Текст книги "Паломники. Этнографические очерки православного номадизма"

Моральная экономика паломничества

Паломнические поездки осуществляются вне рыночных отношений, а точнее, в особой сфере этих отношений. Объясняя, почему паломнические службы не платят налоги государству, Мелитина Ладинская сказала, что они «как художественная самодеятельность», которая тоже таким обременением не облагается. Паломничества в тех случаях, когда являются разовой инициативой или регулярной деятельностью одного человека либо небольшой группы энтузиастов, выглядят скорее как спонтанное мероприятие для группы единомышленников и друзей, которые вскладчину оплачивают общие затраты. Когда паломнические поездки устраивают церковные структуры, они выводятся из сферы экономики как любая другая религиозная деятельность, от исполнения треб (например, крещения или отпевания) до продажи свечей и других товаров в церковной лавке. Хотя ценники на эти услуги и товары существуют (в каждом храме – свои), покупка перекодируется в акт обмена: клиент или покупатель становится жертвователем, а исполнитель услуги – дарителем. В результате между участниками обмена дарами устанавливаются, как писал Марсель Мосс, отношения доверия и со-участия [Мосс 1996а (1925)].

Принципы организации паломнической поездки базируются на моральной экономике, в основе которой лежит представление об общем благе и доверии [Thompson 1971; Scott 1976]. Никому из недовольных клиентов не придет в голову требовать книгу жалоб или какой-то компенсации в случае неудовлетворительного обслуживания или, скажем, изменения маршрута. Даже если у кого-то вдруг возникнет такая идея, пожаловаться будет некому. Сам формат паломнического путешествия не предполагает обсуждения качества предлагаемого продукта. Попытки такого обсуждения, т. е. перевода отношений доверия, на которых строится временное эгалитарное сообщество паломников, в отношения рынка блокируются руководителем группы и другими участниками путешествия. Мне довелось убедиться в этом во время первого же паломнического путешествия к деревенской святыне Пещёрке и старцу Льву в Псковскую область.

Программа нашего путешествия была насыщенной. Сначала мы отправились в деревню Пиллово Кингисеппского района Ленинградской области, где, как и в Пещёрке, был камень-следовик и бытовало связанное с ним предание о явлении Богородицы. Мы отстояли в местном храме утреннюю службу, поглядели на икону, изображающую явление Богородицы в Пиллово, и послушали рассказ руководителя поездки о том, что икону написала паломница на деньги, собранные также паломниками. После посещения храма мы отправились к святому источнику, где пили, наполняли водой захваченные из города емкости и обливались. Однако ни до Пещёрки, ни до архимандрита Льва, главной цели путешествия, наш автобус так и не добрался.

Приведу выписку из полевого дневника:

Уже после купания было решено, что в Трутневскую пещёрку мы не попадаем из-за недостатка времени. До архимандрита Льва, по словам Анны [руководителя поездки], ехать было никак не больше двух часов. На четвертом часу поездки Анна, возможно, начавшая понимать, что едем не туда, предложила прочитать и пропеть длинный Богородичный канон. Она объяснила, что читающий его обретает спасение. Канон состоит из пения 150 раз молитвы «Богородице Дево, радуйся», и перед каждым новым десятком «Богородицы» читаются дополнительные молитвы. Читать по очереди, как хотели, не очень удалось: читающему надо было выходить вперед, к микрофону, что в условиях тряски в старом автобусе по разбитым дорогам было непросто, и, кроме того, читали многие неумело, как и пели.

На десятом или одиннадцатом десятке «Богородицы» подъехали к какому-то храму. Оказалось, что мы заехали в деревню Заянье (Плюсский район Псковской области), а вовсе не к архимандриту. Для многих это был удар: некоторые плакали, другие возмущались, третьи пытались определить по обнаружившейся у кого-то карте, где мы неправильно свернули. Во время обсуждения происшествия мнения разделились: И. и С. [супружеская пара, жена ехала брать епитимью] были уверены, что кто-то из бравших епитимью по ехал ее снимать «недораскаявшись», т. е. не до конца выполнив назначенное наказание, и поэтому нас завело не туда. Анна предложила другую версию: поскольку храм, куда мы попали, был освящен в честь Николая Чудотворца, то это сам Николай нас к себе и привел.

В условиях кризисной ситуации, когда водитель автобуса сбился с пути и выполнение запланированной программы оказалось под угрозой, выяснилось, что ни у водителя, ни у устроительницы поездки не было при себе карты местности. Навигаторами тогда еще не пользовались, мобильных телефонов также не было. Не у кого было и спросить дорогу: за последние пару часов пути нам не встретилось ни одной машины или пешехода.

Предложение руководителя поездки – не искать виновных в неуспехе дела внутри группы, а признать Божественное вмешательство в судьбу паломников и вообще не рассматривать ситуацию как неблагоприятную – было, после недолгих дебатов, принято всеми. Очевидно, что, ссылаясь на покровительство группе со стороны св. Николая, Анна снимала с себя ответственность за собственные ошибки. В то же время такая интерпретация ситуации делала всех участников путешествия сообществом равных и создавала условия для переживания особого опыта – принадлежности эгалитарному сообществу с общей судьбой. Допущение божественного вмешательства не только отменяло возможность претензий к компетентности устроителя путешествия, но и превращало всех участников, включая сбившегося с дороги водителя автобуса, в сотрудников.

Не все участники паломнических групп чувствуют себя уютно в формате эгалитарных отношений, вернее, при необходимости всем членам временной общины на колесах в равной степени подчиняться руководителю группы, когда их социальные статусы не учитываются. Паломники, например, не могут выбрать себе места в автобусе во время покупки тура и тем более путешествия с независимой паломнической службой. Места отчасти занимаются случайным образом, отчасти распределяются организаторами прямо в автобусе, что порой приводит к конфликтам. Замечу, что распределение мест в автобусе происходит не в соответствии с каким-то общепонятным принципом справедливости, когда лучшие места отдаются более слабым – старикам и детям, беременным и больным. Мне памятна поездка, в которой матери с двумя дочками-дошкольницами, одна из которых с трудом могла ходить из-за сильной деформации ног (следствие какого-то серьезного заболевания), достались неудобные места в дальней части салона. Проходить через весь салон к выходу ребенку было очень сложно, но никому не пришло в голову добиться для них более подходящих мест, а сидевшим на таких местах – уступить их. Другой причиной конфликтов становится понимание частью паломников поездки в терминах предоставления услуг, а не сотрудничества и мистического вмешательства высших сил.

К конфликту могут привести любые несогласованные изменения в «пакете услуг»: отправление автобуса позднее назначенного времени, изменение маршрута, недостаточная предупредительность организатора и т. п. Следует отметить, правда, что недовольные в сборной группе всегда оказываются в меньшинстве, более того, их нередко удается перенастроить (как случилось в истории с заблудившимся паломническим автобусом), убедив в том, что источник воли, или агентность, находится не в человеке и оттого контрактные отношения не имеют смысла: все в руках Божиих.

Улаживая возникающие конфликты, организаторы используют и метод прямого давления, подчеркивая свой особый статус экспертов, и более продуктивный метод морального воздействия – собственного уничижения, тоже подчеркивающий их особое положение и ответственность. Мне довелось присутствовать при остром конфликте между организатором паломничества и двумя ее клиентками, возражавшими, в частности, против ее манеры обращаться ко всем паломникам на «ты» (ей же предполагалось говорить «Вы»). В результате пожилая руководитель поездки громко попросила прощения у всех, кого она невольно обидела, имея в виду, конечно, двух оппоненток намного моложе ее. Тем самым она показывала паломницам пример смирения, исключительно важный в практиках православной самодисциплины, и подтверждала свой недосягаемо высокий статус религиозного эксперта. Мелитина Ладинская тоже рассказывала о подобной ситуации:

«Дорогие мои паломники, мы едем в паломничество для того, чтобы приехать с радостью… с душой, а у нас появилось в автобусе какое-то зло, и боюсь, что виновата в этом я». Все замолкли сразу, потому что я для многих послужила искушением, и я ко всем подошла и попросила прощения. Понимаешь, поклонилась в землю, а той, которая больше всех… так сказать, организовывала против меня, подарила [специально для этого купленный] дорогой молитвослов.

Публичное извинение немедленно прекратило конфликт, установило моральное превосходство извинившейся и, конечно, способствовало восприятию группой себя как (временной) религиозной общины.

Еще один действенный, риторический, способ разрешения конфликтов в паломнических путешествиях и вообще в православной среде – это указание на внешний источник или катализатор конфликтов. Как судьба общины на колесах зависит не от компетентности организаторов путешествия или исправности транспортного средства, а от непостижимой божественной воли, так и препятствия, возникающие на пути паломников, включая межличностные конфликты, объясняются вмешательством внешних сил. В православной культуре считается, что бесы особенно активны рядом со святыми местами, так что конфликты и ссоры в паломнической группе лишь свидетельствуют об объеме благодати, ожидающей путешественников на святом месте или уже воспринятой там.

Расставляемые бесами ловушки-искушения подстерегают паломническую группу на ее пути от места повседневного обитания к святому месту, так что упоминание трудностей, физических и эмоциональных, создает то самое ощущение усилия, которое необходимо для любого паломничества. Активность бесов не только указывает на святость места, к которому едут паломники; искушения насылаются на каждого отдельного человека, который в ходе паломничества становится лучше, чище. Таким образом, паломничество становится не приключением, а испытанием, и все неудобства и сложности пути переводятся в риторику преодоления трудностей и изменения себя.

Тело паломника

Марсель Мосс в своем эссе 1934 г. «Техники тела», которому П. Бурдьё во многом обязан своей теорией практик и понятием габитуса, пишет, что «[т]ело есть первый и наиболее естественный инструмент человека» [Мосс 1996б: 248]. Мосс показывает, что разные культуры воспитывают разные тела: британские солдаты маршируют не так, как французские, и английский полк не способен маршировать под музыку французского военного оркестра, как бы ни старался [Там же: 244]. Он пишет, что девушку, которая воспитывалась в монастыре, легко узнать по походке, поскольку, как правило, она ходит со сжатыми кулаками, именно так, как ее научили. У современного православного человека, пожалуй, не будет такой особой походки или других очевидным образом отличающих его телесных характеристик. Разве что образцовая православная женщина станет носить длинную юбку в повседневной жизни. Однако чему должен обучиться воцерковляющийся, т. е. проходящий процесс религиозного обращения, человек, так это особым телесным навыкам, необходимым, чтобы правильно вести себя в сакральном пространстве, в церкви или квазицеркви (месте паломничества).

О религиозном обращении

Понятие религиозного обращения в научной литературе обычно связывают с переходом верующего из одной религиозной группы или системы в другую (из христианства в ислам, из язычества в христианство и т. п.). В антропологии религии религиозное обращение (conversion) обсуждается обычно в связи с «заново рожденными» христианами – последователями протестантских церквей, считающими, что в результате обращения человек становится совершенно другим, новой моральной личностью. В речевой культуре последователей этих церквей рассказ о религиозном обращении стал особым нарративным жанром. Такой нарратив строится вокруг идеи темпорального разрыва – смерти старой («ветхой») личности и рождения личности новой (см., напр.: [Harding 1987; Engelke 2004b; Robbins 2004]). Хотя на практике религиозная социализация «заново рожденных» оказывается длительным процессом, нарратив религиозного обращения, который каждый из них усваивает и умеет рассказывать, заставляет их верить в то, что «рождение свыше» происходит, как любое рождение, в краткий срок и не имеет обратного хода [Coleman 2003; Кормина 2013].

Наряду с такими – образцовыми – нарративами обращения, которые подчеркивают темпоральность разрыва, с относительно недавнего времени стали изучаться и иные типы историй обращения, а именно такие, в которых обретение «правильной веры» происходит в результате длительного самостоятельного поиска. Такой поиск осуществляется не во внешнем мире, а внутри себя, когда в результате определенной внимательной работы над собой достигается состояние, которое последователи религий нью-эйдж назвали бы «осознанностью» [Андреева 2017: 80], и обнаруживается некая изначальная религиозная личность. Как показывает Даниэль Винчестер в своей недавней работе, и мои интервью с двумя десятками православных священников в США подтверждают это наблюдение, похожие рассказы о длительном религиозном обращении характерны для православных американцев. Его информанты, имеющие, как правило, длительные и богатые религиозные биографии, связанные с пребыванием в разных христианских церквях (и, что важнее, культурах), рассказывали о своем превращении в православных как о постепенном раскрытии своей «латентной православной личности», о том, что на самом деле они все время искали [Winchester 2015]. Как справедливо пишет Винчестер, и для «заново рожденных», и для тех, кто ищет в себе латентную религиозную личность, рамкой для истории обращения оказывается выстраивание себя нынешнего в сравнении с собой прежним. Асимметрия между собой «ветхим» и собой обретшим правильную веру обепечивает сюжетную линию подобного рассказа.

Мои российские православные информанты лишены такой возможности. Вместо гордости за самостоятельный поиск и ответственные поступки (например, признание своей прошлой жизни грешной и принятие решения о рождении заново) они испытывают либо неловкость оттого, что неважно знакомы с «традицией предков», либо возмущение тем, что другие не следуют этому единственно правильному пути. Превращение религии в традицию может преобразовывать ее в подобие гражданского долга или обузу. Об обращении россиян в православие говорить не принято, вероятно, по причине того, что эта религия по умолчанию считается традиционной, т. е. процесс религиозной социализации понимается не как религиозное обращение, а как возвращение к собственным корням. В исследовательской литературе вместо понятия обращения применительно к российскому православию обычно используется понятие воцерковления, за которым кроется нормативное, собственно церковное, понимание того, что же значит быть правильно и полностью православным. Между тем, если обратиться к рассказам самих верующих об их превращении в православных, в них обнаруживаются некоторые черты, общие с классическими рассказами о религиозном обращении. Такой специфической чертой, в частности, является упоминание о приучении тела верующего к участию в долгой церковной службе, так что он или она становится способным «стоять, как свечечка» и «выстаивать службу до конца».

Одна из моих уральских информанток Надежда начала ходить в церковь в начале 1990-х годов сравнительно молодой женщиной, когда в ее деревне в церкви бывали «только бабушки». Тогда же она привела туда и своего мужа.

Он стоит и говорит: я не хочу стоять в храме. У меня под ногами угли. Пошли домой. Я говорю, не, не, будем, надо стоять службу, бабушки сказали, что надо достаивать службу и как Иисус ходить. А под ногами угли… Он возмущается, кричит, пошли домой! Я говорю, не, не пойдем… Я давай “Богородице” читать, молиться, да “Отче наш”… Я знала только эти молитвы, больше ничего не знала… И мы достояли службу. Он пришел домой, лег отдохнуть. И он во сне увидел ангела светлого и темного. Вверху в небе дерутся, один другого бьет. Говорит, ой, бил-бил черный белого, то белый бьет. А потом белый-то как ударит черного, и тот сразу как… ну, темной вода, говорит, стала. А светлый-то, говорит, подошел ко мне, обнял меня и говорит: сейчас я навсегда с тобой буду. И все, и вот с того времени мы стали достаивать службу[24]24
  Интервью с Надеждой 1958 г.р., Свердловская обл., 07.2013.


[Закрыть].

Надежда, к моменту нашего разговора ставшая опытной паломницей и одним из лидеров местной православной общины, демонстрирует в своем рассказе хорошее знакомство с православным религиозным фольклором. Это знание позволяет ей объяснить, почему ее мужу трудно стоять на церковной службе: дело не в его слабой воле или недостаточном желании, а в кознях дьявола. Как и в случае с заблудившимся паломническим автобусом, верующий здесь лишается агентности. Согласно этому и многим подобным рассказам, основное усилие новоначального верующего состоит не в борьбе с собой, не в осознанном изменении своей личности, преодолении разрыва между прошлым и настоящим, между до и после обращения, а в приспособлении себя к наследию предков, «своему» коллективному прошлому.

Если с точки зрения церковно-нормативного подхода главное для прихожанина – регулярное причастие и участие в жизни церковной общины, то с точки зрения верующего признаком вливания в тело Церкви является способность «выстоять службу до конца», не испытывая при этом физического неудобства и усталости. Конечно, любой священник одобрил бы это, объяснив попутно, что приучение к службе означает знание порядка ее следования, что практически приравнивается для не изучавшего специально литургику мирянина к «пониманию» или, скорее, привычке. Так, в стихотворной «Памятке идущего в храм», находящейся на дверях одной из церквей Свердловской области, перечисляются правильные действия верующего во время церковной службы – внешние (относительно своего поведения) и внутренние (обращенные на работу над своими чувствами):

 
…Прежде чем войти в собор, головной сними убор,
Злые мысли отгони: не нужны тебе они.
Никого не осуждай, помощь нищему подай,
Поставь свечку, а потом осени себя крестом.
Богомыслие храни, лень подальше прогони.
Душой с Богом примирись, о всем мире помолись.
Богомольцев не толкай, к чину в храме привыкай,
Не гляди по сторонам – не полезно это нам. <…>
Слушай пение и службу, разорви с бесами дружбу,
Козни их не принимай, службе Божией внимай. <…>[25]25
  Хотя это стихотворение обычно вывешивается как анонимное и существует по законам фольклорного текста, т. е. допускает вариативность, у него есть автор – игумен Виссарион (Остапенко). URL: http://bogistina.info/stichi/vissarion/pamyatka.shtml. Я благодарна за указание на авторство Ольге Шестопаловой.


[Закрыть]
 

В комплекс православного этикета включается и умение выстоять службу до конца, а все усилия по воспитанию правильных мыслей и чувств должны привести к тому, что человек «полюбит Божью службу», т. е. воспитает в себе определенную привычку сердца.

Настоятель храма, в который ходит Надежда, принимавший участие в нашем разговоре, говорил, что и дети должны выстаивать службу от начала до конца и что его малолетние чада, включая двухлетнюю дочку, именно так и делают: «стоят, как свечки, и ничего – не жалуются, не ноют». Для него, как и для Надежды, воспитание православного тела – важный способ церковной социализации:

Когда он службу не видит, не слышит и не понимает… Понятно дело, ему будет и пять, и шесть, и девять лет, он будет к храму относиться как к игровой площадке, он так же будет бегать. Но если он пришел в храм вместе с родителями в начале службы, стоит рядом с мамой и рядом с папой, смотрит, как они крестятся-молятся, видит, что перед ним… Они стоят впереди и видят всю службу, да… Все входа, царские врата, алтарь видят, священника видят, хор слышат, да… Они спокойно выстаивают[26]26
  Интервью с о. Алексием 1978 г.р., Свердловская обл., 07.2013.


[Закрыть].

Итак, успешно воцерковившийся российский православный способен выстоять службу без труда, не страдая. Именно это подчеркивают православные в своих нарративах обращения. Замечу, что в православных общинах за пределами России в храмах устанавливаются скамейки вдоль стен, и на них всегда можно сесть.

Далеко не все паломники способны и, что важнее, готовы выстоять церковную службу. Они охотно будут делать покупки в церковной лавке, ставить свечки к иконам или, если погода позволяет, сидеть на лавочке или другом подходящем месте у церкви, наслаждаясь свежим деревенским воздухом, пока идет литургия – обязательный элемент паломнической поездки. Паломничество предлагает им другие способы пережить путешествие как испытание.

Дискомфорт как испытание

Если в прошлом паломники проделывали свой путь к святыне пешком, преодолевая десятки, а то и сотни километров, и даже могли часть пути проползти на коленях, современные паломники пользуются достижениями прогресса и перемещаются на транспорте. Пожалуй, именно этим автобусники отличаются от другого типа паломников – тех, кто участвуют в многокилометровых пеших крестных ходах в России (см., напр.: [Rock 2012]), или в недавно придуманном польскими католиками Экстремальном крестном пути [Секерски 2016], когда участники, в основном молодые, преодолевают от 30 до 100 км по бездорожью, проходя 14 станций крестного пути Христа, или в также недавно возникшей практике среди шведских лютеран совершать пешие паломничества, в которых проделываемый совместно путь важнее, чем собственно место паломничества [Davidsson Bremborg 2013]. Во всех этих случаях организатором паломничества выступает официальная церковь, и участвуют в них обычно такие христиане, которых мы в этой книге называем прихожанами. Сакральное место, к которому они направляются, является поводом, а не главной целью паломничества, поскольку святость располагается не в трудно досягаемом месте, а в самой паломнической группе: в священниках, которые с ней идут, религиозных символах (хоругви и иконы у православных, кресты в руках католиков) и т. п. Иными словами, такая группа не идет в особое место, чтобы приобщиться к сакральному, как бы она его ни понимала, она переживает «присутствие» священного во время самого своего пути, который должен быть особым: трудным, как в Экстремальном крестном пути, либо красивым или исторически ориентированным, как у шведских лютеран.

В российском автобусном паломничестве основным испытанием, необходимым для превращения путешествия в паломничество, является ограничение в комфорте. Кроме длительного переезда в автобусе, часто старом, наполненном запахами выхлопных газов и бензина, c неработающей системой вентиляции и грязноватым салоном, телесным испытанием для паломников становится питание. Не все паломнические поездки предполагают возможность получить горячее питание, и далеко не во всех поездках можно самостоятельно найти место, где можно было бы «нормально» поесть. Бедность и неразвитость инфраструктуры, с которой регулярно сталкиваются паломники, перекодируется ими, по подсказке руководителя группы, в особое качество таких мест – их аутентичность, незасоренность урбанистической реальностью, которая в их глазах подразумевает одновременно комфорт и символическую загрязненность. В тех же случаях, когда поездка к святому месту рекламировалась как культурно-познавательная, ее участники могут пережить глубокое разочарование.

Однажды мне пришлось участвовать в путешествии на остров Коневец, устроенном одной организацией для руководящих сотрудников и административного персонала. Для организации поездки инициаторы обратились в светское турагентство, рекламировавшее этот маршрут как один из своих особых интеллектуальных туров. Гости, привыкшие к высокому уровню комфорта, снисходительно осматривали бедный, восстанавливавшийся монастырь, послушали мужской квартет в отдававшем гулким эхом помещении все еще не отреставрированной церкви и предоставленного монастырем экскурсовода, чей рассказ трудно было назвать высокоинтеллектуальным. Все это было терпимо, хотя и странновато. Недоумение возросло в момент, когда гости проголодались: оказалось, что на острове практически невозможно поесть. Поскольку группа была светская, монастырская трапеза ей не полагалась, а в скудном ассортименте кафе были только несвежие блинчики и какие-то пакетированные соки. Неразвитость туристической инфраструктуры говорит не только о бедности монастыря; она прежде всего говорит о том, какого рода гостей он хочет видеть.

Еда в паломнической поездке в любом случае будет непривычной. Организаторы советуют паломникам запасаться бутербродами и другими продуктами, позволяющими перекусить, брать с собой термосы с едой и напитками. Иногда в план поездки включается трапеза, т. е. горячий обед в монастыре или при приходской церкви. Но и такая трапеза предполагает минимальный уровень привычного комфорта. Все будут сидеть за длинными столами на скамейках, приступать к еде только после разрешения и по знаку руководителя поездки или «хозяина» – священника, который принимает группу, или назначенного им человека – и начинать еду с коллективной молитвы. Не будет предложено выбора: каждый должен есть что дают. Трапеза обычно включает три блюда: салат, суп и основное блюдо. Особенность подачи состоит в том, что каждое новое блюдо накладывается в ту же тарелку, куда положили предыдущее, так что если салат остался недоеденным, он соединится с супом. Выбрасывать еду, поданную за трапезой, мало кто решится. Коллективная трапеза, таким образом, оказывается упражнением в послушании.

Обычно паломники охотно съедают все, что им дали, и с энтузиазмом обсуждают, насколько удивительно вкусной и сытной была еда. Дело в том, что, приходя на трапезу, паломник оказывается в ритуализованной ситуации гостеприимства. Трапеза – это дар от принимающей стороны, съесть все до остатка и с благодарностью – моральное обязательство, которое берет на себя гость. Хотя за трапезу полагается определенная плата, она понимается как пожертвование, т. е. добровольный дар. Эти пожертвования заранее собирает организатор поездки, она же передает их «хозяевам». Тем самым экономическая природа трансакции оказывается смазанной: покупка переводится в разряд дара и, как любой дар, делает принимающего должником и налагает на него моральное обязательство быть как минимум благодарным своим «хозяевам». Именно нарушение законов реципрокности, как мы еще увидим, обычно приводит к конфликтам между гостями и «хозяевами».

Другая причина энтузиазма паломников по отношению к подаваемой во время трапезы пище объясняется ее местным происхождением. Понятно, что для трапезы предлагается еда простая и недорогая. Летом это будут овощи, либо выращенные на собственном приусадебном участке монастыря или семьи священника, либо принесенные в дар прихожанами или такими же паломниками. В этом случае гастрономическая радость паломников подготавливается их городским происхождением и, следовательно, знакомством с распространенными среди современных горожан идеями о хорошей пище как выращенной своими руками, локальной, чистой (без добавок) – одним словом, аутентичной. В другое время года им предложат суп из рыбных консервов, гречу или макароны, но и эти продукты покажутся им полезными уже потому, что приготовлены и съедены они в особом чистом месте. К тому же «хозяева» всегда стараются предложить что-то местное: хотя бы варенье к чаю или сам чай с добавлением местных трав. Разочарование приехавших в монастырь в интеллектуальное путешествие сотрудников учреждения понятно: они не попали в схему обмена и не вкусили главного, за чем отправляется любой турист или паломник, – подлинности.

Купание

Еще одна форма специфически паломнического телесного опыта связана с купанием. Любое паломничество предполагает стандартную программу: участие в церковной службе, желательно в литургии, позволяющей совершить исповедь и причастие; посещение святого места, где было явление иконы или совершались иные чудеса; трапеза (обед) в церкви или монастыре; посещение источника с возможностью искупаться и взять с собой домой воду. Программа может варьировать в зависимости от различных обстоятельств, но в общем остается именно такой.

Коммодификация культуры, как пишут Джон и Джин Комарофф в своей книге «Ethnicity, Inc.», является нормальным и неизбежным следствием существования культур в условиях капитализма. Получающие право на владение соответствующим товарным знаком или патентом предлагают свой товар потребителю. В условиях современной России православие является таким товарным знаком, обозначающим «русское культурное наследие». При этом, как отмечают Комарофф, в случае с товаризацией культуры или этничности дистанция между производителем товара и его потребителем становится ничтожной и может исчезнуть [Comaroff John, Comaroff Jean 2009: 26]. Потребитель, например паломник, приобретает этот товар в уверенности, что он сам так или иначе участвует в его производстве: своей покупкой он подтверждает аутентичность этого продукта.

С самого начала исследования основные составляющие паломнической поездки были мне интуитивно понятны: паломник получал православие в виде удобного пакета услуг «все в одном», где были и канонические церковные ритуалы, и живая харизма, воплощенная в старчестве и чудесах, и коллективный прием пищи по местным правилам – постный, с молитвой, при расположенных в красном углу иконах. Одно было мне не ясно: необыкновенный энтузиазм паломников относительно купаний, окунаний и обливаний в специально оборудованных купальнях, а также на источниках, у колодцев и других водоемов. На церковной конференции по паломничеству в 2009 г. некоторые участники с горечью констатировали, что «30–50 процентов паломников видят главную цель паломнической поездки в купании и даже уходят с богослужения на источники» [Праздничный, Подуст 2009: 56].

Места для купания или обливания водой могут быть обустроены по-разному. Иногда, особенно в местах регулярных паломнических туров, монастырь или приход, понимающие нужды своих гостей, оборудуют особые крытые купальни над источником воды: общую, где могут купаться мужчины и женщины по очереди, или даже раздельные. В такой купальне будут иконы и изображения креста, иногда тексты молитв и инструкции о том, как правильно погружаться, может быть ведро или ковш для обливания. Если такой купальни нет, купаться, обливаться, умываться или хотя бы смачивать водой некоторые части тела предлагается в ручье, озере или у колодца. Приведу описание процедуры обливания водой у источника из письма, посланного одной петербургской паломницей подруге юности, живущей теперь за границей: