Текст книги "Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий"

Маски Энтони Бланта

Miranda Carter. Anthony Blunt: His Lives. New York: Farrar, Straus, and Giroux, 2001, ill., 590 p.

В прошлом году в Англии, в этом году в США вышла биография сэра Энтони Бланта, написанная английской журналисткой Мирандой Картер.[121]121
  Миранда Картер. «Энтони Блант: его разные жизни» (Anthony Blunt: His Lives, by Miranda Carter)


[Закрыть] Хотя книга объемная (шестьсот страниц), она оказалось высоко «читабельной». Все рецензенты отметили глубину и объективность исследования, остроумие и проницательность исследователя, а лондонская газета «Гардиан» присудила писательнице особую премию, которой награждают начинающих авторов, – «За первый успех».

С того дня в ноябре 1979 года, когда сэра Энтони Бланта разоблачили как бывшего советского шпиона, «об этом предателе без зазрения совести» много написали, еще больше наговорили, и всегда в тонах зловещих. Миранда Картер захотела разобраться в делах, масках, жизнях этого человека сама. Она начала работать над биографией Бланта в 1994 году, когда многое в мире непредсказуемо изменилось. Во-первых, кончилась холодная война, а вместе с ней значительно стерлась идеологическая поляризация в политической и интеллектуальной жизни Британии. Теперь стало возможным рассматривать историю Бланта как частный, а не типичный случай: «он такой», а не «они все такие».

А вместе с тем частная жизнь Энтони Бланта проливает свет на многие ключевые темы и мотивы времени: интеллектуальные, политические, сексуальные, социальные. В школьные годы Тони Блант – бунтующий изгой, в двадцатые годы – последователь блумсберийцев,[122]122
  Bloomsbury, лондонский союз философов, интеллектуалов и эстетов, известный тем, что объединил много талантливых современников, усомнившихся в викторианских ценностях и начавших разрушение старых канонов в искусстве и литературе. Кроме Вирджинии Вульф и Е. М. Форстера, к блумсберийцам в те же годы или чуть раньше относили себя и поэт Т. С. Элиот, и прозаик Олдос Хаксли, и философ и математик Бертран Рассел. Энтони Блант написал воспоминания о блумсберийской и марксистской череде в своей жизни. “From Bloomsbury to Marxism”, Studio International, Nov. 1973


[Закрыть] в тридцатые – интеллектуал левых взглядов, в пятидесятые и шестидесятые – безупречного вкуса и манер член британского истеблишмента.

Немаловажным оказалось и то, что двадцать с лишним лет спустя многие бывшие друзья и коллеги Энтони Бланта уже не боятся признаться в своих симпатиях, в том, что они простили его и вообще по-другому оценивают случившееся. Важно и то, что в обществе изменилось отношение к гомосексуальности, и поэтому люди, знавшие и эту ячейку жизни Бланта, не боятся сегодня о ней говорить. И наконец, с окончанием холодной войны стали доступны материалы разведывательных управлений Британии, США и России. Миранда Картер собрала огромный материал о своем герое, включая его ранние, разбросанные по разным журналам статьи об искусстве и интервью с его друзьями, почитателями и врагами, в том числе и с бывшими студентами и коллегами по работе в разных областях, а также документы из советских архивов. И в результате получилась первая полная биография героя и его времени.

Миранда Картер рассказывает о сэре Энтони Бланте с бесстрастной невозмутимостью, достойной ее героя. Но при этом читается биография как пикарескный детектив: столько столпилось в нем двойных и тройных агентов, разочарованных профессоров, воинствующих интеллектуалов, торговцев подлинными и подложными произведениями искусства со всей Европы, общественных деятелей и королевских придворных, связанных между собой прочными нитями службы, дружбы, профессионализма, цинизма, фальши, лицемерия, порока.

Сэр Энтони Блант (1907–1983), крупнейший английский историк искусства, хранитель королевской коллекции живописи, директор Кортолдского института изящных искусств, университетский профессор, член Британской академии наук, придворный с марксистскими убеждениями, член ордена рыцарей Ее Королевского Величества, служащий британской и агент советской разведки и разоблаченный «четвертый» из кембриджской «пятерки» (Гай Берджесс, Энтони Блант, Джон Кернкросс, Доналд Маклин, Ким Филби) интеллектуалов-шпионов. Он не был двуликим, утверждает писательница, он был многоликим. Цель ее – заглянуть под разные личины, или, как она говорит, в разные жизни героя и показать их взаимосвязь.

Энтони Блант попал в самые верха английского истеблишмента не из низов. Отец его, викарий евангелической церкви, выучил сына в частной школе, где Тони чувствовал себя изгоем, а в тридцатые годы отправил в Кембридж, где Тони нашел себя. Здесь выявилось его призвание – искусствоведение, здесь он сдружился с кумиром всей своей жизни – Гаем Берджессом, здесь он вошел в почти что тайный социально-философский кружок «Апостолы», многим участникам которого марксизм казался привлекательным, советский эксперимент осуществимым, английские старания умиротворить Германию глупостью, а советская поддержка сопротивлявшейся фашизму Испании переломным моментом истории. В 1935 году Блант в группе кембриджских студентов побывал в Советском Союзе, где избегал производственных экскурсий, но все-таки попал на обувную фабрику. Рассказывая о поездке, повторял, как говорили, русский анекдот о том, что все правые башмаки делают в Москве, а все левые – в Ленинграде.

Вернувшись из Москвы, Энтони Блант начал писать статьи об искусстве для «Лефт ревью», литературно-общественного журнала, существовавшего в Англии на советские средства, и читать лекции в Международной ассоциации художников. Продолжая регулярно публиковаться в умеренно консервативном журнале «Спектатор», он писал для этого еженедельника о «Кубизме», «Парижских выставках», «О некоторых аспектах современного искусства», об «Искусстве и нравственности», а для «Лефт ревью» в то же время об «Искусстве при капитализме и социализме», «Спорах о реализме», «Искусстве целесообразном и нецелесообразном».

В 1937 году Гай Берджесс, близкий друг и кумир всей жизни Энтони Бланта, свел его с советской агентурой, но похоже, что до начала войны Блант был мало активен, разве что завербовал еще одного соученика американца Майкла Страйта (в будущем владельца и издателя американского либерального еженедельника «Нью Репаблик» и председателя Национального фонда вспомоществования искусству и литературе, который в 1964 году и «заложил» своего вербовщика).

В начале Второй мировой войны Блант подал заявление на службу в военно-разведывательное управление. Он был полиглотом, а управлению нужны были лингвисты. Зная о его поездке в СССР и университетском увлечении марксизмом, его тем не менее приняли на службу, и он оказался в самом сердце британской военной разведки. В его обязанности входил анализ дешифрованных немецких секретных документов, копии которых он и передавал советской стороне. Мучила ли его совесть? Конечно, нет. Ведь не врагам же он передавал секретные документы – союзникам, и всего-то навсего рассказывал им чуть-чуть больше того, что было предусмотрено его английскими работодателями.

Миранда Картер считает, что самое большее, что передал Блант советской контрразведке, – это сведения о структуре Британского разведывательного управления, и точную дату высадки союзников во Франции в 1944 году. В основном он занимался другим – вовремя предупреждал о возможных разоблачениях и тем самым спас немало двойных агентов. Он оставил службу в разведывательном управлении в 1945 году, тогда же, видимо, прекратились и его двойные услуги, хотя отношения оставались доверительными, и в 1951 году он помог бывшим соученикам и коллегам, Гаю Берджессу и Доналду Маклину, скрыться в Советском Союзе.

К этому времени Энтони Блант уже находился на новом посту – хранителя королевской картинной галереи – одной из богатейших частных коллекций в мире, которую он каталогизировал, реставрировал, «раскрыл» ее владельцам, мало интересующимся искусством, и сделал доступной общественному обозрению. Взяли его на это место – за безупречные манеры и породистую красоту. Он принял его из чувства самосохранения. Старые знакомые посмеивались: марксист в придворных. Он отшучивался: «Я был бумажным марксистом».

Через два года его избрали директором Кортолдского института изобразительного искусства[123]123
  The Courtauld Institute of Art основан в 1931 г. крупнейшим промышленником Самуэлем Кортолдом (1876–1947), который передал в пользование институту богатейшую коллекцию импрессионистов и постимпрессионистов. Со временем Кортолдский институт искусств перерос в крупный искусствоведческий центр и стал частью Лондонского университета.


[Закрыть] в Лондоне. В этом институте он прочел свою первую лекцию по теории изобразительного искусства в 1933 году и тогда же понял, что кафедра преображает его: он становится уверенным, он передает знания, просвещает, прозелитствует, он учит страсти и любви – чувствам, которых сам избегает в личном общении. Он многие годы работал в Кортолде почасовиком, в 1945 году стал замдиректора института, в 1947 – директором. Он всю жизнь мечтал здесь работать и за тридцать с лишним «директорских» лет превратил институт в один из лучших учебных и научно-исследовательских центров Европы. История искусства стала «предметом», а Блант ее магнитом. Его школу прошли многие в будущем знаменитые директора престижных галерей, кураторы аукционов, искусствоведы и литературные критики. Он был блестящим и щедрым учителем, влюбленным в «свой предмет» и в тех, кто хотел им овладеть. И многие ученики хранили с ним близкие отношения всю жизнь. Частные коллекционеры, галереи и музеи мира обращались к нему за советами, что и кого приобретать.

В 1955 году военно-разведывательное управление Британии разжаловало за шпионскую деятельность Кима Филби, соученика Энтони Бланта по Кембриджу, тот перешел на новую работу – аккредитованного в Бейруте корреспондента, а в 1963 году улетел в Москву, открыто заявив, что он меняет станы. И тогда разведывательное управление «вычислило» Энтони Бланта. С ним много беседовали, но в обмен на чистосердечные признания в давних «советских симпатиях и связях» гарантировали ему иммунитет и сохранение всех занимаемых постов. Почему? Почему люди, против которых он работал, его же и прикрывали?

Миранда Картер рассматривает несколько причин. Во-первых, при определенном уговоре его могли продолжать держать в двойных агентах (все-таки человек опытный), во-вторых еще не улеглось потрясение от шумного перемещения в советский стан Кима Филби, да и о первых перебежчиках Доналде Маклине и Гае Берджессе еще помнили. Скандал еще с «одним интеллектуалом из Кембриджа» хотели замолчать. Наконец, не исключено, что Бланту помогали в высших эшелонах власти.

Дело в том, что в августе 1945 года он, по поручению короля Георга VI, осуществил секретную миссию: побывал в американском секторе Германии и вывез из замка принцессы Маргариты Гесской, кузины короля, семейные драгоценности и документы. Разные ходили слухи о содержании этих документов, поговаривали, что там были письма брата короля герцога Виндзорского, заключавшего подозрительные сделки с нацистами. Но писательница берет эту догадку под сомнение: во-первых, пронацистские симпатии герцога Виндзорского никогда ни для кого не были секретом, во-вторых, он не любил эпистолярный жанр, и вряд ли у принцессы Гесской были его письма. В-третьих, король Георг VI не знал, какого рода бумаги могут оказаться в семейном архиве, и торопился получить их, пока они не стали достоянием вездесущей прессы. Так или иначе, но трудно было бы найти более подкованного для такой задачи миссионера, чем Энтони Блант. Не исключено, что королева Елизавета II помнила об услуге, оказанной ее отцу в 1940-х, и не разжаловала Бланта в 1960-е.

И только в конце 1979 года новый консервативный премьер-министр Маргарет Тэтчер всенародно разоблачила шпионскую деятельность Энтони Бланта. Новое правительство возглашало начало новой – гласной – эры. Новое правительство кончало со вседозволенным либерализмом. Раскрытие дела Бланта служило правительственным целям, впрочем, так же как и его сокрытие в шестидесятые годы.

В 1979 году сэра Энтони Бланта лишили всех званий и привилегий – членства в «кембриджском братстве», места в Британской академии, рыцарского звания. Хотя не все поддерживали столь экстраординарные меры. Говорят, что мать королевы прокомментировала события словами: «Многие совершают ужасные ошибки – нельзя же их всю жизнь за это наказывать». (Может быть, она думала и об «ужасной» ошибке герцога Виндзорского?) Ассамблея лондонского университета приняла предложение сэра Исайи Берлина и отказалась лишить Бланта профессорского звания, чтобы сохранить несходство с советской практикой аннулирования научных степеней. Американский журнал «Тайм» опубликовал письма трех бывших студентов в защиту «искусствоведа Бланта», но общественное мнение откликнулось обвинением «защитников» в «моральной слепоте» и угрозами физической расправы. Энциклопедия «Британника» при очередном переиздании не только не вычеркнула работы Бланта из библиографических указателей, но еще и поместила статью о сэре Энтони Бланте.

Больше всех бушевала пресса, благодаря ей вся страна знала в лицо бывшего сэра Энтони Бланта, и, когда тот отважился пойти в кино в Ноттинг-Хилл, публика его освистала. Блант переносил все, как всегда, стоически, хотя и заикнулся было своему адвокату о возможном судебном процессе против диффамации. Тот посоветовал не начинать проигрышного дела. Не мог перенести скандала и блокады многолетний сожитель Бланта – он выбросился из окна, правда, выжил, и до конца своих дней Энтони Блант был его сиделкой, поваром, утешителем.

Почему сэр Энтони Блант пошел на измену? И как мы, живущие в другом веке и политическом климате, как мы должны относиться к нему? Миранда Картер не дает ответов, но она предлагает столько информации, что читатель может выработать собственное отношение.

Блант был квинтэссенцией английского истеблишмента. Породистый красавец с прекрасными манерами, сдержанный, замкнутый и тем не менее знавший всех, кого стоило знать, он всегда находился на самых правильных служебных местах. Но для него, как и многих других, переживших ужасы Первой мировой войны, викторианские представления о национальной правоте и патриотизме оказались поколебленными. А что, если твоя страна не права? – такой вопрос задавали, как демонстрирует в своей книге Миранда Картер, сотни и сотни современников Энтони Бланта из самых разных слоев населения – аристократы, буржуа, рабочие.

В конце тридцатых, когда Вторая мировая война многим в Англии казалась неизбежной, Е. М. Форстер писал: «Если придется выбирать, кого предать – друзей или страну, – надеюсь, что хватит мужества не предавать друзей». В эти же годы Вирджиния Вульф обращалась к английским женщинам с призывом не спешить повиснуть на крючке патриотизма. Энтони Блант принадлежал тому же кругу, что Е. М. Форстер, и Вирджиния, и держался тех же взглядов: «Умереть за свое отечество – какая старая ложь».

А с другой стороны, продолжает Миранда Картер, подобно многим своим современникам, Блант мог вполне искренне верить в моральное превосходство Советского Союза. Гражданская война в Испании только укрепила его в этом убеждении: Советский Союз поддерживал испанских антифашистов, а Англия в это время умиротворяла гитлеровских фашистов. Уже в послевоенные годы Блант, по воспоминаниям бывших студентов, много рассказывал в своих лекциях по современному искусству о значении Гражданской войны в Испании для его поколения и с несвойственной ему страстностью говорил о «Гернике» Пикассо.

Но были, говорит Миранда Картер, и самые личные причины, объясняющие двуличие Энтони Бланта. Гомосексуалист, он жил в те дни, когда это считалось криминальным пороком, и приходилось молчать, таиться и скрываться. Энтони Блант с самого начала был обречен на двойную жизнь. По словам Миранды Картер, он большую часть жизни посвятил тому, чтобы научиться не привязываться, не поддаваться эмоциям, ни перед кем не раскрываться и не смешивать свои разные интересы и занятия. Все «кембриджские разведчики» подчинили всю свою жизнь шпионажу. Как сказал Э. Блант о Киме Филби: «У него в жизни единственная амбиция – быть шпионом».

Для Бланта «разведывательные услуги» были всего лишь одной жизнью, а была еще и другая, более интересная жизнь – в искусстве. Служа в разведывательном управлении, он написал и издал монографию «Художественные теории в Италии, 1400–1600 гг.», книгу о французском архитекторе – классицисте XVII века Франсуа Мансаре, несколько статей о французском художнике-классицисте Никола Пуссене.

В послевоенные годы, проведенные в Кортолдском институте, его монографии «Изобразительное искусство и архитектура Франции: 1500–1700 гг.», «Архитектура неаполитанского барокко и рококо», «Искусство Вильяма Блейка», «Пикассо: годы формирования», «Жорж-Пьер Сёра», «Борромини», составленные им каталоги выставок и путеводители по музеям, городам и странам стали неотъемлемой частью мира искусства. Всю жизнь Энтони Блант был одержим Пуссеном, его живописью и рисунками, жизненной философией и художественным кредо и написал о нем несколько книг.

«Предатель» Блант, обложенный постоянно бодрствующими газетчиками, прожил немногим больше трех лет. Казалось – вспоминают не бросившие его в эти годы близкие и друзья, – с него спало бремя тайны, и теперь он всецело принадлежал любимому делу. Он закончил монографию об итальянском архитекторе Борромини, в которой впервые высказал соображение (поддержанное последующими исследователями) о влиянии на него открытий Галилео Галилея. Он составил путеводитель по Риму эпохи барокко, благодарно встреченный профессионалами. Он много консультировал. Он даже начал писать мемуары…

Когда-то сэр Энтони Блант сказал о своем любимом Никола Пуссене: «Он жил для искусства и очень ограниченного круга друзей, понимавших искусство. А в старости ему уже и совсем было безразлично, что скажут о нем в мире». Низложенный Энтони Блант был похож на свой идеал. На этом безоговорочно сошлись его друзья и недруги.

Опубликовано: журнал “Чайка” (USA), 2002, № 18(34).

Кухня в нашей памяти: наследство женщин Терезина

In Memory’s Kitchen: A Legacy from the Women of Terezin.

Northvale, N.J.: J. Aronson, 1996, 110 p., ill.

В этой книге все необычно – ее содержание, авторы-составители, место и метод создания, хранения, издания. Грубая оберточная бумага, едва различимые строчки, нетвердая рука, на каждой странице меняющийся почерк. Страницы ее заполнены рецептами чешско-еврейской кухни. Это рукописная книга о вкусной и здоровой пище, составленная умирающими от голода женщинами Терезина.

Терезин, построенный в 1780 году как гарнизонное укрепление в северной Богемии и названный так в честь австрийской императрицы Марии Терезы, давно утратил свое военное назначение, превратившись в заштатный чешский городок. В ноябре 1941 года, переименовав его в Терезиенштадт, нацисты начали расселять новых соседей – сначала моравских и богемских, а затем пражских евреев. К июлю следующего года, эвакуировав коренных жителей, Терезин превратили в закрытое еврейское поселение за крепостным валом и колючей проволокой.

Многое отличало Терезин от польских гетто. Гетто в Польше, созданные с самого начала немецкой оккупации, служили загонами, коллекторами, в которых евреев держали до осени 1942 года, то есть до тех пор, пока немцы не создали инфраструктуру, способную привести в исполнение финальное решение – тотальное уничтожение. С осени 1942 года польские гетто начали разгружать в газовые камеры. Терезин представлял собой транзитный лагерь, куда депортировали сначала евреев Чехии и Словакии, потом Австрии и Германии, чуть позже Голландии и Дании и только потом перемещали их «на восток» – таким эвфемизмом обозначались Биркенау (крематорий близ Освенцима), Треблинка и другие концлагеря смерти.

Польские гетто создавали в местах, где евреи жили столетиями, и они были «для всех без исключения». Терезин, разрекламированный немецкой пропагандой как привилегированное поселение для «значимых» евреев, вмещал только «заслуженных переселенцев». Среди них были, прежде всего, те, кого Германия отметила наградами за боевые и трудовые заслуги в Первой мировой войне, включая евреев из протекторатов Богемии и Моравии, а кроме того, особо известные евреи из западно-европейских стран: крупные промышленники, деятели культуры, искусства и науки. Для них Терезин на самом деле стал залом ожидания и умирания на пути в Освенцим.

Не без оснований предполагая, что мир должен проявить интерес к внезапному переезду в провинцию людей известных, нацисты не жалели сил на потемкинские декорации: в Терезиенштадте работала почта и библиотека (с десятками тысяч томов), поощрялась активность художественных студий, создание и исполнение в концертах симфонической музыки и особенно приветствовались эстрадные шоу и кабаре.

Особые камуфляжные меры были приняты осенью 1943 года, когда датчане, озабоченные судьбой четырехсот пятидесяти депортированных в Терезиенштадт евреев, прислали комиссию Красного Креста. Терезинский глава Совета старейшин приветствовал делегацию в выходном костюме и шляпе-котелке, делегатам показали свежевыкрашенные домики, где в комнатах проживало не более двух (в тот день!) их соотечественников, пригласили посетить кафе («открытое» по случаю комиссии), где оркестр играл легкую музыку, потом привели на «международный» футбольный матч, вечером на детскую оперу. Обман удался настолько, что нацисты создали пропагандистский фильм о хорошей жизни евреев Терезиенштадта под заботливым оком Третьего рейха. С окончанием съемок «актеров» – взрослых и детей – переправили в Освенцим.

О выживании в Терезине ярче слов говорит статистика. Из 141000 узников умерло 33000, депортировано в Освенцим 88000, 19000 осталось в живых, а из 15000 детей до освобождения дожили только 100. Смертность от голода и болезней в Терезине была так высока, что к концу первого года там выстроили крематорий с пропускной способностью 190 тел в день.

Но Терезин жил-жил-жил «всем смертям назло». Дети посещали школу, занимались спортом, рисовали, сочиняли, играли, делали все, что должны делать дети в нормальной жизни. Взрослые находили разные формы духовного сопротивления – с особой страстью и самоотдачей учили детей, и рисовали, и писали стихи, и вели дневники, и устраивали публичные лекции, и посещали теологические семинары известнейшего раввина Германии Лео Баека, и сочиняли музыку, и ставили оперы. Из дневниковой записи Гонды Редлих: «25 ноября 1942 года. Сегодня состоялась премьера оперы “Проданная невеста” Сметаны. Лучшее из всего, что я слышала в гетто».

Составление поваренных книг – один из распространенных жанров лагерной жизни, в котором участвовали многие – чаще женщины, реже мужчины. Существовало даже лагерное выражение – «готовить устами». Многие из этих «устных» книг попали после войны в музей Яд ва-Шем в Израиле, и в библиотеку киббуца, основанного пережившими Терезин, и в Музей Катастрофы в США, и в еврейский музей Чехии.

Лагерный разговор о еде «утолял» голод и рисовал картины дома, семейной близости, застольной радости, и поднимал дух, и возбуждал воображение, и зарождал надежду, и тем самым помогал выживать. Когда умиравшие от голода женщины терезинского гетто-концлагеря записывали рецепты вкусной и здоровой пищи – торты, штрудели, клецки, пампушки, заливное, курица глазированная, курица с икрою, – когда они выдумывали замену одних воображаемых продуктов другими воображаемыми продуктами, – это было их духовное сопротивление, их память, их любовь, их надежда. Никто из них не пережил Терезиенштадт. А записи сохранились. И исколесив много земель, поменяв многих хранителей, они нашли и переводчиков, и комментаторов, и издателя, и читателей.

Собрание рецептов, изданных в книге «Кухня в нашей памяти», часто называют еще и «Мининой книгой», потому что инициатором ее создания и ее хранителем была Мина Пахтер, искусствовед, получившая знак отличия от Красного Креста Германии за оказание помощи немецким раненым во время Первой мировой войны. Родом из семьи потомственных богемских кожевников, пожалованных в середине XVIII века в «придворные евреи», Мина «по-чешски плохо знала», родным языком был немецкий, языком молитвы – древнееврейский. Когда немцы заняли в 1938 году Богемию, Мина вместе с замужней дочерью и внуком переехали в «свободную» Прагу. Но в марте 1939 года нацисты захватили всю страну. Дочь настаивала на отъезде в Палестину. В те дни еще существовала Пражская палестинская канцелярия, возглавляемая Адольфом Эйхманом, и, выстояв недельные очереди, она попала на прием к Эйхману. «Вы сионистка? – спросил он посетительницу и, когда та ответила «Jawohl», прокомментировал: – Очень хорошо. Я тоже сионист. Я бы хотел, чтобы все евреи отправились в Палестину».

Дочь с внуком получили выездные визы. Мина наотрез отказалась уезжать. «Кто же пересаживает старые деревья на новую почву, – говорила она дочери. – Да кроме того, кто здесь тронет стариков?» На прощание она сфотографировалась с девятилетним внуком.

В 1942 году всех евреев Праги вывезли в Терезиенштадт. Мине было семьдесят. Она умерла от голода в лагерной больничке в ночь йом-киппура 1944 года, успев передать бывшему коллеге сшитые листы кухонных рецептов и своих стихов, свою фотографию с внуком и просьбу переслать все дочери Анне Штерн в Палестину. Только адреса дочери у нее не было. К счастью, коллега пережил Терезин и сохранил пакет. В 1960 году у него появилась возможность отправить Минин пакет в Израиль с племянницей, которая разыскала адрес Анны Штерн только для того, чтобы узнать, что та вместе с мужем уехали вслед за сыном в Америку. Вложив в Минин пакет записку с описанием всего вышесказанного, она передала пакет еще кому-то, кто собирался в Нью-Йорк.

Но прошло еще одно десятилетие прежде, чем Минин пакет дошел до адресата. В 1970 году в Манхэттене проходила встреча чешского землячества. Один из участников, приехавший из Огайо, расспрашивал всех встречных, не знают ли они богемских Штернов. Какая-то женщина откликнулась, что слыхала о них. Она-то и стала последним хранителем «Мининого пакета». Она позвонила Анне, а затем принесла пакет. Из пакета выпала фотография с внуком, письма: «…Каждый вечер я целую твою фотографию… не забывай меня, муй милей златей Петржичку…» – писала бабушка внуку по-чешски, а в другом письме дочери по-немецки: «…Жизнь здесь нелегкая, но я все перетерплю в надежде увидеть вас всех снова…» А еще в пакете были сшитые листы грубой бумаги, измятые, с обтрепанными краями, с полустертыми, выцветшими записями, озаглавленные «Kochbuch» – «Поваренная книга».

Издавая эту книгу, Минин внук Питер Давид Штерн, физик, защитивший докторскую диссертацию в Израиле и с 1961 года работавший в NASA, государственной организации США, занимающейся исследованием космоса, перевел бабушкины стихи и неотправленные письма. Минина терезинская сосиделица Бианка Штейнер Браун, дожившая до освобождения лагеря и иммигрировавшая в США, где много лет работала замредактора журналов «Гуд хаускипинг» и «Гурме», перевела рецепты, а дочь Анна сказала в предисловии: «Чем дальше уходим мы от того, что произошло, тем чудовищнее кажутся нам события тех лет… тем страшнее нам вспоминать: все так и было. Но при всех ужасах лагерной жизни перед нами свидетельство того, как обреченные, перебивающиеся пайкой хлеба и водянистым супом и вспоминающие кулинарные навыки прошлого, находили утешение в слабой надежде, что если не они, то, может быть, кто-нибудь другой воспользуется этими рецептами в будущем. В память о женщинах Терезина я делюсь с читателем их рецептами и их надеждами на то, что когда-нибудь где-нибудь мир снова станет местом, пригодным для жизни».

Я начала читать рецепты женщин Терезина и удивилась, как они мне знакомы. И моя мама такое готовила, и мамы моих друзей угощают такими яствами. Удивило меня также и то, что во всех рецептах перечислены ингредиенты, указана последовательность их подготовки, но нигде не сказано, как долго и при какой температуре все это готовится. Решив претворить самые вкусные довоенные, долагерные рецепты в праздничные угощения, я добавила «от себя» только температуру и время.

КЛЕЦКИ

Полкилограмма манной крупы (semolina), немножко сливочного масла, щепотка соли, три яйца и полтора-два литра воды, бульона или компота в зависимости от того, подаются ли клецки с бульоном, фруктовым супом или сами по себе на десерт. Вскипятить жидкость (воду, бульон или компот), уменьшить огонь, всыпать медленной струйкой манную крупу и, непрерывно помешивая, добавить кусочек сливочного масла и щепотку соли. Минут через пять загустевшую манку снять с огня и охладить. В это время отделить желтки и белки. Растертые желтки и хорошо взбитые белки добавить в охлажденную манку. Если клецки готовятся к фруктовому супу или на десерт, добавить сахару по вкусу. Сделать небольшие шарики и поварить их две-три минуты в воде, бульоне или компоте. Выложить на тарелку и украсить по вкусу.

МЕДОВЫЙ КЕКС

Два яйца, пятьдесят граммов (или четыре столовые ложки) сахару, четверть стакана растительного масла, две столовые ложки меду, щепотка питьевой соды, стакан с третью (175 г) муки (self-raising), пол-ложечки корицы, пол-ложечки гвоздики. Отделить желтки и белки. Желтки растереть с сахаром. Масло с медом подогреть, осторожно добавив к нему растертые с сахаром желтки. Белки взбивать, пока не встанут, как белоснежная гора. Добавить их к массе, размешать. Смазать форму внутри кусочком масла, выложить в нее смесь. Печь минут сорок при температуре 350 F (18 °C).

СЛИВОВЫЙ ШТРУДЕЛЬ

Приготовить тесто для штруделя. Размочить в молоке три кусочка белого хлеба без корочки. Добавить 150 г масла, 300 г сахару, чайную ложечку корицы, засахаренные лимонные корочки, 150 г лесных орехов, 4 желтка и хорошо взбитые 4 белка. Все смешать. Расстелить тесто и выложить на него всю хлебно-ореховую массу. 1,5 кг сухих слив нарезать лапшой и положить эту «лапшу» поверх ореховой массы. Свернуть тесто рулетом и печь при температуре 350 F (18 °C) минут тридцать-тридцать пять.

ШОКОЛАДНЫЙ ШТРУДЕЛЬ

Приготовить тесто для штруделя и раскатать его немного толще, чем обычно. Приготовить начинку из 150 г сливочного масла, 150 г сахару, 150 г растертых лесных орехов, 150 г мелко натертого шоколада, 8 растертых желтков и 8 хорошо взбитых белков. Начинку распределить ровным слоем, свернуть тесто рулетом и печь при температуре 350 F (18 °C) минут тридцать.

«В поисках картофельных очисток» – рисунок Норберта Троллера. Норберт Троллер (1900, Брно – 1984, Нью-Йорк), словацкий архитектор. Находясь в Терезине в 1942–1944 гг., создал серию рисунков подлинных будней лагеря. В 1944 году вывезен в Освенцим, выжил, в 1948 году эмигрировал в США. Рисунки хранятся в Институте Лео Баека в Вашингтоне.

«Больничка» – акварель Норберта Троллера, 1942.

«Развозка пищи» – рисунок акварелью и чернилами четырнадцатилетней Хельги Вейсовой Хосковой, 1943. В 1944 году Хельгу с матерью депортировали из Терезина в Освенцим. Девочка отдала свои рисунки дяде, которые их сохранил.

«Перед окном кухни» – рисунок Норберта Троллера, 1943, на котором лиц не различить, видны только руки, вцепившиеся в «мерочки».

Опубликовано: газета “Шалом”, Чикаго, № 244, 2002.