнять дело. У него и так достаточно хлопот. Кортель думал о Басе, он не переставал думать о ней и теперь знал, что совершил ошибку…

У Золотой Ани на глазах выступили слезы. Он не успел еще ничего сказать, а она уже плакала.

– Только без комедии, – предупредил Кортель. – Когда у тебя был Окольский?

– Все на меня сваливаете! – выкрикнула она. – Я не видела его.

– Послушай, – язвительно начал он, – оказание помощи разыскиваемому грозит наказанием до пяти лет заключения. Окольский уже дал показания!

– Вот скотина. – Она вытирала глаза платочком. – Ну, хорошо, был! Только я его не приглашала – он сам пришел. Мне нет до него никакого дела. Но что я могла? Копать яму?

– Хорошо, хорошо, – теперь Кортель стал мягче. – Девочка, одумайся! Ты обещаешь помочь Окольскому, знаешь, где он прячется…

Она молчала.

– Не знаю, сколько потребует прокурор, когда ты встанешь перед судом…

Снова слезы.

– Что я должна делать?

– Говорить правду. Адрес этого гаража дал тебе он? Она кивнула.

– Я клянусь, не хотела… Он бросил на стол записку и убежал.

– Что ты сделала с ней, с этой запиской?

– Сожгла! – выкрикнула она. – Я даже уже не помню…

– Погоди. Кому ты говорила, где скрывается Окольский?

– Никому не говорила… Клянусь богом!

Кортель терял терпение.

– Снова ложь! Ты сама себя топишь. Ты дала адрес тому водителю.

– Какому водителю? – В ее голосе прозвучало искреннее удивление и недоумение.

– Не дурачься! Водителю такси за номером 243. Он отвез тебя на Зубковскую несколько дней назад…

– Клянусь!.. В последнее время я не ездила на такси. У меня плохо с деньгами…

– Вас видели. Могу зачитать показания свидетеля. Приехали и еще несколько минут провели в машине…

– Пан капитан, – это прозвучало как молитва, – я никогда не имела никаких дел с таксистами… Это была не я…

– Зачем ты дала ему адрес Окольского? Он что, просил об этом? Как давно вы знакомы? С чего начался разговор? Что он говорил об Окольском?

На Кортеля смотрели глаза девушки, хорошо знающей жизнь.

– Пан капитан, – сказала она тихо, – я должна признаться? Что вы хотите, чтобы я сказала? Я ничего не понимаю…

Он ударил кулаком по столу.

– Девочка, в каком мире ты живешь? Не надо признаваться в том, чего ты не совершила! Никто этого не требует и не имеет права требовать. Надо говорить правду…

– Я сказала, – подтвердила она с грустью, – а вы не верите. Что мне делать?

– Ты знаешь Антони Пущака?

– Первый раз слышу это имя.

Инспектор бросил на стол фотографию таксиста. Ту самую, что когда-то Пущак подарил Казимире Вашко.

– Вот этого субъекта?

– Никогда в жизни.

– Если это ложь, то последствия могут быть серьезными.

– Я понимаю, – прошептала она.

Так ничего и не добившись, Кортель отпустил Золотую Аню.

Он велел привести арестованного Антони Пущака. Инспектор еще не знал, в какую сторону повернуть этот допрос. Во всяком случае, не надо спешить с обвинениями.

– Как звали девушку, с которой видела вас жена? Пущак пожал плечами.

– Вы же не собираетесь судить меня только за го, что у меня в машине была баба?

– Отвечайте на вопрос.

– Не знаю, – рявкнул Пущак. – Зачем вы меня мучаете? Я отвез ее на Зубковскую, денег не взял… О чем тут говорить? Вы сами понимаете… Договорился встретиться вчера в одиннадцать вечера на Зубковской около барака. Я приехал, но она не пришла… Когда возвращался, схватил штраф, ну и боялся, что меня моя… – он процедил грязное ругательство, – снова выследит.

– Говорите, что не пришла. Опишите, как она выглядит.

– Кого?

– Ну эту особу с Зубковской.

– Красивая блондинка. Волосы золотые. Высокая… Ноги – во всем свете не сыщешь… Юбка мини… Вы сами знаете…

– Имя?

– Она не сказала.

– Лжете, Пущак. Мы знаем больше, чем вы думаете. – Кортель бросил на стол несколько фотографий, среди них был снимок Золотой Ани. – Которая из них?

Пущак рассматривал их старательно и с напряжением.

– Здесь ее нет, – наконец выдавил он.

Кортель положил фотографии в ящик, оставив на столе фото Золотой Ани.

– Зачем вы ее покрываете, Пущак?

– Как перед богом…

– Зачем покрываете?

– В жизни не видал эту бабу.

– Пущак, ложь – худший метод защиты в вашей ситуации. Вчера в 11.30 вечера вас видели на Валу Медзешинском, – сочинял Кортель. – С Блот вы повернули на Фаленицу и вернулись в город по Гроховской.

На Кортеля смотрели испуганные глаза измученного человека.

– Пан инспектор, – едва проговорил он, – я ничего не сделал.

– Ничего? Почему же вы мыли автомобиль так рано? Кстати, на щите остались царапины. Вы сбили…

– Я не был на Валу! – крикнул Пущак. Он сорвался со стула и тут же снова плюхнулся на него, сломленный и не способный к защите. – Что вы хотите со мной сделать, люди? Я не виноват, – он заскулил как обиженный щенок, – в чем обвиняете?

– Я предъявляю вам обвинение, – сказал официально Кортель и велел увести обвиняемого.

Инспектор так устал, что с трудом приводил в порядок протокол допроса.

– Наша логическая цепочка рвется, – спустя некоторое время сообщил он майору.

– Я тебя не узнаю. Старый работник и рассчитывает на успех после первого допроса…

– Не хватает доказательств… Все как в тумане, как во сне… Может, не следовало задерживать Пущака?

– Следовало, – твердо сказал шеф. – Как ты думаешь, жена Пущака опознает в Золотой Ане ту особу в автомобиле своего супруга? Если да, вот это было бы доказательство. Достаточно один раз поймать их на лжи…

– Сомневаюсь, – ответил Кортель. – Во-первых, она видела ее вечером, во-вторых, с порядочного расстояния…

Шеф на это ничего не сказал, только пожал плечами…

XIV

Ему было знакомо подобное ощущение. Ложный след. Туник в расследовании. Сначала все были убеждены, что убийцей Казимиры Вашко являлся Окольский. Если бы не случай на Валу Медзешинском, Болек и предстал бы перед судом. Процесс с уликами, на котором ему оставалось бы мало шансов… По означает ли это, что Зельскую и Басю можно признать правыми? Можно ли себе представить, что действие, идущее вразрез с законом, тем не менее служило правосудию? Окольский не убивал, более того, сам чудом избежал смерти. Кто хотел его убить? Пущак? Прослышал от Ани о гараже и потому так упрямо отрицает, что знаком с ней, тем более что их видела ревнивая жена? Действительно ли это была Золотая Аня? Посадил у кафе «Гранд», отвез на Зубковскую… Во время следующего допроса Пущака Кортель сказал: «Если не отыщется та девушка, с которой вы договорились встретиться в одиннадцать вечера, ваши дела плохи». Пущак был сломлен, не отвечал на вопросы, клялся, что невиновен, а потом совсем замолк. Тщательный осмотр автомобиля не дал никаких результатов.

Допросы Пущака продолжались, но Кортель уже чувствовал, что следствию надо идти по другому следу…

В голову Кортеля навязчиво лезла фамилия человека, с которым он не хотел бы сейчас говорить и которого не хотел бы подозревать: Рыдзевский. Инспектор не мог не помнить о нем. Рыдзевский покинул аэропорт около девяти. У Рыдзевского был ключ от виллы. Он знал, что в столе Ладыня лежат записки Бильского, и, естественно, мог заглянуть в них… Рыдзевский в тот день, когда произошел случай на Валу, выехал во Вроцлав. Хозяйка виллы, на которой он проживает, утверждает, что он покинул столицу под вечер, но Кортель видел его еще на Пулавской… Надо допросить Рыдзевского. Может, мы совершили ошибку, не разыскав его во Вроцлаве и не подвергнув экспертизе машину? Но только ли Рыдзевского нужно брать в расчет? А Янина, жена Пущака, а Ладынь, а Альфред Вашко, в конце концов? Вашко сидит, жена Пущака не могла воспользоваться машиной своего мужа, а предположение, что убийца Казимиры – тот самый человек, который написал письмо к Окольскому и спровоцировал дорожное происшествие на Валу Медзешинском, трудно опровергнуть.

Часами длились наводящие скуку допросы Окольского. Кортель придавал огромное значение деталям: Болек должен был увидеть в кабинете Ладыня что-то такое, что могло бы направить па след убийцы. Убийца покинул виллу перед приходом грабителей, а потом вернулся за предметом, забытым в кабинете. Но если это так, то в расчет входит только один Пущак, потому что каждый другой должен был бы столкнуться на вилле Ладыней с ним.

Окольский был удивлен. Он был убежден, что следователь предъявит ему обвинение в убийстве, был готов бороться, аргументировать, а между тем ему задавали второстепенные, на его взгляд, вопросы. Кортель хотел знать о нем все: дом, школа, институт, девушки, друзья…

– Я не любил право, – пояснил Окольский, – поэтому бросил учебу. Я хотел бы пойти на математический факультет, но отец не разрешил, а у нас решает отец. – Болеку принесли из дома очки, он смотрел теперь на Кортеля сквозь толстые стекла. – Что меня ждало в жизни? Знаете ли вы о том, как трудно в Варшаве с работой?

– Вы могли работать необязательно в Варшаве. Он презрительно вытянул губы.

– А где? Всю свою жизнь похоронить в бумагах? Извините, я чувствовал, что меня хватит на большее… Я не хотел жить так, как родители.

– А как?

– Не знаю. Люди живут. Я хотел увидеть, испытать… Теперь понимаю, что это не удалось бы, – добавил он другим тоном.

– Почему вы бросили работу в фотоателье?

– Скучно, – отвечал Болек. – Целый день фотографии для паспортов. Без конца все то же самое.

– И что же вы собирались делать?

– Я искал, – сказал он тихо. – Вы не понимаете? Я ходил по городу, и мне не хватало даже на кофе, потому что отец вытряхивал весь мой недельный заработок. У меня есть приятели, которые тоже ничего не делают, но ездят на «мерседесах». Мне не везло…

– Вы думаете, что деньги в жизни – это все? – Кортель сам почувствовал наивность своего вопроса.

– Деньги – нет. Но то, что можно на них купить…

– Зельская уговаривала вас продолжать учебу?

– Да.

– Вы собирались пожениться?

– Не знаю. Я никогда не планировал намного вперед. Этим она занималась, что будет лет через пять-шесть… Завела книжку, откладывала по нескольку злотых каждый месяц… У меня это вызвало отвращение, – сказал он искренне.

– Она любила вас.

Болек молчал.

– У нее было хорошее место, которое она из-за вас потеряла. Вы ее втянули в скверную историю.

– Я сожалею, – это прозвучало слишком равнодушно. – Я всегда думал, что самое главное еще впереди, еще не началось, – добавил он.

– Запасались опытом?

Он кивнул.

– Пожалуй, да. Зося подходила ко всему очень серьезно. Теперь я понимаю, что поступал очень плохо.

– Когда вы познакомились с Золотой Аней?

– Как-то в конце апреля. Видел ее часто в кафе «Гранд», хотелось пофлиртовать… Я думал о ней. Она казалась мне той девчонкой, которая мне нужна…

– Что это значит?

– Скажу честно: хотелось попробовать другой жизни…

– Начитались про гангстеров, что ли?

Болек презрительно скривил губы.

– Я думал, что я лучше их.

– Кого их?

– Приятелей Ани. Я понимал, что наибольший шанс у тех, кого не знает милиция.

– Поэтому и не назвали Ане свое настоящее имя?

– Да. Я хотел для начала добыть немного денег!.. – воскликнул он. – Никогда бы больше не сделал этого!..

– Почему же?

– Не знаю. У меня были разные планы, – сказал он на этот раз честно. – Я бывал на автомобильной бирже, в банке Всеобщей сберегательной кассы… Если есть немного денег, то можно с чего-то начать…

– Прекрасные планы!

– Ушел бы тогда от тех людей… И никогда бы на глаза им не попадался!

– Наив!

– Я не наивный, – возмутился Болек. – Необязательно входить в конфликт с законом, если хочешь заработать немного денег, уже имея небольшой капитальчик…

– А вам не пришло в голову, что надо работать?

– Надо работать, – повторил Болек.

– Когда у вас возникло намерение ограбить виллу Ладыня?

– В начале мая. Узнал, что они уезжают в отпуск в Венгрию.

– От кого?

– От жены Ладыня. Я познакомился с ней как-то в кафе, мы были с Зосей. Потом звонил ей.

– Жене Ладыня?

– Да, – сказал он тихо. – Я, естественно, натрепал ей, что она произвела на меня неизгладимое впечатление… Женщины это любят. И мы с ней договорились встретиться…

– А Зося?

– Не знала, разумеется. Я же не исповедовался, – сказал он вдруг со злостью.

– Сколько раз встречались с женой Ладыня?

– Не помню. Раза четыре или пять.

– Где?

– В кафе. Дважды у нее дома.

– Прекрасно. Она была вашей любовницей?

– Обязан ли я отвечать на этот вопрос?

– Вы уже ответили. И от нее узнали подробно, когда они уезжают?

– Да.

– Она не говорила вам, что дома остается домработница?

– Нет. Домработница должна была убрать только перед их возвращением.

– Это значит, что вы действовали наверняка? Циклон и Желтый Тадек одобрили ваш план?

– Да, – он снова посмотрел на Кортеля. – Это болваны, пан капитан. Я предупредил их, что после этого налета не хочу их видеть. Клянусь, это был бы первый и последний раз.

– А что вы сказали Золотой Ане?

– Ничего. Правда, ничего. Девушек не стоит посвящать в такие дела.

Подробный рассказ Окольского с момента ограбления не отличался от показаний Желтого Тадека и Циклона.

– Когда вы вошли в кабинет, – продолжал далее Кортель, – там горел свет?

– Да.

– Не лгите, помните, что ложь – против вас.

– Я говорю правду. Горела настольная лампа. Сначала… я увидел лампу, она освещала только незначительное пространство около стола, и лишь потом…

– Постойте. Назовите все предметы, которые вы увидели на столе.

Окольский закрыл глаза: веки у него были красные, опухшие.

– Лампа. Конечно… пепельница. Очень большая… Еще стаканчик для карандашей. И все… Больше не помню… Да, ящик стола был отодвинут…

– Войдя в кабинет, вы сначала посмотрели на стол, а потом?

Болек тер лоб рукой.

– На стул.

– Какой стул?

– Посреди комнаты лежал перевернутый стул.

– Вы уверены?

– Клянусь!

Кортель помнил, что, когда он вошел в кабинет, кресло было придвинуто к столу, а два стула стояли рядом с портьерой, закрывавшей балконные двери.

– Этот стул меня испугал, и тогда… я увидел…

– Подождите. А как стояло кресло?

Снова молчание.

– Было придвинуто к столу.

– Так… Увидели девушку… Вы утверждаете, что она лежала уже на полу… Опишите подробнее, как она выглядела.

– Не могу, – прошептал он. – Не могу! Я поглядел на нее… У нее были глаза открыты… Я закричал. И тогда Циклон прибежал в комнату.

– Циклон?

– Да.

– Вы уверены, что из тех двоих никто не входил до вас в кабинет?

– Я ни в чем не уверен! Ни в чем! – закричал он. – Я был в зале внизу, они тоже были там.

– Но вы же в кабинет вошли первым? Не отрицаете?

– Нет. – Лицо его сделалось бледным, покрылось потом.

– Что еще заметили на полу?

– Ничего.

– Подумайте хорошенько. Девушка лежала между дверью и столом, несколько в глубь комнаты, а рядом с ней?…

– Ничего, – сказал он. – Ничего, – повторил еще раз. Болек выглядел измученным.

– На сегодня хватит, – сказал Кортель. – Подпишите протокол.

Окольский стоял на пороге рядом с инспектором.

– Пан капитан, – почти прошептал он, – вы ведь не верите, что это сделал я? Не мог я ее убить… Зачем она должна была ждать нас в кабинете? Она там уже была… мертвая…

Между следователем и подозреваемым в какой-то момент возникает особая связь. Иногда они разыгрывают партию против себя самих, но бывает и так, что в определенных фрагментах поединка их усилия направляются к одной общей цели. Память преступника становится его собственным противником. Что Окольский увидел в кабинете? Чего он не может вспомнить? Перевернутый стул? Кто-то поднял его и поставил рядом с балконными дверями? Зачем? Кто? Пущак? Но тот, лично допрашиваемый майором, заявил, что стулья стояли так, как их увидела милиция.

– Я не верю ему, – сказал майор. – Не верю ни одному его слову…

Кортель молчал.

Майор имел повод для плохого настроения. Следствие после того, как был взят Окольский, словно бы топталось на месте. Прокурор уже допрашивал Пущака и установил, что существуют досадные пробелы в материалах, доставленных милицией. Решено было проверить, узнает ли ревнивая жена Пущака в Золотой Ане ту девушку, с которой ее муж ездил на Зубковскую. Привели несколько девушек, сотрудниц милиции, и Золотую Аню. Янина Пущак осматривала их всех молча, ходила вдоль шеренги девушек в мини, ставила их спиной, разглядывала в профиль. Больше всего времени у нее отняла Золотая Аня… На вопрос: «Которая из них?» – отвечала: «Никто. Нет, ту я узнала бы наверняка, – сказала Янина. – У нее тоже были золотистые волосы, но другая походка и кривые йоги. Уверена – кривые ноги».

Майор отпустил ее домой, уже едва владея собой. Он смотрел на Кортеля так, будто инспектор один был ответствен за затянувшееся следствие. А может, и на самом деле был?

– Я принял твою версию, – сказал майор. – Ничего не подтвердилось. Нет ни одного доказательства против Пущака.

– Я никогда не утверждал, что именно Пущак был на Валу Медзешинском.

– А кто же тогда?

– Узнаю, – заявил Кортель, – скоро узнаю… Шеф нехотя пожал плечами.

– Становишься таинственным? Предупреждаю, что у нас мало времени. Что ты затеваешь?

– Я хочу привести Окольского на виллу Ладыней. Может, там, на месте, вспомнит…

– Если, конечно, существует что-то такое, что он должен припомнить… Дальше?

– Допрошу Рыдзевского и жену Ладыня.

– Ты давно должен был это сделать, – с упреком бросил майор.

Кортель встал, полагая, что разговор окончен.

– Нет, нет, подожди, – сказал майор, он выглядел несколько озабоченным. – Ты разговаривал с Видавской?

– Нет. – Кортель встал посреди комнаты; солнце клонилось к заходу, и косые лучи его ударили инспектору в глаза.

– Я хотел сообщить тебе о решении прокурора. Он не применит санкцию; если следствие не подтвердит ничего сверх того, что уже установлено, ее дело, вероятнее всего, будет прекращено. Ты знаешь, что в июле объявляют амнистию?

– Знаю. Спасибо. – Он направился к дверям.

– Ты собираешься встречаться с ней? – спросил майор.

– Да. – Кортель встал на пороге. – И если она захочет, то станет моей женой.

Майор подошел к креслу, он был удивлен.

– Ты все взвесил?

– Да.

– Я думаю, что тебя ожидает еще не один разговор на эту тему.

– Знаю.

А действительно ли он все взвесил? И думал ли он серьезно об этом? Кортель вернулся к себе домой, когда уже стемнело. Он выпил кофе. Открыл окно. В комнату потянуло туманом и выхлопными газами. Внизу автомобили включили фары… Он подумал, что хорошо было бы уехать из Варшавы, например, к морю… Или поехать в Старгард и еще раз побеседовать с магистром Вальдемаром Репкой. Он снял трубку и набрал номер.

– Бася?

– Да, – услышал он. – Это ты? Зачем звонишь?

– Я хочу тебя видеть.

– Правда? Долго раздумывал, долго… Ты считаешь, что я заслужила такое доверие?

– Я хочу тебя видеть, – повторил он.

– Я еще не знаю, есть ли у меня желание встретиться с тобой, – ответила она. – Если когда-нибудь захочешь прийти сказать, что я права, приходи. – И повесила трубку.

XV

На следующий день шел дождь. Воздух был прохладный и резкий. Кортель широко открыл окно своего кабинета и посмотрел на часы. Скоро должен прийти Рыдзевский. Времени для разговора с ним было мало: Кортель предупредил жену Ладыня, что придет к ней на виллу.

Он собирался начать день с посещения виллы рано утром, перед выходом на работу, но ему позвонил Беганьский.

– Посылаю за тобой машину, приезжай. Шефу твоему я уже позвонил, – радостно сообщил он.

Наверное, что-то произошло важное, если Беганьский официально пригласил его в Главную комендатуру.

Беганьский сидел у себя в кабинете, большой, добродушный, в расстегнутом мундире.

– У меня для тебя опять кое-что интересное, – загадочно сказал он. – А вообще, старина, ты плохо выглядишь. Не нравишься ты мне.

– Трудно.

– Ты слишком впечатлительный, да и ведешь себя так, словно ты один на свете. Даже поболтать не забежишь.

– Ты можешь мне помочь?

– Может, и могу. Кого теперь подозреваешь в убийстве на Каневской?

– Не прикидывайся дураком.

– Смотри, старина, не влипни в какую-нибудь историю… Не забудь, что Ладынь и Рыдзевский известные специалисты.

– Это меня не касается.

– Ясно. – Беганьский улыбнулся. – Ты знаешь, ко мне постоянно возвращается дело про те экспрессы… Вроде милицейского ваньки-встаньки. Сплошные гипотезы и странные показания. Нашелся некто третий, кто опознал того типа.

– Кто же?

– Ты слышал о Езеке Часовом Мастере?

– Конечно, слышал. Да ведь ему под семьдесят!

– Да. Так вот, он клялся, что завязал, а два дня назад его снова накрыла районка в Радоме. Взлом в ювелирном и кража часов. Профессиональная работа. Но кто-то засыпал его. Он говорит, что у него не было выхода: наличные деньги все кончились, а остаток жизни он может провести и в тюрьме, потому что на спокойную старость никогда не рассчитывал.

И пошел рассказывать, как это он всегда делает. Байки разные, анекдоты… Иногда немного правды… И между прочим сказал, что узнал того человека, зарезанного поездом, – узнал его по фотографии в газете. Мне об этом доложили, и я поехал допросить его. «Пан майор, – сказал он, – я знаком с ним уже три года, клянусь богом. Весной он всегда приезжал в Варшаву, говорил, что должен увидеть пчел в Ботаническом саду. Такой был поэт! Приглашал меня всегда пообедать и любил слушать, как я рассказываю, у него всегда были оригинальные планы… Говорил, что, приезжая в Варшаву, он делает один налет, и этого ему хватает на все двенадцать месяцев… В этом году он приехал раньше обычного, я даже удивился. Он планировал налет в районе Жолибожа». И ты знаешь, где? – спросил Беганьский.

– Где?

– На виллу по улице Каневской. Езек Часовой Мастер назвал даже его имя: Ероним Мругал. Клянется вроде той женщины из Колобжега, что видел его паспорт.

– Чепуха, – сказал Кортель. – Все это фантазия Езека. Нельзя брать всерьез ни показания Езека Часового Мастера, ни этой из Колобжега.

– А тебя не настораживает такое совпадение: вилла на Каневской?

– Это случайность. Или подсознательный бред Езека. Вспомни, что этот человек погиб второго апреля, а Болек, Циклон и Желтый Тадек совершили кражу на вилле двадцать седьмого мая. Тут нет никакой связи.

– Пожалуй, да. Пожалуй, ты прав. Пора кончать с этим… Но, видишь ли, старина, меня постоянно что-то беспокоит в этом деле… Не могу сказать что…

– Меня тоже беспокоило, – сказал Кортель.

– А сейчас?

– Кажется, уже нет… Всегда найдется какое-нибудь не совсем разгаданное дело, ты его откладываешь, а оно снова возвращается к тебе, ты снова откладываешь…

– А я все же хотел бы узнать, кем же на самом деле был этот человек. Нам уже известны три его лица. Спроси у Циклона и Желтого Тадека, не встречали ли где они этого типа.

– Спрошу, – уверил Кортель и забыл об этом, когда вернулся в свою комендатуру.

Он допрашивал Циклона, но совсем по другому поводу. Если верить Окольскому, Циклон, а не Желтый Тадек вошел в кабинет вторым. В сущности, это было маловажно, но Кортель хотел еще раз проверить, что помнит Циклон – Мичинский. Циклон производил впечатление самоуверенного человека: он уже догадался, что ему отвечать за ограбление и вооруженное сопротивление, и только, но не за убийство. Но вопросы инспектора его обеспокоили.

– Я ведь уже все сказал!

– Правильно, Циклон. Повторишь еще раз. Что ты увидел, когда вошел в кабинет?

– Болека… лампу на столе… и девушку…

– Видел ли ты опрокинутый стул посреди комнаты?

– Не помню…

– А что лежало на столе?

– Клянусь богом, я не смотрел на стол.

– А на пол?

Циклон задумался.

– Я посмотрел на пол… взглянул и дал тягу… Тадек крикнул Болеку: «Наследил, фрайер!»

– Так кто был первым: ты или Тадек?

– Тадек.

– А Болек утверждает, что это был ты.

– У него, наверное, помешательство…

– Хорошо, вернемся к полу: что ты там увидел?

– Девушку.

– Вспомни, может, еще что-то? Не дури, если ты видел какой-то предмет и скажешь правду, то для тебя же лучше.

– Статуэтку видел, пан капитан.

– Статуэтку? – переспросил Кортель. – Почему до сих пор молчал?

– А меня никто о ней не спрашивал…

«Серьезное упущение в следствии, – подумал Кортель. – Циклона допрашивали я и Соболь – и не задать такого вопроса!»

– Как выглядела статуэтка?

– Я очень-то к ней не присматривался, вроде из бронзы… Изображает какого-то типа, похож на нашего ксендза, на голове у него что-то… И грудь голая…

– Будда.

– Может, и Будда.

– И что же случилось с этой статуэткой?

– Не знаю, пан капитан. Может, Болек взял… Я так подумал: он этой статуэткой ее…

Желтый Тадек, вызванный сразу после Циклона, упорствовал, что ничего на полу не заметил.

– Я взглянул на девушку и убежал, – повторил он. Эту фразу он твердил во время каждого допроса.

Дежурный сержант доложил по телефону, что явился Рыдзевский. Кортель закрыл окно. Теперь он все время думал о статуэтке: Болек и Тадек не заметили орудия убийства, и только Циклон заметил. Скорей всего он говорит правду: очень подробно описал статуэтку, значит, тот, кто пришел после них, забрал ее с собой…

Инженер Рыдзевский выглядел очень плохо, был еще неряшливее, чем всегда. Вместо пиджака на нем был грязный свитер.

– Схватили его, – сказал он и разразился смехом.

– Почему вы смеетесь?

– Потому что, когда убийца уже пойман, вы перестаете верить, что это убийца. Разве я ошибаюсь?

– Вы не ошибаетесь, – сухо ответил Кортель.

Рыдзевский вдруг стал серьезным и съежился на стуле.

– Извините. Мой смех, конечно, неуместен, но я уже не могу владеть своими нервами. Не могу перестать думать о Зосе. Вы, конечно, понимаете. Я послал ей посылку, нанял адвоката, но адвокат утверждает, что еще слишком рано предпринимать какие-либо шаги… Мы рассчитываем на амнистию… Что ей грозит, пан капитан?

– С этим вопросом вы должны обратиться к прокурору. Кодекс предусматривает до пяти лет заключения.

– О боже!

Все-таки ему было жаль Рыдзевского, как, впрочем, и двух этих девушек… Было какое-то сходство в их судьбах.

– Но я не думаю, что это будет так, – сказал Кортель мягче. – В конце концов, речь идет о начинающем воре…

Лицо Рыдзевского застыло.

– Но суд же берет во внимание размер преступления, совершенного скрывающимся лицом?

– Несомненно.

– О чем вы хотели со мной говорить, пан капитан?

– О вашей поездке во Вроцлав.

– У меня там было несколько лекций…

– Помните, мы в тот вечер встречались на Пулавской, в кафе?

– Помню.

– Во сколько вы выехали из Варшавы?

– Два или три часа спустя. Я еще успел поужинать в рыбном ресторане, тоже на Пулавской, и отправился. Домой уже не заходил. Я люблю ездить ночью…

– И как долго длилась эта… ночная поездка?

– Долго. Я проколол шину. Даже немного вздремнул. Во Вроцлаве был около пяти утра.

– В «Монополе»?

– Да.

Все это надо было проверить, но уже из показаний Рыдзевского следовало, что в ту ночь он мог находиться на Валу Медзешинском. Алиби у него не было.

– Вы возвратились тоже на машине?

– Нет.

– То есть как?

– Самолетом. – Рыдзевский улыбнулся. – Машину оставил у знакомого лакировщика во Вроцлаве… отличный специалист, а мой автомобиль основательно пообтерся. Не понимаю, почему вы мне задаете этот вопрос?

– Боюсь, что вы очень хорошо понимаете, – ответил Кортель.

– Очень приятно, пан инспектор.

– Почему?

– Что вы боитесь. Не собираетесь ли вы меня подозревать?

– Нет, – признался Кортель.

– Это уже вопреки правилам. Вы должны подозревать всех и во всем, относиться ко всем с одинаковым холодным равнодушием. Так работают…

– …детективы в романах.

– Именно. А не кажется ли вам, что иногда случаются такие загадки, которые лучше и приличнее было бы не разрешать?

– Нет, – парировал Кортель, меняя тон. – Но думаю, что эта загадка должна быть разгадана.

– Да, – сказал Рыдзевский, – я тоже так считаю. Я хотел, чтобы вы знали: все, что я делаю в последнее время, я делаю с мыслью о Зосе.

– Понимаю. – Однако Кортель не понял, почему Рыдзевский добавил «в последнее время».

Кабинет Ладыня, когда они вошли туда втроем – он, Окольский и милиционер, охраняющий Болека, – выглядел точно так же, как и тогда, 27 мая. Задернутые портьеры на балконных дверях, придвинутые к ним два стула, почти пустой стол… Окольский, очень бледный, встал на пороге. Он снял очки и протер их платочком.

– Действуйте сейчас так, как тогда, – сказал Кортель. – Дверь была приоткрыта, правда?

Окольский кивнул.

– Стол был освещен. – Инспектор зажег лампу. – Входите…

– Я вхожу, – повторил Окольский.

– А что дальше? Вы стоите на пороге или идете к столу?

– Иду к столу. – Он шел твердым, медленным шагом, как бы боясь упасть.

– Где остановились?

– Здесь. – Болек стал возле кресла, лицом в сторону портьер.

– Хорошо. Где лежал перевернутый стул?

– Почти посередине. Нет, ближе к столу… Да.

Кортель перевернул стул.

– Теперь девушка… Покажите это место.

Он показал почти точно. Но только «почти». На самом деле она лежала ближе к столу.

– Вы уверены?

– Кажется, так.

– А где лежала статуэтка Будды?

– Никакой статуэтки я не видел, – сказал Окольский. По его лицу стекали крупные капли пота.

– Хорошо. А теперь взгляните на стол.

– Я смотрю. – И через минуту: – Была вазочка для карандашей, пепельница. Газет не было.

– Так. Теперь вернитесь к двери. Хорошо. Когда стояли здесь, вы видели стол. Что еще?

– Ничего еще, остальная часть комнаты была не освещена… Если только полочка над столом…

– Вы смотрели на нее?

– Да. – Он взглянул на полочку.

– Теперь подойдите к ней.

Полочка была в стене. На ней лежали книжки и специальные журналы. Окольский двигался как манекен.

– Книги были?

– Были.

– Что еще?

– Портфель, – сказал равнодушно Окольский. – Большой желтый портфель. Больше ничего.

Наступила тишина. Кортель сел на стул, закурил. Большой желтый портфель!

– Увести подозреваемого, – бросил он милиционеру.

Инспектору необходимо было побыть одному. Все, он, Станислав Кортель, был прав! Убийца оставил в кабинете что-то, за чем должен был возвратиться… И опасался, что Окольский запомнит. А он и впрямь запомнил, хотя даже не предполагал, будет ли это иметь значение. Портфель лежал на полке над столом. Портфель инженера Ладыня.