Текст книги "Столетняя война"

Этьен Марсель

К несчастью для дофина Карла, парижане только что избрали купеческим прево человека, уже нам знакомого: Этьена Марселя. Сам по себе этот факт не представлял собой ничего странного, и выбор был из самых классических. Этьен Марсель был одним из богатейших бюргеров столицы, наследником старинного рода суконщиков, а также менял, при случае поставщиков двора, имевших немало доходных домов и долговых обязательств. В Марселе, процветающем дельце, не было ничего от революционера. Он был в родстве со всем парижским бюргерством – с семьями Барбу, Бурдонов, Кокатриксов. Его первая жена была дочерью эшевена. Вторая – дочерью того самого Пьера дез Эссара, который еще в царствование Филиппа V достиг высших должностей в финансовой администрации; Пьер дез Эссар дал за дочерью царское приданое – три тысячи золотых экю. Так что Этьен Марсель, благодаря как семье, так и родственным связям, оказался на пороге получения дворянства, какое Филипп V в 1320 г. пожаловал своими грамотами его тестю Пьеру дез Эссару. Никто не мог особо сомневаться – новый купеческий прево в один прекрасный день станет дворянином.

На этом пути должность купеческого прево была важным этапом. Ее носитель был не только главой очень привилегированной организации – «ганзы речных купцов», которая к наибольшей выгоде для них объединяла всех крупных негоциантов, использовавших реку для перевозки своих товаров и получавших часть общего дохода от всей парижской торговли. Он – ведь коммуны в Париже не было – также был чем-то вроде муниципального советника, не нося такого титула, непременным партнером на переговорах с королевской администрацией; фактически, если не официально, он считался выразителем общих интересов парижан и их общей политической воли. Желая убедить парижан – в частности, заплатить налог, – король обращался к купеческому прево и его четырем эшевенам. Это далеко не значит, что купеческий прево был главой парижан. По сравнению с парижским прево, резиденция которого находилась в Шатле и который, по сути, исполнял обязанности бальи, купеческий прево, чей «Бюргерский двор» (Parloir aux bourgeois) возвышался над Гревской площадью, с полным правом говорил от имени самых богатых бюргеров королевства.

Положение зятя Пьера дез Эссара за десять лет принесло Марселю нелегкие испытания. В октябре 1346 г. тот, доверенный человек Филиппа VI, одновременно личный советник, банкир и (вполне официально) докладчик прошений, попал, как многие другие и как сам наследный принц Иоанн, в коллективную опалу, в которой после разгрома при Креси оказались власть имущие, без разбора признанные бездарными и мошенниками. Король тогда слишком зависел от податных, чтобы не угодить их мнению. Пьера дез Эссара бросили в тюрьму и конфисковали все его имущество.

Этьен Марсель был зятем самого влиятельного денежного воротилы и приближенного короля; прямо в год своей свадьбы он стал зятем человека, официально признанного виновным в злоупотреблениях. Женившись, на свое счастье, слишком недавно и не успев втянуться в дело, из-за которого другой зять Пьера дез Эссара, королевский секретарь Робер де Лоррис, тоже угодил в тюрьму, Этьен Марсель успел сообразить, что ему повезло.

Если бы Пьера дез Эссара повесили, его зять, несомненно, не расстроился бы. Но, как и другие жертвы чистки 1346 г., за деньги докладчик прошений выпутался из этой истории. В мае 1347 г. он вышел из тюрьмы, без суда, даже без составленной по всей форме грамоты о помиловании, – он просто заплатил колоссальный штраф, пятьдесят тысяч золотых монет типа «шез»[63]63
  От французского «chaise» – кресло (прим. ред.).


[Закрыть] (изображающих короля на престоле), то есть в шестнадцать раз больше, чем Маргарита дез Эссар принесла в приданое Этьену Марселю.

На какое-то время, казалось, все уладилось. Немилость была забыта. Возвращалось процветание. Пьер дез Эссар сумел поправить свои финансовые дела. Он вновь играл прежнюю роль королевского банкира, когда в 1349 г. его унесла Черная чума.

Этьен Марсель был осторожным дельцом. Он отказался от наследства. Его тесть ворочал слишком большими королевскими деньгами, чтобы его счета не стали проверять. Быстро найдут растраты, подлоги, незаконные операции, подделку подписей. Король в свое время спас жизнь своему доверенному человеку, но заботиться о его достоянии у него нет никаких резонов. Более того, это удачная возможность пополнить королевские финансы – таких примеров было немало. За то, чтобы получить наследство, – как будто бы здраво рассудил Этьен Марсель, – придется слишком много «возместить» королевской казне. Расход может намного превысить доход, и придется брать деньги даже из приданого.

Его свояк Робер де Лоррис принадлежал к тому королевскому окружению, которое с шумом разогнали в 1346 г. и незаметно вернули в 1347-м. Он водил дружбу с герцогом Нормандским, то есть с будущим королем. Он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы принять наследство.

Через три года Иоанн Добрый реабилитировал Пьера дез Эссара. Оказалось, что тот не был ни в чем виноват. Штраф взяли незаконно. В конце 1354 г. казна скрупулезно отсчитала пятьдесят тысяч золотых монет Роберу де Лоррису, который тем самым унаследовал состояние тестя не в том виде, в каком тот его оставил, восстановив перед смертью, а в том, когда оно было наибольшим.

В 1356 г. Этьен Марсель все еще не мог забыть и простить эти пятьдесят тысяч золотых монет, двуличие королевского правительства и плутни собственной родни. Дважды попав впросак из-за финансовых спекуляций королевского окружения, он не упустит случая ни провести реформу, ни свести счеты. Этот крупный бюргер, у которого политическое «хорошее общество» увело из-под носа состояние, был готов объявить ему войну ценой самых неожиданных союзов.

Штаты 1356 г

Едва Генеральные штаты Лангедойля были созваны в октябре 1356 г., Этьен Марсель стал выразителем всех претензий, выдвигаемых теми, кто считал, что Францией управляют плохо. Взять столько налогов, чтобы позволить себя разбить! Вот точка зрения среднего горожанина. Но королевская харизма была очень сильна, несмотря на шаткое положение династии, и обвиняли в этом поражении отнюдь не жалкого стратега Иоанна II. Упрекали советников, чиновников – высшую и низшую администрацию. Жители добрых городов во главе с парижанами, которых возглавлял Этьен Марсель, требовали реформ и, для начала, отставок.

Они сразу нашли общий язык с другими недовольными, прежде всего со сторонниками короля Наваррского, склонными считать: если Валуа за десять лет дважды были разгромлены, в этом нет ничего особо странного. Карл Злой, пока сидевший под стражей в Артуа, в замке Арлё, знал, что родился слишком поздно и к выбору 1328 г. вернуться уже нельзя. Но когда побежденный король оказался в плену, в Бордо, а затем в Лондоне, сторонники Карла Злого сочли, что принц, дед которого был французским королем, мог бы встать во главе Франции.

Возглавлял этих «наваррцев» все тот же Робер Ле Кок, епископ Ланский. Марсель был сторонником реформ из ненависти к людям высокого положения, даже из желания мстить. Ле Кок стал таковым по расчету. Он просто-напросто хотел продолжить карьеру по образцу других, которые, как и он, начали в парламенте, а стали канцлерами или получили кардинальские шапки.

Недостало одного человека: Жоффруа д'Аркур остался в Нормандии. Он погибнет в ноябре, в заурядной стычке.

В пустоте, созданной в результате случившегося под Пуатье, возможным казалось все. Штаты во главе с Робером Ле Коком и Этьеном Марселем дошли до того, что потребовали своеобразного участия в управлении – формирования выборного Совета в составе четырех прелатов, двенадцати дворян и двенадцати бюргеров. Это означало прямо-таки установление опеки над королевской властью.

Кстати, в финансовой сфере бедствий для Франции не ждали. Еще в декабре 1355 г. Штаты Лангедойля, где Этьен Марсель уже выступал от имени городов, но пока, по видимости, сотрудничал с Иоанном Добрым, поставили очень четкие условия, на каких города могут быть обложены налогом: прежде всего они потребовали, чтобы налог, вотированный для обороны королевства, использовался в целях этой обороны и только в них. Артуа, Нормандия, Вермандуа уже добились этого – каждый для себя. На сей раз в масштабах всего королевства был выдвинут принцип: суммы, вотированные на оборону королевства, имеют право выдавать только те, кто их вотировал.

Скажем сразу, что Штаты переоценили свои возможности. Это можно было бы предвидеть, исходя из того, что предыдущая попытка Иоанна Доброго закончилась неудачей. Податной охотно давал деньги на местную оборону, на защиту своей области или города. Его трудней было убедить, когда речь шла о вопросах более общих – обороны королевства. Уполномоченные Штатов, взимая «эд», встретятся с теми же трудностями, что и люди короля до них.

Этих депутатов Штатов называли «делегатами» (élus, буквально «избранными»). Были делегаты от каждого диоцеза, которым поручалось оценить базу обложения и централизовать поступления от города и деревни. Были «генеральные делегаты» – три прелата, три дворянина и три бюргера, – задача которых состояла в том, чтобы выплачивать деньги и направлять их движение. Те и другие были подотчетны Штатам, тем самым мало-помалу превращавшимся в постоянный контрольный орган.

Этим добрым людям слегка вскружила голову совсем новая власть, которую они получили в конце 1355 г. из-за бедственного положения короля, лишившегося средств на проведение своей политики. Но они забыли об одном: это снадобье стоило дорого. Добрым городам вскоре наскучит содержать в Париже депутатов, склонных урезать расходы короля, но не собственные затраты на проживание.

Но в октябре 1356 г. потребовали совсем другого. Пусть дофин Карл допустит Штаты к политической власти. Теоретически заседая посословно, в трех раздельных залах, а фактически потратив большую часть своего времени на тайные совещания, где три сословия выступали как стороны в переговорах, депутаты за две недели сформулировали свои требования. Об оказании финансовой помощи власти дофина речи пока не было. Депутаты даже забыли, что созваны для обсуждения именно этого вопроса. Зато со второго дня Штаты продемонстрировали независимость, сообщив членам Королевского совета, что те могут удалиться: в их присутствии работать больше не будут.

В конце октября дофина попросили прибыть в монастырь целестинцев на левый берег, чтобы выслушать предварительные условия оказания финансовой помощи. Штаты не довольствовались тем, что потребовали увольнения «дурных советников» и освобождения короля Наваррского, что выглядело просто дежурной фразой. Они пожелали, чтобы был сформирован выборный верховный Совет, куда вошло бы четыре епископа, двенадцать рыцарей и двенадцать горожан. В начале сессии уже избрали постоянную комиссию из пяти-десяти-восьмидесяти человек; не предвосхитило ли это избрание будущие требования Штатов? Предполагалось, что такой комиссии проще следить за действиями верховной власти, чем ассамблее из восьмисот человек с очень разными полномочиями.

Этьен Марсель уже предвидел крушение тех, кто его обманул и кого он считал виновниками несчастья Франции. Робер Ле Кок уже предвидел власть в своих руках.

По привычке дофин Карл стал тянуть время. Он сослался на необходимость посоветоваться с королем – своим отцом и даже с императором. Он попробовал торговаться. В конце концов, не скрывая, что следовало бы созвать Штаты заново, потому что финансовую помощь они так и не вотировали, 2 ноября он их распустил. Робер Ле Кок попытался провести решение, чтобы сессия продолжилась, несмотря на роспуск. Его не поддержали.

Приближалось Рождество. Герцог Нормандский собрался провести праздники в обществе дяди, императора Карла IV Люксембурга. Он направился в Мец, куда прибыл за три дня до Рождества. Там он застал весь императорский двор, в присутствии которого как дофин Вьеннский, князь империи, должен был принести оммаж за свое княжество. Не меньше, чем о формальностях феодального права, там позаботились и о соблюдении определенных приличий: чтобы дело не выглядело так, будто старший сын французского короля явился по вызову, заранее договорились, что он привезет дяде-императору от имени отца-короля бесценный подарок – две тернии из Тернового венца, хранящегося в парижской часовне Сен-Шапель со времен Людовика Святого.

Таким образом, поездка в Мец никак не была связана с поражением и не означала призыва о помощи. Самое большее, что можно сказать: присутствие кардинала-легата Эли Талейрана придало этой встрече облик некоего совещания христианских монархов. В отчете, который в день Рождества составили герольды, наряду с сотней герцогов и маркграфов, архиепископов и епископов упоминается три тысячи триста пар золотых шпор, иначе говоря, три тысячи триста рыцарей. Сам дофин Карл прибыл с большой помпой – со всем двором и сильной охраной. У него были великолепные кони.

Прежде всего говорили о делах империи. Карл IV обнародовал окончательный текст Золотой буллы – официального документа, скрепленного золотой печатью, или «буллой», – которая определяла права курфюрстов и должна была уберечь империю от новых кризисов наследования: список курфюрстов был завершен.

Карл IV был мало склонен усложнять европейскую политическую игру, вмешиваясь во внутренние дела Франции. Он достаточно хорошо знал историю, чтобы забыть, чем может заплатить император, если на миг отвлечется от своего Германского королевства. Он долго беседовал с племянником, дофином Вьеннским, и убеждал его держаться. Самое большее, что он обещал, – побудить англичанина приостановить враждебные действия, пока тот держит в плену короля Франции, пока не заключат окончательный мир. Это было все.

В то время как дофин отсутствовал, в Париже ситуация осложнилась, и Этьену Марселю представился случай перейти на сторону народной партии, которая была враждебна интересам крупного бюргерства, близкого к трону. В Тулузе Штаты Лангедока вотировали «эд», но этот союз собственников и кредиторов поставил одно условие – возврат к твердой монете. Почти того же в свое время требовали ассамблеи, созванные Филиппом Красивым, и бароны, участвовавшие в феодальных движениях 1314 и 1315 гг. Еще Штаты 1355 г. добились от Иоанна Доброго такого обещания. Когда ты получаешь ренту и взимаешь арендную плату, ты против инфляции.

Больше думая о налоге, чем об интересах простого народа, городского съемщика или сельского держателя, который всегда имел больше или меньше долгов, уполномоченные дофина в Тулузе велели немедленно начать чеканку новой монеты – «белого гроша с короной», которая имела великолепную пробу (958-ю) и при официальном курсе всего два турских су сразу же увеличила стоимость в серебре турского ливра более чем вдвое.

Нельзя было ввести в Лангедоке сильную монету, а в Лангедойле оставить слабую. Дофин и его Совет решили на Севере усилить монету не настолько, как сделали на Юге, однако и этого хватило, чтобы вызвать раздражение должников, не принеся никакой выгоды кредиторам: последние отказались вотировать налог. Во всяком случае, собственники нашли слишком робким изменение, усилившее турский ливр всего на четверть.

Об этом усилении монеты 10 декабря оповестил молодой Людовик Анжуйский, временно замещавший брата-дофина. Парижане немедленно заволновались. Этьен Марсель нашел наконец удобную территорию для борьбы с теми, кто нанес ущерб его интересам, – их собственные интересы. Он возглавил движение. В Лувр направилась делегация, Людовик Анжуйский ее принял. Немедленного ответа дано не было. После двух дней волнений принц отсрочил выполнение ордонанса, предписывавшего чеканку новых монет.

Парижский народ взял верх над интересами тех людей, из кого состояли Штаты. Отныне положение Этьена Марселя стало неопределенным: в ноябре он выступал от имени крупного бюргерства, а в декабре оказался во главе подмастерьев и лавочников. Он бы, несомненно, удивился, если бы ему сказали, что он не лоялен к королю. Когда дофин подъезжал к Парижу, купеческий прево выехал навстречу ему за пределы города, на большее расстояние, чем требовал протокол.

Однако Иоанн Добрый не упустил случая сделать глупость. 12 декабря, когда Этьен Марсель как раз диктовал условия правительству Людовика Анжуйского, французский король решил написать из Лондона парижскому купеческому прево, чтобы поблагодарить за усилия, предпринятые Штатами для его скорейшего освобождения.

Едва вернувшись в столицу, наместник короля попытался убедить парижан. Ему нужно было действовать быстро, потому что нового созыва Штатов избежать было невозможно – казна пуста. А ведь Штаты не преминут обострить ситуацию. У дофина было две недели, чтобы покончить с волнением; он попытался прибегнуть к силе.

19 января 1357 г. он направил в «Бюргерский зал» настоящее посольство: архиепископа Сансского, графа де Руси, Робера де Лорриса (и его тоже!) и еще нескольких членов Совета, попросивших купеческого прево и четырех его эшевенов немедленно прибыть к Сен-Жермен-л'Оксерруа – то есть к воротам Лувра, – чтобы получить срочное сообщение от правительства. Было сделано две оплошности разного характера: отправка архиепископа оказала слишком много чести Этьену Марселю, а отправка его свояка Лорриса, человека, получившего пятьдесят тысяч золотых монет, должна была привести его в ярость.

Было около десяти утра, когда парижане явились к Сен-Жермен-л'Оксерруа. Люди дофина ждали эшевенов, а увидели приближающуюся толпу, которая даже не пыталась скрывать, что она вооружена. Запахло мятежом.

Один из членов Совета обратился к горожанам: готовы ли они принять новую монету? Этьен Марсель сухо ответил, что парижанам она ни к чему. Они не потерпят, чтобы новая монета поступила в обращение. Советники не сочли уместным что-либо возражать. И хорошо сделали.

Купеческий прево и его спутники повернули обратно. Манифестантам, которые начали расходиться по городу, он поручил передать всем парижанам, чтобы прекращали всякую работу и вооружались. Дело откровенно шло к парижскому восстанию.

Дофин его не допустил, пойдя на уступки. Во время встречи у Сен-Жермен-л'Оксерруа он находился в Лувре, куда к нему спешно прибыли советники. На следующее утро созвали новую ассамблею, состоявшую бог весть из кого и в основном, несомненно, из тех, кто неотступно следовал за Этьеном Марселем. Заседание состоялось во дворце на острове Сите, в большом зале парламента. На сей раз дофин пришел лично и попытался сыграть как можно тоньше: он передал спорный вопрос на решение Штатов.

Сказал им, что право чеканить монету и менять ее принадлежит королю как наследнику французской короны, однако же, ради их удовольствия, он не допустит, дабы оная новая монета поступила в обращение.

Но пожелал, дабы, когда соберутся люди трех сословий, они бы предписали вместе с иными из людей оного монсеньора герцога, дабы он сие предписал, некую монету, каковая была бы приятна и полезна для народа.

Он простил парижан за то, что случилось накануне. Он отстранил девять советников, которых Штаты – фактически Этьен Марсель в Штатах – недавно назвали виновными в хищениях. Он обещал их арестовать, судить и конфисковать их имущество. История начиналась заново. Один только Жан Пуальвилен не покинул Париж вовремя.

Марсель и его друзья не доверяли устным обещаниям. Чего бы это ни стоило дофину, они потребовали официального акта и получили его.

Штаты 1357 г

Штаты были созваны на 5 февраля 1357 г. Они заседали месяц, и тон в них задавал Робер Ле Кок, который говорил все громче, однако не смог добиться от дофина освобождения короля Наваррского. Первой целью этой сессии явно было введение налога. Штаты решили сами его взимать и распределять полученные средства. Для этого они будут собираться раз в квартал.

За два года как в добрых городах, так и в замках успели определиться с тем, что понималось под «реформой». То, что Штаты предложили дофину как условие для введения налога – и добились его оформления ордонансом от 3 марта 1357 г., – намного превышало уступки, на которые в условиях сходной политической и финансовой нужды в свое время пошел Филипп Красивый, чью корону, по крайней мере, никто не оспаривал. Реформа 1303 г., подтвержденная провинциальными хартиями 1315 г., сводилась к обузданию местных чиновников, соблюдению юрисдикции сеньоров, подверждению прерогатив феодалов и привилегий церкви. Это была защита старой политической системы от монархии и ее нового аппарата. Реформа 1357 г. вводила новую систему управления, о которой мечтали – слишком рано, поскольку поражение еще не случилось, – Штаты 1355 г.: ограниченную монархию.

Ни о чем таком не говорилось ни в ордонансе от 8 марта, ни в текстах, которые немедленно появились как дополнения к нему. Были меры, принятые для решения злободневных вопросов, таких, как формирование комиссии из девяти «генеральных реформаторов» с целью чистки администрации, отправки виновных в тюрьму и конфискации их имущества. И даже временные меры, как отставка всех чиновников до назначения новой администрации. Меры с дальним прицелом: Штаты должны собираться с определенной периодичностью, налоговые поступления будут распределять «генеральные делегаты». Были компромиссы: в состав Совета ввели шесть делегатов от Штатов – среди них был Робер Ле Кок, но Этьена Марселя не было, – хотя несколько недель назад депутаты мечтали, чтобы Штаты просто-напросто выбирали весь Совет.

Были и недосмотры. Ничего не сделали, чтобы обеспечить контроль правительства над другими сферами, кроме финансовой. В частности, внешняя политика безропотно предоставлялась на откуп монарху. Главное, Штаты не взяли в свои руки то, что могло стать средством для контроля над страной: назначение чиновников. Единственное право, которое они здесь присвоили себе, – наказания виноватых. Право отбора людей осталось за королем.

Дофин Карл уже мог заметить один феномен, который станет для него спасительным: свистопляска происходила в Париже, где несколько депутатов упивались речами, а купеческий прево переводил город на военное положение, опасаясь то ли англичан, то ли возможной реакции армии регента, но провинция оставалась спокойной. Местные прево по-прежнему управляли королевским доменом, бальи и сенешали вершили суд и разбирали тысячу и один конфликт в местной и повседневной политической жизни. Муниципалитеты попросту контролировали экономическую жизнь и даже снабжение. Все худо-бедно заботились о местной обороне. Во всей Франции куда больше говорили о починке городских стен и обеспечении охраны, чем о центральном правительстве. Нотабли, правившие королевством, в большинстве своем и не думали брать на себя функции дофина.

Тот на несколько недель выехал в Верхнюю Нормандию и в Вексен. То, что он там увидел и услышал, укрепило его в желании противостоять давлению парижан.

Тогда-то, как «бог из машины», появления которого в истории в тот момент не ждали, против течения двинулся король Иоанн, опять перетасовав карты в политической игре. Королю было ясно одно: мир значит освобождение. Если война возобновится, он останется в плену. Коль скоро налог мог быть оправдан только подготовкой к походу против англичан, значит, его введение противоречило личным интересам короля. Мало ли что казна пуста и дофину уже не на что править.

В апреле Иоанн Добрый уже вызвал волнения в Париже, передав через своих посланцев условия перемирия, заключенного в Бордо, и заявив, что, следовательно, от сбора налога нужно отказаться. Для Этьена Марселя и его сторонников отмена сбора налогов означала конец Генеральных штатов, а значит, конец всякой надежды на ниспровержение политической системы. Это тогда же подтвердили и письма, которые король разослал разным сообществам жителей королевства, запрещая им отныне направлять депутатов в Штаты. Дофину потребовалось все его двуличие, чтобы выпутаться из этой ситуации, опровергнув в чистый понедельник то, о чем кричали на всех перекрестках в вербное воскресенье.

Будь Иоанн Добрый в Париже, дело оказалось бы трудным. Но он был далеко, и Штаты ничего не могли с ним поделать, как и парижане. Зато податные обрадовались, что им запрещают платить налог. Налоговые поступления сократились, и заметно. Поскольку Штаты упорно домогались налогов, население в массе отвернулось от них. Ложный шаг короля, в ближайшее время обрекший казну на опустение, в долгосрочной перспективе спас королевскую власть.

В августе дофин решил, что настало время прибегнуть к силе. Он вновь призвал советников, принесенных в жертву в январе, приостановил деятельность «генеральных реформаторов» и отменил большинство их решений, восстановил на постах чиновников, уволенных в марте. Наконец, он не без резких выражений уведомил купеческого прево и эшевенов, чтобы они отныне занимались только муниципальными делами.

Рановато. Карл пользовался симпатиями многих, но армии у него не было. А под началом Этьена Марселя была маневренная группировка – парижские подмастерья и лавочники, и он держал в своих руках оборонительную систему города.

Однако пока что дофин мог считать, что победил. Марсель растерялся, Ле Кок спешно выехал в свой епископский город Лан. Несколько последующих соглашений, в сентябре и октябре, определили политическую линию этого нового правительства: дофин явно не обижает парижан, которые не обижают его. Фактически стороны наблюдали друг за другом и на компромисс согласились не без задних мыслей.

Этьен Марсель держал в руках дофина, потому что держал в руках столицу со всем правительственным и административным аппаратом, обосновавшимся там уже век. Очень скоро условием сохранения мира в Париже стало разделение власти. Это был странный компромисс, в результате которого начали непрерывно заседать два правящих совета: один – «реформаторский», группировавшийся вокруг купеческого прево и епископа Ланского и созванный в начале ноября, другой – реакционный, где тон задавали дофин и прежние советники, наконец возвращенные. Оба правительства даже сотрудничали в организации созыва Штатов, ожидаемого 7 ноября; чтобы никто не отказался явиться, для каждого адресата составили два письма, одно – от имени наместника короля, другое – от имени купеческого прево. Это стало формальным признанием, что во Франции есть города, не подчиняющиеся наместнику короля, пока приглашение не пришлет купеческий прево Парижа.