Текст книги "Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий"

Джеймс Биллингтон. Россия в поисках себя

James H. Billington. Russia in Search of Itself.

Washington, D.C.: Woodrow Wilson Center Press;

Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2004, 234 p.

К теме России в поисках своего нового предназначения Джеймс Биллингтон обратился в конце 1980-х годов, когда на глазах всего мира Союз нерушимый республик советских начал неудержимо крошиться. Один из самых ярких западных историков русской культуры, Джеймс Биллингтон стал в 1987 году директором крупнейшей в мире Библиотеки Конгресса и, по роду службы чаще бывая в России, воочию наблюдал пробуждение массового интереса к тому, «кто же мы такие, россияне», «куда идем мы» и «кем мы станем». Поиск российской национальной идентичности заинтересовал ученого, и он провел на эту тему ряд конференций при Библиотеке Конгресса, опубликовал в американской прессе несколько популярных статей о том, как «гласная» Россия ищет свое новое «я»; прочитал на эту тему лекции в МГУ, принял участие в трех российских конференциях; четыре года руководил созданной американским Конгрессом программой «Открытый мир», в рамках которой семь с половиной тысяч молодых российских лидеров из разных регионов страны смогли побывать в США; выпустил книгу «Преображенная Россия: прорыв к надежде», Москва, 1991; провел (в соавторстве с Катлин Парте) небольшое исследование о поисках нового российского национального самосознания, но из плена этой темы так и не сумел вырваться и в итоге издал в 2004 году книгу «Россия в поисках себя» о том, что сами россияне думают о России, в чем они видят ее предназначение.

Книга получилась небольшой, но емкой, с обширной библиографией, в которой многие источники сиюминутно доступны через Интернет, и с классической композицией:

а) вступление, в котором автор говорит о том, как в России менялись представления о национальной идентичности в различные периоды XIX–XX вв.;

б) изложение, где автор рассматривает ряд современных российских теорий национальной идентичности;

в) заключение, в котором автор делится с читателем своими выводами. Автор не касается вопросов российской политики и экономики, он обращается только к интеллектуальной и культурной стороне жизни россиян в новой России.

Один из постулатов книги: современный поиск новой идентичности начался в 1991 году с неожиданно скоропостижной кончины Советского Союза, переименования РСФСР в Российскую Федерацию, в которой русские впервые предстали в большинстве, и возникновения Ближнего зарубежья, в котором оказалось двадцать пять миллионов русских.

Такие перемены заставляли по-новому посмотреть на отечественную историю, политику и экономику и задуматься о своем месте в мире. В России развернулись широкомасштабные дискуссии на тему «кто мы?» (вопрос, как оказалось, для русских такой же гложущий, как «кто виноват?» и «что делать?»). В них принимали участие интеллектуалы разных убеждений и взглядов, они доминировали в прессе, радио, телевидении и Интернете, привлекали широкие круги читателей и слушателей.

Как историк культуры, Джеймс Биллингтон напоминает читателю, что современный поиск своей национальной самобытности возник не на пустом месте. Ему предшествовали по меньшей мере два века не прекращавшейся в этом направлении работы. Начиная с размышлений историков, философов и европейски образованных интеллектуалов 30 – 40-х годов XIX века, «западники» и «славянофилы» по-разному решали вопрос, какой должна стать победившая Наполеона Россия. Первые считали, что России следует идти европейским путем законности, порядка, ответственности и деловитости, тем более что в ее прошлом уже было новгородское вече, всенародно решавшее проблемы. Вторые настаивали на сохранении всего, что создает особую русскую стать – ее общинное начало, соборность, единение с Богом, – и предсказывали России особую мессианскую роль: она еще обогатит своей духовностью буржуазную Европу.

В конце XIX-го и весь XX век с ростом русского национализма в многонациональной и все разраставшейся Российской империи/союзе появились новые идеи национальной идентичности. В последние годы российского самодержавия в обществе превалировала идея культурно-религиозной идентификации (культура начинается с божественного откровения и в ее основе лежит религиозная истина), выдвинутая деятелями искусства и философами серебряного века. С победой большевизма ее вытеснила антирелигиозная идея революционной миссии России, строящей под единовластным управлением коммунистической партии (и вопреки постоянным проискам внешних и внутренних врагов) утопическое государство.

В постсоветской России начали впервые переиздавать, читать и изучать религиозных русских философов начала XX века, эмигрировавших, высланных и уничтоженных советской властью (Н. А. Бердяева, В. Н. Ильина, Л. П. Карсавина, П. А. Флоренского, Г. Г. Шпета и др.), впервые проявился широкий интерес к религиозному творчеству Гоголя, Толстого, Лескова. В России происходило духовное возрождение, и, как казалось многим либеральным российским интеллектуалам, вместе с ним возвращались культурные ценности – традиционная религиозная основа, любовь к родной земле и ее духовным ценностям и вполне приязненное отношение к периодическим заимствованиям хорошего и нового у Запада. Дж. Биллингтон с большим уважением говорит о тех, кто способствовал процессу восстановления сбалансированной (исконное в сочетании с привнесенным) культуры: отце Александре Мене, Вяч. Вс. Иванове, Е. Гениевой, Ю. Н. Афанасьеве и особенно проникновенно – о Д. С. Лихачеве.

В постсоветской России, по наблюдениям автора, поиск национального самосознания идет разными путями, но он рассматривает только два – новый демократический и традиционный авторитарно-националистический. Исходя из географического положения, исторического развития и культурного наследия России, и демократы, и автократы считают, что ей всегда приходится смотреть и на Запад, и на Восток. Но «демократы» убеждены, что, благодаря своей географии, истории и культуре, Россия может, не отрекаясь от своего хорошего, стать только лучше, учась и перенимая у европейского Запада его лучшие достижения. «Автократы» же в свою очередь убеждают соотечественников в том, что географическое положение, историческое прошлое и культурное наследие сделали Россию особой («островной») цивилизацией, которую не нужно и невозможно втиснуть в узкие рамки западной цивилизации, что России лучше разойтись с Западом, который ей не доверяет и ее не уважает, и задружиться с Востоком (предлагаемые оси восточной дружбы варьируются).

Русские националисты обвиняют либеральных демократов в развале империи и русофобстве, в намерении навязать уникальной русской цивилизации западные экономические модели, неизбежно ведущие к социальным катастрофам. Они видят спасение России в возрождении ее былого величия и предлагают для этого разнообразные державно-патриотические проекты. Биллингтон уделяет внимание только одному националистическому направлению – неоевразийству. Новые евразийцы хорошо знакомы с оригинальной евразийской концепцией национальной идентичности. Ее разрабатывали в русской эмиграции в 1920 – 1930-х гг. экономист и географ П. Н. Савицкий, лингвист и этнограф Н. С. Трубецкой, историк Г. В. Вернадский и популяризировали многие другие. Во всем противопоставляя исторические судьбы, задачи и интересы России и Запада, евразийцы трактовали Россию как особый срединный материк между Европой и Азией с особым типом культуры – «Евразию». Неоевразийцы усвоили евразийское мировоззрение, но пошли дальше, превратив его из философской идеи в инструмент стратегического планирования, упирая на то, что во имя сохранения своей самобытности России необходимо изолировать себя от Запада, создать новую евразийскую элиту в противовес либералам Москвы и Питера, заняться развитием экономики Сибири и Дальнего Востока и войти в прочный экономический и культурный союз с Азией (Китаем, Ираном, Индией и т. п.).

Биллингтон рассматривает несколько неоевразийских доктрин – научно-фантастических, псевдонаучных, левых (умеренных и утонченных) и правых (крайне агрессивных). Он анализирует доктрины наиболее влиятельных неоевразийцев, начиная с научно-фантастической теории этногенеза и пассионарности Л. Н. Гумилева, которая в последние годы существования СССР будоражила воображение людей, далеких от профессионального обществоведения, и которая, по словам Биллингтона, не более чем националистический миф, ничего не требующий и все обещающий. Более серьезными кажутся Биллингтону В. Л. Цымбурский (создатель концепции «Земля за Великим Лимитрофом» – цивилизация и ее геополитика; автор идеи «Остров Россия», окруженный морем великого лимитрофа (различные страны от Финляндии до Кореи), отделяющим Россию от европейских и азиатских цивилизаций) и А. С. Панарин (1940–2003), директор Центра социально-философских исследований Института философии РАН.

Утонченный «евразиец» Панарин считает Россию не просто страной-нацией, а цивилизацией: «Наряду с западной цивилизацией принято говорить о мусульманской, индо-буддийской, конфуцианско-буддийской (китайской) и других. И только наше отличие от Запада подается как изгойский знак отверженности и отсталости, исторической незадачливости и культурной несостоятельности». Он критикует вестернизаторов постсоветской России, подчеркивая губительное влияние идеологии так называемого открытого общества на развитие России: «Наши западники обречены презирать Россию, ибо, отказывая ей в специфической цивилизационной идентичности, они прилагают к ней западный эталон и винят за несоответствие этому эталону». Путь спасения страны он видит в противостоянии разрушительной идеологии западного потребительского общества, в сохранении самобытности российской цивилизации, великие нравственно-религиозные и культурные традиции которой и выстраданный опыт модернизации дают ей особое моральное право предложить постидустриальному человечеству альтернативную модель гуманистического жизнеустройства. По мнению Панарина, только авторитарная монологическая власть сможет обеспечить мирное диалогическое сосуществование в России-Евразии разных народов, культур и вероисповеданий (в основном православия и ислама). Православие и ислам, согласно Панарину, совместимые религии, поскольку обе предъявляют высокие этические требования к человеку и лишены протестантско-католического индивидуализма. Выступая единым фронтом, православие-ислам могут спасти человечество от соблазнов индивидуализма, нигилизма и секуляризма. Мало того, демонстрируя миру лучшую модель сосуществования, вместе они могут способствовать культурной реинтеграции бывших советских республик и духовному сближению с другими цивилизациями Азии – Индией, Ираном и Китаем.

Биллингтон считает, что само по себе неоевразийство – значимое явление в российской жизни. Для многих русских, утративших надежду на ответную любовь Запада, оно оказывается своего рода утешением. В нем видят не столько завязывание новых любовных отношений с Азией, сколь желанную возможность упрятаться в свою скорлупу перед лицом бесконечных хаотических перемен. В свою очередь и неоевразийство испытывает благоприятное влияние молодого поколения русских, которые относятся к азиатским меньшинствам с неизвестной прежде толерантностью и без покровительственной снисходительности. Более того, в мягких и наиболее философских размышлениях неоевразийцев Биллингтон видит много сходства с первыми евразийцами и прежде всего – открытость другим культурам.

Но, к сожалению, отмечает исследователь, наибольшей популярностью в России пользуются крайне агрессивные евразийцы, такие как А. Г. Дугин. Бывший член пресловутой «Памяти», бывший сопредседатель национал-большевистской партии, бывший лидер политической партии «Евразия», нынешний председатель Международного евразийского движения и руководитель Центра геополитических экспертиз, Дугин видит Россию «Сверхроссией» и отводит ей ключевую позицию в создании могучего авторитарного евразийского геополитического блока, который сплотит цивилизации, живущие традиционными ценностями (индусскую, исламскую, славянскую, китайскую и т. д.), и всегда сумеет отразить нависшую над миром угрозу американизации. Готовиться к великому предводительству русские должны уже сегодня, начав изучать великих немецких геополитиков с той тщательностью, с какой некогда штудировали немецких философов. Сам Дугин, несомненно, прилежно читал немецкого геополитика К. Хаусхофера, придавшего геополитике тот вид, в каком она стала частью официальной доктрины Третьего рейха (необходимость расширять жизненное пространство германской нации). Евразийская версия Дугина, как замечает Биллингтон, имеет разительное сходство с нацистской.

Радикальное неоевразийство пользуется широким спросом у трубадуров реакционного национализма и авторитарного режима. Для Геннадия Зюганова, председателя Центрального комитета Коммунистической партии Российской Федерации и руководителя фракции «КПРФ» в Государственной думе (Федерального Собрания Российской Федерации), евразийство – это возможность не только восстановить Союз, распущенный Ельциным, но и вовлечь в него Китай и Индию и возродить в нем авторитарную верховную власть. Для многих других оно привлекательно абсолютной враждебностью к Западу, эзотерической риторикой, патриотизмом, который расценивает родину как абсолют и одновременно с этим наделяет ее глобальными величинами.

В других книгах и выступлениях Дугин говорит о непрекращающейся дуэли цивилизаций, о невозможности разрешить конфликты между несовместимыми культурами и неизбежности большой войны континентов, из которой России предначертано выйти новой мировой державой. В его версии Россия не остров, не цивилизация, а новая Евразийская империя, которая станет лидером в противостоянии странам НАТО и одержит победу (в союзе с традиционными режимами Азии) над проникнутым тоталитарной логикой либерализма североатлантическим миром.

Биллингтон сочувственно относится к трудностям демократизации, с огромным уважением говорит о российских интеллектуалах, активно участвующих в этом процессе, и видит в современной России много примет демократического обновления. Прежде всего, это подъем регионального самосознания (в противовес централизованному управлению), похоже возрождающего традиции предреволюционного областничества (областной автономии). Так, в местах далеких от Москвы, на севере и в Сибири, некоторые регионы добились многих культурных и экономических успехов самостоятельно, без центрального руководства, за что, правда, навлекли на себя очередные политические санкции «центра». Биллингтон видит демократизацию и в том, что у России проявились «женские черты»: страна перестала зваться «отечеством» и «отчизной», а стала «родиной» (в духе серебрянного века), в политической жизни страны заметную роль играют женщины и даже «бабушки», те самые, которые во время августовсго путча 1991 года уговорили солдатиков на Красной площади не стрелять. Религиозный элемент этого события так покорил ученого, что, описав его впервые в «Преображенной России…», он неоднократно возвращается к нему и в рецензируемой книге.

При этом исследователь очень внимательно относится к многочисленным пессимистическим («скверным», «более скверным» и «совсем скверным») сценариям демократизации, согласно которым экономика страны ухудшается, власть устанавливается авторитарная, а диктаторские азиатские режимы становятся друзьями-союзниками. Одни из них написаны остроумно, проницательно и предупреждающе, как «Опасная Россия» Ю. Н. Афанасьева, другие – дидактически, да еще и с амбивалентными рецептами спасения России, как книга А. П. Паршева «Почему Россия не Америка: книга для тех, кто остается здесь», третьи – угрожающе, как триптих «Геноцид: октябрь 1993 – август 1998», автор которого С. Ю. Глазьев, по словам Биллингтона, похоже, готовит «красно-коричневую» оппозицию либеральной демократии.

Как историка культуры, Биллингтона особенно привлекают оригинальные взгляды российских ученых на самобытный русский жребий. Он подробно останавливается на работе двух историков – германиста Ю. С. Пивоварова и монголоведа А. И. Фирсова, разработавших новую дисциплину «Россиеведение», призванную объяснить, как сложилось уникально российское общество, и подвести к мысли, как новая Россия может отряхнуть прах самодержавного наследства. Основой россиеведения является теория русской истории, а сердцевиной последней – «русская система», унаследованная от монгольских завоевателей. Основные два элемента «русской системы» – это «русская власть» и «популяция», находящиеся в постоянном взаимодействии, а третий элемент – «лишний человек», носитель свободы, не принадлежащий ни популяции, ни власти, доказательство незакрытости «русской системы».

С самого начала специфика «русской власти» заключалась, во-первых, в ее моносубъектности, то есть она не договаривалась с другими субъектами, а подавляла всех других, претендующих на субъектность. Во-вторых, «русская власть» никогда не создавала государственных политических институтов в западноевропейском смысле, а заменяла их «функциональными органами» в виде особых слоев: в Московской Руси – боярства, в России XVIII века – дворянства, XIX века – бюрократии, в XX веке – партийной номенклатуры; и своего рода «чрезвычайных комиссий», как опричники Ивана Грозного, гвардейцы Петра Великого или чекисты большевиков. Работники этих органов набирались из разных общественных слоев и возносились по положению над обществом в целом. Но на каждом новом повороте истории, укрепляя свои позиции, власть устраивала чистку существующего «функционального органа», вырывала из социального пространства новый сегмент и формировали из него новый «функциональный орган». Так были перемолоты боярство и дворянство, казачество, чиновничество и партийная номенклатура.

На таком взаимодействии власти и населения в определенное время и на определенном пространстве и основана вся русская история. Исчерпав все «привластные» слои, власть начала черпать из собственной популяции России, став в итоге при коммунизме единой «властепопуляцией». А средством подобного изменения был опять же перемолот, какого не знала еще доселе русская история: «…все молотили всех: власть – популяцию, популяция – власть (в виде доносов и разоблачений «снизу»), власть – власть (апофеоз – 1936–1938 гг.) и, самое главное, популяция – популяцию («войны в коммуналках»)… Внутрипопуляционная (и одновременно внутривластная) война – это война всех против всех, война, где побеждает сильнейший, где правят страх и стремление выжить любой ценой».

Пивоваров и Фирсов считают, что Россия может стать демократической страной, если она демонтирует сложившуюся «русскую систему», то есть если в стране появятся люди и организации, независимые от центральной власти, которые создадут «политическую сферу» (внутри которой могут играть разные интересы), никогда прежде в России не существовавшую, а государственной власти достанется роль арбитра. Если Россия хочет научиться понимать политику и демонтировать бюрократические структуры, обеспечивающие сверхконцентрацию власти, ей нужно освоить современные общественные науки – политологию, социологию. Многие демократы вкладывают все усилия в обучение молодого поколения.

Хотя некоторые новые доктрины русской национальной идентичности более экстремальны, чем другие, Биллингтон отмечает, что они не несут радикального разрыва с прошлым и не содержат элементов самокритики. Скорее, они перекладывают бремя ответственности за проблемы русского общества на других – внутренних и внешних русофобов. Общим элементом новых доктрин является в большей или меньшей степени авторитарный национализм и отношение к Западу от безразличного до враждебного.

Большой заслугой этого беспристрастного обзора современных доктрин русской национальной идентичности в книге Биллингтона является обоснованно представленный набор мыслей, почти неизвестных на Западе. Этот обзор является важным элементом в понимании современных культурных и политических изменений в России и ее отношения с окружающим миром и, в частности, с Западом.

2004 г.

От составителя: книга James H. Billington. Russia in Search of Itself переведена на русский язык и опубликована: Джеймс Биллингтон. Россия в поисках себя. Москва, РОССПЕН, 2005 г., 220 с.