Текст книги "Столетняя война"
Автор книги: Жан Фавье
Жанр: История, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 58 страниц)
Жакерия
События ускорил случай. Ведь не может быть ничего более случайного, чем такое совпадение: в то же время разразилось совсем другое восстание – крестьян области Бовези. Жакерия, вспыхнувшая в результате местного инцидента в Сен-Лё-д'Эссеран в области Валуа 28 мая 1358 г., имела лишь очень косвенное отношение к тому, что уже двадцать лет волновало Францию и Париж, Штаты Лангедойля и «Дом с колоннами» на Гревской площади.
Она могла бы стать восстанием и против установленного порядка, гарантом и одновременно символом которого был регент. Годом раньше, может быть, Жакерия и была бы таким восстанием. В мае 1358 г. она случилась как раз кстати, чтобы помочь реакции консолидироваться, к выгоде того же регента.
Всех, кто после поражения осложнял жизнь дофину Карлу, объединяло одно, о чем они не знали и догадались только в конце этой весны: все они, кроме Этьена Марселя с его застарелой личной ненавистью, входили в число людей, которых «жаки» хотели уничтожить. Нотабли, считавшие себя сторонниками реформы, с ужасом обнаруживали, что есть другие представления о реформе, на другом уровне, и что борьба за эту другую реформу в первую очередь сводится к тому, чтобы вешать, сажать на кол, жечь заживо их самих – их, кто два года только и говорил, что о реформе. Толкая в объятия гаранта старого порядка всевозможных нотаблей, для которых проводить реформу значило просто обеспечить себе власть, «жаки», так и не догадавшись об этом, обеспечат победу регенту Карлу.
Что представляли собой эти «жаки»? Все что угодно, только не отверженных с крестьянской земли. Характерно, что это восстание, самое жестокое из всех, какие с давних времен пережила Северная Франция, было ограничено самыми богатыми землями Парижского бассейна: областями Бове, Суассона, областью Бри. Это не был бунт последних нищих, умирающих с голоду. Это было восстание мелкого крестьянства, собственников со скудным достатком, насколько слово «собственник» употребимо для средних веков, когда никто не имел полных прав на имущество, не будучи чем-то кому-то обязан. Отдельные бывшие солдаты, бывшие доманиальные служащие землевладельцев, отдельные безместные священники примыкали к восставшим с пользой для последних, иногда выбиваясь в вожди.
Эти крестьяне-середняки, жившие на земле, плодородие которой было выше среднего, уже почти век страдали. Прежде всего, в этих областях не хватало земли – здесь с XI по XIII в. распахали все что можно, до мыслимых пределов. Прошли времена, когда, если у тебя увеличилась семья или ты хочешь продать на рынке чуть больше, достаточно было лишь освоить новые земли, расширить пределы возделываемых территорий за счет земли, которую сеньор предлагал задешево, потому что получал свою выгоду от экспансии. Теперь было поздно. Приходилось довольствоваться тем, что имеешь, и очень соблазнительной была мысль: если я живу плохо, то жил бы лучше, будь у меня больше земли.
На этих илистых почвах выращивали преимущественно зерновые. Но в течение полувека цены на зерно – на этих богатых землях прежде всего на пшеницу и ячмень – не менялись на всех рынках, которые снабжали город, потребляющий продукты. Население прекратило расти, предложение превышало спрос, и село как производитель пришло в растерянность.
Промышленные или ремесленные изделия, в которых нуждался крестьянин, не обесценивались вместе с зерном. Железо для орудий труда, ткани для одежды оставались дорогими. Более того, из-за демографического кризиса, усугубившегося в результате Черной чумы, подскочила стоимость всей специализированной рабочей силы. Урожая собирали все меньше, но замена лемеха была делом разорительным. Вот драма этих крестьян, которые не дошли до нищеты, потому что плуги у них были, но которые видели, что плуг с железным лемехом уже скоро станет для них слишком дорог. Вот парадокс истории местностей, которые первыми применили составной плуг и внедрили трехполье.
Долгое время положение крестьянина, державшего землю за чинш, не столь бедственным делала инфляция. Чинш, который первоначально был арендной платой за землю, начислялся в денежной форме: один денье, один су, десять су. Когда знаешь, что счетная монета – денье, су, ливр – веками постоянно обесценивалась, а в конце XIII в. ее курс рухнул, становится понятной выгода для крестьянина, который был должен один денье за землю и по-прежнему должен один денье за ту же землю. В XIII в. денье стоил 0,35 г чистого серебра, в 1350 г. – 0,11 грамм. В 1355 г. он стоил 0,03 грамма. Инфляция и девальвация как выражение и следствие инфляции были разорением для сеньора и благом для такого хронического должника, как крестьянин. Медленное уменьшение покупательной стоимости турского ливра в течение века спасло сельскую местность Парижского бассейна от многих восстаний.
Однако сеньоры предприняли свои меры. Недостаточно эффективные, чтобы вернуть позолоту на их герб, но достаточно, чтобы сделать тяжелей бремя крестьянина, страдавшего, как и сеньор, от снижения цен на зерно. Сеньор не мог пересматривать размеры чинша – их фиксировали кутюмы, – но он мог ввести дополнение к чиншу. Это был «добавочный чинш» (cro't de cens), нечто вроде ренты, компенсировавшей падение арендной платы за землю. А за все земли, которые предоставляли заново, назначали натуральный чинш – полевую подать, позволявшую сеньору взимать лучшую часть урожая к продавать ее с максимальной выгодой, притом что крестьянину разрешалось продавать свою долю, только когда цены упадут до минимума.
Черная чума пресекла все логические пути развития. Не будем здесь разбираться, кто проиграл и кто выиграл от этого демографического удара, подорвавшего как производство, так и потребление. Главное, Черная чума произвела эффект грома среди ясного неба. Она разрушила подгнившие постройки. Она нарушила все шаткие равновесия. И она вселила ненависть в тех, кто видел, что богатые умирают реже, чем бедные, потому что лучше питаются, лучше живут, лучше защищены.
Ситуацию обострил и ряд случайно совпавших бедствий: поражение, которое восприняли болезненно и за которое упрекали тех, чьей задачей было сражаться, налоговое бремя, выросшее за два года, усиление сеньориальной системы эксплуатации в период, когда многие сеньоры, как и король, попали в плен и нуждались в выкупе, беспомощное раздражение сборщиков налогов, слышавших со всех сторон обвинения то в жадности, то в неспособности, бродячие отряды рутьеров, не слишком уважавших крестьянский труд… Боялись солдатни, оставшейся без дела после поражения 1356 г., головорезов Наваррца, живущих за счет населения, наемников, распущенных англичанами после своей вылазки. Многие города – как Париж, так и другие – закрывали ворота для любого, кто не мог доказать, что знаком хотя бы с одним горожанином. Повсюду царил страх.
Жакерия была не столько восстанием бедноты, сколько реакцией на тревогу. И это было восстание той социальной группы, которая проиграла по всем статьям, не выгадав даже, как безземельные поденщики, от роста зарплат в результате демографического спада, не выгадав даже от возможностей найти себе новое занятие, которые дала война.
Но эти люди были достаточно состоятельны, чтобы их облагали податями, налогами, подвергали реквизициям. Их земля была достаточно плодородной, чтобы они могли не слышать разговоров о «добавочном чинше» и субаренде. В условиях снижения среднего крестьянского достатка землевладельцы, епископы и аббаты, бароны и рыцари, иногда горожане могли временно отсрочить свое обеднение за их счет. Ни прелаты, ни горожане пока не жили в сельской местности. Поэтому восставшие набросятся на тех, кто еще жил на своей земле – а где еще им было жить? – и, однако, жил неважно: на мелких дворян, не слишком удачливых рыцарей, на тех, кого постепенно разоряла инфляция, кто имел достаточно земли, чтобы не наниматься на службу к принцам, и недостаточно связей или талантов, чтобы преуспеть на новых путях карьеры, которые открывало развитие монархического государственного аппарата.
Смешной и часто звероподобный крестьянин в городском фольклоре и в лексиконе аристократии фамильярно именовался «Жак Простак». Поэтому восстание, вспыхнувшее в конце мая 1358 г. на равнине Валуа, станет как для знати, так и для бюргеров Жакерией. Но очень скоро город и замок утратят всякую охоту смеяться над мужланами.
Все началось с сельской драки. Раздраженные крестьяне напали в Сен-Лё-д'Эссеран на латников, которые проходили через бург, бесцеремонно обращаясь с жителями и занимаясь грабежом как под видом реквизиции, так и открыто. Через эту деревню часто проходили купеческие обозы, направлявшиеся в Париж. Чаша терпения крестьян переполнилась.
Новым было то, что они впервые взяли верх. Соседние деревни с изумлением и восторгом услышали, что простые мужики перебили дворян. И у героев дня немедленно нашлись подражатели – ведь у любого были свои гонители. Поэтому восстание распространилось по сельской местности областей Бове, Суассона, Западной Шампани. За несколько дней оно достигло Монморанси, Ле-Трамбле, Лонжюмо и Арпажона. Оттуда за одно утро можно было добраться до столицы. Бунт докатился до Бургундии, Лотарингии, Нормандии и Артуа, однако не получил в этих провинциях того трагического накала, который изначально приобрел в окрестностях Парижа.
Все партии, боровшиеся меж собой в Париже, растерялись. Такого никто не предвидел. Тем более не организовывал. Ведь Жакерия меньше всего была сплоченным движением: у нее не было ни настоящих вождей, ни структуры, ни программы. Так никто и никогда не узнает, чего по сути хотели «жаки», кроме как выплеснуть свой гнев. Был один лозунг – «Убивайте дворян».
Конечно, в крестьянской массе военными способностями или бойкой речью выделялись отдельные дворяне, порвавшие со своим кругом, отдельные малоимущие священники и сельские нотабли, захваченные потоком, и из нее как будто выходили отдельные вожди – по воле собраний, происходивших на деревенских площадях и перекрестках дорог. Вожди часто случайные, а порой и поневоле. Такими были Гильом Карль в Бовези или Жакен из Шенневьера, «избранный» в Монморанси несмотря на свой отказ и с согласия королевского прево, которого вынудили одобрить происходящее.
Гильом Карль, или Каль, который будет выступать в роли капитана «Жаков» в их последних боях и который первым догадался установить тактические отношения с парижской революцией, изначально принял роль вожака, только чтобы его не убили. Высокий, сильный, красноречивый, этот красивый и отнюдь не глупый крестьянин был, тем не менее, лишь одним из случайных вожаков, которые водили на грабеж неорганизованные орды, быстро разраставшиеся за счет любителей половить рыбку в мутной воде. Карль прежде был солдатом и, когда будет командовать во время сражения, попытается применить какие-то зачатки тактики, но ему придется лишь сожалеть об отсутствии дисциплины у людей, которые не имели даже представления о военной организации. Чаще всего он будет не в состоянии провести совместную операцию. Такой была реальность Жакерии: сколько восставших деревень, столько и ватаг.
Большинство тех, кого опьяняла собственная дерзость, считало, что надо спешить. К порядку вернутся без долгих церемоний, и они это знали. Так зачем сдерживаться?
Несколько дней царил террор. Кровь проливали без причин. Даже очевидцы, больше всех симпатизирующие народным движениям, даже те, кого меньше всего можно заподозрить в привязанности к установленному порядку, наперебой сообщают о бессмысленной жестокости «жаков». Так, приор монастыря кармелитов с площади Мобер, Жан де Венетт, о котором мы знаем, что он обычно не скрывал сочувствия к обездоленным, пишет:
И всех знатных мужчин, каких только встречали, даже собственных сеньоров своих убивали и уничтожали без жалости.
Не довольствуясь этим, дома и крепости дворян сравнивали с землей и, что еще более достойно жалости, знатных дам и малых детей их, которых встречали, предавали мучительной смерти.[66]66
Цит. по: Из хроники Жана де Венетт // Французская деревня XII–XIV вв. и Жакерия. Всеобщая история в материалах и документах. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1935. С. 77.
[Закрыть]
Хорошо осведомленный благодаря рассказам очевидцев, льежец Жан Ле Бель не скрывает ужаса и множит примеры, не желая рассказывать всего:
Никогда не осмелюсь ни написать, ни рассказать как об ужасах, так равно и о непристойностях, каковые они творили с дамами. Среди прочих недостойных деяний они убили рыцаря, насадили его на вертел и поджарили. Это видели дама и дети.
После того как десять или двенадцать из них изнасиловали даму, они силой ее заставили его есть. Потом они ее умертвили злой смертью.
Неписаный средневековый кодекс чести защищал женщин и детей. Тем более возмутительным выглядело такое насилие в глазах современников. Но, правду сказать, странным казалось и то, почему люди, знающие военное ремесло и в какой-то мере защищенные стенами своих замков, даже не подумали защитить себя и свою семью от банд простолюдинов, бесспорно, неспособных три дня осаждать крепость.
Они вошли, гурьбой, без иного оружия, кроме палок с железными наконечниками и ножей, в дом одного рыцаря. И вломились в дом и убили его, и его жену, и его детей. Потом дом сожгли.
Позже они пошли в один крепкий замок и поступили того хуже, ибо взяли рыцаря и весьма крепко привязали, и изнасиловали на его глазах даму и дочь. Потом они убили даму, беременную, и дочь, потом рыцаря и всех детей. И сожгли замок.
Так они поступили во многих замках и добрых домах.
Наваррец против «жаков»
Дыхание ужаса, пронесшееся над парижским регионом и прежде всего над равниной «Франции»,[67]67
Имеется в виду Иль-де-Франс (прим. ред.).
[Закрыть] ощущением общего интереса быстро объединило тех, кого ранее сделали противниками непостоянство и поражение короля Иоанна. Карл Злой был достаточно умен, чтобы понимать: аплодисментов на парижских улицах недостаточно, чтобы сформировать для него политическую ситуацию. Он был жертвой Валуа, но это же не программа управления. Карл догадался, что лучший шанс для него – договориться со знатью. Ведь знать искала вождя, чтобы ответить на неистовства простолюдинов, и каждый, естественно, думал, что это место должен занять принц. Король Наваррский был слишком королем, чтобы не подумать, несмотря на все свои предубеждения против короны Валуа, что он выиграет все, превратившись в поборника порядка. Тем он привлек на свою сторону знать и дешево купил признательность бюргеров, достаточно состоятельных, чтобы не чувствовать беспокойство, когда жгут усадьбы и убивают их владельцев без долгих выяснений, принадлежат ли они к старинной знати или нет. Что касается купцов, то от небезопасности на дорогах они теряли все; тот, кто позволил бы возобновить движение обозов, заслужил бы их уважение.
Хитрый Наваррец хорошо знал, что его вмешательство в дело даст ему еще и возможность выступить в качестве принца крови. Тем самым он демонстрировал и неспособность регента взять на себя роль военачальника, которая была тому слишком не по душе. Когда король в плену и побежден, а дофин не в состоянии сражаться, то второстепенный персонаж, роль которого Наваррцу отвели его кузены Валуа, заслуживает внимания зрителя. Карл был достаточно ловок, чтобы упустить такой случай.
Этьен Марсель, однако, пришел к другим выводам. В то время как некоторые тряслись за свое добро и надеялись, что не придется трястись еще и за свою жизнь, простые горожане, мелкие ремесленники и купцы, испытывали естественную симпатию к повстанцам, воспринимая их как сельскую бедноту. А ведь купеческий прево, все прочней забывающий о назначении своей должности, больше руководствовался ненавистью к королю Иоанну и дофину вместе взятым, чем заботился о солидарных интересах деловых кругов.
Марсель знал также, что зашел слишком далеко, чтобы надеяться на королевское милосердие. Если для тех, кто вдохновлял депутатов Штатов начиная с 1356 г., дело обернется плохо, его, безусловно, вздернут первым. Так же, как и «жаки», он мог проиграть только один раз, а значит, мог найти спасение лишь в ужесточении своей позиции. «Жаки», заставлявшие трепетать столичное общество, становились сильными союзниками для купеческого прево. Он мог только принять предложения Гильома Карля.
Для прояснения ситуации провели ряд операций под самым Парижем. Несколько мастеровых и несколько «жаков» совместно снесли усадьбу в Гонессе, принадлежавшую одному из президентов парламента, смещенных в 1357 г., – Пьеру д'Оржемону. Другие раграбили в Вожираре, в Исси, в Вирофле роскошные загородные резиденции бывшего первого президента Симона де Бюси, одного из советников дофина, – Бюси тогда находился в бегах.
Марсель пошел дальше. Он велел одному из своих верных людей, Жану Вайяну, привести в помощь «жакам» небольшую армию – триста человек, лавочников, разоренных кризисом, и безработных подмастерьев; они соединились с Гильомом Карлем 7 июня близ Эрменонвиля.
К этому времени стало известно, что Карл Наваррский и отряд его рыцарей направляются в область Крея, где на плато Мелло собрались основные силы «жаков». Парижане не решились идти против Наваррца, своего вчерашнего друга. Поэтому Карль и Вайян расстались. «Жаки» Карля двинулись одни на помощь своим товарищам. Союз «жаков» и «парижской революции» просуществовал всего день.
Кодекс рыцарской чести действует только в отношении рыцарей. Так рассудил Карл Злой, мало склонный относиться как к равным к людям, способным вспарывать животы беременным женщинам. Поэтому стесняться в средствах он не собирался. Король Наваррский предложил Карлю переговоры, принял его у себя в лагере, велел арестовать и отправил в Клермон-ан-Бовези, где главного вождя Жакерии поспешили обезглавить. Что касается «жаков», оставшихся на плато Мелло без вождя, то рыцари короля Наваррского безо всякого труда изрубили их.
В то же время, а было это 9 июня, парижане подошли к Mo. Они не знали, что у них больше нет союзников, что их друг король Наваррский как раз уничтожает их временных союзников – «жаков».
Дело в Mo, которое совершил решительный отряд с хорошими командирами, явившийся туда форсированным маршем, было настоящей операцией в духе «коммандос». Город Mo, стоящий на правом берегу Марны, был старинным епископским городом с крепостными валами. На левом берегу, в излучине реки, в месте, которое было легко оборонять, находился «Рынок» – укрепленный квартал, который уже век назад создал граф Шампанский, прорыв канал, превративший излучину в остров. Покинув Mo в мае, регент оставил там свою жену, дофину Жанну де Бурбон, ее сестру и еще несколько ее приближенных. Внезапно захватить «Рынок» Mo значило получить бесценных заложниц.
Вайян и его люди по дороге забирали с собой всех вооруженных крестьян, которых встречали. Это были остатки Жакерии. Несколько подкреплений, отправленных Этьеном Марселем, примкнули к ним под Mo. Их было около тысячи, когда мэр Mo Жан Сулас просто-напросто открыл им ворота правобережной части города. Теперь проще простого было перейти мост и выйти на левый берег.
Но гарнизон «Рынка» тоже недавно получил подкрепление. Там находились, в частности, граф де Фуа и «капталь» де Буш, Жан де Грайи, два вельможи из партии Наваррца, которые привели туда сильный отряд конных латников и пеших сержантов. Все разногласия между партиями были забыты, ведь рыцари не могли оставить без защиты дофину и стольких знатных дам, доверенных их покровительству: будущей королеве Франции, бесспорно, грозило насилие. Если бы наваррцы еще не были так потрясены недавними зверствами «жаков», может быть, они вспомнили бы о своем союзе с парижанами. Еще не зная о результате полицейской операции, проведенной их королем на Мелло, они чувствовали солидарность с жертвами «жаков», а значит, были мало склонны к соглашению с горожанами, которые, как теперь было известно всем, поддержали «жаков».
В то время как парижане радовались, что заняли мост и теперь могут без труда достичь стен «Рынка», ворота этого самого «Рынка» вдруг внезапно открылись. Это бароны и их рыцари пошли в атаку. Осаждающие готовились к штурму, а не к рукопашной на мечах спинами к Марне. Фруассар яркими красками описал этот разгром парижан:
Когда оные злодеи узрели так построенных (наваррцев), хоть тех и было против них не великое множество, они стали отнюдь не столь неистовы, как прежде. Но первые начали пятиться, благородные же всадники преследовали их и поражали копьями и мечами, и сражали их.
Тогда те, что были впереди и получали удары – или опасались их получить, – постыдно отхлынули все разом, сбивая с ног друг друга.
Марна наполнялась трупами в тот самый час, когда «жаки» плавали в собственной крови на плато Мелло. Те, кому повезло не оказаться ни на Мелло, ни в Mo, поспешили как можно быстрей вернуться кто к своей мотыге, кто к своей наковальне, готовые поклясться, что ни разу не поднимали глаз от работы.
9 июня 1358 г. рухнуло многое. Союз короля Наваррского и купеческого прево был подорван. Марсель потерял свои лучшие войска. Даже знать перестала трястись от страха. До ответных действий было недалеко. В Mo жители дорого заплатят за всего лишь однодневное соучастие. Собор останется чуть ли не единственным зданием, которое люди дофина не сожгут.
Во всем парижском регионе начались репрессии, накал которых соответствовал размаху восстания и пережитому страху. Всякого уличенного в принадлежности «к компании "жаков"» вешали почти без суда. Пусть даже король Наваррский призывал к умеренности – знать была слишком унижена собственным страхом. Находя виновных реже, чем ей хотелось бы, она вымещала гнев на домах, на полях, на деревьях. В прекрасном июле, когда созревали хлеба, дворяне с радостью – и с ненавистью – скакали галопом по золотым полям. Многих крестьян, которым в те дни посчастливилось спасти себе жизнь, на следующий год неизбежно ждал голод.
Как и месяц назад, настало раздолье для любителей ловить рыбку в мутной воде, только жертвы их теперь были другими. Латникам, которых перемирие оставило без дела и без денег, изысканное развлечение и заметную выгоду приносило превращение хибар, риг и скирд в потешные костры, после того как они прихватят топор, окорок или шапку.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.