Текст книги "Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий"

Опубликовано: “Новый Журнал”, № 261, 2010.

Елена Краснощекова. Роман воспитания – Bildungsroman – на русской почве. Карамзин, Пушкин, Гончаров, Толстой, Достоевский

Санкт-Петербург. Издательство «Пушкинского фонда». 2008, 480 с.

Монография Елены Краснощековой «Роман воспитания – Bildungsroman – на русской почве» вышла из печати в нужном месте и в нужное время. Российским литературоведам и культурологам этот жанр в последнее время кажется все более притягательным предметом изучения, что отражается на количестве защищенных кандидатских и докторских диссертаций. Правда, по традиции, привлекает он в основном зарубежников, прежде всего германистов. На Западе же, где чуть более двухсот лет занимаются изучением и своего Bildungsroman-а (в Германии – немецкого, в Британии – английского и т. д.), и зарубежного, в том числе и русского, существует не один десяток работ о романе воспитания у русских писателей XIX века. Но монографических исследований этого жанра в русском литературоведении еще не бывало. Первый опыт принадлежит Елене Краснощековой, хотя, как заметит читатель, большинство разделов ее монографии увидели свет впервые в виде отдельных статей, опубликованных в конце прошлого – начале этого века в американских, польских, российских и чешских научных журналах и сборниках.

В монографии, охватывающей первые восемьдесят лет бытования романа воспитания на русской почве, рассматривается, как осваивали и разрабатывали этот жанр Н. М. Карамзин, А. С. Пушкин, И. А. Гончаров, Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский. Произведения этих писателей хорошо известны, многократно читаны, комментированы и исследованы, правда, всегда в плане социально-бытовом, психологическом или социально-психологическом. Елена Краснощекова прочитывает их по-иному – как тексты романа воспитания. Каждому из избранных авторов она отводит главу, но случается, что протагонисты выходят за рамки своих глав, как это делает Толстой, навещая главу Гончарова.

Во вступлении Елена Краснощекова предлагает читателю краткий экскурс в историю рождения и эволюции этого жанра, говорит о преемственности его изучения в разных странах и в разное время, а также касается создания (в начале 1820-х годов), последующего забвения, возрождения (в начале XX века) и «усыновления» термина Bildungsromanв европейском литературоведении. Ссылаясь на работы М. М. Бахтина, Л. Е. Пинского, А. В. Диалектовой, Мартина Свейлса, Сюзен Хоув и ряда других специалистов, она раскрывает содержание понятия Bildungsroman, или роман воспитания (это художественное повествование о том, как строится человек, из чего и как впервые формируется его характер, мировоззрение и поведение). Останавливаясь на некоторых приметах этого жанра, она подчеркивает своеобразие немецкого и английского романа воспитания (если первый – интроспективен, то второй – весь в зависимости от конкретных социальных и психологических давлений), оказавших влияние на разработку этого жанра вышеназванными русскими писателями. Наконец, она достаточно детально рассматривает специфику двух основополагающих немецких романов воспитания – «История Агатона» (1766) К. М. Виланда и «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1795–1796) И. В. Гете, повлиявших на разработку этого жанра (и этого типа героя) во всех европейских литературах.

Елена Краснощекова пишет, что русский опыт (к примеру, Гончарова и часто Толстого) первой половины XIX века «более соотносится (в своей известной отрешенности от сугубо временных ситуаций, сосредоточенности на индивидуальной психологии) с немецкой линией развития романа воспитания». Но уже Н. М. Карамзин, по ее наблюдениям, хоть и относился к великим современникам Виланду и Гете с благоговейным трепетом, в романе «Рыцарь нашего времени» (1799–1803) за образец подражания и следования взял не немцев, а Руссо, его «Исповедь» и «педагогический роман» «Эмиль, или о воспитании», а также насмешника Стерна. Не пошел он немецким путем и в своем «предромане» «Письма русского путешественника» (1791–1792), следуя за тем же наставником – англичанином Лоренсом Стерном и его «Сентиментальным путешествием», в котором, по мнению ряда ученых, откровенно пародируются и логическое, и чувственное овладение миром.

Не следовал гетевской модели и младший современник Карамзина – А. С. Пушкин. Задумав роман о годах ученичества молодого человека незнатного семейства, он обратился к опыту англичанина Э. Д. Бульвера-Литтона. Последний, как считают в Англии, «усвоил формулу Bildungsroman-a, представленную Гете, и модифицировал ее по крайней мере в шести своих романах». Взяв за образец роман Бульвера-Литтона «Пелэм, или приключения джентльмена» (1832), Пушкин начал в 1835 году работу над романом «Русский Пелам». Елена Краснощекова, пользуясь текстом романа Бульвера-Литтона, двумя сохранившимися главами пушкинского романа о «русском Пеламе», черновыми планами и набросками писателя, известными, как «Роман в письмах» и «Роман на Кавказских водах», памятными записями и завершенной «Капитанской дочкой», «реконструирует» текст так и несостоявшегося произведения.

Лев Толстой, вспоминая начало работы над «Детством» (1852), писал, что находился тогда под влиянием двух романов – «Сентиментального путешествия» англичанина Стерна и «Библиотеки моего дяди» (1832–1838) швейцарца Р. Тепфера. Многие исследователи творчества Толстого и Тепфера отмечают близость вкусов, нравственных убеждений и одинаковую нелицеприятную искренность этих двух столь разномасштабных писателей, а Б. М. Эйхенбаум добавлял к этому, что у второстепенного писателя Тепфера чище и определеннее выступают приемы, направления, привлекавшие Толстого. Елена Краснощекова, сопоставляя тексты «Библиотеки…» и «Детства», показывает, как и какие приемы романа воспитания Толстой освоил, благодаря «Библиотеке моего дяди».

Далек, казалось бы, от классического Bildungsroman-a (немецкой модели романа воспитания) и Достоевский. В его романах, как известно, образы детей и подростков часто перекликаются с образами их сверстников у Диккенса. Англичане считают Диккенса мастером поздней английской модели романа воспитания. Значит ли это, что и Достоевский следовал этой модели? Елена Краснощекова не дает на этот вопрос прямого ответа. Тем не менее Нелли из романа «Униженные и оскорбленные» (1861), многим исследователям напоминающая только диккенсовскую Нэлл из «Лавки древностей», находится в самом тесном (биографическом и текстуальном) родстве и с Миньоной Гете из романа «Годы учения Вильгельма Мейстера». Сравнивая тексты двух писателей, автор монографии обращает внимание на сходства, «совпадения», заимствования и прямой пересказ гетевского текста в романе Достоевского.

Немецкую линию Bildungsroman-а прививал на русскую почву И. А. Гончаров, все романы которого, как показывает Елена Краснощекова, связаны между собой вариантами ведущей жанровой традиции школы «Вильгельма Мейстера» (а также критическим и абстрактным реализмом эпохи Просвещения). Она прочитывает «Обыкновенную историю» (1847), первый роман писателя, так, как читают «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гете многие современные исследователи. Это «ряд метаморфоз, в котором каждая последующая не корректирует предшествующую, но постоянная их смена демонстрирует иронию жизни, ставящей под сомнение саму конценцию становления как рационально объяснимого процесса». В своем втором романе «Обломов» (1859) Гончаров – считает Елена Краснощекова – разработал характерную для Bildungsroman-а тему противоборства двух сил – инерции и движения в развитии главного персонажа, а заодно вступил в диалог с педагогическими воззрениями Руссо. «Если, – замечает автор монографии – трактат “Эмиль, или о воспитании” написан о том, как следует воспитывать ребенка, чтобы он вырастал, сохраняя в себе дары Творца, то Гончаров показывает, как при неправильном воспитании ребенок лишается этих даров». «Лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы… никли, увядая», – говорит Гончаров о детстве Обломова, и эти слова прямо вводят основной мотив романа – погасание-потухание героя на пороге совершеннолетия. С другой стороны, в образе Андрея Штольца Гончаров пытался представить процесс воспитания «русского Эмиля» в условиях далеко не таких, как у Руссо. В основе суровой методики его отца-воспитателя лежала подготовка сына к будущим жизненным испытаниям, и выросший Штольц – осуществленный замысел отца: «кость да мускул».

В обоих романах Елена Краснощекова выделяет общий мотив, названный ею «воспитание женщины в школе мужа», который она считает уникальным открытием Гончарова. В «Обыкновенной истории» – это школа Адуева-старшего, который сделал из полной желаний двадцатилетней девушки навсегда покорную жену, «отвыкшую от своей воли и не нуждающуюся в свободе». В «Обломове» это две школы. Одна, подробно выписанная, создана Андреем Штольцом, который «как мыслитель и как художник ткал разумное существование Ольги,…и она росла все выше, выше, так что ему долго, почти всю жизнь, предстояла еще немалая задача поддерживать на одной высоте свое достоинство мужчины в глазах самолюбивой и гордой Ольги,…чтоб не помрачилась эта хрустальная жизнь,…если б хоть немного поколебалась ее вера в него». Но в этом романе есть еще и своего рода школа Обломова, в которой Агафья Матвеевна Пшеницына «перешла под сладостное иго его обаяния («глядит на всех и все так смело и свободно, говорит мягко, с добротой») и в которой «навсегда осмыслилась ее жизнь,…теперь она знала, зачем жила…».

Автор монографии высказывает предположение, что Толстой, восхищавшийся «Обыкновенной историей», соотнес сюжет своего романа «Семейное счастье» (1959) не столько с главной линией гончаровского романа (становление личности в «школе жизни»), сколько с маргинальной – семейная жизнь в качестве камерной вариации такой школы. В трактовке Толстого муж не позволяет себе диктовать жене собственную волю, даже когда она проходит рискованные уроки жизни, и плоды такой школы сказываются в реальном достижении семейного счастья.

Глава о русском романе воспитания школы классического немецкого Bildungsroman-а самая большая – в сто семьдесят восемь страниц, но у читателя все равно остается сожаление, что Елена Краснощекова выбрала только двух писателей, что обошла вниманием Герцена, чья автобиографическая исповедь «Былое и думы» (1854) (особенно ее первые пять частей) воспринималась как текст о путях становления личности и идеи не только современниками писателя, но и их потомками в XX веке. Остается у читателя сожаление и от того, что в монографии нет заключительной главы и что автор, похоже, перепоручил ему, читателю, самому все обобщить и подвести итоги.

Первому открывать дверь в незнаемое – всегда непросто, но приятно: первооткрыватель! А вместе с тем и тревожно: что скажут идущие следом? Но похоже, что этого-то Елена Краснощекова совсем не опасается: была бы тропа намечена, а на русской почве наверняка хватит места исследователям многим и разным.

Западные издатели, как правило, знакомят читателей с автором выпущенной книги: помещают его фотографию, перечисляют, чем он занимается, что и когда публиковал, где живет и служит, даже его семейное положение не засекречивают. Издательство «Пушкинский фонд» этого не делает, и поэтому Елене Краснощековой пришлось самой представиться читателям, для чего она приложила в конце книги список «наиболее достойных упоминания» «Основных публикаций автора» (стр. 474–478). В него входят книги и главы из коллективных академических монографий, вступительные статьи и комментарии к сборникам писателей, научные статьи, несколько из них были переведены на английский, немецкий, французский и японский языки. Круг интересов Елены Краснощековой, с самого начала включавший творчество писателей XIX и XX вв., сложился в России и не изменился в Америке, где она живет и преподает русскую литературу студентам и аспирантам Университета Джорджии.

Опубликовано: “Новый Журнал”, № 255, 2009.

Влюбленный в слово
Гарольд Блум. Зачем читать и как
Стихи и проза для чрезвычайно смышленых детей любого возраста

Harold Bloom. How to Read and Why,

New York: Touchstone Books, 2001, 283 p.

Harold Bloom. Stories and Poems for Extremely Intelligent Children of All Ages,

New York: Scribner, 2001, 573 p.

Гарольд Блум – автор двадцати пяти литературоведческих и культуроведческих монографий о Шекспире, поэтике стиха, английских поэтах-романтиках, Библии, Каббале, гностиках, религии в Америке и многом другом; профессор Йельского и Нью-йоркского университетов, обучивший многие поколения филологов, обратился неожиданно к доуниверситетской аудитории, причем сразу двумя книгами: «Зачем читать и как» (How to Read and Why) и «Стихи и проза для чрезвычайно смышленых детей любого возраста» (Stories and Poems for Extremely Intelligent Children of All Ages).

Жанр второй книги очевиден, это антология стихов, рассказов и повестей. Все они написаны до Первой мировой войны, то есть до рождения модернизма. Жанр первой книги менее определен, хотя к нему широко обращаются писатели и ученые во всех странах. Русские ценят книги Ю. М. Лотмана, Е. Г. Эткинда о том, как читать стихи и прозу. В англоязычном мире любят такого же рода работы Вирджинии Вулф, Давида Денби, Роберта Альтера. Книга «Зачем читать и как» сразу стала бестселлером.

Но когда корреспонденты нескольких журналов пытались взять у ученого интервью и задавали ему им же поставленные вопросы, как, что, когда и зачем читать, профессор Блум вместо ответов вспоминал… Как совсем маленьким сам научился читать по-английски, а так как в доме говорили только на идише и поправлять его было некому, то он на всю жизнь сохранил «не ту английскую интонацию». Как в восемь лет в его жизнь вошло чудо, а может, наоборот, как в восемь лет он вошел в чудо – библиотеку (одно из хорошо укомплектованных отделений Публичной библиотеки Нью-Йорка в Бронксе) и начал читать настоящие книги. Как он открыл мир поэзии. Нет, нет, сам он никогда стихов не писал. Для него это святое мастерство, которому поклоняются, любят, ценят, чувствуют, пытаются понять, а иногда, может быть, и приближаются к пониманию. Но писать стихи самому – это профанация. В семнадцать лет Гарольд Блум поступил учиться в Корнельский университет, а через четыре года в Йельский, и не покидает его уже более пятидесяти лет.

Что, по его мнению, изменилось за эти годы в университетской жизни? В англоязычном мире практически вымирает изучение художественной литературы. Хотя люди, преданные художественному слову, еще живы, но повсюду верх берут «идеологи». И вместо того, чтобы учить литературе и сравнительному литературоведению, вместо этого университеты теперь учат «культурным штудиям». Мнение Блума о «cultural studies» хорошо известно. Но также хорошо известна его непоколебимая вера в живучесть литературы: если за три тысячи лет своего существования от всех взлетов и падений, она стала только интереснее, то и сейчас она вынесет все и… выживет.

Гарольд Блум говорит, что написать «неуниверситетские» книги его подстегнула тревога за читателя, которого, с одной стороны, становится все меньше, а с другой стороны, в нем убывает «породистость». И пока читатель не попал в красную книгу вымирающих видов, то есть пока еще не совсем поздно, профессор Блум приглашает прочитать вместе своих любимых писателей.

В книге «Зачем читать и как» несколько разделов, в общем соответствующим четырем жанрам: (1) рассказ/повесть, (2) драма, (3а) роман европейский и (3б) роман американский, (4) поэзия. В разговоре о стихах Г. Блум читает и разбирает только англоязычную поэзию – и в основном английскую: народные баллады, сонеты Шекспира, отрывок из «Потерянного рая» Джона Мильтона, стихи Вордсворта, Кольриджа, Шелли и Китса, Блейка, Теннисона, Эмили Бронте. Из американских поэтов он останавливается только на Роберте Браунинге, Уолте Уитмене и Эмили Дикинсон. Драму и прозу Гарольд Блум отбирает и англоязычную, и переводную – итальянскую, испанскую, французскую, немецкую, норвежскую, русскую, а в раздел «Роман европейский» включает, наряду с «Дон Кихотом» Сервантеса, «Пармской обителью» Стендаля, «Эммой» Джейн Остин, «Большими ожиданиями» Чарльза Диккенса, «Портретом леди» Генри Джеймса, «Волшебной горой» Томаса Манна и «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, также и «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского. Отдельную главу Гарольд Блум отвел «Роману американскому», начав с произведения «Моби Дик» Германа Мелвилла, заложившего основу американского апокалиптического романа, и перейдя к старшим и младшим «детям» Мелвилла, продолжавшим эту линию – Вильяму Фолкнеру («Когда я умирала»), еврейскому писателю Натанаилу Весту («Мисс Лоунлихартс») и двум черным писателям Ральфу Эллисону («Невидимка») и Тони Моррисон («Песнь Соломона»). Профессор Блум напоминает читателю, что самое большое удовольствие ожидает его не при первом чтении, а при перечитывании романа, когда фабула известна и можно сосредоточиться на развитии характеров, на авторском откровении, на разгадывании многоплановых загадок.

Самым «русским» в книге «Как читать и зачем» оказался раздел «Рассказ/повесть». Здесь Блум говорит о таких мастерах прозы, как Пушкин, Толстой и Бабель, и вместе с воображаемым читателем медленно читает из тургеневских «Записок охотника» «Бежин луг» и «Касьян с Красивой мечи», чеховские рассказы «Поцелуй», «Студент» и «Дама с собачкой», один рассказ Набокова «Сестры Вейн» и повесть Гоголя «Шинель», а заодно и пародию «Жена Гоголя», красиво сработанную итальянским писателем Томмазо Ландольфи еще в середине – в 1956 году – прошлого века.

Известно, что у гоголевских героев жены бывали нечасто, но к самому дорогому в жизни (шинели, например) некоторые из них относились как к родной жене. Известно, что и сам писатель не был женат, но рассказчик Томмазо Ландольфи «неохотно» передает историю женитьбы Гоголя на надувной кукле, формы и размеры которой постоянно меняются по прихоти любящего мужа, ласково называющего ее «мой Каракас». Но с годами его отношение к жене меняется, он обвиняет ее во всевозможных грехах и даже неверности. Она отвечает ему молчанием, становится все более религиозной, а ее размеры катастрофически уменьшаются. В припадке гнева муж так надувает свою супругу, что она умирает от разрыва… резины. Резиновые останки мадам Гоголь летят в камин, разделяя участь неопубликованных рукописей писателя. Вновь появившийся рассказчик защищает своего героя от обвинений в рукоприкладстве, ибо, что бы там ни было, писатель-то он величайший. Блум очень любит этот рассказ, весь слепленный из гоголевских слов, интонаций, междометий и такой фантазии, которой могли бы позавидовать Кафка и Борхес.

Между «русскими» и «итальянскими» рассказами уместились и другие любимые рассказы – Э. Хемингуэя, Фланнери О’Коннор, Ги де Мопассана и Борхеса, – тронутые кафкианской иррациональностью или чеховской неоконченностью, но главное, основанные на недоговоренности, заставляющей читателя стать активным. Слегка перефразируя Генри Джеймса, Блум отводит место рассказу там, где кончается поэзия и еще не начинается роман. И поэтому, с его точки зрения, лучший читатель рассказа тот, кто научился слышать, видеть, чувствовать невысказанное словом. Совет Блума, как читать рассказ, не отличается от совета Эдгара По – в один присест. Но потом опять и опять в один присест перечитывать понравившееся. Зачем читать? Потому что от этого мы становимся лучше… эстетически лучше, потому что мы предчувствуем «другое», еще не изведанное и не испытанное.

Многое из того, что автор не успел прочитать вместе с читателем, он отправил в антологию «Стихи и проза для чрезвычайно смышленых детей любого возраста», которую называет своей «Анти-Гарри-Поттер антологией». Для Блума такие книги, как «Гарри Поттер», безнадежно клишированные, плохо придуманные и плохо написанные, – не литература. Одно в них хорошо – их недолговечность. Они обречены на забвение. Какие-нибудь пять-шесть лет, и все эти сто двадцать миллионов экземпляров скончаются в макулатуре – в этом у профессора Блума нет сомнения.

Во вступлении к своей антологии Блум пишет: «Если мы ждем от наших детей, что они тоже полюбят Шекспира и Чехова, Генри Джеймса и Джейн Остин, тогда лучше всего их к этому подготовить книгами Льюиса Кэрролла и Эдварда Лира, Роберта Льюиса Стивенсона и Редьярда Киплинга». Ученый поместил в антологию восемьдесят три стихотворения и сорок один рассказ/повесть. На чем основан его выбор? На самом субъективном критерии: все, включенное в антологию, Гарольд Блум сам прочитал в возрасте от пяти до пятнадцати, а в последующие пятьдесят лет жизни многократно перечитывал и заново открывал. Оттого-то он знает, что в его антологии нет ничего скучного, будь то Эдгар По или Марк Твен, Гоголь или О. Генри, Тургенев или Стивен Крейн или другие, потому что писатели эти открываются читателю если не с первого, то наверняка с последующего прочтения.

По англо-саксонской традиции детских антологий, Гарольд Блум распределил весь материал по временам года и попросил читателя не искать в сезонном принципе расположения текстов никакой ассоциации весны со временем комедии, лета – с часом любовной лирики, осени – с наступлением трагедии, а зимы – с порою иронии. Просто ему как составителю кажется, что смена времен года отражает этапы взросления человека, а комическое и лирическое читатель найдет во всех сезонах антологии.

Поэзию для антологии Гарольд Блум в основном отобрал нарративную или по крайней мере лишенную сложной метафоричности, вот почему читатель увидит лишь одно стихотворение Блейка и не найдет Эмили Дикинсон, Джона Донна – они сложны, эти великие поэты, и лучше отложить их на позже, чем не понять сейчас. Спектр прозы очень широк. Оригинальная и переводная, она предлагает Эзопа, Ганса Христиана Андерсена и братьев Гримм, Эмиля Золя и Ги де Мопассана, Льюиса Кэрролла, Чарльза Диккенса, Роберта Льюиса Стивенсона, Редьярда Киплинга, Оскара Уайльда, Конан Дойля, Герберта Уэльса, Эдгара По, Натаниела Хоторна, Марка Твена и многих других хорошо или мало известных английских и американских писателей.

Из других (не англоязычных) литератур в антологии больше всего повезло русским писателям. Здесь и «Пиковая дама» Пушкина, и «Нос» Гоголя, и «Песнь торжествующей любви» Тургенева, и «Много ли человеку земли нужно» Толстого. Нет здесь только любимого составителем Чехова. Объясняет он это так: мы растем и испытываем ностальгию по тому, что было, прошло и не повторится. В этом нет надрыва. А у Чехова ностальгия по непрожитому, несостоявшемуся, по тому, что могло бы, но не исполнилось. Автор приносит извинения, что его любимый деликатный и утонченный Чехов, оказавший влияние на всех без исключения писателей, в антологии отсутствует. Но он не вписывается в мажорный лад книги.

В первой книге «Зачем и как читать» Блум шаг за шагом учит, как читать произведения разных жанров. В антологии рекомендации обобщенные: читать медленно и вдумчиво, и перечитывать вновь и вновь; читать вслух (чтение вслух – лучший способ проверить текст на качество) и заучивать наизусть полюбившиеся стихи и прозу. Чтение, говорит Блум, процесс уединенный, но читатель при этом не одинок, ведь он творчески участвует в открытии «другого», даже если этот «другой» скрыт в нем самом, потому что, читая, читатель готовится к переменам, которым в жизни нет конца. «Если бы меня спросили, что я больше всего в этой книге сам люблю, – признается автор, – я бы не смог ответить: вчера это были стихи Шелли, сегодня «Пиковая дама» Пушкина, но, читая, я всегда чувствую себя Пигмалионом, и любимая книга оживает передо мною, как мраморная Галатея перед влюбленным в нее ваятелем».

Опубликовано: “Новое Литературное Обозрение” (Россия), № 65, 2004.