Текст книги "Красная карма"

– И ей хочется все большего и большего, – продолжал Массар. – А уж ее манера… в общем, от раза к разу она ведет себя все страннее.

Любопытство Николь перевесило ее скорбь.

– Это как, например?

Массар затянулся и выпустил в потолок облако дыма.

– Теперь она требует, чтобы мы занимались любовью на красной простыне, которую она приносит с собой. А уж какие позы она изобретает… Такого я никогда не видел.

– Ну, может, ей так нравится…

– И еще: перед тем как лечь в постель, ей обязательно нужно выпить спиртного… Словом, все это похоже на какую-то церемонию или ритуал. А уж во время самого… акта… это превращается в истинное безумие.

– В каком смысле?

Новая сигарета. Казалось, Массар чувствует облегчение оттого, что может перед кем-то излить душу.

– Представляешь: она говорит с моим… – Тут он на миг замялся. – Ну, в общем, с моими гениталиями…

Николь с трудом удержалась от смеха.

– И что же она им рассказывает?

– Откуда я знаю?! Она говорит на каком-то неизвестном языке.

Николь призадумалась: может, Сюзанна ударилась в какое-нибудь, к примеру, колдовство? Вот ведь и тот сыщик с хамскими манерами упоминал о странных вещах, обнаруженных у нее в квартире, – может, это что-нибудь вроде приворота?

И тут Массар, словно подтверждая ее подозрения, продолжил:

– А однажды я заметил, что она собирает мою сперму и свои собственные секреции.

Николь онемела от изумления… Такую Сюзанну она не знала.

– В другой раз она что-то начертила пальцем на полу. То ли слово, то ли просто какую-то букву, не знаю…

Николь удивила откровенность Дени. Видимо, после такого признания ему полегчало. Предводитель маоистов плохо переносил эти фокусы с магией…

– Ты уверен, что не можешь назвать мне хоть какие-то имена? – настойчиво спросила она. – Какого-нибудь знакомого гуру или другого духовного отца?

– Нет, она никогда ни о ком не упоминала.

Николь встала. Что ж, охота удалась, хотя она еще не могла оценить всей важности полученной информации.

– Ну а ты сам, – спросила она из чистого любопытства. – Что ты об этом думаешь?

– О чем – об этом?

– О Боге.

Массар рассмеялся, и это был искренний, обезоруживающий смех.

– Бог умывает руки в святой воде. А здесь отчищают руки песком. Вот и вся разница между теорией и практикой. Лично я предпочитаю практику.

42

Николь покидала завод растерянная и рассерженная. Она не узнавала Сюзанну в этой новой ипостаси, но, главное, никак не могла понять, почему подруга не обсуждала все это с ней. Ведь они втроем, если считать Сесиль, поклялись ничего не скрывать друг от дружки.

Так Николь и перебирала все эти мысли, пока внезапно не наткнулась на двоих людей, которых меньше всего ожидала встретить здесь, на заводе, да при этом еще и вместе, – на Эрве и того нахального сыщика. Не успела она раскрыть рот, как этот последний спросил:

– Ты что здесь делаешь?

– А вы-то сами? – отрезала она.

– Это тебя не касается. Так что ты здесь разнюхивала?

Николь даже не снизошла до ответа: она сверлила взглядом Эрве, который втянул голову в плечи, напоминая страуса, нырнувшего в песок.

– А ты? – спросила она. – Что ты здесь разнюхиваешь на пару с этим сыщиком?

В ответ Эрве что-то невнятно пробормотал, и Николь разозлилась:

– Негодяй! Ты что, продался полиции?

При этих словах сыщик нагло ухмыльнулся – так, словно ему плевать на весь белый свет:

– Успокойся, он мой брат.

Николь онемела от изумления. Она и представить себе не могла, что у полицейских бывает какая-то родня. В ее понимании это были враги, подобные роботам – ни сердца, ни привязанностей.

– Это… правда? – растерянно спросила она у Эрве.

– Правда, – пробормотал он.

Николь не знала, что и сказать. Сыщик тут же воспользовался ситуацией:

– Так с кем же ты здесь встречалась?

– Это мое дело.

– С Дени Массаром?

– Возможно.

Он шагнул к Николь, и она инстинктивно попятилась.

– Ты начинаешь меня раздражать, дорогуша. Я провожу уголовное расследование, и мне совершенно не нужны ваши идиотские акции и прочая революционная хрень, поняла? – И он грубо схватил ее за плечо. – Дружок Сюзанны – маоист, который организует здесь, на заводе «Ситроен», забастовочные пикеты. Это с ним ты приехала повидаться?

Николь, понурившись, пробормотала:

– Да.

– Он с тобой говорил?

– Да. Отпустите меня.

Сыщик разжал руку и сделал шаг назад.

– Что он тебе рассказал?

Девушка выхватила сигарету из пачки и начала нервно рыться в сумке в поисках зажигалки. Этот тип ее пугал. Сунув руку в карман, он достал зажигалку, дал ей прикурить и повторил:

– Ну, что же он рассказал?

Вокруг них начали собираться рабочие: им явно не нравились бесцеремонные манеры сыщика. Так с дамами не говорят.

– Пошли отсюда, – буркнул полицейский.

Они отошли подальше, к автостоянке. И тут Николь с некоторым опозданием осознала свое преимущество: ведь она теперь располагает важными сведениями, которыми Массар ни за что на свете не станет делиться с сыщиком – особенно с учетом деликатности темы.

А тот стоял, скрестив руки на груди, и ждал ее ответа. Эрве держался в сторонке, демонстрируя истинно мужскую выдержку.

– Все это сложно, – наконец пробормотала девушка.

– Почему? Что именно сложно? Да говори же, черт возьми, иначе я тебя арестую!

Николь опять вытащила сигарету из пачки. И, чувствуя, что ремень ей давит, сменила позу: оперлась на одну ногу и слегка согнула другую – именно так стояла манекенщица на фотографии в каком-то из модных журналов ее матери.

– Советую понизить тон, – сказала она. – А иначе берегись: я закричу, что меня насилуют.

Сыщик вздохнул:

– Не забывай, что твою подругу зверски убили. И если ты разузнала что-нибудь, что может помочь следствию, ты обязана это рассказать.

Николь выпустила облачко дыма, прищурилась, чтобы он не ел глаза, и спросила у Эрве, демонстративно игнорируя сыщика:

– Ну а ты почему тут, с ним?

– Помогаю ему в расследовании.

– Это каким же образом?

Вместо Эрве ответил его старший брат:

– Времена сейчас такие, что полицейским лучше не соваться в студенческую среду. Эрве – мое прикрытие.

Николь задумчиво кивнула: в конце концов, эти двое вели розыски с той же целью, что и она, – задержать убийцу Сюзанны.

– У тебя есть фотография ее тела? – внезапно спросила она. – Ну, снимок трупа, когда вы его обнаружили.

Сыщик молча порылся в кармане куртки, вынул плотный конверт и протянул девушке, сурово глядя на нее.

Николь открыла конверт и просмотрела снимки. О господи… какой ужас… Преодолев отвращение, она выхватила из пачки одну фотографию. Сейчас она им объяснит, что к чему!

И Николь положила снимок на капот ближайшей машины.

– Вы знаете, что это за поза?

– Поза Повешенного в картах Таро.

– Ничего подобного! – И она повернула снимок так, чтобы голова Сюзанны оказалась сверху. – Это одна из поз йоги. Поза дерева.

– Что-о-о?

Сыщик нагнулся, не вынимая рук из карманов, словно ему было холодно.

– Точно, Сюзанна занималась йогой, – подтвердил Эрве. – Я даже однажды провожал ее на занятия.

– И ты только сейчас мне это сообщил?!

– Да я, честно говоря, не думал, что это важно.

Сыщик повернулся к Николь и недоверчиво уточнил:

– Так это действительно важно?

– Я думаю, да. Во всяком случае, мне кажется, что Сюзанна интересовалась еще и тантризмом.

– Чем-чем?

– Тантризм – это мистическая практика, родившаяся из индуизма и буддизма. Нечто очень сложное.

– Я ничего не понимаю в твоих бреднях!

– Меня это не удивляет, – отрезала Николь и раскурила новую сигарету. Ее уже больше не трясло: теперь в этой игре вела она. И потому, выдохнув облако дыма, презрительно сказала: – Я, конечно, не сыщик, но я хорошо знала Сюзанну. И я, без сомнения, одна из тех немногих в Париже, кто может разъяснить вам, что такое тантризм.

Пират почесал в затылке – вот уж и впрямь невежа!

– И какое же отношение эта хрень имеет к убийству?

– Не знаю. Но это убийство, – и Николь указала кивком на снимок, лежавший на капоте машины, – очень похоже на жертвоприношение, вы согласны? Жертвоприношение под знаком йоги.

Вместо ответа сыщик разъяренным жестом чиркнул зажигалкой, чтобы раскурить новую сигарету, – ни дать ни взять фокусник, извергающий огонь изо рта…

– Поехали с нами.

– Куда это?

– Нужно выпить кофе. Мы поставили машину тут, рядом.

– Я приехала на велосипеде.

– Плевать мне на твой велосипед. Ты сядешь с нами в машину.

– Даже речи быть не может. Я…

– Заткнись!

Николь умела распознавать приказ, когда его высказывали таким тоном. Возражать было бесполезно. И вдобавок она понимала, что оказалась именно там, куда хотела попасть, – в самом средоточии расследования.

43

Непонятно почему, но Мерш привез их в кафе «У Мартена», на углу улиц Вожирар и Месье-ле-Пренс, где кучковались длинноволосые юнцы и иммигранты, похожие на греческих пастухов.

– Съесть что-нибудь хочешь?

Сыщик задал этот вопрос сквозь зубы, так, словно нехотя соблюдал старинную традицию гостеприимства.

– Да, сэндвич с ветчиной и кофе.

Он обернулся к брату:

– Мне то же самое. Можешь нам заказать? За мой счет.

Николь посмотрела вслед худенькому юноше, идущему к стойке, и ей вспомнилась их воскресная утренняя церемония. Несмотря на то что Эрве вел себя вполне благонравно, она заметила, как его зачаровали ее трусики.

Николь резко спросила Мерша:

– Зачем ты его втянул?

Жан-Луи усмехнулся: видно было, что он одобряет это неожиданное сообщничество «взрослых».

– Он мне нужен.

– А мне кажется, что ему не очень-то это нравится.

– Нравится – и больше, чем ты думаешь.

– Вы росли вместе?

– Нет.

– А родители у вас общие?

– Нет.

Он протянул Николь свою пачку «Житан» без фильтра. Как ни странно, рисунок на ней – танцовщица фламенко – гармонировал с этим типом: те же слишком длинные волосы, те же цыганские ухватки[60]60
   Gitane – цыганка (фр.).


[Закрыть].

Николь взяла сигарету, решив укрепить тем самым их сообщничество; они дружно закурили, и Николь увидела в этом новый символ: они разделили один и тот же огонь.

– Ты не слишком-то разговорчив.

– Обычно это я задаю вопросы.

– Да уж вижу.

Эрве подошел к их столику с тремя чашками кофе:

– Сэндвичи сейчас принесут.

– Ну, рассказывай мне о Сюзанне и ее религиозных убеждениях, – скомандовал Мерш.

Николь отпила кофе (брр, горький, как хина!) и, отодвинувшись от стола, взглянула на обоих братьев:

– По правде говоря, я и не знала, что они у нее были… И когда Массар мне о них рассказал, я просто обалдела. Мне было известно, что она занимается йогой, – вот и все. Мы с ней поклялись ничего не скрывать друг от дружки, но, как видите, она нарушила этот уговор.

– У всех есть свои тайны.

– Вот типично полицейское утверждение!

Мерш ничуть не обиделся; он повернулся к брату:

– А ты ходил с ней на сеансы йоги?

Эрве пожал плечами:

– Ну да, в один из вечеров, когда не было демонстрации.

– А когда именно?

– Дней десять назад.

– Где?

Эрве снова пожал плечами:

– Да забыл я… Где-то в Десятом округе – кажется, на улице Паради…

И тут вмешалась Николь:

– А я вспомнила: она мне рассказывала об одном центре йоги, которым руководит индус, некий Гупта.

– Верно! – воскликнул Эрве. – Это их учитель. Такой тип с длинной полуседой бородой. С виду настоящий гуру.

– Настоящий кто?

Николь возвела глаза к потолку:

– Ты не знаешь, кто такие гуру?!

– Нет.

– Ну и ну! Плохо же у вас в полиции с образованием! – сказала она с наигранной скорбью.

– Спрячь свою образованность сама знаешь куда и объясни мне внятно.

– Гуру – это духовный отец, религиозный наставник. В Индии их тысячи, и некоторые уже получили известность в Европе и в Штатах.

– Ну надо же!.. – отозвался сыщик с нескрываемым сарказмом.

Однако Николь твердо решила воспользоваться моментом и просветить этого типа:

– Пора тебе забыть о своем комиссариате и узнать, что индийская философия стала популярной во всем мире. И битлы, и «Бич Бойз» – все они приобщились к трансцендентальной медитации благодаря Махариши Махеш Йоги[61]61
   Махариши Махеш Йоги (1918–2008) – неоиндуистский проповедник, основатель трансцендентальной медитации; во второй половине 1960-х был очень популярен среди представителей английской рок-сцены.


[Закрыть]. Тимоти Лири, пророк ЛСД, утверждает, что «психоделизм» и «восточная религия» – две стороны одного и того же явления… И большинство наших уважаемых выходцев из Сорбонны вновь открывают для себя книги Германа Гессе и Рене Генона[62]62
   Рене Генон (1876–1951) – французский философ, считается одним из основателей философского направления традиционализма.


[Закрыть]. Настало время высокой духовности, вот так-то, господин сыщик: в настоящий момент Ачарья Раджниш[63]63
   Ачарья Раджниш (1931–1990; позднее Бхагван Шри Раджниш, он же Ошо) – индийский религиозный и духовный лидер и мистик, при жизни – то есть в период описываемых событий – фигура весьма противоречивая, не в последнюю очередь по причине его крайне либеральных взглядов, в том числе на секс; его практика динамической медитации подразумевает медитацию, совмещенную с движением (хаотичным или упорядоченным).


[Закрыть] внедряет свою динамическую медитацию, а тысячи адептов на Западе практикуют истинную йогу Шри Ауробиндо[64]64
   Шри Ауробиндо (1872–1950) – выдающийся индийский йогин и основоположник интегральной йоги, философ, писатель и поэт.


[Закрыть]. – Николь выпалила все это единым духом и осталась вполне довольна своей тирадой. А под конец, раскинув руки, объявила: – Достаточно только посмотреть вокруг!

И действительно, вокруг сидели молодые люди с длинными волосами – одни в оранжевых шелковых штанах, другие в вышитых жилетах, третьи в лохматых афганских шубах, от которых, должно быть, несло козлом, четвертые в рубашках или кителях с воротником-стойкой, в духе Неру или Мао… И все они, мужчины и женщины, носили серебряные украшения, деревянные бусы, цветы в волосах… Настоящая карнавальная толпа, выглядевшая так, словно она ожидала прибытия поезда счастья на платформе вокзала в Катманду.

– О’кей, – сказал Мерш тоном примерного мальчика, усвоившего урок. – Так ты, значит, думаешь, что Сюзанна примкнула к хиппи?

– Конечно нет! Ее вдохновляло только одно – политическая борьба.

– Что-то я тебя не понимаю.

– На самом деле Сюзанна скрывала от нас свою тягу к духовности. Не знаю почему. Массар сказал, что она отдавала предпочтение другому…

– И чему же?

– Скорее всего, тантризму; не исключено, что этот тип – Гупта – посвятил ее в свое учение.

– А в чем оно заключается?

– Это учение, состоящее из таинственных ритуалов и верований, развивалось на Востоке в течение многих веков, наряду с индуизмом и буддизмом. Некоторые даже считают, что оно близко к колдовству. Это малоизученная традиция, так как ее адепты действуют тайно…

– Ну и с чего ты взяла, что Сюзанна интересовалась этим?

– Я основываюсь на ее отношении к сексу.

Мерш недоуменно поднял брови.

– Массар мне кое в чем признался. Сюзанна сопровождала их секс множеством каких-то странных ритуалов, которые можно связать с тантризмом.

– Потому что эта традиция интересуется сексом?

– Да, это одна из ее особенностей. Индуизм и буддизм призывают к очищению души через аскезу, тогда как тантризм включает в свои ритуалы самые прозаические человеческие функции, такие как секс. Я в этом, конечно, не разбираюсь, но знаю одно: его адепты думают, что, занимаясь любовью, можно разбудить первичную энергию. В Индии это называется Кундалини.

Сыщик сунул руку в карман и извлек оттуда пачку фотографий.

Несколько снимков он разложил на столе – среди них была фотография Сюзанны, подвешенной к потолочной балке, как мясная туша на крюке.

– Объясни мне эту позу.

Николь с трудом сдержала позыв к рвоте.

– Я не занимаюсь йогой, но читала о ней. Это называется «поза дерева».

– У нее есть какое-то особое значение?

– Понятия не имею, но мне кажется, что это довольно распространенная поза.

Мерш с иронической усмешкой взглянул на Эрве:

– Может, обратимся к нашему специалисту, здесь присутствующему?

– Да говорю же – я там был всего раз!

Сыщик постучал пальцем по одному из снимков:

– А ты сам, случайно, не принимал эту «позу дерева»?

– Отстань, ты мне надоел!

Тут подоспели сэндвичи, и мужчины набросились на них так жадно, словно голодали целую неделю. Несколько секунд Николь наблюдала за ними: братья были совсем разными, как огонь и лед или вода и масло – кому какое сравнение нравится, – но каждый обладал своим, особым шармом. Мерш, несомненно, походил на злодея, но именно это и делало его привлекательным. Небритый, с прядью, свисавшей на глаза, он напоминал флибустьера, способного одним движением бровей околдовать кого угодно.

Эрве был полной его противоположностью. Развинченное тело, мечтательный взгляд, лицо романтического студента, очаровывающего девушек с помощью невнятных поэм и несмелых признаний. И все-таки он был красивым юношей с изящными руками и элегантностью в духе Энтони Перкинса, игравшего убийцу в фильме «Психо», или Жан-Луи Трентиньяна, худощавого молчуна из итальянских комедий.

Набив рот едой, Мерш продолжил допрос:

– Ты знала, что твоя подружка баловалась наркотой?

Николь подскочила от возмущения:

– Конечно нет!

– А у нее в квартире нашли несколько десятков пакетиков кислоты.

– Не может быть! Это на нее совсем не похоже!

– Ну, значит, она держала их для своих дружков.

Девушка подалась к Мершу; он уже начинал действовать ей на нервы.

– Слушай меня внимательно. Сюзанна была революционеркой. И ее «дружки», как ты их величаешь, сражались на баррикадах. Может, они и покуривали время от времени какую-нибудь дрянь, но никогда не стали бы травить себя ЛСД и вырубаться на полсуток. У них другие жизненные идеалы. Они стремятся изменить наше общество!

Мерш поднял руки в знак раскаяния.

– Или же, – добавила вдруг Николь, – это было как-то связано с религией…

– Что это значит?

– Например, индусские свами, японские мистики или тибетские отшельники посвящают свою жизнь тому, чтобы достичь духовного освобождения, а с появлением Тимоти Лири хиппи начали думать, что можно ускорить этот процесс, принимая ЛСД, то есть расширить область сознания при помощи галлюциногена…

Мерш нервно смял сигарету в пепельнице. Его жесты были резкими, судорожными, словно у автомата. Николь подумала: этот тип наверняка принимает амфетамины.

– Чем ты будешь заниматься в ближайшие дни? – спросил он.

Николь внезапно почувствовала себя неуютно.

– Н-ну, я думала… В общем, я решила провести собственное расследование.

– Что ж, в добрый час.

Она ожидала, что Мерш расхохочется. Или начнет донимать ее унизительными наставлениями. Но он спокойно складывал в конверт фотографии.

– Хотя я могу предложить тебе кое-что получше, – сказал он, засовывая конверт в карман.

– Что именно?

– Нас.

– Вас?

– Я предлагаю тебе войти в состав нашей команды.

И вот тут Николь разразилась нервным смехом:

– Ха! Услышь я такое предложение раньше, я бы!..

II.Тень и минога

44

Вот так-то.

Эрве молча, как примерный мальчик, сидел сзади, пока эти двое изображали из себя Дюпона и Дюпонна[65]65
   Дюпон и Дюпонн – пара вездесущих полицейских детективов в «Приключениях Тинтина», серии комиксов о молодом и энергичном бельгийском репортере Тинтине (Тентене), над которой ее автор, бельгийский художник Эрже (1907–1983), работал с 1929 года до конца 1970-х.


[Закрыть].

Он испытывал смешанные чувства: с одной стороны, ему бы радоваться близкому знакомству с Николь, а с другой – ему очень не нравились ее высокомерные замашки опытной сыщицы, а главное, агрессивный тон, которым она разговаривала с его братом и который явно выдавал (он ведь не дурак, его не проведешь!) ее влечение к Мершу.

Эрве предполагал, что Жан-Луи первым делом кинется допрашивать этого самого Гупту, учителя йоги, но нет – тот поехал на набережную Орфевр, в 36-е отделение полиции, под предлогом розысков любителей ЛСД. Хотя… какое это имеет отношение к убийству?

Жан-Луи будто прочитал его мысли.

– Одно преступление влечет за собой другое, как намагниченные частицы, – объяснил он. – И разгадку нужно искать не на шоссе, а на обочинах, в канавах, где, как правило, и вершатся все темные дела… Похищения, убийства, наркоторговля – все это один замкнутый мирок. Вот там у нас больше шансов обнаружить убийцу…

Эрве никогда еще не слышал, чтобы его братец так разглагольствовал. Ну конечно – это специальный номер в честь их пассажирки с бульвара Инвалидов, прекрасной наездницы в ковбойском прикиде.

Но ничего – он, Эрве, еще скажет свое слово! Благо он мог похвастаться солидными познаниями во всем, что касалось ЛСД: будучи историком современного периода, он хорошо изучил данный вопрос. И мог изложить по памяти историю этого мощного галлюциногена, синтезированного в Швейцарии в середине двадцатого века, а затем тайно усовершенствованного в американских лабораториях в качестве препарата для лечения психических заболеваний.

Но вот уже в шестидесятые некий Тимоти Лири, исследователь из Гарвардского университета, произвел сенсацию, выпустив джинна из бутылки, то есть объявив, что ЛСД позволяет проникать в запретные области мозга и таким образом «открывать двери рая». Он проделал серию опытов на своих студентах, и постепенно легенда о волшебном зелье начала шириться. Лири провозгласил: «Завтра вы уже не будете спрашивать своих детей, вернувшихся из школы: „Какую книжку ты читал сегодня?“ Вы спросите: „Какие молекулы ты используешь, чтобы открыть новые библиотеки в своем мозгу?“».

В Соединенных Штатах ЛСД распространился мгновенно, как лесной пожар, загубив немало мозгов – сперва у интеллектуалов-битников, а затем у хиппи из Хейт-Эшбери.

Эта кислота, ставшая угрозой для целого поколения молодых американцев, была объявлена вне закона. Однако Лири, несмотря на несколько арестов, твердо стоял на своем и даже создал на основе ЛСД новую религию под названием «Лига духовных открытий», проповедующую «астральные путешествия», экспансию человеческого сознания в неведомые области, «третий глаз»…

Так неужели Сюзанна примкнула к этой новой конфессии? Неужели принимала это зелье в перерывах между демонстрациями? Трудно поверить. Эрве придерживался того же мнения, что Николь: эта девушка была воительницей, человеком действия, а не пассивной наблюдательницей событий.

Однако Жан-Луи эта версия нравилась куда больше, чем какой-то там тантризм или всякие псевдогуру с райской улицы Паради. ЛСД – это было нечто конкретное, реальный мир – с его дилерами, досье криминального учета и сведениями об арестах. Недаром Же-Эл с самого начала чувствовал себя неуютно в атмосфере, окружавшей это загадочное изуверское убийство с его эзотерической подкладкой и отсутствием мотива…

Эрве приник лицом к стеклу. Париж за окнами машины купался в солнечном воздухе: черный, грязный и все-таки прекрасный, со всеми его минувшими веками, с великолепными зданиями – шедеврами гениев архитектуры… Вся длинная история человечества мелькала перед его глазами, оставаясь позади.

А тут… вон какие дела…

И все-таки он был счастлив, сидя в этой тесной старенькой «дофине», с трудом одолевавшей булыжную набережную квартала Сен-Мишель.

Па-дам, па-дам, па-дам…

Несмотря на весь ужас этого убийства, несмотря на пренебрежение Николь, юноша наслаждался неожиданной, но благословенной радостью – созерцанием города, залитого ярким солнцем…

– Прибыли! – объявил Мерш, словно лейтенант своим патрульным.

– Я так и не поняла, зачем мы сюда приехали, – бросила Николь.

– И не старайся. Расследование – это в первую очередь устранение всех ненужных версий. Я хочу как следует покопаться в этой истории с наркотой.

Мерш все чаще и чаще изъяснялся на профессиональном полицейском жаргоне, богатом четкими формулировками и уверенными предположениями. Эрве никогда еще не видел своего брата таким. Неужели Жан-Луи решил отбить у него девчонку? Но, как ни странно, Эрве это нисколько не беспокоило: братья были так близки, что ревновать к старшему – все равно что ревновать к самому себе.

45

Когда «дофина», скрипя и переваливаясь с боку на бок, въехала во двор 36-го отделения полиции на набережной Орфевр, Эрве на минуту почудилось, будто они вернулись в прошлый век, в какой-нибудь «Жерминаль»[66]66
   «Жерминаль» («Germinal», 1885) – роман Эмиля Золя, посвященный тяжелой жизни французских шахтеров XIX века.


[Закрыть]. Все тут было черным, от крыш до земли, – фасады, окна, подъезды. Казалось, эти здания, возведенные в конце прошлого века, то ли покрыты сажей, то ли сложены из вулканической породы.

Эрве был растроган. Он мог сколько угодно упиваться ненавистью к «полицейским ищейкам», выкрикивать весь май слоганы типа «Полиция везде, правосудие нигде!», «Полицейскому государству – нет!» или «Свободу нашим товарищам!», но сейчас ему казалось, что он попал в святая святых французской полиции, нарушив – даже в эти дни войны с ней – некое табу…

Здесь было тихо и безлюдно.

Мерш открыл дверцу машины, и Эрве спросил:

– А где же все?

– С вами. На баррикадах.

Они вошли в здание – Эрве впопыхах даже не заметил его номер. Мерш побежал наверх по ступеням старозаветной служебной лестницы, скрипучей, как дверь камеры, и затхлой, как древнее забытое досье. На каждой площадке Эрве заглядывал в коридор: нигде ни души…

– Куда же мы идем? – спросил он наконец, задыхаясь от бега.

– В «Монден»[67]67
   «Монден» – полиция по борьбе с наркотиками и сутенерством (устар.).


[Закрыть].

– Это еще зачем?

– Они занимаются наркотой.

И Мерш свернул в коридор, пропахший пылью и чернилами. Облупленные стены, тесные комнатушки. Эрве и Николь шли за ним. Мерш распахивал дверь за дверью – пусто, никого!

В конце концов он остановился на пороге одной из комнат. Там, в кресле, положив ноги на стол, прижав к уху транзистор, развалился парень. Бандитская рожа, сломанный нос, лохматые бакенбарды. Его, как и Жан-Луи, легко было принять за гангстера, если бы не наплечная кобура из потертой кожи с внушительным револьвером, – точь-в-точь Элиот Несс, герой фильма «Неисправимые».

– Вашэ! – окликнул его Мерш. – А где все остальные?

– Как – где? на работе! Облава в «Одеоне» – я не усек, правда, почему.

– Мать твою… Что там – наркота?

– Протестующие. Те, кто валил деревья прошлой ночью. Плюс банда сволочей, которые торгуют гашишем…

Жан-Луи вздрогнул; Эрве точно знал, что его брат знаком с этими типами. Неужели они его поставщики?

– А ты здесь какого черта делаешь?

– Сам видишь: радио слушаю.

Этот полицейский бездельник олицетворял собой положение дел в сегодняшней Франции: отсутствие работы, отсутствие горючего, а теперь еще и отсутствие телефонной связи… Ну и что же мы имеем в сухом остатке? Добрый старый транзистор. Все население страны в конце этого мая прильнуло к радиоприемникам, ожидая объявления о конце света.

– Ну и как новости – хорошие? – осведомился Мерш, усевшись на стул для задержанных по другую сторону стола. Казалось, теперь он чуточку расслабился.

– Левые сегодня собираются на стадионе Шарлети.

– Какие левые?

– Социалисты, профсоюзы.

– Неужели и Миттеран заявится?!

– Откуда я знаю… Но Мендес точно будет. И даже, может, толкнет речугу.

И тут между двоими полицейскими, воспитанными на одном и том же местном изводе социализма, завязалась политическая дискуссия по типу «сердце слева, но револьвер справа»[68]68
   Намек на известную идиому «Сердце слева, но кошелек справа», относящуюся к людям левых взглядов из буржуазной среды.


[Закрыть].

Наконец Николь, которой надоел этот диалог политизированных чиновников, решительно вмешалась в их беседу:

– По-моему, мы пришли из-за этой истории с наркотой?

Мерш бросил на нее взгляд, в котором поочередно сменили друг друга удивление, ярость и одобрение. Порывшись в кармане, он вытащил и выложил на стол ленты из бумажных пакетиков с «серым порошком». Эрве никогда в жизни не видел столько наркотиков разом. В Париже такое не часто встретишь…

– Ну-ка, что ты можешь сказать по этому поводу?

Полицейский схватил одну из лент, поднял ее и посмотрел на свет, как разглядывают фотопленку.

– Это «Хулахуп».

– А еще?

Парень, не ответив, развернул вторую ленту.

– А тут Purple Haze[69]69
   «Пурпурная дымка» (англ.).


[Закрыть].

– Может, переведешь?

– Это довольно популярное нынче зелье. Но ничего оригинального.

– И кто же им торгует?

Полицейский выключил транзистор, опустил ноги на пол и сел нормально, приняв позу «регбист в схватке»: руки на столе, голова вперед, напряженные плечи…

– На самом деле не то чтобы многие…

– Это нашли у одной студентки – девчонки из Сорбонны.

– Ну тогда это Гоа.

– Гоа?

– Так его прозвали, потому что он хвастался, будто много путешествовал по Индии. Снабжает этим зельем студентов с левого берега Сены. Торгует им во второй половине дня в пассаже «Брэйди». Прямо как зеленщица с тележки. – И сыщик взглянул на часы. – Но в это время дня ты вряд ли его там застанешь.

– Спасибо тебе, Вашэ.

– Ну так что – увидимся сегодня вечером в Шарлети?

В ответ Жан-Луи воздел руку, сжатую в кулак:

– SFIO[70]70
   SFIO (Section Française de l’Internationale Ouvrière) – французская секция Рабочего интернационала, политическая партия, созданная в 1905 году и в 1969-м влившаяся в Социалистическую партию Франции. Зд.: «За наше братство!»


[Закрыть], товарищ!

46

Всю свою жизнь Эрве жил в страхе.

Страх был его миром, его окружением, его естественным биотопом. И началось это с детских кошмаров. С ночей в холодном поту, с неясных видений, от которых сердце едва не выскакивало из груди… Педиатры толковали о страшных снах, но дело было не в них. Совсем не в них. Его кошмарами были длинные жуткие сцены, которые не пробуждали его, а словно поджаривали на медленном огне.

Однажды бабушка даже водила его к «специалисту». Тот попросил мальчика нарисовать свои сновидения и принести ему. Эрве мысленно ухмыльнулся – его насмешила наивность этого метода. Он послушно намалевал каких-то драконов и прочую ерунду, сохранив при себе то, что внушало ему ужас. Одна только бабушка удостоилась его искренних признаний, которым, как ни странно, поверила. В некотором смысле это было довольно опасно, поскольку ее доверчивость вдыхала в эти химеры жизнь и ночные кошмары Эрве становились ужасающе реалистичными…

Так какие же сны видел Эрве? Это был, например, похититель детей в фуражке и черном трико, склонившийся над его детской кроваткой. Или ребенок, почти младенец, которому вскрывали вены. Или какая-то элегантная женщина – эта мучила его и доселе! – похожая на Габи Морле[71]71
   Габи Морле (1892–1964) – псевдоним Бланш-Полин Фюмоло, французской актрисы немого кино.


[Закрыть], чье отражение жило в зеркалах, а шаги отдавались зловещим скрипом паркета…

Иногда – а впрочем, довольно часто – эта женщина (во сне он называл ее «она») улыбалась одному из этих зеркал, и ее рот искажала жуткая гримаса, обнажавшая мириады хищных острых клыков…

Взрослея, Эрве научился обуздывать свои ночные страхи. Более того, он сделал из них предмет желания, источник удовольствия. Особенно ему нравились поезда-призраки (конечно, если не садиться в них: ему вполне хватало созерцания пестрых вагонов); а еще он увлекся готическими романами («Дракула», «Франкенштейн», «Монах» и т. п.), фильмами ужасов (в частности, производства Universal) и научно-популярными (Warner Bros. или 20th Century Fox).

И даже теперь, в перерыве между лекциями, он отправлялся на бульвар Клиши в «Мексико» или в «Колорадо» либо на бульвар Пуассоньер в «Миди-Минюи», чтобы насладиться одним-двумя фильмами ужасов, развалившись в шатком кресле кинозала.

Самым крутым среди этих специальных кинотеатров был, конечно, «Брэйди», находившийся в двух шагах от станции метро «Шато д’О». И вот как раз сейчас, в эту минуту, они приближались к проезду, носившему то же название, словно убийство Сюзанны сливалось с миром его ночных кошмаров… или наоборот… он и сам не знал.

Машина ехала по Страсбургскому бульвару, дребезжа и вздрагивая на каждом булыжнике мостовой… Езда по окраинам Парижа напоминала тахикардию – такие же беспорядочные толчки, как у больного сердца в груди, да и сами пассажиры чувствовали себя очень неважно…

Наконец Жан-Луи удалось кое-как припарковать «дофину» в тени поникших каштанов. Едва Эрве вышел из машины, как его оглушил звериный рев автомобильного потока. А ведь в начале века Большие бульвары были этакой аристократической магистралью – высший парижский шик!

В последнее время квартал превратился в настоящий муравейник, обитель негров, арабов и турок. Когда Эрве шагал по этим тротуарам, ему со всех сторон неизменно доставались тычки, но, как ни странно, он находил привлекательной эту атмосферу убожества и грязи. Лавчонки, торгующие дешевым шмотьем, парикмахерские с рекламой давно устаревших причесок, магазинчики с товарами крикливых расцветок, аптеки с подозрительными лекарствами, какие-то жалкие театрики и киношки с порнофильмами… Словом, барахло второго, а то и третьего сорта, для бедноты…